Текст книги "Рассуждение о методе"

Рассуждение о методе
Эдмунд Гуссерль

Составитель Татьяна Юрьевна Ирмияева

© Эдмунд Гуссерль, 2020

ISBN 978-5-0051-7915-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Обоснование Э. Гуссерлем необходимости четкого разграничения сфер применения экспериментального и феноменологических методов11
  Гуссерль Э. Философия как строгая наука // Логос. 1911.


[Закрыть]

С момента возникновения, философия притязала быть строгой наукой, которая удовлетворяла бы высоким теоретическим потребностям и в этико-религиозном отношении делала бы возможной жизнь, управляемую чистыми нормами разума. И ни в одну эпоху своего существования философия не удовлетворяла этим притязаниям.

И вот чем мы располагаем. Философия, имея целью стать строгой наукой, прошла сквозь горнило критической рефлексии и по пути углубила исследования о методе. В результате научную строгость обрели все дисциплины о природе и духе, равно как и новые математические дисциплины. Философия, оставаясь самостоятельной, отъединенной от других наук дисциплиной, характера строгой науки не приобрела. Даже сам факт дифференциации философии от других наук остался без надежного научного определения: как философия относится к наукам о природе и духе, приводит ли нас философский момент к новому измерению или оставляет в одной плоскости с эмпирическими науками о жизни? Ясного ответа нет. Даже самый смысл философской проблемы не приобрел научной определенности.

Высшая и самая строгая из наук, как она сама понимает свою историческую задачу, представительница исконного притязания человечества на чистое и абсолютное познание и на чистую и абсолютную оценку и волю, признанная учительница гуманизма, философия не в состоянии учить: учить объективно значимым образом. Кант любил говорить, что можно научить философствованию, но не философии. Так вот оно и есть – признание ненаучности философии!

Наука не означает завершенность. У науки может быть бесконечный горизонт открытых проблем, которые питают собой стремление к их познанию. В разработанных научных направлениях всегда находятся недостатки и неточности, неясности и несовершенства в систематическом распорядке документов и теорий. Но научное содержание есть в них всегда. В объективно обоснованной теории не усомнится ни один разумный человек. Дисциплина, становящаяся научной, еще открыта для «мнений» и «точек зрения», но по мере того как они уточняются и объективируются, наука приобретает содержание, которому очевидно можно научиться и научить. А если достигнут такой результат, то вопрос о смысле данной научной дисциплины отпадает.

Несовершенство философии совсем другого рода. Все вместе и каждое в отдельности в ней – спорно, индивидуально. Научная мировая философская литература предлагает нам замыслы, основывающиеся на необъятной работе духа. Но все это в качестве основы философской науки не годится, и нет никакой надежды с помощью критики выделить из всего этого наследия хотя бы частицу подлинного философского учения.

В философии должен быть совершен переворот, который подготовит почву для будущей «системы» философии. И сразу возникают вопросы:

– хочет ли философия и в дальнейшем притязать на роль строгой науки?

– может ли она удерживать при себе это притязание?

– должна ли она притязать на эту роль?

И что это за «переворот»? Ведь философия и так исторически устремлена к своей цели стать строгой наукой, а переворот – не значит ли это уклонение от идеи строгой науки? А что значит «система» для философии? Не является ли она целиком и полностью из головы гения, систематизировавшего усилия поколений в этом направлении? Или «система» философии начнется с обнаружения ее теоретического фундамента, общего для всех строителей философского здания?

Этот фундамент уже есть, но он все время пропускается мимо ушей любителями философствования. Условия научной строгости философии заключаются в критике разума. «Перевороты» от философствования к философии как строгой науке были совершаемы Сократом, Платоном, Декартом и Кантом. Но уже у Гегеля критика разума отсутствует. Так ослабилось и исказилось историческое стремление к построению строгой философской науки.

