Текст книги "Мифы и легенды Греции и Рима"

 
Великим, вижу, болен ты безумием —
 

и оставить его страдать. Нам известно, что через много поколений Прометей будет освобожден, но почему и при каких обстоятельствах – об этом нигде не упоминается. Существует довольно темная история о том, что кентавр Хирон, будучи бессмертным, согласился умереть за Прометея и ему было позволено это сделать. Когда Гермес понуждал его уступить Зевсу, он говорил именно об этом, но в таких выражениях, что, как можно было подумать, речь шла о некоей добровольной жертве.

 
Конца страданьям этим до сих пор не жди,
Покуда некий бог великих мук твоих
Преемником не станет, в недра Тартара
И в мрак Аида черный пожелав уйти.
 

Но Хирон сделал именно это, и Зевс как будто бы принял его как адекватную замену Прометею. Но мы также знаем, что Геракл застрелил орла и снял с Прометея оковы и что Зевс был согласен на такие поступки Геракла. Но почему Зевс изменил свое решение и раскрыл ли Прометей свой секрет после освобождения, нам неизвестно. Однако совершенно определенно можно утверждать одно: каким бы образом Зевс и Прометей ни примирились, Прометей не был уступившей стороной. Его имя прогремело через столетия – от времен Древней Греции до наших дней – как имя великого бунтаря против несправедливости и гнета власти.

* * *

Есть еще одно сказание о создании человечества. Согласно рассказу о пяти веках его истории, современный человек происходит от людей железного века. В рассказе же о Прометее остается неясным, принадлежат ли люди, которых он спас от гибели, к железной или бронзовой расе. Ведь огонь – вещь, совершенно необходимая как для тех, так и для других. Согласно третьей версии, современное человечество произошло от людей каменной расы. Эта версия начинается с описания потопа. На всей земле люди настолько испортились, что Зевс решает их окончательно истребить. Он принимает решение

 
Наслать наводненье и бури на всю необъятную землю,
Покончив навечно со злым человечеством.
 

С этой целью он зовет на помощь своего брата Посейдона, и оба затопляют землю потоками воды, льющейся с неба, и разливом рек, выступивших из берегов.

 
И черная земля водой была покрыта.
 

Вода затопила вершины самых высоких гор. Водой полностью не был покрыт только Парнас, и люди могли спастись лишь на кусочке сухой земли на вершине его самого высокого пика. После того как дождь шел непрерывно девять дней и девять ночей, волны прибили к этой вершине деревянный ковчег, по виду напоминающий громадный сундук, внутри которого находилось двое людей: мужчина и женщина. Их звали Девкалион и Пирра. Он был сыном Прометея, а она – племянницей, дочерью Эпиметея и Пандоры. Будучи самым умным человеком во всем мире, Прометей, конечно, сумел защитить членов своей семьи. Он знал о предстоящем потопе и поэтому приказал своему сыну построить ковчег, запасти в нем провизии и войти в него. К счастью, Зевс не был разгневан происшедшим, поскольку спасшаяся чета была богобоязненными людьми, ревностными почитателями богов. Когда ковчег прибило к берегу и Девкалион с Пиррой вышли на сушу, они нигде не увидели никаких признаков жизни – только необъятные водные просторы. Зевс пожалел их и остановил потоп. Медленно, как воды прилива, море и реки уходили в свои прежние берега, и земля постепенно высыхала. Пирра и Девкалион, единственные живые существа на всей земле, спустились с Парнаса. Они обнаружили храм, весь в жидкой грязи и водорослях, но разрушенный не полностью, и в нем они вознесли молитвы, благодаря богов за спасение и прося помочь им в их ужасающем одиночестве. И тут они услышали голос, сказавший:

– Покройте головы, бросайте кости вашей матери себе за спину!

Это повеление привело их в ужас.

– Но мы же не можем совершить такое кощунство, – промолвила Пирра.

Девкалион вынужден был согласиться с ее правотой, но при этом он не мог не искать разгадки этих загадочных слов.

– Но ведь земля – наша всеобщая матерь, – наконец догадался он. – Ее кости – это камни. Их мы можем бросать себе за спину, не совершая ничего дурного.

Они так и поступили, и брошенные ими камни, упав на землю, превращались в людей. Они были названы людьми каменной эпохи. Как и следовало ожидать, да как, впрочем, и стало, это было суровое, выносливое племя, способное очистить землю от следов опустошения, причиненного потопом.

