Текст книги "Дядя Фёдор и лето в Простоквашино"

Эдуард Николаевич Успенский
Дядя Фёдор и лето в Простоквашино

© Успенский Э. Н., 2016

© Илл., Боголюбова О. А., 2016

© Образы, Хачатрян Л. А., наследники, 2016

© ООО «Издательство АСТ», 2017

* * *

Глава первая
Торжественное начало каникул

Как-то неожиданно придвинулся месяц май. Только что на деревьях почки были, лужи сверкали скользкие, общая влажность была. А тут раз-два – и всё высохло, листья возникли, жухлая трава зазеленела и в школе занятия закончились.

Дядя Фёдор стал в деревню проситься:

– Там кот Матроскин и Шарик меня заждались.

Мама не хотела дядю Фёдора в деревню пускать. Она говорила папе:

– Только я отучила его от деревенских привычек – бегания и мотания на велосипеде. Только я его к театру приучила, к компьютеру, к книжкам, к сидению за столом по пять часов, как он опять на волю просится!

Папа сразу сказал:

– У него от компьютера глаза квадратными получились.

Потом раскипятился и произнёс целую речь:

– Да от твоего сидения за столом он по полчаса разогнуться не может. Да от городского воздуха он совсем зелёным стал. Ему при таком маскировочном цвете в спецназ идти хорошо. Его в лесу даже свои не найдут. Пусть в деревню едет.

Мама поскрипела, поскрипела немного, но согласилась:

– Пусть.

Кот Матроскин и Шарик дядю Фёдора на тракторе на электрической станции встречали. Они от радости сразу на нём повисли, и все вместе на землю шлёпнулись.

Как только наши приятели сели на трактор, зелёный дядя Фёдор заявил:

– Вы как хотите, а я всё лето буду отдыхать. Я буду торжественно ничего не делать.

– Это как? – спросил кот Матроскин.

– А так. Торжественно лягу на лужайке, книгу подложу под голову и буду лежать весь июнь. Загорать, на облачка смотреть.

Матроскин говорит:

– Ой, я сейчас приеду, только свёклу доварю, Мурку мою подою, в магазин сбегаю, за свет заплачу, кое-что стирану… И тоже буду торжественно отдыхать весь июнь. И ещё июль прихвачу.

– Не-а, – говорит Шарик. – А я буду всё лето работать. У меня летом самый фотосезон.

И верно. Шарик летом со своим фоторужьём не расставался. Он мог его с закрытыми глазами, как автомат Калашникова, разобрать, протереть и снова собрать.

– Твою беготню с фотострелялкой и работой назвать нельзя, – сказал Матроскин. – Так, сплошное скакание по полям.

В общем, скоро дядя Фёдор улёгся на поляне – книжка под голову. Шарик рядом лёг, потом и Матроскин пристроился. Тут Печкин идёт со своей почтой.

– Чего это вы тут делаете?

– Мы ничего не делаем. Торжественно.

– Это как торжественно? – спрашивает Печкин.

– А так, – говорит Матроскин. – И вызывающе.

– Они весь июнь так собираются торжественно ничего не делать, – говорит Шарик.

– Ой! – кричит Печкин. – Я сейчас только почту разнесу и тоже к вам присоединюсь. Мне очень нравится такое торжественное занятие.

Скоро он к ним присоединился. Расстелил свой плащик, и у них беседа началась.

– Меня вот что беспокоит, – говорит Матроскин. – Моя корова что-то стала мало молока давать. Всё думаю, как надои увеличить.

Печкин сказал:

– Сейчас в Европе новые методы применяются. Это я в журнале прочитал. Надо коровам музыку ставить перед носом. Тогда они сразу больше молока давать начинают.

– Какую музыку им надо ставить? – спрашивает Матроскин.

– Я не запомнил, – говорит Печкин. – Что-нибудь с травяным уклоном. Например, вальс цветов или что-нибудь Сен-Санса.

– А Сен-Санс-то здесь при чём? – удивился кот.

– Не знаю. Может быть, чем-то с сеном связано.

– Надо весёлую музыку ставить, – говорит Шарик, – чтобы молоко не скисло.

