Текст книги "Истории Уолл-стрит"

– Мистер Колвелл, благодарю вас! Я провела бессонную ночь, но я верила.

Тут на пороге возник клерк с сертификатами акций и деликатно замер у входа. Колвелл должен был немедленно подписать их, но секретарь не смел помешать столь личной беседе. На его счастье, посетительница поднялась из кресла со словами:

– Я знаю, что ваше время на вес золота, мистер Колвелл, и ухожу. Еще раз благодарю вас.

– Не стоит, миссис Хант. Мои наилучшие пожелания. И запаситесь терпением, тогда вы непременно получите серьезную прибыль с ваших бумаг.

– О да. Сейчас-то я все поняла и смогу дождаться этого момента. Не сомневайтесь! Я так надеюсь, что ваши слова сбудутся! До свидания, мистер Колвелл!

Но облигации вопреки прогнозам катились вниз. Синдикат Wilson & Graves, бывший дилером этих бумаг, никак не мог помешать их падению. И тут как на грех в дело влез супруг Эмили – кузины миссис Хант, тот самый анонимный знаток фондовой биржи. Работал он в банке и, естественно, не был в курсе подробностей сделки.

Торговлю на Уолл-стрит он знал из сплетен и газетных новостей, но все равно разбередил душу бедной вдовы сомнениями и подозрениями. Этот благодетель отмечал каждый пункт, на который опускалась цена облигаций, и уведомлял об этом свою дальнюю родственницу при любой возможности. Глядя на его похоронное выражение лица и угрюмое покачивание головой, слушая его «соболезнования», несчастная миссис Хант потеряла сон и аппетит. Три дня он готовил ее к сокрушительной катастрофе, и бедняжка не выдержала. Вновь появившись в офисе Колвелла, она была похожа на собственную бледную тень – истерзанную душевными муками и скорбью.

По его коже пробежал холодок. Но учтивость и тут не покинула его. Колвелл поприветствовал гостью со всей возможной любезностью. Она лишь слабо кивнула в ответ и выдохнула:

– Облигации.

– Что с ними не так?

– Мои бумаги.

– О чем вы, миссис Хант?

Гостья без сил опустилась в кресло. И в приступе отчаянья воскликнула:

– В каждой газете написали об этом! Сначала я решила, что Herald ошибается. Поэтому просмотрела Tribune, Times и Sun. Увы! Все пишут одно – 93!

– В самом деле? – успокаивающе улыбнулся ее собеседник.

Но его улыбка возымела совсем не тот эффект, на который была рассчитана. Негодуя от того, что человек, виновный в ее треволнениях, до того легкомыслен и бессердечен, что в силах улыбаться, миссис Хант возмутилась.

– Неужели это не говорит вам о том, что я потеряла три тысячи!

Ее голос зазвенел от сдерживаемого гнева. Весь ее вид выражал обвинение. «Как ты выкрутишься на этот раз?» – словно спрашивала она. Да, супруг Эмили сделал все, что мог.

– Это не так. Вы же не хотите продать их сейчас по 93 доллара? Вы станете продавать их, когда они вырастут до 110 или еще дороже.

– А если бы я пожелала продать их немедленно, потеряла бы 3 тысячи? – вскинув подбородок, спросила вдова и тут же сама себе ответила: – Конечно, потеряла бы. Это же ясно как божий день!

– Непременно потеряли бы, дорогая миссис Хант, однако…

– Я была уверена, что окажусь права!

– Но вы же не хотите продавать свои бумаги?

– Естественно, не хочу! Это безрассудно! Я не готова терять ни одного доллара, не то что три тысячи! Только не в моих силах помешать этому!

Мне же говорили, предупреждали, – застонала гостья. – Зачем я ввязалась в эту авантюру!

И тут посетительница, отойдя от темы, стала перечислять все несчастья, постигшие ее на жизненном пути. Ее стенания о том, как мало на земле справедливости и порядочности, возымели действие на Колвелла. Он неожиданно сам для себя, забыв все правила биржевика, неосмотрительно предложил:

– Если пожелаете, можете забрать свои 35 тысяч прямо сейчас! Эта операция вызывает у вас чересчур много тревог!