Глава 4
Древнейшие герои

Этот рассказ основан на материале, заимствованном у двух поэтов: грека Эсхила и римлянина Овидия, отделенных друг от друга временным интервалом в четыреста пятьдесят лет. В еще большей степени они разнятся мерой их дарования и темпераментом. Их произведения представляют собой наилучшие источники по выбранному мною сюжету. Написанное суровым и прямым языком Эсхила очень просто отличить от того, что написано легким и игривым пером Овидия. Характерным для Овидия является его замечание о ложных клятвах влюбленных, как, впрочем, и маленькое сказание о Сиринге.

В те дни, когда Прометей подарил людям огонь и был за это прикован к кавказской скале, его посетило некое очень странное создание. Видимо, все-таки плохо отдавая себе отчет в происходящем, оно неуклюже карабкалось по скалам и утесам. По первому впечатлению это была телка, хотя она и разговаривала человеческим языком, называя себя «волнорогой девушкой». Казалось, она совсем сошла с ума от горя. Вид прикованного к скале Прометея заставил ее остановиться.

 
Чей край, что за племя, кто предо мной
На камне, в оковах томясь, висит
Игралищем бурь?
За какую вину гибнешь, ответь,
Скажи мне, куда
Меня, злополучную, занесло?
Горе, о, горе!
 

 
Вдоволь скиталица наскиталась.
Ведать не ведаю, где конец
Этой муке великой.
Слышишь ли ты волнорогой девушки речь?
 

Прометей, конечно, узнал ее и окликнул по имени. Ему была известна ее история.

 
Как не услышать дочери Инаховой,
Слепнем гонимой, той, что сердце Зевса жжет
Любовью и в скитаньях нескончаемых
По воле Геры гневной коротает век?
 

Услышанное Ио, казалось, на какое-то время привело ее в чувство, и безумие оставило ее. Она продолжала стоять, потрясенная. Услышать свое имя и имя своего отца от этого бедняги, да еще в этом жутком безлюдном месте! Помедлив, она спросила:

 
Кто тебе имя отца моего открыл?
Кто ты, ответь мне, сжалься…
 

И прикованный ответил:

 
Я – Прометей, который людям дал огонь.
 

Она тоже знала его историю.

 
На благо ты явился человечеству.
За что же, бедный Прометей, страдаешь так?
 

Они поговорили друг с другом. Прометей поведал ей, как с ним обошелся Зевс, а она в свою очередь рассказала, почему Ио, когда-то счастливая царевна, превращена в телку. «По воле Зевса», – говорила она, -

 
…облик мой, как и душа моя,
Преобразился – видишь ли рога? – слепень
Меня ужалил, и прыжками буйными
Я побежала…
 

Непосредственной причиной бедствий Ио была Гера, ревнивая жена Зевса, но главным их виновником являлся он сам. Влюбившись в нее, он стал посылать смущающие ее девичий покой сны.

 
Из ночи в ночь в мои покои девичьи
Сны приходили, и виденья вкрадчиво
Шептали мне: «О, девушка счастливая,
Зачем хранишь ты девственность? Высокого
Сподобишься ты брака. Воспылал к тебе
Сам Зевс своим желаньем и Киприды сладкий труд
Делить с тобою хочет. Ложа Зевса,
Дитя, не отвергай ты, а на сочный луг
Лернейский выйди, к стойлам,
Чтоб пламя страсти в Зевсовых очах унять».
Такими снами я томилась, горькая,
Все ночи напролет…
 

Но страх Зевса перед ревностью Геры оказался гораздо сильнее его любви к Ио. Когда он пытался укрыть Ио и себя самого, окутав землю таким плотным и темным облаком, чтобы внезапная ночь тотчас изгнала светлый день, он поступал с мудростью, которую едва ли пристало проявлять отцу богов и людей. Гера прекрасно знала, что для этого странного события есть вполне определенные причины, и постоянно подозревала своего супруга. Не найдя его на небесах, она тотчас же спустилась на землю и приказала туче растаять. Но и Зевс действовал быстро. Когда Гера его заметила, он уже стоял рядом с прелестной белой телкой. Конечно, это была Ио. И он клялся, что никогда не видал ее раньше – до тех пор, когда она, видимо только что появившаяся на свет, выпрыгнула словно откуда-то из-под земли. И это, замечает Овидий, показывает, что на ложные клятвы, которые дают влюбленные, боги не гневаются. Вместе с тем они показывают, что большой пользы такие клятвы не приносят, поскольку Гера не поверила ни единому слову супруга. Она только заметила, что телка очень мила, и поинтересовалась, не преподнесет ли Зевс эту телку ей в подарок. Как бы ему это ни было неприятно, Зевс понял, что отказать Гере в подарке означало бы выдать себя с головой. Чем он мог извинить себя? Ну, подумаешь, какая-то маленькая коровка… Он с неохотой отдал Ио Гере, а уж та-то очень хорошо знала, как уберечь ее от мужа.