Гегельянство вызвало искажение, которое сказалось в современном усилении точных наук и чрезвычайно сильной поддержке натурализма XVIII века и скептицизма, исключающим абсолютную идеальность и объективность оценки. Такова физиономия новейшего времени. Гегель, выдвинув тезис об относительной истинности всякой философской системы для своего времени, отнял у последней ее генеральное, историческое стремление к строгой научности. Метафизическая философия истории у Гегеля превратилась в скептический историцизм, породивший «философию мировоззрения». Радикальное стремление к научному учению, действительное вплоть до Канта, оказалось затушевано и забыто.

Великие интересы человеческой культуры требуют образования строгой научной философии, и в свете их «переворот» в философии означает новую попытку обоснования философии как строгой науки. Это стремление опосредованно выразилось даже в самом господствующем ныне материализме, который собой подменил идею строго научной реформы философии и даже уверен, что уже осуществил ее. Эта претензия натурализма ложна теоретически и практически в своем основании и представляет опасность для культуры. Натуралистическая философия должна подвернуться радикальной критике. Особенно велика необходимость в критике ее основоположения и методов. Только такая критика способна удержать в целости доверие к возможности научной философии, которое, увы, подорвано познанием бессмысленных следствий строящегося на строгой, опытной науке натурализма. Мы видим сегодня натурализм как строгую науку и подверстанное к нему философствование. Под влиянием историцизма философия уклоняется больше в философию миросозерцания. В современной философии представление об абсолютных идеях смазано.

Натурализм есть следствие «открытия природы» – единства пространственно-временного бытия, существующего по своим точным законам. Данная идея природы реализовалась в естественных науках, обосновавших массу строгих познаний этих законов природы. Историцизм есть следствие «открытия истории». Идея истории реализовалась в науках о духе.

Натуралист ничего кроме физической природы не видит. Для него все сущее есть психофизическая природа, что однозначно определено твердыми законами. Представитель наук о духе все рассматривает как историческое образование. И тот и другой отбрасывают то, что не вмещается в эти представления. Причем ничто существенно для нас не изменяется в натуралистическом понимании, если физическая природа чувственно разрешается в комплексы ощущений, в цвета, звуки, давления и т. д. Психическое объясняется как дополнительный ряд фактов физических перемен или чувственных ощущений.

Таким образом, мы видим в современных философских идеях натурализма, начиная с материализма и кончая монизмом и энергетизмом, натурализование сознания, включая и все интенционально-имманентные данности сознания, с одной стороны, и натурализование идей, а с ними вместе и всех абстрактных идеалов и норм – с другой. В последнем случае натурализм сам себя упраздняет, не замечая того. Если взять формальную логику как примерный перечень всего идеального, то натурализм истолковывает формально-логические принципы (законы мысли) как законы природы мышления. А это бессмыслица, которая характеризует всякую в точном смысле скептическую теорию. Бессмыслица натурализма заключается в том, что он, выходя на предельно общие понятия, натурализирует разум и тем самым мнимо обосновывает свои теории, порождая философствование.

Здесь мы видим слабость философской аргументации из следствий научного эксперимента. То есть подсознательно продолжается поиск строгой научности философии, но она не признается способной быть строгой наукой сама по себе. и натурализм выстраивает ей фундамент точной науки. Натурализм взялся за эту задачу. пытаясь реализовать принцип строгой научности в сфере духа. как в природе. в теории. как в практике, стремясь этим научно решить философские проблемы бытия и ценности. В этом победительная сила натурализма, хотя его решения неверны. Натурализм в своей высшей идеальной законченности стремится представить себя самим разумом. Это колоссальное здание выстроено на песке самоуверенным причислением к области строгой науки всех теоретических, аксиологических и практических идеалов, которые натурализм, перетолковывая их эмпирически, в то же время делает ложными.

Итак, следует из общих утверждений перейти к рассмотрению возможностей реализации идеи о философии как строгой науке.

Проблематика философии как строгой науки.

Выяснение их (проблем) чистого смысла.

Собственные методы, которые востребованы сущностями этих проблем.