– Чего тут долго думать, – говорит дядя Фёдор. – У нас одна только музыка и есть. Я на чердаке проигрыватель видел со старыми пластинками. Пробуй, Матроскин.

Матроскин сразу свой торжественный отдых прекратил и на чердак полез проигрыватель доставать.

Он его быстро нашёл, нашёл ещё несколько пластинок. Быстро всё это на табуреточке к Муркиной двери пристроил и пластинку завёл. Там певица по фамилии Русланова песню пела про валенки.

Корова Мурка песню про валенки не очень поняла. Она из сарая выглянула и обратно в сарай ушла сено дожёвывать.

Вторая песня была «Калинка-малинка». Она бурёнке больше понравилась. Буренка её всю до конца дослушала. Но опять ушла.

Матроскин, чтобы её привлечь, рядом с проигрывателем несколько овощных пирожных положил.

– Молока сегодня будет! – решил он. – На всю деревню хватит!

Глава вторая
Новое увлечение Шарика

Однажды, когда наши друзья в очередной раз торжественно ничего не делали, Шарик и Матроскин поспорили – люди какой профессии больше всех зарабатывают.

Шарик напирал на то, что больше всех министры получают и президенты разные:

– Их государство обеспечивает.

Матроскин говорил, что олигархи. Потому что они сами себя обеспечивают.

– Они сами себе сколько хотят, столько и платят.

Дядя Фёдор утверждал, что больше всех зарабатывает тот, кто умеет интересно жить.

– Можно без всяких денег в путешествия ходить. Книжки интересные читать. С друзьями у костра сидеть. А бедные министры и олигархи ничего, кроме своих компьютеров, не видят.

Почтальон Печкин свою линию гнул:

– Больше всех разные поэты зарабатывают. Вот я помню, в газетах читал, что поэтам за одну строчку рубль – нет, доллар сорок платят.

– Это как так за одну строчку?

– А так. Сочинил ты такую строчку: «Стою на полустаночке». Раз – и тебе доллар сорок. Понятно?

– Понятно.

– Придумал дальше: «В красивом полушалочке» – тебе ещё доллар сорок. Понятно?

– Понятно.

– «А мимо проезжают поезда» прибавил – уже больше четырёх рублей вышло.

Дальше Печкин одновременно пел и считал:

 
А рельсы, так уж водится,
У горизонта сходятся…
Ах, где ж вы, мои прежние года?
Ах, где вы, мои прежние года?
 

В результате у него за все строчки восемь рублей сорок копеек заработка получилось.

Эта арифметика Шарика потрясла.

Куда бы он ни шёл теперь, он всегда губами шевелил:

 
– Люблю грозу в начале мая, –
        Рубль сорок.
Когда весенний первый гром, –
        Два восемьдесят.
Полурезвясь, полуиграя, –
        Четыре двадцать.
Грохочет в небе голубом.
 

Пять рублей, то есть пять долларов шестьдесят копеек получается. Надо же, а я даже до остановки не дошёл.

Глава третья
Встреча со знаменитым поэтом

Как раз в это время в соседнюю деревню Троицкое стихотворный поэт должен был приехать. На клубных расклейках было написано: «Состоится встреча с поэтом Юрием Энтиным. Стихи последних лет».

И кое-где большие афиши были расклеены.

На афише была фотография поэта, где он радостно кого-то приветствовал. То ли самолёты, то ли народ. Была в нём какая-то потусторонняя отрешённость и возвышенность. Короче, было ясно, что это настоящий поэт, а не халтурка какая-то.

Стихи последних лет троицких особенно не интересовали, а сам поэт заинтересовал – больно непривычный уж был мужчина: совсем тощий и весь в волосах.

Пелагея Капустина сказала:

– Я обязательно пойду на встречу с ним. Уж больно вид у него жалостливый, и стихи у него, наверное, такие же.

– Да ничего подобного, – сказал сторож дед Сергей с горушки. – Он человек волевой, это сразу видно. Он на приплюснутого Дзержинского похож.

