Текст книги "Девочка из стаи"

– Голодные, мои хорошие. – Мать вернулась уже без вещей, и начала хлопотать с ужином.

Она явно намеренно старалась не смотреть на Марину. То ли понимала, что говорить особо не о чем, то ли боялась это понять. Марина молча наблюдала за ней, подмечая, как много стало морщин на лице и руках, как ввалились щеки и глаза, как она похудела и постарела. А ведь матери было всего чуть больше шестидесяти… Неожиданно кольнуло на сердце, словно от испуга, ведь она ничего не привезла ей! Можно было спросить по телефону, не надо ли чего, лекарства, вещи, ведь что достанешь в местном магазине… Но Марина не спросила. Слишком была занята своим, не подумала. Как и всегда, они вроде бы и говорили, но и не слышали друг друга. Попытавшись что-то исправить – наверное, зря, – Марина неуверенно произнесла:

– В другой раз позвоню заранее, скажешь, может, что привезти.

Ответ матери был ожидаемым.

– Да ничего не надо, обойдемся, у нас все есть, – ничуть не пытаясь обидеть, искренне начала уверять она, уже по-старушечьи взмахивая руками.

Марина только снова поморщилась, понимая, что мать не хочет затруднять, не принимая такой ненужной заботы.

– Сама же говорила, выбираетесь нечасто. Мать схватила со стола солонку и начала вертеть в руках.

– Да ничего не надо, главное ты приезжай, – так искренне и с такой тоской вздохнула мать, что Марина шумно поставила солонку на стол. – Ой, все, даю, даю, мои хорошие, – тут же заулыбалась сквозь эту горькую тоску мать, доставая глубокие тарелки, и, хотя еще никто и не говорил, что голоден, все повторяла: – Проголодались…

Она создавала столько ненужной суеты, что это сглаживало неловкость. Марина не хотела видеть ее слез и не хотела говорить о прошлом, когда так легко покидала этот дом, уверенная, что без нее матери будет только лучше, легче. Осознание того, что ошибалась, накрывало волнами, плюс еще новая тупая недавняя боль никак не отпускала сердце. Но она вдыхала и делала каменное лицо, чтобы сохранить силы. Для слез будет время, когда вернется, когда будет перебирать Сашины вещи, что-то отдавая, что-то забирая с собой, что-то отпуская, будет время ночами, когда никто не увидит.

– Привет, Марин. – В кухню зашла Зоя, жена Олега.

Наташа ощутимо придвинулась ближе, и Марина обняла дочку за пояс. На них здесь смотрели со смесью непонимания и настороженности, но никак не с жалостью. Женщина в упор встретила взгляд Зои, которая, видимо, уходить не собиралась. Она была здесь теперь хозяйкой и наблюдала, как мама Марины со вздохами и сетованиями, что мало мяса осталось, разливает и ставит перед ними тарелки.

– Здравствуй, – глухо откликнулась Марина.

Зоя совершенно непроницаемым взглядом посмотрела на нее, но когда перевела глаза на Наташу – губы ее чуть дрогнули в улыбке.

– Я уже комнату для нее убрала, а мама сказала, что ты уедешь, – произнесла Зоя, проходя и садясь напротив, и изобразила улыбку. – Ну что, Натуська? Привет! Я тетя Зоя, давай знакомиться.

Почему-то Зоя теперь называла мать Марины тоже мамой. Марина мало о ней знала: брат женился, когда она уже практически не жила с ними, и Зою она видела всего несколько раз. Помнила, как в попытке подружиться ходили вместе на речку, но разговора не завязалось, и шли тогда больше в молчании. Зоя вообще была, на ее взгляд, тихой, молчаливой, особенно с мужем. Такую женщину и надо было Олегу – чтоб ни во что не лезла, не пилила, только слушалась. Они были даже чем-то похожи с ним внешне – у Зои было такое же странное выражение глаз. Сейчас, когда она вроде как улыбалась, глаза оставались беспристрастными и холодными. Марина отвела взгляд, а Зоя все пыталась разговорить Наташу.