Таково действительное начало этой науки. И здесь необходима положительная, принципиальная, отграничивающая и разъясняющая критика натурализма, его оснований, методов и результатов. Рассмотрим натурализование сознания.

Все говорит о том, что научная философия как будто создана. Философия, которую натурализм вооружил собственным методом и дисциплиной.

А если спросить прямо, где же точная, как всякая строгая наука, философия сама по себе, без подпорок натурализма, то нам укажут на экспериментальную психологию, другую строгую науку. Теперь-то уж это и есть строго научная философия, фундамент для логики, теории познания, эстетики, этики и педагогики, на основании которой все эти науки в скором времени станут экспериментальными дисциплинами. Строгая психология, само собой разумеется, есть основа всех наук о духе и основа метафизики. Но метафизика еще опирается и на физику, потому что физическое существование в равной степени участвует в обосновании этого наиболее общего учения о действительности (метафизики). От такого предложения следует отказаться, так как психология, как наука о фактах, не может быть фундаментом тем философским дисциплинам, которым приходится иметь дело с чистыми принципами всякой нормировки – чистой логики, чистой аксиологии и практики. Теперь зададимся вопросом, могут ли естествознание и теория познания обосновывать друг друга?

Против гносеологического психологизма и физицизма скажем следующее. Всякое естествознание, и психология в том числе, основывается на физических данностях, описываемых в суждениях опыта. Естествознание не может быть описано в философских категориях, оценено ради целей метафизики, и потому оно не может быть основой философии. Естествознание принимает природу как данность и весь его опытно-научный метод сводится к самому же опыту. Но этот опыт критически обработан с точки зрения соответствия / несоответствия, он получает определенное значение и вырабатывается в познание, объективно значимое, природы. При этом сознание воспринимается как данность, позволяющая обрабатывать опыт, и не подвергается критической обработке. Что такое сознание само по себе, естествознание не интересует, и потому оно не может быть основой теории познания. Естествознание не рефлексирует, не решает проблем, имманентно ему присущих, а значит, оно не может быть основой философии. Если оно начинает говорить об общих принципах, основываясь на опыте и эксперименте, получается бессмыслица. Против теории познания как основания естествознания скажем, что она однозначно не занимается вещностями в пространстве, времени, причинными связями и т. п. Теория познания может иметь в виду бытие лишь как коррелят сознания – то, что нами «обмыслено» сообразно со свойствами сознания: как воспринятое, вспомянутое, ожидавшееся, образно представленное, сфантазированное, идентифицированное, различенное, взятое на веру, предположенное, оцененное и т. д. Естествознание не направлено на научное познание сущности сознания, что оно (сознание) есть само по своему существу, и что оно «означает», что «есть» сознание во всех его различных образованиях само по себе, какими способами оно сообразно с сущностью этих образований мыслит «предметное» и «выявляет» его как «значимо», «действительно» существующее.

В области сознания нужно искать ответы на следующие вопросы.

1. Как возможна критика опыта, которая ставит под вопрос весь опыт вообще и в то же время опытно-научное мышление? Опыт в качестве сознания может дать предмет или может коснуться его – как?

2. Один опыт может оправдать другой или оправдаться другим опытом? Каким образом это происходит в сознании?

3. Игра сознания может давать объективную значимость, относящуюся к вещам, которые существуют само по себе, и эта игра сознания небезразлична для вещей – почему?

4. Как может естествознание во всех своих частях стать понятным, когда оно отказывается познавать природу, существующую в себе, в сравнении с субъективным потоком сознания?

На эти вопросы должна ответить теория познания, и она до сих пор не ответила на них с научной ясностью, единогласием и решительностью.

Всякое научное и донаучное становление природы в теории познания должно быть принципиально исключено. Исследование в теории познания должно быть направлено:

– на научное познание сущности сознания;

– на то, что «есть» сознание во всех своих различных образованиях само по себе;

– на то, что сознание «означает»;

– на различные способы, какими оно – сообразно с сущностью всех своих различных образований – то ясно, то неясно, то доводя до наглядности, то наоборот устраняя ее, то мысленно посредствуя, то в том или другом аттенциональном модусе, то в бесчисленных других формах, мыслит «предметное» и «выявляет» его как «значимое» и «действительно» существующее.