Клубная билетёрша тётя Дуня сказала: – Ерунда это всё, чего вы там думаете. Поэт Юрий Энтин – это композитор Владимир Шаинский.

Она так часто встречи устраивала, что в мозгах у неё всё запуталось.

В общем, народ решил с поэтом встретиться.

Шарик, Матроскин, дядя Фёдор и почтальон Печкин, разумеется, тоже пришли на концерт. Сели в самом дальнем ряду. Потому что если им вечер не понравится, они тихонько уйдут.

Троицкий клуб был такой маленький, что самый дальний ряд фактически ближним был.

Печкин взял счёты, чтобы поэтический заработок считать.

Поэт вышел на сцену – свободный и раскованный, совсем не такой, как на афише. И сразу начал:

 
В летнем месяце апреле
Потихоньку тает снег,
И весёлые качели
Начинают свой разбег.
 

Печкин только успевал счётами щёлкать:

– Доллар сорок, доллар сорок, рубль сорок и ещё рубль сорок.

 
Взлетая выше ели… Щёлк.
Не ведая преград. Щёлк.
Крылатые качели. Щёлк.
Летят, летят, летят.
        Щёлк, щёлк, щёлк.
 

– Гражданин товарищ поэт, – просит Печкин, – повторите, пожалуйста, стихотворение про качели.

– Оно вам так понравилось?

– Я просто строки не успел сосчитать.

Тут записки из зала стали поэту приходить самые разные: «Ваша жена артистка?»

Поэт даже растерялся:

– Нет, но концерты устраивает.

«Прочтите ваше любимое стихотворение».

Юрий Энтин согласился:

– Хорошо. Прочитаю.

 
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи ещё хоть четверть века –
Всё будет так. Исхода нет.
Умрёшь – начнёшь опять сначала.
И повторится всё, как встарь:
Ночь, ледяная гладь канала,
Аптека, улица, фонарь.
 

– Восемь строчек всего, – говорит Печкин, – невыгодное стихотворение.

– Это стихотворение Александр Блок написал, – сказал Юрий Энтин.

Печкин расстроился:

– Он меня запутал. Придётся пересчитывать. Он же чужое стихотворение читал.

Поэт тут же исправился и стал читать только своё:

 
Прекрасное далёко,
Не будь ко мне жестоко.
Не будь ко мне жестоко,
Жестоко не будь.
 

«Какой хитрый, – успел подумать Печкин, щёлкая счётами, – три раза повторяет».

 
Из чистого истока
В прекрасное далёко,
В прекрасное далёко
Я начинаю путь.
 

«И опять повторяет. Вот экономия!»

В общем, Печкин насчитал за вечер четыре тысячи двести копеек, чем окончательно подкосил Шарика.

Глава четвёртая
Проблемы с коровой Муркой

Дела с молоком у Мурки не улучшались. Она, несмотря на проигрыватель, всё меньше молока давала.

– Репертуар не тот, – сказал почтальон Печкин. – Ей надо что-нибудь сугубо личное поставить. У меня есть одна такая пластинка.

Он пластинку принёс, и Матроскин её запустил. Это была весёлая животноводческая песня про корову. Пел её замечательный певец Леонид Утёсов.

Пластинка была старая, она всё время съезжала со строчки на строчку. Но текст был абсолютно коровий. Проигрыватель пел:

 
Ты не только съела цветы,
В цветах мои ты съела мечты,
И вот душа пуста,
И вот молчат уста.
 
 
Трудно жить,
Мой друг, без друга
В мире одному.
Всё туманно, всё так сухо
Сердцу и уму.
 

 
Если б жизнь твою коровью
Исковеркали б любовью,
То тогда бы ты, Пеструха,
Знала почему.
 

Матроскин заводил и заводил эту песню. Корове она не очень нравилась, зато соседи подходили послушать.

 
Брось ты хмуриться сурово,
Видеть всюду тьму,
Что-то я тебя, корова,
Толком не пойму.
Наклони поближе ухо,
Утешай меня, Пеструха,
Очень трудно без участья
Сердцу моему.
 

Пришла даже знаменитая животноводка и доярка Пелагея Капустина. Она тоже раз сто завела любимую песню.

