Текст книги "Сказания трех полушарий"

Старое коричневое пальто

МОЙ ДРУГ, г-н Дуглас Эйнсли, говорит мне, что сэр Джеймс Барри однажды рассказал ему эту историю. История, или скорее фрагмент, состоит в следующем.

Человек, зашедший на аукцион где-то за границей (я думаю, что это, должно быть, происходило во Франции, поскольку цены проставлены во франках), попал на распродажу старой одежды. И по некой праздной прихоти он вскоре назвал свою цену за старое пальто. Кто-то поднял цену, он тоже поднял. И цена поднималась, пока старое пальто не отошло к нему за двадцать фунтов. Уходя с купленным пальто, мужчина увидел другого претендента, взирающего на него с выражением ярости. Такова история. Но как, м-р Эйнсли спросил меня, развивались события, и почему тот мужчина так разъярился? Я сразу сделал запросы в надежных источниках и установил, что человека, купившего пальто таким странным образом, звали Питерс, и что он отнес свою покупку на Рю де Риволи, в гостиницу, где он квартировал, из небольшой низкой, темной аукционной комнаты на берегу Сены, где он заключил сделку. Там он исследовал, снова и снова, весь день и на следующее утро, это легкое коричневое пальто с фалдами, не обнаружив никакого оправдания и ни малейшей причины для того, что потратил двадцать фунтов на столь поношенную вещь. Когда на следующее утро из своей гостиной он разглядывал Сады Тюильри, вошел человек с разъяренным взглядом. Мрачный он стоял, тихий и сердитый, пока сопровождавший его портье не удалился. Тогда он заговорил, и его слова были ясными и краткими, полными глубоких эмоций.

«Как Вы посмели поднимать цену против меня?» Его имя было Сантьяго. И в течение нескольких минут Питерс не находил никакого оправдания, извинения или объяснения. Неубедительно, наконец, слабо, считая свои аргументы бесполезными, он пробормотал что-то о намерении, которое м-р Сантьяго мог иметь, вступая с ним в поединок на аукционе.

«Нет», сказал незнакомец. «Не будем вмешивать в это весь город. Это наше с Вами частное дело». Он сделал паузу, затем добавил жестко и кратко: «Тысячу фунтов, не больше». Почти в отупении Питерс принял предложение и, забирая тысячу фунтов, которые были ему заплачены, и извиняясь за неудобство, которое он невольно причинил, попытался проводить незнакомца до дверей. Но Сантьяго, схватив пальто, вышел стремительно впереди него и покинул гостиницу.

Затем последовал долгий диалог Питерса с его собственным подсознанием, полный ожесточенных упреков. Почему он вообще отдал столь неосмотрительно предмет одежды, за который так легко получить тысячу фунтов? И чем больше он размышлял, тем яснее чувствовал, что он потерял необычайную возможность для первоклассных инвестиций спекулятивного сорта. Он знал о людях, возможно, больше, чем о вещах; и хотя он не мог разглядеть в этом старом коричневом пальто такой значительной ценности, как тысяча фунтов, но он увидел куда как большую ценность в нетерпеливом желании человека получить данное пальто. День размышлений о потерянных возможностях привел к ночи раскаяния, и едва рассвело, он бросился в гостиную, чтобы разыскать карточку Сантьяго. И обнаружилась опрятная и приятно пахнущая визитка с парижским адресом Сантьяго в углу.

Утром Питерс отправился по указанному адресу и нашел Сантьяго, который сидел за столом, окруженный химикалиями и увеличительными стеклами, и исследовал разложенное перед ним старое коричневое пальто. И Питерс предположил, что он был весьма озадачен. Они перешли сразу к делу. Питерс был богат и попросил Сантьяго назвать его цену, на что маленький смуглый человечек признался в небольших финансовых затруднениях и пожелал продать вещь за тридцать тысяч фунтов. Последовал небольшой торг, цена снизилась, и старое коричневое пальто сменило владельца еще раз за двадцать тысяч.