– Останешься у дяди и тети? – Она явно пыталась придать голосу дружелюбия и веселости, но выглядело, как и у матери, немного не по-настоящему.

Наташа, с подозрением посмотрев на тетю, замотала головой. Молодец, дочка.

– Слышишь, комната у тебя своя будет. – Марина снова постаралась улыбнуться, доставая платочек и вытирая ей носик. – Мы же с тобой всегда хотели тебе комнату сделать, когда переедем, вот теперь попробуешь, не скучно ли будет одной.

Наташа молчала. К еде она пока не притронулась, даже ложку не взяла. Марина поняла, что дочка не заговорит, и просто успокоила ее напоследок:

– А не захочешь – будем, как раньше, вместе, ладно?

Девочка только посапывала, не отвечая. Она растерялась, вокруг были помимо бабушки еще незнакомые люди, и Наташа пока не знала, хорошие они или нет. Ей еще помнился мужчина с пустыми глазами, и не хотелось оставаться тут без мамы.

– Справится, – констатировала Марина, скорее чтобы заверить себя, чем чтобы не дать Зое повода понять ее невеселый настрой. – Только кровать высокую не ставьте, – попросила она, отламывая хлеб.

Мама пристроилась возле плиты, глядя, как она сама дает Наташе в руку ложку и девочка начинает мешать ею сметану в тарелке. Неповоротливые и милые детские движения Наташи заставили снова улыбнуться даже Зою.

– Ты как сама? – спросила она, не глядя на Марину, как бы между делом.

Марина совсем не хотела есть. Аппетита не было ни когда приехали, ни теперь, а в желудке было неприятно пусто, потому что он то и дело сжимался, как от прыжка с высоты, от каких-то мыслей, воспоминаний. Но надо было поесть, она голодала с самого утра, и начинала кружиться голова.

– Уже лучше, – соврала она, даже не зная, что поймет Зоя под этим «уже», то ли ее состояние сразу после Сашиной смерти, то ли что еще.

Это было неважно. Марина не знала, как говорить с ней, и подошел бы любой вариант начала разговора.

– Смотрю, тут мало что изменилось, – продолжила она, откусив хлеб, не волнуясь, что говорит с набитым ртом.

– Тут вообще мало что меняется, – не стала продолжать Зоя.

Некоторое время они сидели молча, Марина и Наташа ели, Зоя просто задумчиво смотрела в сторону.

– Я все вещи ей собрала, – заговорила Марина, поняв, что иного момента все подробно рассказать может и не представиться. – И лекарства. Потом расскажу тебе, я написала в тетради, что ей от чего помогает, что нельзя есть. Зимние вещи в большом чемодане, остальные и все прочее – в том, что поменьше.

– Разберемся, – отвлеченно улыбнулась Зоя, словно уже и так являясь хозяйкой и чемоданов, и Наташи.

– У вас ведь дочка? – спросила Марина через минуту, отставляя уже пустую тарелку.

– Две дочки, – немного холодно ответила Зоя. Этот голос подходил ей больше.

Наташа больше возила ложкой, чем ела. Марина забрала ее у дочки и стала кормить сама. Конечно, Наташа все делала самостоятельно, все умела, но и спала порой с мамой, и кормить ее из ложки Марина любила, это было игрой – девочка сама клянчила, упрашивала, а потом садилась и старалась схватить ложку губами до того, как мама ее поднесет. Иногда что-то падало, и игра прекращалась до следующего раза, пока Наташа снова не начинала клянчить, и мама снова не уступала.

Зоя, понаблюдав за происходящим, встала.

– Смотри, я тебя так кормить не буду, – вроде бы миролюбиво, но как-то не очень искренне усмехнулась она.

– Ее кормить не надо, она сама ест, – произнесла Марина, стараясь, чтобы голос не звучал раздраженно. – Просто иногда так тоже любит.