Она поручила ее заботам Аргуса, что великолепно отвечало ее целям, поскольку у Аргуса было сто глаз. Перед таким стражем, у которого одни глаза засыпали, а другие бодрствовали, Зевс был бессилен. Он видел бедствия Ио, превращенную в животное и изгнанную из дома, но помочь ей не осмеливался. Правда, в конце концов он отправился к Гермесу, вестнику богов, и приказал ему найти способ убить Аргуса. Не было бога умнее Гермеса. Как только он перенесся с неба на землю, он тотчас же снял с себя все, что могло выдать в нем бога, и пришел к Аргусу под видом деревенского парня, весело наигрывающего на тростниковой дудочке. Аргус обрадовался музыке и велел Гермесу подойти поближе. «Пожалуй, ты можешь и посидеть рядом на этом камне, – прибавил он, – здесь тень, как раз то, что нужно пастуху». Казалось, ситуация для Гермеса складывалась как нельзя лучше, но он ничего не предпринимал. Он играл, а потом говорил, произнося фразы настолько скучно и монотонно, насколько мог. Некоторые из сотни глаз Аргуса задремали, но прочие оставались бодрствовать. Наконец, одна из историй Гермеса сыграла предназначенную ей роль. Это было сказание о Пане, влюбившемся в нимфу Сирингу, которая, спасаясь, бежала от него и тогда, когда он уже совсем настиг ее, была превращена ее сестрами-нимфами в пучок тростника. Как рассказывал Гермес, в этот момент Пан как раз закричал: «Ты все равно будешь моей!» – и смастерил

 
…свирель пастушью
Из камышей, скрепив их воском.
 

Эта маленькая история, как и многие подобные ей, любопытна, но для Аргуса она оказалась настолько скучна, что все его глаза отправились спать. Гермес, естественно, тотчас же убил его. Гера же сохранила глаза Аргуса и поместила их на хвосте павлина, своей любимой птицы.

Теперь Ио как будто бы стала свободной, но Гера не могла оставить ее в покое. Она напустила на нее слепня, который своими укусами сводил ее с ума. Прометею Ио рассказывала:

 
…меня из края в край
Слепень безумья гонит. Это божий бич!
 

Прометей пытался сделать ей приятное, но он мог предсказать ей только отдаленное будущее. В самом же ближайшем будущем ей предстояли новые странствия, причем в очень опасных странах. Он мог предсказать ей, что море, вдоль которого она, обезумев, промчалась, будет называться Ионическим, а Босфор, что означает «коровий брод», будет служить напоминанием о том, как она перебиралась через него, но ее самое главное утешение будет состоять в том, что в конце концов она доберется до Нила, где Зевс снова вернет ей человеческий облик. Она родит ему сына и наречет его Эпафом, а потом будет жить в счастье и почете. А семя Эпафа через много поколений

 
…даст того отважного
Стрелка из лука, что меня от мук избавит.
 

Действительно, одним из потомков Эпафа будет Геракл, величайший из героев, храбрее которого едва ли были сами боги и которому Прометей будет обязан своим освобождением.

Этот рассказ, очень напоминающий классическую новеллу Возрождения по своей фантастичности, изящной отделке и живописности, полностью заимствован из поэмы александрийского поэта Мосха, творившего в III в. до н. э. Он представляет собой наилучший из когда-либо известных вариантов мифа.