– Послушайте, мое душевное спокойствие тут ни при чем. Я лишь хотела бы, чтобы все это оказалось сном. Меня терзают мысли, что в трастовой компании Trolleyman’s мой капитал не подвергался никакому риску, хоть доход с него и был невелик. Однако, если вы настаиваете, чтобы я не продавала их, – тут она сделала многозначительную паузу, словно дожидаясь его возражений, – я послушаю вашего совета.

– Миссис Хант, – Колвелл вновь был сама любезность, – я стремился лишь вернуть вам радость жизни и поддержать в трудные времена. Приобретая ценные бумаги, надо набраться терпения. Пройдут недели, месяцы до того, как вы сможете выгодно продать их, даже если цена на них неоднократно будет снижаться. Предугадать, как пойдут дела на рынке, не может никто. Но не стоит тревожиться, если даже облигации подешевеют до 90 или даже 85, хотя это практически невозможно.

– Как у вас язык поворачивается такое говорить, мистер Колвелл! Если цена снизится до 90, я лишусь 6 тысяч долларов! Именно! Мой друг сказал, что на каждом пункте снижения я лишаюсь тысячи долларов! А если они опустятся до 85, – она загнула несколько пальцев на руках, – 11 тысяч!

Взгляд ее метал громы и молнии.

– Как вам не стыдно говорить мне, что не стоит тревожиться, милостивый государь!

Окажись анонимный друг вдовы, объяснивший ей так мало и все же более, чем достаточно, в пределах досягаемости, мистер Колвелл с наслаждением вытряс бы из него всю душу. Но обуздав душившую его ярость, он невозмутимо произнес:

– Я стараюсь донести до вас все обстоятельства. Снижение цены на 10 пунктов опасно только для спекулянта, желающего сорвать куш в течение недели. Хотя и это вряд ли возможно. Но сказаться на вас это никак не может. Упади они как угодно низко, вас никто не принуждает избавляться от них. Они останутся у вас до тех пор, пока снова не поднимутся в цене. Позвольте мне показать вам это наглядно. К примеру, дом ваш стоит 10 тысяч долларов.

– Мой муж отдал за него 32 тысячи, – перебила его собеседница. Хотя ее исключительный ум тут же привел ее к мысли, что это не так уж и важно. Она неловко улыбнулась, словно прося прощения за свое неуместное вмешательство. Естественно, Колвелл не мог не знать настоящую цену ее жилища.

– Превосходно, – кивнул Колвелл, блистая недюжинным хладнокровием, – пусть будет 32 тысячи. В среднем, так и стоят дома в вашем квартале. Допустим, какие-то обстоятельства не позволяют вашим соседям продать свой дом дороже 25 тысяч. В конце концов, трое из них уступают свою недвижимость по этой заниженной цене. Но кто обязывает вас следовать их примеру? Вы-то знаете, что раньше или позже найдутся покупатели, желающие купить ваше жилище за 50 тысяч. Вы не уступите свой дом за 25, так есть ли повод для тревог? Взгляните на ситуацию с облигациями как на подобную. Стоит ли беспокоиться?

– Конечно, нет, – словно очнувшись от кошмара, провозгласила вдова. – Беспокоиться не о чем. Но, – видно было, что кошки вновь заскребли у нее на душе, – я забыла бы о страхах, если бы имела на руках не облигации, а деньги.

Приобретая ценные бумаги, надо набраться терпения. Пройдут недели, месяцы до того, как можно выгодно продать их, даже если цена на них будет снижаться.

И, будто растолковывая уже и так прозрачную мысль, добавила:

– Бессонница совсем измучила меня.

Исполнившись надежды на то, что может раньше времени лишиться возможности общаться с миссис Хант, воодушевленный Колвелл заявил:

– Раз такова ваше воля, сударыня, я, конечно, исполню ее. Зачем же вы так долго мучились и не сообщали мне об этом?

Колвелл тут же позвал секретаря.

– Выпишите чек на 35 тысяч на миссис Роуз Хант и оформите 100 пятипроцентных облигаций Manhattan Electric Light на мой личный счет.