Зоя хмыкнула и вышла.

– Это она сейчас такая, а потом привыкнет, – тут же начала мать с придыханием, как раньше называла такую манеру Марина – как плохая актриса.

– Мам, я прошу.

Теперь последняя надежда, что Наташу тут полюбят, была потеряна. Марина почти дрожащими пальцами держала ложку, а девочка ела, от нее принимая и «жижицу», и «густы-шу», все, что сама никогда не мешала и цедила по отдельности.

После ужина пошли смотреть комнату. Маленькая комнатушка, больше похожая на чулан, Марине не понравилась, но выбора не было.

– Раньше тут детская была, – заметила Зоя, пока Марина раскладывала Наташины вещи в небольшой шкафчик. – Мы когда Иру приучали одну спать, дверь открывали, можно и Наташе оставлять открытой. Дом старый, тут все шумит.

– У нее ночник есть. – Марина опустила на шкафчик небольшой прозрачный шарик с вилкой, которую вставляли в розетку, и шарик горел разными цветами, давая в темноте плавное мягкое освещение. – Будет куда включить?

– Конечно, вон розетка. – Зоя все говорила будто с долей скуки, и Марина уже волновалась, запомнят ли они с матерью про лекарства.

– Мама, вот сюда кладу, не потеряйте. – Она положила тетрадь в верхний ящик и похлопала по ней. – Все здесь, слышишь? Никакого самолечения не надо, она не привыкла, у меня расписано по сколько чего давать.

– Не волнуйся, не волнуйся, все разберемся, все будет хорошо! – кивала мама.

– А где твои? – спросила Марина у Зои.

– Младшая Оля спит, а Ира у соседей, с подругой они там.

Детей Марина увидела позже, когда уже закончила оборудовать комнату для Наташи. Старшей оставался год до школы, и Олег с Зоей планировали отвозить ее каждое утро на автобусе до станции – именно там, помимо магазина и больницы, стояла одноэтажная сельская школа. Переезжать куда-то из-за такой ерунды, как образование для детей, они не планировали. Олег работал, перевозя грузы на служебной машине в поселке, и чаще всего несколько дней вне дома чередовались у него с несколькими днями отдыха. Зоя работу не искала. «Совсем как мы раньше, водитель – и просто мама, – подумалось тогда Марине. – Только и совсем по-другому. Как же страшно тут жить. Как скучно…»

Ира была девочкой бойкой и сама первая спросила Наташу, как ее зовут. Всего на год старше – но у детей разница так заметна. Тоже похожа на маму, круглое личико, светлые волосы. Наташа робко ответила, и Ира, не расслышав, тут же спросила у матери:

– Мам, а как девочку зовут? Я не поняла.

– Наташа, – ответила за ее мать Марина. – Ее зовут Наташа. А это Ирочка. – Она положила руку дочери на плечо. – Будете играть вместе, не скучно будет.

– А мне не скучно, – тут же выдала Ира, отправившись по своим делам и не проявляя к Наташе особого интереса.

Младшей Оле было три с половиной, и в этом возрасте девочка еще очень плохо говорила. На Наташу она смотрела с подозрением и тоже не стала сразу знакомиться.

– Привыкнут, – отмахнулась Зоя.

Видимо, так она их и воспитывала, и потому у старшей не закрывался рот от почемучек и просьб все сделать за нее, а младшая тихо сидела на месте и наблюдала за Наташей. Разные характеры, наверное, развились сами, вряд ли Зоя старалась успокоить или разговорить и помочь стать активнее кому-то из дочерей.

Эту ночь Марина ночевала с Наташей, а завтра должна была уехать. В последний раз причесывая девочку перед сном, заплетая волосы в косичку, она чувствовала, как все больше холодеет на сердце, как хочется скорее сбежать, лишь бы не видеть, не быть здесь, лишь бы не было такой болезненной надежды, шанса забрать ее и уехать вместе, а там – будь что будет. Наташа понимала настроение матери, и стоило выключить свет – прижалась к ней под одеялом и не отпускала.