Ио была не единственной девушкой, оставившей след в географии только потому, что в нее влюбился Зевс. Существовала еще одна, известная, кстати, гораздо шире, – Европа, дочь царя финикийского города Сидон. Но если Ио пришлось дорого заплатить за свою известность, то Европе в этом отношении чрезвычайно повезло. За исключением нескольких минут страха, который она испытала, увидев себя плывущей над морскими глубинами на спине быка, страдать ей вообще не пришлось. Миф ничего не говорит о том, чем занималась в это время Гера, но она, очевидно, утратила бдительность, и ее супруг мог делать все, что ему заблагорассудится.

Одним весенним утром Зевс, лениво разглядывавший с небес землю, увидел очаровавшую его сцену. В это утро Европа проснулась рано, как и Ио, потревоженная сном. Но это был сон не о боге, полюбившем Европу, а о двух континентах, которые в облике женщин спорили о том, кому из них она должна принадлежать. Азия утверждала, что именно она дала жизнь царевне и поэтому имеет на нее все права, а другая, еще безымянная, заявляла, что Зевс отдаст девушку ей.

Пробудившись от этого удивительного сна, посетившего ее на рассвете, когда смертных чаще всего посещают истинно вещие сны, Европа решила больше не пытаться засыпать, а созвать своих высокорожденных подружек-сверстниц и пригласить их погулять вместе с ней по цветущим лугам, раскинувшимся у моря. Это было их любимое место для отдыха, где они или танцевали, или омывали свои прелестные тела в устье реки, или собирали цветы.

Похищение Европы

На этот раз все были с корзинками, зная, что сейчас пришло то время, когда цветы красивее всего. У Европы корзинка была золотой, с изящными гравюрами, которые, по странному совпадению, изображали историю Ио, ее странствия в обличье коровы, гибель Аргуса, а также фигуру Зевса, легким движением своей божественной руки касающегося Ио и превращающего ее снова в женщину. Это была не корзинка, а чудо, и сделана она была не кем иным, как самим Гефестом, этим олимпийцем-тружеником.

Но цветы, которые царевна складывала в корзинку, ничуть не уступали ей красотой. Это были и чудесно пахнущие нарциссы, гиацинты, фиалки, и желтые крокусы, и самые великолепные из всех малиновые дикие розы. Девушки с восторгом собирали их, рассыпавшись по всему лугу. Каждая из них была прекраснейшей из прекрасных, но даже и среди них Европа сияла своей красотой, затмевая других подобно тому, как богиня любви затмевает своих сестер Граций. Афродита же обдумывала как раз то, что должно было случиться в следующие минуты. Пока Зевс любовался с неба этой милой сценой, она, единственная, кто мог одолеть Зевса, разумеется с помощью своего сына, шаловливого и своенравного Амура, выпустила ему в сердце одну из своих стрел, и в тот же самый момент он воспламенился безумной любовью к Европе. Хотя Гера в это время была далеко, он решил принять меры предосторожности и явиться к Европе в облике быка. Конечно, это был не такой бык, которого можно увидеть стоящим в хлеву или пасущимся на поле. Нет, он был прекраснее всех быков, когда-либо живших на свете: светло-орехового цвета, с серебряным полумесяцем на лбу и рогами, изогнутыми, как молодой месяц. Он выглядел таким добродушным, таким милым, что девушки, увидев, как он подходит к ним, совсем не испугались, а собрались вокруг него, чтобы его погладить и вдохнуть исходящий от него небесный аромат, который казался им чудеснее, чем запахи цветущего луга. Первой к нему подошла Европа, и когда она нежно коснулась его, он замычал, и настолько музыкально, что ни одна флейта не смогла бы издать такой мелодичный звук.

Потом он улегся у ее ног и, казалось, подставил ей свою широкую спину. Она тотчас же кликнула подружек, приглашая их подойти и влезть быку на спину.

 
Подумала, он на спине нас покатает,
Так мил и кроток он и так красив!
Да разве ж это бык? Он так похож на человека,
Что разве только что не говорит!
 

С улыбкой она уселась на спину быка, но подружки, как ни торопились, не успели последовать ее примеру. А бык поднялся на ноги и со всей скоростью, на которую был только способен, устремился к берегу, а потом бросился в волны и поплыл по ним. Когда он плыл, волны, казалось, расстилались перед ним; из глубин, сопровождая его, появилась свита; диковинные морские божества, нереиды, скачущие на дельфинах, тритоны, трубящие в рога, и, наконец, сам повелитель морей, брат Зевса Посейдон.