 
Есть в полях другие цветы,
Опять вернутся в сердце мечты.
О них грустить смешно,
Пора простить давно.
 

И когда песня повторилась сто первый раз, с Муркой что-то случилось.

Она вылетела из сарая, как легкий танк. Разнесла столик с проигрывателем на мелкие кусочки и, разгневанная, убежала в поля.

– Не даёт молока, – сказал Матроскин, – чего я только ни делаю…

– Оттого и не даёт, что телёночек у неё не намечается, – сказала доярка Пелагея. – Ведь коровы молоко не людям дают, а телятам. Люди уже потом пристраиваются. Надо ей телёночка завести.

– А как? – спрашивает Матроскин.

– Надо её в колхозное стадо отдать. Там бык есть новый. Если в стаде бык есть, коровы очень быстро телятами обзаводятся. А где телята, там и молоко.

Что ж, ничего не поделаешь! Пришлось Матроскину свою Мурку в колхозное стадо отдавать, как детей в пионерский лагерь отдают.

Но он особо не скучал. У него дела никогда не убавлялись, а прибавлялись только. А в родительский день он к ней приходил.

Глава пятая
Торжественный отдых не получается

Вдруг неожиданно грибы пошли. Полон лес грибов. Никто их не ожидал, а они из-под земли, как по команде, вылезли. Дачники ещё не понаехали, поэтому грибов целый лес получился.

Дядя Фёдор, Матроскин и Шарик немедленно за грибами отправились.

– Я одно место знаю секретное, – говорит Матроскин дяде Фёдору, – пойдёмте туда.

– Не надо нам никаких секретных мест, – говорит Шарик. – Сейчас все места секретные. Везде полно грибов.

– Правильно, – говорит дядя Фёдор. – Мы сейчас будем грибы где придётся собирать. А твоё секретное место на тогда оставим, когда грибы кончаться начнут.

И верно, грибов столько было, что только собирай. Очень скоро корзинки у мальчика и кота были полными.

– Эх, обидно из леса уходить! – говорит дядя Фёдор. – Вон ещё сколько грибов осталось.

– И ещё обидно, что белых маловато, – говорит Матроскин.

И тут ему одна мысль в голову пришла:

– Ну-ка, Шарик, подойди ко мне. Ты умеешь по запаху сыроежку от белого отличить?

– Не знаю, не пробовал.

– А ну, закрой глаза, это что за гриб?

Шарик нюхает и говорит:

– Белый.

– Правильно. А это?

– Сыроежка.

– А это?

– Опять белый.

– Отлично, – говорит Матроскин. – А сейчас я отойду на пять метров. Какой гриб у меня в руке?

Шарик носом потянул:

– Белый.

– А сейчас я на десять метров отойду. Какой гриб я держу?

Шарик воздух нюхает:

– Сыроежку. А сейчас белый.

Матроскин говорит:

– Дядя Фёдор, ты всё понял?

– Что я понял? – спрашивает дядя Фёдор.

– Ты понял, какая от Шарика может быть польза?

– Какая?

– А такая. Мы сейчас домой пойдём, а наш папарацци в лесу останется. Он по запаху нам грибы будет собирать белые и в кучку складывать. А мы к вечеру с тележкой вернёмся.

Шарик даже рот раскрыл и стал лапами водить, как будто он тонет.

– Дядя Фёдор, как же так? Я же фотографический пёс, не грибной.

– Это верно, – согласился дядя Фёдор. – Но грибы в доме – вещь необходимая. Потому что грибы и мясо, и овощи, и даже фрукты заменяют. Насушим их целый мешок, меньше будем в магазин за продуктами ходить.

– Меньше будем денег тратить, – сказал кот.

Так они и сделали. Дядя Фёдор и Матроскин с корзинками домой пошли за тележкой, а Шарик остался грибы нюхать и в кучку складывать.

Он много грибов собрал. Когда дядя Фёдор и Матроскин с тележкой вернулись, там столько грибов собралось, что они еле в тележку уместились.

Матроскин всё переживал:

– Эх, жаль, я не догадался, чтобы Шарик грибы и чистил заодно. Вон сколько мусора мы на корешках везём.