Отдавая чек своей гостье, он участливо произнес:

– Миссис Хант, вот ваши 35 тысяч. Мне ужасно неловко, что я доставил вам столько тревог. Но, хвала небесам, все закончилось благополучно. Помните, что я всегда к вашим услугам. И не стоит благодарить меня, прошу вас. Всего вам наилучшего.

Колвелл не упомянул, что, переводя на себя ее облигации, он отдал 96 тысяч долларов за облигации, которые можно было приобрести всего за 93 тысячи. Колвелл был истинным джентльменом и настоящим другом Гарри Ханта.

Спустя неделю пятипроцентные облигации Manhattan Electric Light опять стоили 96 тысяч долларов. И бедная вдова не преминула заглянуть в Wilson & Graves. Теперь она появилась в обеденное время. Судя по всему, она потратила начало дня на подготовку к визиту в контору. Приветствие их было обычным. Миссис Хант была немного застенчива, Колвелл – любезен и мягок.

– Мистер Колвелл, а есть ли еще у вас те облигации?

– Да, но по какой причине вы интересуетесь ими, миссис Хант?

– Дело в том, что я… я… хотела бы вернуть их.

– Чудесно. Я сейчас выясню, сколько есть в продаже.

Колвелл сию минуту велел секретарю узнать расценки на пятипроцентные облигации Manhattan Electric Light. Собрав всю информацию, тот сообщил, что их можно приобрести за 96,5. Мистер Колвелл сразу же объявил эту радостную новость своей гостье, добавив:

– Вы можете убедиться, что они вновь оказались там же, где были при первой вашей покупке.

– Но позвольте, разве вы приобрели их у меня не по 93? Я рассчитывала, что выкуплю их по этой цене.

– Нет, миссис Хант, я выкупил их по 96.

– Стоили они 93, – не уступала вдова. – Вся пресса писала об этом, разве вы забыли?

– Так и было, но я отдал вам до цента все деньги, что вы внесли. И перевел облигации на свое имя. В наших книгах отмечено, что я приобрел их за 96 тысяч.

– Почему бы вам не уступить их мне по 93?

– К сожалению, я не могу этого сделать, миссис Хант. Если вы решите приобрести их сейчас на открытом рынке, вы будете в том же положении, как и до того, как продали их. Но у вас будет отличный шанс заработать на этих облигациях, потому что они тронулись в рост. Я с радостью куплю их для вас по 96,5.

– Вы хотите сказать, за 93? – вкрадчиво уточнила она.

– Нет, по той цене, за которую их продают на рынке, – хладнокровно сказал он.

– Мистер Колвелл, как вы допустили, чтобы я продала их! – немного обиженно заявила его собеседница.

– Миссис Хант, приобретая их сейчас, вы даже выиграете.

– Конечно, но у меня в голове не укладывается, почему я сегодня должна выкупать за 96,5 облигации, которые неделю назад вы выкупили за 93? Будь это другие бумаги, я бы не переживала.

– Моя дорогая миссис Хант, совершенно все равно, какие облигации у вас на руках. Все они за неделю подорожали: и мои, и ваши, и чьи-то еще.

Ваша доля в этом не отличается от остальных. Согласитесь, это совершенно ясно?

– Конечно, однако.

– Замечательно. Значит, сейчас вы в том же положении, будто ничего не покупали. Вы не лишились ни цента, потому что получили обратно всю вложенную сумму.

– Но я намерена купить их по 93! – заявила гостья с убежденностью человека, которого не остановят никакие важные словеса.

– Миссис Хант, будь такая возможность, я бы для вас тут же ею воспользовался. Но сейчас не найти ни одной облигации дешевле 96,5.

– Ну зачем, зачем я настаивала на их продаже! – с горечью воскликнула вдова.

– Тревоги о падении их цены совершенно измучили вас и.

– Да ведь я не разбираюсь в финансовых вопросах! И вам это было отлично известно, милостивый государь! – пригвоздила финансиста разгневанная посетительница.

Колвелл мягко взглянул на нее и невозмутимо поинтересовался:

– Так мне распорядиться о покупке облигаций для вас?

Он был в курсе намерений своей фирмы и в том, что облигации поднимутся в цене. Он поверил в то, что миссис Хант могла бы получить свою долю прибыли. Он искренне сочувствовал этой женщине.

– Распорядитесь. Я беру по 93.