Европа, ошеломленная и напуганная видом всех этих удивительных созданий и катящихся мимо нее волн, одной рукой вцепилась за большой рог быка, а другой придерживала платье, стараясь его не замочить. А ветры

 
Вздули высокие волны,
Как вздувают парус корабельный.
Но мягко и нежно те волны качали ее.
 

«Это наверняка не бык, – думала Европа, – скорее всего, это какой-то бог». И она взмолилась, прося его пожалеть ее и не оставлять в каком-нибудь жутком месте в одиночестве. Бык ответил ей и объяснил, что она правильно догадалась, кто он на самом деле. Ей нечего бояться, успокаивал он ее. Он – Зевс, величайший из богов, и все, что он делает, происходит только из любви к ней. Он отвезет ее на Крит, его любимый остров, где его мать прятала его от Крона младенцем и где она, Европа, родит ему

 
Сынов знаменитых, под скиптры которых
Соберутся народы со всей необъятной земли.
 

Конечно, все случилось так, как обещал Зевс. Вскоре перед ними показался Крит, и Оры, богини времен года и охранительницы ворот Олимпа, привели ее на свадебный пир. Ее сыновья стали знамениты, и не только в этом, реально существующем, но и в загробном мире, где двое из них, Минос и Радамант, в награду за справедливость их суда на земле были сделаны судьями в царстве мертвых. Но самым известным на земле все-таки стало ее имя.

Первая часть этого сказания восходит к Одиссее; вторая известна только в изложении Феокрита, александрийского поэта III в. до н. э.; третья же часть могла быть написана только таким блестящим сатириком, как Лукиан, творивший во II в. н. э. Таким образом, заключительная часть мифа оформилась по меньшей мере через тысячу лет после того, как его впервые начали рассказывать. Можно полагать, что мощь и литературное мастерство Гомера, изящная фантазия Феокрита и изощренный юмор Лукиана в большой мере иллюстрируют направление развития греческой литературы.

Все чудовищные формы жизни, созданные в самом начале мира: сторукие монстры, гиганты и т. п. – были изгнаны с земли сразу же после их поражения. Единственным исключением были киклопы. Им было разрешено вернуться из тартара, и в конце концов они даже стали любимцами Зевса. Они проявили себя искусными мастерами и ковали Зевсу его перуны. Первоначально их было только трое, но со временем их число увеличилось. Зевс поселил их в благодатной стране, где поле и виноградники, которые никем не засевались и не обрабатывались, давали обильные урожаи. Киклопы также владели большими стадами овец и коз и жили не зная забот. Однако их свирепость и склонность буйствовать со временем не уменьшились; они не знали ни закона, ни суда, и каждый из них вел себя как кому заблагорассудится. Чужеземцам, попавшим в их страну, очевидно, не поздоровилось бы.

Прошли века после того, как Прометей был наказан за помощь людям, и теперь их отдаленные потомки создали цивилизацию и умели строить корабли, способные совершать дальние плавания. На берег этой опасной страны высадился один греческий царь. Имя его было Одиссей (у римлян Улисс), и плыл он на родину после разрушения Трои. Надо сказать, что даже в самых жестоких схватках с троянцами он никогда не бывал так близко от смерти, как в стране киклопов.

Недалеко от того места, где причалил его корабль, Одиссей заметил большую пещеру с выходом в сторону моря. В ней, видимо, кто-то жил – перед пещерой стояла крепкая ограда. Одиссей решил осмотреть ее, взяв с собой двенадцать человек из команды. Мореходы испытывали нужду в провианте, и он захватил с собой мех с крепким выдержанным вином, чтобы предложить его хозяину пещеры в обмен на гостеприимство. Ворота в ограде закрыты не были, и моряки вошли в пещеру. Там они никого не увидели; но чувствовалось, что ее хозяин не беден. К стенам пещеры примыкали загоны для ягнят и козлят, переполненные живностью. Там же стояли и полки с кругами сыра и бадьи с молоком. Это был великий соблазн для изголодавшихся в море путешественников, которые в ожидании хозяина и поели и попили. Наконец появился и он сам – чудовищный и огромный, как утес, киклоп. Гоня перед собой свое стадо, он вошел в пещеру и завалил вход в нее гигантским камнем. Затем, оглядевшись, он заметил пришельцев и закричал отвратительно звучащим голосом:

– Кто вы, посмевшие войти в жилище Полифема? Торговцы или ворюги-пираты?

