Текст книги "Король Чума"

Эдгар Аллан По
Король Чума
Рассказ, содержащий аллегорию

С чем боги в королях мирятся, что приемлют,

То в низкой черни отвергают.

Блакхерст. Трагедия о Форрексе и Поррексе

Однажды в славное царствование Эдуарда Третьего, в октябре месяце, два матроса с торговой шхуны «Душа нараспашку», плавающей между Слейс и Темзой, а тогда стоявшей на Темзе, около полуночи, к своему величайшему изумлению, обнаружили, что сидят в лондонском трактире «Веселый матрос» в приходе св. Андрея.

Этот убогий, закопченный зал с низким потолком ничем не отличался от заведений подобного рода, какими они были в те времена; и тем не менее посетители, расположившиеся в нем причудливыми группами, нашли бы, что она вполне отвечает своему назначению.

На мой взгляд, наши матросы в этой компании представляли собой если не самую примечательную, то, уж во всяком случае, самую интересную пару.

Один из них, тот, которого его товарищ вполне заслуженно именовал Дылдой, был как будто старше своего спутника и чуть не вдвое выше его. Из-за своего огромного роста – в нем было футов шесть с половиной – он сильно сутулился. Впрочем, излишек длины с лихвой искупался нехваткой ширины. Он был до того худ, что, как уверяли товарищи, пьяный мог бы служить вымпелом на мачте, а трезвый – сойти за бушприт. Но ни одна из подобных шуток не вызывала даже тени улыбки у этого матроса. У него был крупный, ястребиный нос, высокие скулы, срезанный подбородок, запавшая нижняя губа, а глаза навыкате – большие и белесые. Казалось, ко всему на свете он относился с тупым безразличием, причем лицо его выражало такую торжественную важность, что описать или воспроизвести это выражение невозможно.

Второй матрос, тот, который был моложе, казался его полной противоположностью. Рост матроса едва достигал четырех футов. Короткое нелепое туловище держалось на коротких и толстых кривых ногах; куцые руки с массивными кулаками висели наподобие плавников морской черепахи. Маленькие, неопределенного цвета глазки поблескивали откуда-то из глубины; нос утопал в лиловых подушках щек; толстая верхняя губа, покоясь на еще более толстой нижней, придавала его лицу вид глубочайшего самодовольства, а привычка облизываться еще подчеркивала его. Нельзя было не заметить, что Дылда вызывает в нем удивление и насмешку, он поглядывал на своего долговязого приятеля снизу вверх, точь-в-точь как багровое закатное солнце смотрит на крутые склоны Бен-Невиса.

Странствия сей достойной парочки из трактира в трактир сопровождались в тот вечер самыми невообразимыми происшествиями. В трактир «Веселый матрос» друзья явились без гроша в кармане – запасы денег, даже самые солидные, когда-нибудь да иссякают.

В ту минуту, с которой, собственно, и начинается наш рассказ, Дылда и его дружок – Хью Смоленый сидели посреди комнаты, положив локти на большой дубовый стол и подпирая ладонями щеки. Скрытые огромной бутылью от неоплаченного эля, приятели взирали на зловещие слова: «Мела нет» (что означало «В кредит не даем»), выведенные, к их величайшему изумлению и негодованию, над входной дверью тем самым мелом, наличие коего отрицалось. Не думайте, что хотя бы один из этих детей моря умел читать, – способность, считавшаяся в те времена простым народом не менее магической, чем дар сочинительства, – но буквы, как хмельные, делали резкий крен в подветренную сторону, а это, по мнению обоих матросов, предвещало долгое ненастье; волей-неволей пришлось тут же, как аллегорически выразился Дылда, «откачивать воду из трюма, брать паруса на гитовы и ложиться по ветру».

И матросы, расправившись с остатками эля и затянув шнурки коротких курток, устремились на улицу. Несмотря на то что Хью Смоленый дважды сунул голову в камин, приняв его за дверь, наши герои благополучно выбрались из трактира и в половине первого ночи уже во всю прыть неслись по темному переулку к лестнице св. Андрея навстречу новым бедам, упорно преследуемые разъяренной хозяйкой «Веселого матроса».

В эпоху, к которой относится этот богатый происшествиями рассказ, по всей Англии, и особенно по ее столице, долгие годы разносился душераздирающий крик: «Чума!» Лондон совсем обезлюдел; по темным, узким, грязным улицам и переулкам близ Темзы, где, как полагали, и явился на свет Демон черного мора, свободно разгуливали только Страх, Ужас и Суеверие.

Указом короля на эти кварталы был наложен запрет, и под страхом смертной казни никто не смел нарушить их мрачное безлюдье. Но ни указ монарха, ни заставы перед зачумленными улицами, ни смертельная угроза погибнуть от гнусной болезни, подстерегавшей несчастного, который, презрев опасность, рисковал всем, – ничто не могло спасти от ночных грабителей покинутые жителями дома; хотя оттуда и был вывезен весь скарб, воры уносили железо, медь, свинец, – словом, все, что имело какую-нибудь ценность.