Сидящая в кресле дама была уверена в своей правоте. Как иначе, если всего пару дней назад они шли по 93. Не расточительство ли брать их сегодня по 96,5?

– Или за 93, или я не стану покупать!

Чутье подсказывало ей, что имеет смысл настаивать на своем. Упорное противостояние и рискованная дерзость вымотали ее. Но отступать было не время. И она демонстрировала это изо всех сил.

– Увы, миссис Хант, в таком случае мне нечего предложить вам.

– Что ж, до свидания, мистер Колвелл! – пробормотала она, едва удерживая слезы.

– Всего хорошего, миссис Хант.

Колвелл мгновенно погрузился в работу, правда, добавив:

– Если решите купить по 96,5, я.

– Ни за что. 93 и ни центом больше. Это мое последнее слово.

Гостья устремила на Колвелла тот самый взгляд, который посылают все женщины, когда ничего больше не остается. Это было безмолвное послание: «Ты же не можешь не уступить мне. Мы оба это знаем. Ты поступишь как джентльмен, я уверена». Но Колвеллу больше нечего было добавить.

Стоимость пятипроцентных облигаций Man. Elec. L. Н. & Р. росла как на дрожжах. Терзаемая противоречивыми мыслями, впадая то в гнев, то в отчаяние, вдова Гарри Ханта оценила все стороны ситуации с кузиной и ее супругом. Родственники являли собой редкий пример участия в судьбе несчастной. Дамы в итоге пришли к выводу, слегка смутившему даже мужа Эмили. Но кузины сумели убедить друг друга, что было бы вполне справедливо, если бы мистер Колвелл дал возможность безутешной вдове приобрести бумаги по 93. Да что там! Теперь он просто обязан купить их для нее за 96,5! Когда эта оригинальная мысль полностью сформировалась в их головах, миссис Хант нашла наилучший путь для ее осуществления. Чем дольше она обдумывала эту идею, тем ярче пылала в ней жажда справедливости. И вот в одно прекрасное утро она вновь пришла к другу своего почившего супруга. Трудно было подыскать более совершенный образец растоптанного достоинства, читавшегося у нее на лице. При взгляде на прекрасный лик миссис Хант становилось совершенно ясно, что нет на свете человека, чью добродетель так оскорбили бы и права так предательски попрали. Но мучителю не отвертеться!

Чутье подсказывало миссис Хант, что имеет смысл настаивать на своем. Упорное противостояние и рискованная дерзость вымотали ее. Но отступать было не время.

– Приветствую вас, мистер Колвелл! Я пришла, чтобы узнать, какие у вас есть предложения по моим облигациям.

В ее голосе явственно звучала готовность мужественно пережить все удары судьбы и отразить любые несправедливые нападки.

– Рад вас видеть, миссис Хант! Позвольте узнать, о чем вы?

Его напускное спокойствие лишь помогло ей собрать все силы в кулак. Значит, сегодня вы, мистер Колвелл, решили заменить острастку на учтивость!

– Я уверена, что вы понимаете, о чем идет речь, – красноречиво взглянула она на собеседника.

– Увы, я действительно не понимаю. Если память не изменяет мне, вы не прислушивались к моим рекомендациям. Сначала я советовал не продавать ваши бумаги, позднее – выкупить их назад.

– По 96,5! – гневно возопила вдова.

– Последуй вы моему совету, сегодня ваша прибыль составила бы более семи тысяч.

– И позвольте спросить, кто в этом виноват?

Колвелл молчал. Тогда его гостья вновь взяла слово:

– Я все же решила пойти вам навстречу, – не было сомнений, что бездушный финансист все-таки вынудил бедняжку играть по своим правилам. – Я выкуплю свои облигации. Хотя они, конечно, должны были достаться мне по 93.

– К сожалению, миссис Хант, сейчас нет для этого никакой возможности, – со всем возможным участием ответил Колвелл. – Вы не выкупили их, когда был такой шанс. Сегодня я не в силах найти их для вас по 96,5. Уверен, вы понимаете, о чем речь.