А Шарик так грибов нанюхался, что слышать о них больше не мог. И когда Матроскин грибной суп варил, Шарик всегда к почтальону Печкину убегал журналы про охоту читать.

Глава шестая
Бизнес почтальона Печкина

В последнее время что-то почтальон Печкин к дяде Фёдору зачастил. И всё с подарками.

То журнал цветной принесёт про машины, то компас, то утюг старинный.

– А тебе, Шарик, вот коробочка разноцветная для косточек.

Но больше всего он к Матроскину подкатывался:

– Вот тебе, Матроскин, лопата зимняя против снега…

– Вот тебе, Матроскин, грабли летние, в огороде работать…

– Вот тебе, Матроскин, мышка заводная, электрическая…

Матроскин как мышку увидел, так рассудок потерял. Давай за ней бегать. Мышка, как намыленная, от всех стенок отталкивается, по полу вертится, в лапы не даётся.

Наконец он её поймал сачком и говорит Печкину:

– Вот что, уважаемый Печкин, не надо мне таких подарков. Во мне сразу зверь просыпается. Не будите во мне животные инстинкты. Мне сразу рвать и метать хочется. Я могу не только мышку, но и Шарика покусать.

Дядя Фёдор спрашивает:

– Игорь Иванович, а что это вы такой ласковый? Может быть, вам что-нибудь от нас нужно?

– Нужно, – говорит Печкин.

– Что?

– Мне нужна одна вещь, которой у вас нет, но она у вас скоро будет.

Шарик сразу подумал, что это будущая премия за его фотографии в журналах. Потому что в смысле фотографии он здорово вырос за последнее время.

Дядя Фёдор подумал, что это новая финская лопата, которую им давно собиралась прислать тётя Тамара.

У Матроскина в голове сразу сверкнуло:

– Телёночек? Да?

Печкин на колени встал:

– Телёночек. Дайте мне телёночка.

Матроскин задумался. С одной стороны, телёночек – это хорошо. А с другой – у них один телёнок уже и так есть. Он спрашивает:

– А что вы нам дадите?

– Козлёночка.

– А у вас есть?

– Есть два.

– Козлёночек – это мало, – говорит Матроскин.

– А я вам ещё цыплят дам.

– Сколько?

– Целую шапку. У меня недавно вывелись.

Матроскин очень рад, но делает вид, что недоволен.

– Ладно, уж так и быть. Только мы ваших цыплят вместе с шапкой возьмём, а козлёночка вместе с тележкой.

Дядя Фёдор кота отвёл и спрашивает потихоньку:

– Матроскин, а зачем нам шапка и тележка?

– Эти шапка и тележка – наши шапка и тележка. Это мы их Печкину в день рождения дали, когда козочку дарили и курочек. Вот пусть теперь и возвращает.

И ещё он сказал:

– Только имейте в виду, почтальон Печкин, что козлёночка я сам выбирать буду.

И они с дядей Фёдором немедленно за козлёночком к почтальону Печкину пошли.

– Если это мальчик, – говорит Матроскин, – я его Васей назову. А если это девочка, я её Нюшей буду звать.

Ну, Нюша так Нюша.

Глава седьмая
Высокая поэзия Шарика

Шарик по-настоящему поэзией заразился. Его уже не строчки и деньги интересовали, ему захотелось свои чувства через стихи выразить. Он решил большую поэму написать о собаках «Щенок Горбунок».

Он начал потихоньку её сочинять:

 
Один чел-век имел собаку,
И очень он любил собаку.
 

Правильно было написать: «Один человек имел собаку», но тогда получалось нескладно. А с «чел-веком» вышло лучше. Кому надо, поймёт, что «чел-век» – это «человек». Итак:

 
Один чел-век имел собаку,
И очень он любил собаку.
И без собаки жить не мог.
И к ней бежал он со всех ног.
Но вот отец сказал ему:
– Тебе собака ни к чему.
Зачем мы заводили пса?
Чтоб педагогой заняться,
Чтоб ты его кормил, поил
И в летний сад гулять водил.
 