Тот, кто может усомниться в моей истории, должен понять, что в Сити (как может сообщить любой представитель любой финансовой компании) двадцать тысяч фунтов инвестируются с еще меньшим возвратом, чем старый фрак. И какие бы сомнения г-н Питерс ни испытывал назавтра относительно мудрости его инвестиции, перед ним лежал материальный залог, нечто, на что можно указать пальцем и разглядеть, а такая роскошь часто недоступна инвесторам в золотые рудники и другие «Избранные Инвестиции». И все-таки дни шли за днями, а старое пальто не становилось ни более новым, ни больше чудесным, ни более полезным, а все более походило на обычное старое пальто. Питерс начал снова сомневаться в собственной проницательности. Прежде чем неделя истекла, его сомнения обострились. И затем однажды утром Сантьяго возвратился. Человек, он сказал, только что прибыл из Испании, друг, неожиданно возвратившийся в Париж, у которого он мог бы занять денег: и в этой связи не пожелал бы Питерс перепродать пальто за тридцать тысяч фунтов?

Тогда Питерс, разглядев свой шанс, снял наконец маску: он открылся, что ничего не знает о таинственном пальто, которым долго владел, и потребовал информации о его свойствах. Сантьяго поклялся, что он сам ничего не знает, и неоднократно повторил эту клятву, сопровождая ее многими священными именами; но когда Питерс, как часто бывает, начал угрожать, что ничего не продаст, Сантьяго наконец достал тонкую сигару, зажег ее и, усевшись в кресле, рассказал все, что знал о пальто.

Он шел по его следам несколько недель со все возрастающими подозрениями, что это не обычное пальто, и наконец настиг его в той комнате аукциона, но не стал предлагать больше двадцати фунтов из страха, что все проникнут в тайну. Он поклялся, что не знает, в чем состоит тайна, но зато он знал, что пальто абсолютно ничего не весило; он обнаружил, проверяя его кислотами, что коричневый материал, из которого пальто было сделано, не был ни полотном, ни шелком, ни любым другим известным материалом, не горел и не рвался. Он полагал, что это был некий неоткрытый элемент. И прочие изумительные свойства пальто, как он был убежден, можно было обнаружить за неделю посредством экспериментов с химикалиями. Снова он предложил тридцать тысяч фунтов, которые мог выплатить в течение двух или трех дней, если все пойдет хорошо. И затем они начали торговаться, как могут торговаться деловые люди.

И утро настало в садах Тюильри, и полдень миновал, и только к двум часам они достигли понимания на основании, как они именовали это, тридцати тысяч гиней. И старый фрак был извлечен и разложен на столе, и они исследовали его вместе и рассуждали о его свойствах, теснее сдружившись за время напряженного спора. И Сантьяго встал, чтобы уходить, и Питерс с удовольствием пожал ему руку, когда на ступеньках послышались шаги. Звук приблизился к комнате, дверь открылась. И пожилой рабочий вошел внутрь. Он шел с трудом, почти как купальщик, который, плавая все утро, начинает утомляться без воды, когда возвращается на землю. Он без единого слова проковылял к столу и сразу разглядел старое коричневое пальто.

«Ну», сказал он, «это же мое старое пальто». И ничего не добавив, он надел его. От жестокого блеска его глаз, пока он надевал пальто, тщательно застегивая пуговицы, застегивая карман здесь, расстегивая другой там, и Питерс и Сантьяго утратили дар речи. Они сидели, задаваясь вопросом, как они смели предлагать свою цену за этот коричневый фрак, как они смели покупать его, даже касаться его, они сидели тихо без единого оправдания. И, больше ничего не сказав, старый чернорабочий прошагал поперек комнаты, открыл широкое двойное окно, которое выходило на сады Тюильри и, бросив назад через плечо один-единственный взгляд, полный презрения, шагнул далеко в воздух под углом сорока градусов.

Питерс и Сантьяго видели, как он вышел из окна, промчался по диагонали по Рю де Риволи и по углу садов Тюильри; они ясно видели его над Лувром, и они тупо наблюдали, как он несся вверх, шагая все более жестко и уверенно, широкими шагами, удаляясь все дальше и дальше вместе со своим старым коричневым пальто.

Ни один не заговорил, пока старик не превратился в пятнышко в небе далеко над Парижем, удаляясь в юго-восточном направлении.

«Ну, провалиться мне на этом месте!» – сказал Питерс.

А Сантьяго печально покачал головой. «Я знал, что это было хорошее пальто», сказал он. «Я знал, что это было хорошее пальто».

Архив Древних Тайн

В Архиве Древних Тайн Китая хранится история, согласно которой некто из дома Тланг был наделен необычайной ловкостью в обращении с острым железом; он отправился к зеленым нефритовым горам и вырезал зеленого нефритового бога. И было это в цикле Дракона, в семьдесят восьмом году.