Каждый год, когда снимали заставы, оказывалось, что владельцы многочисленных в тех местах лавок, стремившиеся избежать риска и хлопот, связанных с перевозкой, напрасно доверили замкам, засовам и потайным погребам свои обширные запасы вин и других спиртных напитков.

Впрочем, лишь немногие приписывали эти деяния рукам человеческим. Люди обезумели от страха и считали, что во всем повинны духи чумы, бесы моровой язвы или демоны горячки. Ежечасно возникали леденящие кровь легенды, и неодолимый страх словно саваном окутал эти здания, находившиеся под запретом, – не раз случалось, что грабитель в трепете бежал от ужасов, рожденных его же собственными опустошительными набегами, и оставлял обезлюдевшие улицы во власти заразы, безмолвия и смерти.

Одна из тех зловещих застав, которые ограждали зачумленные кварталы, внезапно выросла на пути Дылды и почтенного Хью Смоленого. О возвращении не могло быть и речи; нельзя было терять ни минуты, так как преследователи гнались за ними по пятам. Настоящим морякам ничего не стоило вскарабкаться на сколоченную наспех ограду, а затем, разгоряченные быстрым бегом и вином, приятели без колебаний спрыгнули на запретную землю, с громкими криками и пьяным гиканьем понеслись дальше и вскоре затерялись в лабиринте зловонных извилистых улиц.

Конечно, если бы они не были пьяны до бесчувствия, окружавшие ужасы вскоре парализовали бы их заплетающиеся ноги. Воздух был холодным и сырым. Камни, вывороченные из мостовой, валялись где попало среди высокого, цеплявшегося за ноги, буйно разросшегося бурьяна. Улицы были завалены обломками обрушившихся домов. Повсюду стоял удушливый ядовитый смрад, и при мертвенно-бледном свете, излучаемом мглистым тлетворным воздухом даже в самую темную ночь, можно было увидеть то там, то здесь, в переулках и в жилищах с выбитыми окнами, разлагающийся труп ночного грабителя, настигнутого рукою чумы в ту самую минуту, когда он протягивал руку за добычей.

Но даже эти препятствия и картины ужасов не могли остановить людей от природы храбрых, отвага которых была к тому же подогрета элем, – и наши матросы, настолько прямо, насколько позволяли непослушные ноги, спешили прямо в пасть Смерти. Вперед, все вперед бежал угрюмый Дылда, пробуждая многоголосое тоскливое эхо диким гиканьем, напоминавшим военный клич индейцев; вперед, все вперед спешил за ним вразвалку коротышка Хью Смоленый, вцепившись в куртку своего более энергичного товарища, и из глубины его могучих легких вырывался могучий бычий рев, еще более оглушительный, чем музыкальные упражнения Дылды.

Теперь приятели, видимо, достигли главного оплота чумы. Воздух с каждым их шагом становился все зловоннее и удушливее, а переулки все более узкими и извилистыми. С прогнивших крыш поминутно срывались громадные камни и балки, а грохот, с каким они падали, свидетельствовал о высоте окружающих зданий; с трудом пробираясь среди развалин, матросы нередко опирались на скелет или разлагающийся труп.

Внезапно, когда они оказались у входа в какой-то высокий и мрачный дом и у разгоряченного Дылды вырвался особенно пронзительный вопль, изнутри дома ему ответил взрыв неистового сатанинского гогота и визга. Ничуть не испугавшись дьявольских звуков, от которых в такое время и в таком месте у людей не столь отчаянных кровь застыла бы в жилах, пьяницы очертя голову ринулись к двери, распахнули ее настежь и, изрыгая проклятия, ворвались внутрь.

Комната, куда они попали, оказалась лавкой гробовщика; однако сквозь открытый люк в углу у входа был виден ряд винных погребов, а доносившиеся оттуда хлопки пробок, вылетающих из бутылок, свидетельствовали, что там хранятся изрядные запасы спиртного.

Посредине лавки стоял стол, в центре которого возвышалась огромная кадка, наполненная, по-видимому, пуншем. Весь стол был заставлен бутылками со всевозможными винами; вперемежку стояли баклаги, фляги, кувшины самого разнообразного вида с другими спиртными напитками. Вокруг стола на гробовых козлах разместилась компания из шести человек. Попытаемся описать каждого из них.

Против двери, на возвышении, сидел, по-видимому, председатель пира. Он был высок и очень худ. Дылда даже растерялся, увидев человека еще более тощего, чем он сам. Председатель был желт, как шафран, но черты его лица не привлекли бы внимания и о них не стоило бы упоминать, если бы не одно обстоятельство: лоб у него был до того безобразный и неестественно высокий, что казалось, будто на голову ему надели шапку или венок из плоти. Его губы были сморщены в улыбку дьявольского добродушия, а глаза, как, впрочем, у всех сидящих за столом, остекленели от действия винных паров. Это

...

конец ознакомительного фрагмента