Следует иметь в виду, что сознание имеет функцию познания: сначала всякий род предметов – объект донаучного, а потом и научного познания проявляется в познании, то есть в сознании, а затем делается данностью.

Смысл всякого познания в том, чтобы всякий род предметов, будущих объектов научного познания, сделать данностью, которая содержится в сознании. Предмет, который есть и познавательным образом проявляет себя как сущее и притом сущее в определенном виде, свойственном только данному предмету, должен именно из одного только сознания сделаться вновь очевидным и вместе с тем без остатка понятным. Так сознание осуществляет свою функцию познания и, стало быть, сознание – это всегда «сознание о».

Изучение сущности сознания включает в себя:

а) изучение смысла сознания;

б) изучение предметности сознания как таковой.

Изучение какого-нибудь рода предметности означает прослеживание способов его общности и данности и исчерпанность его существенного содержания в соответствующих процессах «приведения к ясности».

Итак, доказано, что естествознание не располагает методом для исследования сознания. Но можно уже увидеть очертания науки, о колоссальном объеме которой еще нет никакого представления, – науки о сознании, не психологии, а феноменологии сознания.

Психологии, чтобы подступиться к сознанию, нужно натурализовать его, феноменология же имеет дело с «чистым сознанием». И здесь никакой научный эксперимент, в привычном понимании, невозможен. Лишь Брентано сообщил психологическому исследованию нужное направление, дав начала аналитически описательного исследования интенциональных переживаний. Это были первые новые попытки серьезно исследовать имманентное и исследовать притом единственно возможным способом имманентного анализа, или, лучше сказать, анализа сущности, но они были отвергнуты как «схоластические». Это произошло только потому, что естественным исходным пунктом подобных исследований являются обычные в языке наименования психического, а потом, при вживании в их значение, имеются в виду те явления, к которым подобные обозначения относятся на первых порах смутно и произвольно. К схоластике это не имеет никакого отношения.

Схоластика погубила себя тем, что извлекала из значения слов аналитические суждения, полагая этим способом достигнуть познания о фактах. Феноменологический анализ не извлекает из словесных понятий никаких суждений, а лишь созерцательно проникает в те феномены, которые язык обозначает соответствующими словами, или углубляется в те феномены, которые представляют собой вполне наглядную реализацию опытных понятий, математических понятий и т. д. Окончательное фиксирование научного языка предполагается после законченного анализа феноменов. А пока этого не сделано, прогресс исследования, если рассматривать его с внешней стороны, движется в значительной мере в форме выявления новых, только теперь ставших видимыми многозначностей, и притом в форме выявления их в понятиях, лишь мнимо фиксированных уже в предшествующих исследованиях. Описание данностей наивного опыта и идущие с ним рука об руку их имманентный анализ и логическое постижение совершается при помощи некоторого запаса понятий, которые остаются совершенно нетронутыми при дальнейшем движении исследования и переходят в конечный результат, все окончательно запутывая. Здесь-то и есть как раз место феноменологическому, а не эмпирическому анализу сущности. Достаточно ли употреблять понятия в популярном, смутном, хаотическом смысле, который они усвоили себе неизвестным образом в истории сознания? Они ненаучны и достаточны лишь для практических целей жизни. Психология, если она хочет стать строгой наукой о «психических феноменах», должна усвоить себе необходимые строгие понятия. Таковы наши возражения на неприятие метода Брентано.

Главный методический вопрос всякой опытной науки заключен в том, как естественный, «спутанный» опыт может сделаться научным опытом, и этот вопрос не надо ставить абстрактно и особенно в философском смысле. Практически он решается первопроходцами новых наук, которые интуитивно улавливают смысл опытного метода для своего конкретного материала. Мотивами своей деятельности они обязаны не какому-нибудь откровению, а погружению в смысл самих опытов, то есть в смысл данного в них «бытия».