И вид, и голос хозяина пещеры нагнали на мореходов страху, но тут вперед вышел Одиссей, твердым голосом ответивший:

– Мы – потерпевшие кораблекрушение воины из-под Трои; мы – твои гости и находимся под защитой Зевса, покровителя просящих о крове.

На это Полифем с хохотом ответил, что до Зевса ему дела нет. Он выше любого бога и вообще не боится богов. После этих слов он протянул свои громадные ручищи и каждой из них схватил по человеку и разбил их головы о каменный пол. Затем он медленно сожрал их до последней косточки и, довольный, растянулся поперек пещеры и заснул. Нападения он не боялся. Ведь никто из людей не смог бы откатить громадный камень от входа, и если бы обезумевшие от ужаса люди и смогли бы набраться храбрости и сил, чтобы убить его, они были бы заточены в пещере на веки вечные.

Всю эту страшную долгую ночь Одиссей размышлял над тем, что произошло и что еще произойдет с каждым из них, если он не отыщет пути к спасению. Тем временем уже наступил рассвет и стадо, собравшееся перед выходом из пещеры, разбудило киклопа, и Одиссея еще не посетила ни одна светлая мысль. Ему пришлось быть свидетелем гибели еще двух своих товарищей, которыми Полифем позавтракал. Потом он выгнал стадо, снова привалил к выходу камень, проделав это с такой же легкостью, с какой обычный человек открывает и закрывает крышку колчана. Запертый в пещере, Одиссей продолжал размышлять о бегстве. Четверо из его спутников уже погибли страшной смертью. Неужели всем им суждено пройти этот ужасный путь? Наконец в его голове сложился план. Рядом с загонами для молодняка лежало огромное бревно, длинное и толстое, как мачта корабля с двадцатью гребцами. Одиссей отрубил от него подходящий для его целей кусок, а затем он и его спутники заострили его и закалили острие на огне. Они закончили работу и успели спрятать сделанный ими кол как раз к тому моменту, когда вернулся Полифем, тотчас же устроивший себе такой же чудовищный ужин, что и вчера. Когда он закончил его, Одиссей, наполнив чашу вином, которое он принес с собой в пещеру, предложил его киклопу. Тот с восторгом опустошил чашу и потребовал налить ему еще, и Одиссей угощал его до тех пор, пока того не одолел пьяный сон. После этого Одиссей и его товарищи вытащили спрятанный ими кол и нагревали его конец, пока он не затлел. Вышние силы вдохнули в них сумасшедшую смелость, и они вонзили раскаленное острие прямо в глаз киклопа. Вскочив с ужасным воем, тот вырвал острие из глаза и начал метаться по пещере в поисках своих обидчиков, но увидеть их он, естественно, уже не мог, и они легко ускользали от него.

Наконец он отвалил камень, уселся у выхода и протянул поперек него свои руки, надеясь таким образом схватить их, когда они начнут выбегать. Но у Одиссея был план и на этот случай. Каждому из своих людей он приказал подобрать трех крепких баранов с густой шерстью и связать их вместе крепкими и гибкими полосками древесной коры. Оставалось только дождаться прихода дня, когда стада выгоняют на пастбища. Наконец пришел долгожданный рассвет. Всех столпившихся у выхода овец и баранов Полифем оглаживал сверху, чтобы убедиться, что никто не уселся на него верхом. Но он не догадывался оглаживать их и снизу, а ведь именно там, под средним бараном каждой тройки подвесили себя спутники Одиссея, вцепившись пальцами рук и ног в густую шерсть. Оказавшись за пределами пещеры, они отпускали шерсть и один за другим спешили к кораблю, мгновенно спустив его на воду и заняв свои места у весел. Но гнев Одиссея был слишком велик для того, чтобы он мог покинуть страну киклопов не произнеся ни слова. И он громко прокричал ослепленному великану, сидевшему у выхода из пещеры:

– Что, киклоп, как видно, сил на то, чтобы сожрать всех маленьких людей, у тебя не хватило? А ведь тебя правильно наказали за все, что ты сделал своим гостям!