Накануне вечером две кузины подготовились к десятку вариантов путей, по одному из которых может пойти сегодняшний диалог, учитывая различные степени накала и остроты. Несмотря на то, что такой версии событий они не предусмотрели, гостья не сдала позиций. У нее в голове сложился четкий план, как поставить на место мистера Колвелла и отстоять свои моральные и юридические права и интересы. Она не позволит пренебрегать ими! Сохраняя выдержку, способную пристыдить даже законченного подлеца, она произнесла:

– Будьте любезны, мистер Колвелл, ответьте на единственный вопрос.

– С радостью отвечу хоть на сотню, миссис Хант.

– Достаточно и одного! Вы сохранили облигации, приобретенные мной?

– А какое это имеет значение, миссис Хант?

Ага, он увильнул от ответа!

– Скажите просто «да» либо «нет». Они у вас?

– Да, по…

– И кто же является их истинным владельцем?

– Вне всяких сомнений, я.

– Вы? – улыбка собеседницы была проявлением каких угодно чувств, кроме радости.

– Именно, миссис Хант, я.

– И вы намерены оставить их себе?

– Конечно.

– Вы не собираетесь вернуть мне их, даже если я готова выкупить свои облигации по 96,5?

– Дорогая миссис Хант, – мягко и без малейшего укора начал Колвелл. – Выкупив у вас эти облигации по 96, когда они шли по 93, я потерял на бумаге 3 тысячи долларов.

Вдова печально улыбнулась, и это была печаль о том, что собеседник считал ее непоправимо глупой.

– Когда вы, миссис Хант, пожелали выкупить их у меня по 93, они уже стоили 96,5. Продай я их вам по этой цене, мой убыток в три тысячи стал бы уже реальным.

Губы вдовы вновь тронула улыбка, но уже без печали, теперь возмущение сменило его.

– В память о нашей дружбе с Гарри я согласился на невыгодную продажу, чтобы избавить вас от тревог. Но я не нахожу поводов дарить вам 3 тысячи долларов, – тихо и твердо закончил он.

– А я об этом вас и не просила, – раздраженно воскликнула она.

– Если бы вы понесли убытки по моей вине, все обстояло бы по-другому. Но все ваши деньги до последнего цента у вас. Реши вы выкупить облигации обратно, практически за те же деньги, вы остались бы в выигрыше. Но сегодня вы хотите купить их по 96,5, когда на рынке они идут по 104. По-вашему, я обязан пойти на это, поскольку вы вините меня в том, что сами отказались следовать моей рекомендации?

– Вы используете мою беззащитность, чтобы нападать на меня, мистер Колвелл! А мой муж считал вас своим другом! Поверьте, я не позволю вам творить беззаконие! Конечно, вы надеетесь, что я отправлюсь восвояси и спущу вам все с рук! Нет уж, увольте! Я пойду к юристу и выясню, может ли друг моего супруга поступить со мной подобным образом! Поверьте, вы пожалеете!

– Да, миссис Хант. Я уже жалею. И чтобы в дальнейшем мне не пришлось жалеть снова, будьте любезны, не переступайте больше никогда порог этого офиса. И обязательно проконсультируйтесь с юристом. Всего наилучшего, мадам, – ответил любезнейший джентльмен Уолл-стрит.

– Поживем – увидим, – все, что услышал от вышедшей прочь гостьи Колвелл.

Он взволнованно расхаживал по кабинету. Выдержка редко отказывала ему. Нынешнее состояние было непривычным и неприятным. Тут застрекотал биржевой телеграф. Колвелл бросил отстраненный взгляд на ленту и прочитал: «Пятипроцентные облигации Man. Elec. – 106,5».

История со скипидаром

Настал момент, когда конкуренция на рынке скипидара достигла своего пика. Отрасль была похожа на банку с пауками. В конце концов, ситуация испортилась окончательно – и наступило гробовое молчание. Никому уже не хотелось сотрясать воздух ненужными речами, и это пугало больше всего. Убытки несли все. Но каждый не терял надежду, что его потери все же меньше, чем у других, и значит, он дольше останется на плаву. Уцелевшие верили, что продержатся до лучших времен. Конечно, если большая часть команды умерла с голоду, то оставшиеся могут поделить их пайки и наесться до отвала. Америке это было не впервой: порой какую-нибудь отрасль охватывала суицидальная истерия. Понять или объяснить ее невозможно. Но как же обойтись без непризнанного гения, который, взявшись неизвестно откуда, провозгласит: «Перепроизводство!» – и понимающе вздохнет, словно и правда нашел секрет наступившей депрессии.