И почти сотню лет люди сомневались в зеленом нефритовом боге, а затем поклонялись ему в течение тысячи лет; и после этого они усомнились в нем снова, и зеленый нефритовый бог сотворил чудо и поглотил зеленые нефритовые горы, опустив их однажды вечером на закате под землю так, что осталось только болото там, где были зеленые нефритовые горы. И болото было усеяно лотосами.

Около этого болота лотосов, когда оно блестит ввечеру, идет Ли Ла Хо, Китайская девочка, чтобы вернуть коров домой; она идет за ними, напевая о реке Ло Ланг Хо. И так она поет о реке, точнее, о Ло Ланг Хо; она поет о величайшей из рек, рожденной ранее самых древних гор, какие знают самые мудрые люди, более быстрой, чем зайцы, более глубокой, чем море, владычице других рек, более ароматной, чем розы, и более прекрасной, чем сапфиры на шее принца. И затем она просит реку Ло Ланг Хо, владычицу рек и соперницу рассветных небес, принести ей вниз по течению в легкой бамбуковой лодке возлюбленного, плывущего из внутренних земель, в одежде желтого шелка с бирюзовым поясом на талии, молодого, веселого и праздного, с лицом, желтым, как золото, с рубином в головном уборе, сияющем в сумраке в свете фонарей.

Таким образом она просила каждый вечер реку Ло Ланг Хо, когда шла за коровами по краю болот лотоса, и зеленый нефритовый бог под болотами лотосов ревновал к возлюбленному, которого дева Ли Ла Хо попросит вечером у реки Ло Ланг Хо, и он проклял реку по обычаю богов и превратил ее в узкий и дурно пахнущий поток.

И все это случилось тысячу лет назад, и Ло Ланг Хо – всего лишь легенда среди путешественников, и история этой великой реки забыта, и что случилось потом с девой, не поведает ни один рассказ, хотя все люди полагают, что она стала богиней нефрита, чтобы сидеть и улыбаться лотосу, вырезанному из камня около зеленого нефритового бога, глубоко в толще болот на вершине исчезнувшей горы; но женщины знают, что ее призрак часто посещает болота лотосов солнечными вечерами, напевая песни о реке Ло Ланг Хо.

Город чудес

Над верхним крем пропасти встала луна. Ночь теперь на некоторое время скрыла изумительный город. Они создали его как гимн симметрии, все карты были надлежащим образом выверены; в двух измерениях – в длину и ширину встречались улицы и пересекали друг друга с идеальной точностью, со всей унылостью, доступной науке человека. Город смеялся над этим и пытался освободиться. И в третьем измерении он воспарил ввысь, соединившись со всеми небезопасными, ненаучными вещами, которые не считают человека своим хозяином. И все же даже там, даже в этих высотах, человек еще цеплялся за свою симметрию, все еще верил, что эти горы – здания; ровными рядами смотрели тысячи окон, устремленные друг на друга, все идеальные, все одинаковые, так что никто и не предположил бы днем, что здесь есть тайна. Так они стояли в дневном свете. Когда вставало солнце, они были столь же правильны, столь же научны и аккуратны, как могут быть сооружения людей или пчел. Туманы сгущались вечером. И сначала Вулворт-билдинг уходит, уходит прочь из-под власти человека, лишаясь всякой связи с ним и занимая свое место среди гор; ибо я вижу, как оно стоит и его нижние склоны уже незримы в сумерках, в то время как только его башенки различимы в более ясном небе. Так могут стоять только горы.

А все окна других зданий еще удерживают свой строй – все в ряд в тишине, не меняясь, как будто они ждут некого тайного момента, чтобы отойти от схем человека и снова вернуться к тайне и романтике, как делают коты, когда крадутся на бархатных лапах вдаль от знакомых очагов в лунную тьму.

Ночь пала, и момент настал. Кто-то зажег свет, дальше другое окно засияло оранжевым жаром. Окно за окном, и все же еще не все. Конечно, если бы современный человек с его умными схемами сохранил какое-то влияние здесь, он повернул бы один выключатель и засветил все окна вместе; но мы встретились с древним человеком, о котором говорят далекие песни, с тем, чей дух родственен романтике и горам. Одно за другим окна сияют над пропастями; иные мерцают, иные темны; организованные планы человека исчезли, а мы остались среди обширных высот, озаренных непостижимыми маяками.

Я видел такие города прежде, и я рассказал о них в «Книге Чудес».

Здесь, в Нью-Йорке, поэта ждал радушный прием.