Наивный опыт – «неопределенный» опыт, содержащий «спутанные» данные. Научный метод позволяет определить это «данное» с объективной значимостью. Психология, хотя она и причисляет себя к точному естествознанию, занимается сферой сознания, познания психического, и именно поэтому ей все еще не удается сделать решительного шага от смутных обиходных понятий к понятиям научным.

Наивное сознание природы, донаучное, выводило свои опытные понятия из самого естественного опыта, не задумываясь об объективной значимости этих понятий. Один естественный опыт мог быть (или не мог быть) подтвержден другим естественным опытом, и этого казалось достаточно. То же самое мы наблюдаем сейчас в так называемой «экспериментальной психологии», которая не заметила, что современный научный эксперимент – это уже не просто наивный опыт, подтверждающий другой наивный опыт, а осмысление того чистого «данного», того «бытия», которые содержатся в «смутном, спутанном» естественном опыте. Психология, не имея недостатка в рассуждениях о методе, тем не менее не выработала его в собственной сфере. Это привело к тому, что в психологии до сих пор не отграничен тот конкретный собственный материал, который кладется в основание всякой науки. Психология еще не осознала как свой материал сферу сознания, сферу психического. А без конкретно осознанного «данного» психология не может поставить и чисто научного опыта, того самого эксперимента, который она выставляет основополагающим для себя. Завороженная экспериментальным методом, психология на деле выводит свои понятия априори и потому даже предпосылки экспериментального опыта не могут быть ею обоснованы. Физика, на которую равняется психология, принципиально исключает феноменальное (сферу сознания) и не занята тем, как представляется в нем природа, в то время как психология хочет быть наукой о самих феноменах. Взяв готовый метод естествознания (в чем и заключается натурализм психологии), наука о сознании упустила из виду, что ей нужно было сначала осуществить общий для всех наук принцип, заключающийся в том, чтобы поразмыслить, при помощи какого метода могли бы быть приведены из состояния «спутанности» в состояние научной ясности и объективной значимости те опыты, которые относятся к области психического. Психология пренебрегла рассмотрением «сущности» своего материала, не взвесила того, что лежит в «смысле» психического наивного опыта и какие требования к методу предъявляет само по себе психическое бытие.

Начиная с самого зарождения эмпирической психологии в XVIII веке эти проблемы ею никогда не были рассмотрены. Господствует убеждение о всеобщности метода опытных наук. Еще метафизика пыталась заимствовать метод то у математики, то у физики, чтобы вывести с его помощью собственные объективно значимые понятия. То же самое мы видим в психологии, и не случайно, что основателями ее были физиологи и физики. Однако истинный метод вытекает из природы подлежащих исследованию предметов, а не из наших о них суждений и представлений. Естествознание из неопределенной субъективности являющихся в наивной чувственности вещей вырабатывает с помощью своего экспериментального метода объективные вещи с точными объективными свойствами. То же самое, казалось бы, могло получиться и у психологии. И тут психология фактически столкнулась, не осознавая этого, с тем, что экспериментальный метод зависит от особенного смысла данных неопределенной субъективности являющихся в наивной чувственности вещей и на них только и рассчитан. Этот метод располагает собственным способом приведения данных опыта к объективному определению, собственным смыслом понятий «объективность» и «определение объективности», и в этом заключается его роль. Экспериментальный метод располагается полностью в границах такого мышления, которое полагает именно такой – опытный – вид сущего. Следовать экспериментальному методу в сфере сознания, значит неизбежно натурализовать его, придать ему свойства той самой природы, очищенной от феноменальностей, которою занимается физика. Отсюда в психологии все противоречия и путаница в постановке проблем и определении направлений исследования.

Рассмотрим это подробнее.

Природа – это пространственно-временной телесный мир.