«Педагога» тоже была неправильным словом, но «педагогика» никак не влезала. Пришлось оставить «педагогу».

Дальше поехало веселее и без неправильных слов.

 
А ты забросил, сын, Дружка,
И лишь кусочек пирожка
Вручаешь ты ему порой,
Когда не занят ты игрой,
Эх, на компьютере своём,
И мы собаку отдаём.
 

В поэме было много недостатков. Например, что такое «сын Дружка»? Это – «собачий сын»?

«Эх, на компьютере своём…» – тоже было какой-то сомнительной строчкой, но деваться было некуда. Без «эх» никак не получалось.

Поэты бывают разные. Некоторые поэты специально ломают слова, чтобы яснее выразить свою мысль. Некоторые ломают слова, потому что они малограмотные, косноязычные и иначе у них не получается.

Шарик был поэт-чувственник, поэт-нутренник. Он нутром чувствовал, как лучше писать. И иногда у него выходило малограмотно, но образно и понятно.

Он дошёл до завязки поэмы, пора было что-то завязывать. Шарик решил, что суровый папа прогонит Дружка, но потом за это поплатится.

 
Он не бросал на ветер слов –
Сердитый папа Иванов.
Он сыну строго наподдал
И пса в милицию отдал.
 
 
И вот зима, идёт снежок,
В милиции живёт Дружок.
Он поступил туда весной,
Ку-курс окончив разыскной.
 

Шарик не очень понимал, при чём тут весна, если идёт снежок. Ещё его сильно смущал этот «ку-курс», но без «ку» правильный ритм не получался.

– Пусть думают, что автор, например, был заика, – решил он. – А теперь про-до-до-лжим.

 
Ему развили слух и нюх,
И он работать стал за двух.
Вообще-то лучше «за двоих»,
Но только рифмы нет для них.
 

«Пора переходить к более решительным событиям», – решил Шарик. И продолжил:

 
Однажды в суровую зимнюю пору,
Когда всё живое запряталось в нору,
Раздался встревоженный звон –
Это звонил телефон:
– У нас слу-случилась пропажа,
Мне кажется, что это кража.
 

«Какая-то здесь есть неправильность, – подумал Шарик. – Все стали заикаться».

Но он успокоил сам себя, решил, что если у человека что-то украли, то он непременно станет заикаться от волнения.

Дальше у него как-то легко прорвались следующие строчки:

 
– Вы, вы, гражданин, не дрожите,
Спокойно всё нам доложите,
Что в вашем доме пропало?
– Диван, чемодан, одеяло,
Корзина, картина, картонка…
– И маленькая собачонка?
– Ах, нет, у нас нет собачонки!
 

Здесь Шарик с наслаждением дописал крупными буквами:

– Вот и пропадают картонки.

Дальше Шарик, как настоящий сыщик-разыскник, провёл допрос своего героя:

 
– Так, значит, пропала картина?
– Картина.
– И что там на ней?
– Бригантина.
– Так, значит, пропала картонка?
– Картонка.
– И что же в картонке??
– Дублёнка.
 

После этого у Шарика все рифмы ушли из головы, и он перешёл на полу-прозу. Но он быстро выправился:

 
Начальник к себе вызывает Дружка
И треплет его по загривку слегка:
– Мой верный товарищ,
Пора, брат, пора!
Что хочешь проси,
Но поймай мне вора.
Дружок подумал со всех сил
И ничего не попросил.
 

Так получилось не потому, что Дружок был такой гордый, и не потому, что нечего было просить. А потому, что ничего не укладывалось в размер. Шарик решил, что Дружок попросит что-нибудь на обратном пути.

 
И вот, поднимая морозную пыль,
Несётся по городу автомобиль.
 
 
Ночь, улица, фонарь, стройбаза…
Дружок взял след почти что сразу.
 

Поэт Шарик к этому месту не просто устал, а основательно переутомился. Он посчитал строчки. Их получилось пятьдесят восемь строк. Или восемьдесят с чем-то долларов-рублей…

– Для одного дня больше чем достаточно, – решил он. – Можно и отдохнуть.