– Когда приеду, у меня будет уже новый дом для нас, – начала шепотом рассказывать Марина, глядя дочку по голове. – И сделаем все-таки тебе свою комнату, просторнее этой, – твердо решила она. – На будущее-то все равно нужно будет. И обязательно повесим твои рисунки, все, что были для папы, ладно?

Город там большой, красивый. И там ты пойдешь в школу, когда мы приедем. Хочешь пойти в школу? – Марина улыбнулась, когда девочка слабенько закивала. – А потом поедем с тобой на море. Папа нас хотел отвезти на море, помнишь? Там всегда тепло, будем купаться с тобой, научишься плавать. И будем загорать, на шезлонгах, знаешь что это? Такая большая удобная раскладушка, поставим ее на берегу и будем греться, слушать волны. Да, моя хорошая?

Марине словно самой нужнее было говорить это, и чтобы Наташа отвечала, чем дочери.

– Мамочка, – Наташа вдруг подвинулась к ней вплотную и зашептала на ухо, – а папа тоже будет с нами на море… с неба смотреть?

Марина закрыла глаза:

– Будет, моя хорошая. Он теперь всегда будет с нами. Только не на земле, а вот тут. – Она коснулась рукой груди девочки. – Мы его любим, и он всегда будет с нами.

Уезжала Марина рано, но Наташа вскочила с кровати сразу вслед за ней и сидела рядом, пока бабушка хлопотала с завтраком, а Марина через силу ела. Мать уложила ей с собой целый пакет всего – в дорогу. Автобус вышли ждать заранее, и Марина держала Наташу рядом, распахнув пальто и обернув ее с боков, прижав к своим ногам. При маме не хотелось проявлять слабость, да и дочку слезами бы только напугала. Поэтому она молча гладила Наташу по голове. Та стояла неподвижно, глядя на дорогу. Автобус задержался, но отправить Наташу греться домой с матерью у Марины не повернулся язык. Было так тоскливо и больно, будто свою душу оставляла здесь. Наверное, так и есть.

Когда подъехал автобус, начали спешно прощаться. Расцеловав дочку, Марина еле отняла ее от себя – Наташа как повисла на шее, так и не отпускала.

– Береги ее, – наказала она матери. – Полгода, не больше, потом приеду. Ты обещала, что будешь беречь.

– Да конечно, конечно, – со слезами уверяла та, тоже обнимая дочь.

Марина первый раз за все это время от души ответила, обхватив худые плечи и прижав мать к себе. От нее пахло кухней и чем-то залежалым, как в их кладовой.

Уже из окна Марина видела, как Наташа с бабушкой машут ей, стоя на дороге, пока автобус не скрылся за поворотом. И думала, что все могло бы быть иначе. Мать могла бы жить с ними, увезти ее отсюда – и оставляли бы на нее Наташу, и была бы опора, когда все случилось, и ехали бы сейчас вместе. Как-нибудь с трудом, но справились бы. Только вот не оставила бы она тогда Олега, не согласилась бы… В какой-то момент Марина с удивлением поняла, что не плачет, просто сидит в расстегнутом пальто, дрожа от холода, и комкает в руках платок. Вернется, заберет дочь, и будет и новый дом, и море, и все что захотят. Обязательно. Уже у станции снова заметила она щенков под платформой. Все они мирно спали, свернувшись калачиками возле матери. Не сдержавшись, она подошла, достав из пакета зажаренных для нее матерью котлет. Собака настороженно поводила глазами, но когда поняла, что кормят, завиляла хвостом и отпустила уже нюхающих воздух щенков, тут же побежавших толкаться возле лакомства на куске газеты.