То, как эта природа осознается и воспринимается, есть область психического.

У нас существует метод постижения природы и нет метода постижения психического. Экспериментальный метод может определять вещи в их собственном объективном бытии, в котором вещи пребывают тождественные самим себе во множестве восприятий. Вещь описывается как та же самая множеством субъектов, воспринимающих ее, она не зависит от воспринимающих сознаний. Эти объективно существующие вещи позволяют определять их с объективной значимостью – как они существуют действительно, и какой смысл содержит в себе это их существование.

Природу вещей естествознание понимает следующим образом:

– неизменная или изменяющаяся вещь имеет временну́ю характеристику и включена в единое для всех вещей время;

– вещь имеет пространственную характеристику и включена в единое для всех вещей пространство;

– субстанция вещи, как носительница ее реальных свойств, сохраняется именно в этом общем для всех вещей единстве времени и пространства. Суть вещи выявляется в причинных взаимоотношениях или связях ее с другими вещами;

– субстанциональное единство реальных свойств вещи (тождество себе самой) допускает возможность неоднократного наблюдения над ней и научного экспериментирования для подтверждения его результатов;

– реальные свойства вещи выражают возможности изменения вещи, всякая вещь подчиняется законам изменения, но эти законы имеют в виду ее изменения по отношению к единой природе;

– вещь имеет свою природу как совокупность пространно-временны́х характеристик и как олицетворенный в этой вещи центр объединения причинностей внутри единой всеохватывающей природы.

Вещь дана как единство непосредственного опыта, как единство многообразных чувственных явлений. Естествознание, неуклонно следуя за вещью, данной в непосредственном опыте, исследуя ее собственные свойства, ее каузальность, как раз-таки не исследует единства непосредственного опыта. В рамках этого единства чувственно воспринимаемые вещи представляют собой и среду феноменальностей, которая еще не стала научной темой, несмотря на притязания психологии. Вместе с вещью является и ее смысл (не то же самое, что каузальность) – непосредственная, а не научно найденная в эксперименте достоверность вещи, который так же хорошо воспринимается сознанием, как и ее тождество – внешнее проявление вещи в пространственно-временно́м измерении. И этим вещи оказываются связанными не только с ощущениями, но и с сознанием, наряду с их трансцендентностью. Таким путем реальность вещей и всего в целом пространственно-временнóго телесного мира становится доступной человеку. Естественнонаучное созерцание и мышление, двигаясь в этой среде феноменальностей, не замечает ее именно в силу особенностей своего метода познания.

Отношения в сфере психического совсем иные, чем в сфере физической. Явление в сфере психического не имеет «реальных» свойств, частей, изменений, причинности, как все это понимается в естественнонаучном смысле. Требовать все это от феноменов бессмысленно, как спрашивать о каузальности чисел.

Сущность феномена исключает бытие в смысле природы, он не познаваем в опыте как являющееся, он есть переживание, в рефлексии созерцательно усвояемое. Психическое – есть абсолютный поток явлений, в котором ничто не может быть зафиксировано и воспроизведено в эксперименте. Психическое обладает совершенно особыми формами. Первая – это единая проходящая сквозь него интенциональность, которая не имеет пространственно-временнóй характеристики. В сознании (имманентном созерцании) мы переходим от одного феномена вещи к другому. Чувственно постигаемая вещь и находящийся в созерцании феномен разрешаются в словесном выражении, которое сохраняет в себе возможность нового созерцательного проникновения, вчувствования в смысл явления. Таким образом, слово – это возможность феноменологического эксперимента.

Таковы лишь самые общие определения области психического. Научное исследование здесь будет возможно лишь тогда, когда оно всецело доверится смыслу «опытов осознания» и поймет «требования» этих опытов к методу постижения. Всякое сознание – это прежде всего «сознание о», так как ему присуща интенциональность. Главная трудность – освободиться от нашей первородной привычки жить и мыслить в натуралистическом предрассудке.