Настал подобный момент и для скипидарного бизнеса, когда-то весьма доходного, а ныне – очень убыточного. Совсем недавно он сытно кормил тысячи людей, а сегодня дает скудные крохи со стола лишь скромной горстке работников. Мистер Альфред Нойштадт, крупный финансист центра скипидарной промышленности, однажды заговорил об этом плачевном факте со своим шурином. Незавидная картина в отрасли заставила мистера Якоба Гринбаума оживиться. Он уже увидел сказочные перспективы. И правда, виды на будущее были очень даже радужными. Ему пришло в голову организовать скипидарный трест. Первым делом он за бесценок скупил семь обанкротившихся заводов. Эти когда-то самостоятельные предприятия он решил объединить в эдакого упитанного «спрута». Подобными словами Гринбаум расписывал планы на будущее своему дальновидному родственнику. Вскоре начинающий монополист прибрал к рукам девять других предприятий, обескровленных нагрянувшим кризисом. Теперь в его ведении находились «невероятные производственные возможности». Затраты же поражали воображение своими ничтожными размерами. Формально бизнес принадлежал и его зятю, Нойштадту. На рынке появился банковский дом Greenbaum, Lazarus & Сº.

Убытки несли все.

Но каждый не терял надежду, что его потери меньше, и значит, он дольше останется на плаву. Уцелевшие верили, что продержатся до лучших времен.

Всеми правдами и неправдами Гринбаум заставлял заинтересованных игроков продавать ему свои заводы. Он не брезговал обманывать упрямых и ластиться к доверчивым. В итоге он подмял под себя всю отрасль и собрал-таки своего «спрута». Так на сцене появилась Американская скипидарная компания с рыночным капиталом 30 миллионов долларов (или 300 тысяч акций по 100 долларов каждая). Сумму, нужную для расчетов с предприимчивыми родственниками, продавшими свои предприятия по схеме «часть деньгами, часть акциями», позволил собрать выпуск шестипроцентных облигаций. Общая стоимость облигаций была 25 миллионов долларов. Бумаги подписал синдикат, составленный из Greenbaum, Lazarus & Сº, I. & S. Wechsler, Morris Steinfelder’s Sons, Reis & Stern, Kohn, Fischel & Сº, Silberman & Lindheim, Rosenthal, Shaffran & Сº и Zeman Bros. До того эти господа не имели опыта в спекуляциях. Изредка они лишь «совершали финансовые операции». Свежеиспеченный «Траст» явил миру колоритный рекламный проспект. Это был отличный образчик красноречия и недомолвок. Тут наблюдалось минимум статистики и максимум туманных, но красочных обещаний. В подходящий момент большая часть облигаций на 25 миллионов была принята общественностью. Облигации и акции появились на фондовой бирже Нью-Йорка, став активами, которыми мог торговать любой спекулянт. Каждый, заглянувший в сводную таблицу, мог бы увидеть следующие данные:

Акционерный капитал $ 30 000 000

Облигации 25 000 000

Всего $55000000

Реальная стоимость имущества 12 800 000 Aqua Pura $42 200 000

Выплаты собственникам 41 очистительного завода (90 % производства скипидара и 121 % потребления!) в Соединенных Штатах:

Наличные от продажи облигаций $8 975 983

Облигации 12 000 000

Акции 18 249 800

Всего $ 39 225 783

Комиссия синдиката, акции 12 988 500

Нераспределенный доход 2 000 000

Расходы и дисконты

на выпуск облигаций и др 785 717

Всего $55000000

Но эта информация не предназначалась для каждого, поскольку здесь можно было увидеть реальное положение дел. К опубликованию эта таблица не предназначалась. К чему публике знать об истинной работоспособности траста? Общественности выложили лишь несколько заманчивых цифр из проспекта, эдакого коммерческого евангелия от Гринбаума, нашедшего несколько ярых адептов среди инвесторов. На данный момент вышедшие акции не имели почти никакой ценности. Они еще не прошли горнило рынка, и никто не понимал, насколько они надежны. Это заставляло банки воздерживаться от принятия их в качестве залога. «Спекулятивное сообщество» (так газетчики окрестили биржевых игроков) тоже избегало этих бумаг – в критический момент они могли оказаться неликвидными. Синдикату как воздух нужен был рынок для их сбыта. Необходимо было организовать условия, при которых в любой момент любой желающий мог без каких-либо затруднений и, не вызывая значительных колебаний, продать «скипидарные» акции. Только при таком раскладе синдикат мог получить ту прибыль, о которой мечтали его члены. Мистер Гринбаум лез из кожи вон: советовал всем производителям, взявшим ценные бумаги в качестве оплаты, ни за что не уступать свои бумаги дешевле 75 долларов за каждую. Не имея представления, что за фрукт этот финансист, люди давали свое согласие. Гринбаум умело внушал им, что наступит день, и они продадут свои доли по 80 долларов за акцию. Эта уловка уберегла от несвоевременной продажи активов собственниками акций Turpentine, не входящими в синдикат. Распоряжался биржевыми активами Turp – такое название получили бумаги Американской скипидарной компании – лично мистер Гринбаум.

Начало было многообещающим. На первом этапе цена поднималась благодаря двойным сделкам – предварительно продуманным и, само собой, нечистоплотным операциям. Допустим, Гринбаум отдавал кому-то из своих брокеров распоряжение продать третьему лицу тысячу акций по специальной схеме. В итоге на регистраторе появлялась информация о проведении операции с двумя тысячами акций. Это называлось процессом балансирования. Такие трюки позволяли некоторое время создавать для читателей тикерной ленты иллюзию, что акции твердо стоят на ногах и пользуются спросом. Что и должно было вызывать оживленный интерес публики. Рынок акций подогревался вопреки всем принципам ведения дел на бирже. Но кто вспоминает о достойной игре, когда на кону миллионы и миллионы? 25 долларов стали стартовой ценой «скипидарных» акций. Синдикату принадлежали все акции, вышедшие на рынок, и потому цену стремительно раскрутили до 35. Биржа ежедневно официально регистрировала, что тысячи акций переходили из рук в руки. На самом же деле они гуляли из одного кармана Гринбаума в другой, правда, цена на них поднималась раз за разом. Но для полной достоверности чего-то все же недоставало. Устроенные продажи не толкали толпы страждущих на покупку этих акций. Приобретали эти бумаги профессиональные биржевики, так называемые «комнатные трейдеры», торговавшие лишь в своих интересах. Да еще зарились на акции Turp клиенты брокерских контор, которых хлебом не корми – дай продать или купить. За усердие в работе с тикерной лентой биржевого телеграфа они получили прозвище «ленточные черви». Эта публика способствовала определенному росту акций как на самой бирже, так и вне ее стен. «Ленточные черви» покупали все подряд: начиная с Back Cay Gas, не стоившей в реальности и цента, но имевшей капитализацию на рынке в сотню миллионов долларов, до государственных облигаций. И они, и «комнатные трейдеры» не могли не догадываться, что «шайка Гринбаума» – хозяйка всех акций, не имеющая рынка сбыта для своих бумаг. А потребность в этом рынке с каждым днем росла.