Эти слова поразили Полифема в самое сердце. Он вскочил, оторвал от скалы гигантский камень и метнул его в корабль Одиссея. Камень чуть было не проломил нос корабля, и обратной волной его потянуло к берегу, так что команде пришлось из всех сил налечь на весла, чтобы вывести его в открытое море. Когда корабль отошел от берега достаточно далеко, Одиссей насмешливо закричал:

– Киклоп, это я, Одиссей, разрушитель городов, выколол тебе глаз, и расскажи об этом всякому, кто спросит.

К этому времени корабль отплыл далеко от берега и киклоп не мог причинить ему никакого вреда. Лишившийся глаза киклоп остался на берегу.

Это – единственная история, рассказываемая о Полифеме на протяжении многих лет. Прошли века, и он оставался тем же самым: ужасным чудовищем, уродливым великаном, к тому же еще и безглазым. Со временем он изменился – настолько, насколько могут измениться в лучшую сторону уродливость и злобность. Возможно, некоторые аэды (сказители) стали рассматривать эту беспомощную, страдающую фигуру, которой Полифема сделал Одиссей, как достойную жалости. Так или иначе, еще одна рассказываемая о нем история рисует его в более выгодном свете. Теперь он уже никого не ужасает, теперь он – просто самое доверчивое, самое смешное чудовище, отдающее себе отчет в том, насколько оно безобразно, неотесано, отталкивающе и еще более несчастное из-за того, что безумно влюблено в очаровательную и смешливую морскую нимфу Галатею. На этот раз Полифем живет в Сицилии, и ему каким-то непонятным способом удается вернуть себе глаз, быть может благодаря чуду, совершенному его отцом Посейдоном, великим богом морей. Жизнелюбивый киклоп знает, что Галатея никогда не будет принадлежать ему и его дело безнадежно. И тем не менее, когда боль ожесточила его сердце против Галатеи и он стал спрашивать себя: «Не лучше ли довольствоваться тем, что у тебя есть, а не гоняться за той, которая тебя избегает?» – кокетка стала втихомолку подкрадываться к нему, и тогда на его стадо начинает сыпаться град яблок, а в ушах у него – звучать ее голос, называющий его лентяем в делах любви. Но прежде чем он успевает вскочить на ноги и устремиться за ней, она уже далеко и насмехается над его неуклюжими попытками ее поймать. Все, что он может сделать в этой ситуации, – это опять сидеть на берегу несчастным и беспомощным, но на этот раз не пытаясь в ярости уничтожить людей, а лишь распевая грустные любовные песенки, чтобы смягчить сердце нимфы. В гораздо более позднем сказании Галатея оказывается к Полифему добрее, но не потому, что эта совершенная, утонченная белокожая девушка, как называл ее Полифем в своих песнопениях, влюбилась в безобразное одноглазое существо (в этом сказании он – снова зрячий), а потому, что, трезво рассудив, пришла к выводу, что он – любимый сын Посейдона и пренебрегать им никак не следует. Этот свой взгляд на вещи она изложила своей сестре-нимфе Дориде, которая сама надеялась привлечь внимание киклопа и которая и начала разговор, презрительно заметив: «Ну и возлюбленный у тебя – сицилийский пастух! Об этом уж кто только не говорит».

Г а л а т е я. Пожалуйста, только без гримас. Он – сын Посейдона. Вот так!

Д о р и д а. Да хоть Зевса! Я знаю одно: он – отвратительное и невоспитанное животное.

Г а л а т е я. Я тебе, Дорида, вот что скажу: в нем есть что-то мужское. Конечно, у него всего один глаз, но он видит им так, словно у него их два.

Д о р и д а. Похоже, ты в него влюблена.

Г а л а т е я. Я, и вдруг влюблена в Полифема! Да я, впрочем, могу догадываться, почему ты так говоришь. Ты прекрасно знаешь, что он тебя никогда не замечал. Только меня!

Д о р и д а. Одноглазый пастух считает тебя красавицей. Уж есть чем гордиться. Тебе хоть не придется готовить для него. Думаю, он сам приготовит из любого встречного отличное блюдо.

Но Полифем так никогда и не завоевал Галатею. Она влюбилась в молодого и красивого царевича Акида (Ациса), которого Полифем убил в припадке ревности. Однако Ацис был превращен в речного бога, так что этот миф заканчивается вполне благополучно. Но нам неизвестно, любил ли Полифем когда-нибудь другую девушку, кроме Галатеи, или любила ли когда-нибудь Полифема другая девушка.