И все-таки можно начать хотя бы с аналогий: что такое «бытие» в области психического и в чем его объективное единство? Ответом может служить следующее: феномены, не имеющие природы, обладают сущностью, которая ясна в непосредственном созерцании (восприятии). Всякое их описание тогда будет соответствовать этой сущности, если позволит снова воспроизвести это созерцание сущности. Такова конечная основа всех психических методов. Феномен не дается нам в непосредственном ощущении, но, тем не менее, он является материалом научного исследования.

Натуралистический предрассудок закрывает нам доступ к науке, которая, с одной стороны, является условием для подлинно научной психологии, а с другой – полем истинной критики разума. Мы постоянно видим, непосредственно наблюдаем (мир открыт нашему сознанию) сущности, идеи, но не постигаем эти явления во всем их многообразии только потому, что они не поддаются натурализации! Созерцание сущностей не содержит в себе бóльших трудностей или мистических тайн, чем простое восприятие, в том числе и сущности восприятия, сущности какой бы то ни было «идеи». Раз эти сущности могут различаться, значит, они могут быть фиксированы в устойчивых и в своем роде объективно значимых понятиях. И здесь психология уже много сделала, наметив области психического: восприятие, фантазия, воспоминание, суждение, чувство, воля и разновидности всех этих психических фактов, что вместе дают столь же обширную область для научного исследования, как и все науки о природе вместе взятые.

В области сознания бытие является как сущность, но никак не существование. Постижение сущности явления в области сознания совсем не зависит от чувственного опыта. Созерцание сущности – это априорное знание. На этом естествознание всегда спотыкается, не видя, что все ее «неразрешимости» лежат в области феноменологии. Явления возникают не в одном предметном мире, но и в сознании. Например, неразрешимый для естествознания вопрос о «происхождении» представления о пространстве, времени, вещи, числа, причины, следствия и т. п. находится весь в области феноменологии, хотя еще нет научного анализа сознания для выявления объективно значимых феноменологических понятий. Или другая важная проблема – тождественности предмета в противоположность множественности получаемых от него впечатлений, его перцепций. Восприятие до сих пор толкуется односторонне – как восприятие сущности предмета в понимании этой сущности естественными науками.

Феноменология должна стать подлинной метафизикой природы, духа и идей. С объективной значимостью она может познать лишь сущность и отношения сущностей и тем заполнить «белые пятна», оставленные естествознанием, – окончательно совершить все, что необходимо для ясного понимания всякого эмпирического знания и всякого познания вообще, а именно – уяснить «происхождение» всех формально-логических, естественно-логических и всяких иных руководящих «принципов» и всех с этим тесно связанных проблем коррелятивности «природного бытия» к «сознанию».

Психология даже не пытается создать феноменологического метода. Она не пользуется даже начатками какого бы то ни было метода, заложенного во всяком анализе, направленном на уяснение понятий. Что касается строгости научного эксперимента в психологии, то нужно лишь сделать его не естественнонаучным, а феноменологическим: постигнутое и описанное в созерцании может быть понято и повторно исследовано в созерцании же. Сущностные образования сознания (представления, переживания) и его имманентных коррелятов поначалу могут быть исследованы чисто интуитивно и зафиксированы – так установятся нормы для научного смысла и содержания понятий всех возможных феноменов, таких понятий, в которых выражает себя само психическое. Тогда только можно будет говорить о близости психологии и философии, так как всякая подлинная теория познания должна опираться на феноменологию.

Современная так называемая философская литература не дает нам ни малейшего представления о собственно философской проблематике. Об упадке чувства подлинной основательности говорят факты настойчивого требования экспериментальных подтверждений в области психологии, которую категорически отделяют от философии как строгую науку. Психологизм, выступивший на авансцену со времен Локка, был лишь формой, из которой должна была выработаться единственно правомерная философская тенденция, направленная на феноменальное обоснование философии. Метод феноменологического исследования априорен в подлинном смысле слова и способствует истинно научной теории разума и – удовлетворительной психологии.