И тут необходим был «бычий» настрой рынка – когда все акции идут в гору. Когда курсы бумаг дружно поднимаются шаг за шагом, пресса трубит об этом со всех сторон. И в газетах появляются все более феерические истории о невероятных прибылях. Наивные читатели легко клюют на такую наживку. Они идут и покупают. Как же иначе: раз ценные бумаги скакнули на 10 пунктов, что им помешает подскочить еще на столько же? Вот эти оптимисты и набивают карманы воротилам Уолл-стрит. Гринбаум и его компаньоны отличались дальновидностью, отменно зная политику Уолл-стрит, а также свойственную ей стратегию и тактику. Они умели действовать смело, но осмотрительно, прогнозировать будущее и зорко следить за настоящим. Это были весьма толковые и расчетливые финансисты. Им удалось увеличить стоимость «скипидарных» акций на 10 пунктов, но не получалось возбудить всеобщий аппетит на них. Почти месяц фондовая биржа разбухала от многочисленных советов и наводок покупать эти бумаги, поскольку курс их рос. Но все, что сумели получить от этого Гринбаум со товарищи – еще больше акций. Сюда, например, вошел пакет в 6 тысяч акций от Айры Д. Кипа, производителя скипидара, вынужденного срочно продать их по 38. Еще Гринбаум приобретал у «комнатных трейдеров» по 35–36 и дороже те бумаги, что его «шайка» продавала по 30–34. Необходимо было организовать достойную «опору» своим ценным бумагам. Нельзя было позволить им упасть. А достигалось это лишь беспрестанными покупками. Такое поведение призвано было внушить общественности мысль, что истинная ценность акций достаточно высока. Поскольку казалось, что выкупают бумаги информированные инвесторы, несмотря на впечатляющий подъем курса. Раз кто-то хочет брать эти акции, почему бы публике не хотеть того же? Обычно люди спрашивают себя об этом. Это суть прикорма для обширного клева, так греющего душу финансовых рыбаков.

Только все потуги «расторговать» Turp оборачивались ничем. В итоге решили позволить курсу скатиться до «заманчиво низкой» отметки. Все прошло без сучка, без задоринки. Но публика, как и раньше, не интересовалась «скипидарными» акциями. Тогда была предпринята попытка подтолкнуть короткие продажи, чтобы сжать активы, но и она потерпела крах. Секрет был в том, что Уолл-стрит опасалась открывать короткие позиции по акциям, принадлежащим узкому кругу лиц. Суть коротких продаж в том, что они рассчитаны на скорое снижение цены. Такие продажи в шорт, когда продаешь бумаги, которыми не владеешь, предполагают их последующую покупку по цене значительно более низкой. Если надо предъявить то, что продает спекулянт, то он берет это в долг у кого-то, предоставляя кредитору приемлемое обеспечение. Для покрытия, или выкупа актива спекулянту надо купить акции, до того проданные в шорт. Ясно, что открывать короткие позиции на рынке, удерживаемом несколькими лицами, более чем неразумно. Сжать короткие позиции означает поднять цену, чтобы принудить к срочному покрытию. Это делается, когда сумма коротких позиций чересчур велика, для того чтобы возместить стоимость затраченных ресурсов.

В итоге за несколько последующих месяцев из-за таких опрометчивых колебаний цены акции Turp заметно подмочили свою репутацию. Немало видных операторов Уолл-стрит из-за этого не принимали их во внимание даже при самых замечательных отчетах. Разместить удалось менее 35 тысяч этих бумаг. Правление «Скипидарного шкурдиката», как теперь его нередко стали называть, вынуждено было согласиться с тем, что они виртуозно организовали траст и отлично провернули дела с облигациями, но как манипуляторы провалились. Еще восемь месяцев они шли тем же путем, сумев продать часть акций. Но прибыль их была – кот наплакал. Они не постеснялись облапошить даже собственных хороших друзей, сбыв им то, стоимость чего равнялась нулю.

Спекуляции на бирже – врожденный талант. И он еще шлифуется годами. Главный принцип тут – манипулировать, но так, чтобы никто этого и не заметил. Торговать ценными бумагами может всякий. Но не всякому дано продавать акции и умело скрывать, что сам же и являешься покупателем (что в итоге ведет к подъему курса). Для этого нужны отвага, тонкий расчет, понимание рыночного тренда и его принципов, а также невероятная скорость реакции и находчивость. Не обойтись здесь и без знания психологии и человеческих слабостей. Манипулятору требуется богатый опыт работы на фондовой бирже и понимание образа мысли типичного американца. Еще необходимо уметь определять таланты и возможности брокеров, с которыми имеешь дело. Виртуозное владение искусством манипулирования дается непрерывным трудом, тренировкой выдержки и немалыми финансовыми издержками. Опытный трейдер с Уолл-стрит поделится с вами: «Лента рассказывает всю историю от начала до конца». Тонкая бумажная полоска словно придумана именно для того, чтобы выдавать публике все данные так, как этого желает манипулятор. Он организует некоторые пассажи, чтобы избежать способных помешать делу событий и реакций. Здесь не подходят бесхитростные и заведомо прогнозируемые пути.