* * *

Со дня отъезда мамы прошла неделя, и Наташа никак не могла привыкнуть к новому месту. Все здесь было чужое и непривычное. Дом стоял на краю леса, и права была тетя Зоя – ночами тут было страшно. Скрипы и свист ветра в щелях не раз заставляли Наташу просыпаться ночами, и она сама вставала и закрывала оставленную тетей Олей открытой дверь. Уж лучше было закрыть и остаться в маленькой комнатке с ночником, чем слушать, как где-то в доме тихонько шлепает по полу и скребется что-то невидимое, а по чердаку словно кто-то ходит.

– Это ветер, – успокаивала бабушка, когда Наташа говорила, что ночами слышит что-то в доме. – Или мыши. Знаешь, как мыши скребут? – Бабушка сама скребла пальцами по столу. – Так?

– Так, – кивала Наташа и на время успокаивалась.

Ира ничего не боялась, она была такой непохожей на всех подруг Наташи, которых та знала в садике. Смелая, немного грубая, Ира порой была непредсказуема, могла засмеяться невпопад и вдруг резко хлопнуть в ладоши или стукнуть чашкой по столу. Она была «громкой», как точно назвала ее как-то бабушка. И сделать с этой громкостью было ничего нельзя – характер. Наташа нечасто общалась с ней, стараясь оставаться с бабушкой. Как и со второй двоюродной сестрой – Олей, которая ходила смурная и только порой о чем-то шепталась с Ирой, после чего та либо отмахивалась, либо начинала хохотать, и Оля обижалась.

Дядю Олега Наташа пока видела нечасто, только когда садились за стол. Он не особо обращал на нее внимание и сам был всегда каким-то грубым, отталкивающим. Все в его речи, движениях заставляло Наташу невольно его сторониться. Умей девочка рассуждать по-взрослому – наверняка провела бы аналогию с Ирой, и поняла, что дочка вся в отца. Родных детей он воспитывал отрывистыми приказами и просто своим присутствием, чего порой бывало достаточно, чтобы они ходили по струнке. Даже Ира держала себя в руках и не баловалась. А пару раз Наташа была свидетелем того, как она получала от отца подзатыльники и оплеухи. Самым удивительным было для девочки то, что Ира не плакала, не жаловался никому, да и вообще принимала все как есть. Это пугало. Значит, так тут принято, и так может быть и с ней. Порой дядя Олег вставал рано и куда-то уезжал. Наверное, тоже работа, догадывалась Наташа. А когда было не так, он проводил все дни дома, и в эти дня Наташа старалась не показываться. Она пока не понимала, что за угроза исходит от него, но когда встречалась с ним глазами – чувствовала, что он не хочет ее видеть и не хочет, чтобы она была здесь.

Тетя Зоя первое время была ласковой и старалась подбодрить Наташу, как могла. Но девочка все равно чувствовала фальшь, когда старания были вымученными. Да и наскучивала она тете Зое очень быстро. Скромная и не привыкшая к чужим девочка с трудом представляла, как жить в частном доме со своим хозяйством, и хоть честно старалась принимать участие в жизни новых родственников – опыта у нее не было. В первый раз пойдя с тетей Зоей в небольшой курятник, обеспечивающий семью яйцами и мясом, Наташа, которой та дала корзинку для яиц, неосторожно повернулась и уронила одно. Тетя Зоя нахмурилась и ничего не сказала, но больше ее помогать не брала.

На третий-четвертый день она поймала скачущую во дворе Иру и попросила пойти пригласить Наташу погулять.

– А то сидит там одна, общается только с мамой, как не от мира сего, – сказала она.

Ира с порога забыла, зачем шла к Наташе, когда увидела у нее на кровати россыпь интересных вещей – игрушек, раскрасок, всего, что Наташа привезла из дома. Она тут же подошла и схватила приглянувшийся прозрачный шарик-ночник.

– А это что? – вместо приветствия громко спросил она, делая ударение не на слово «что», а на «это».

Наташа, проводившая ревизию вещей, поджа ла под себя ноги и немного отодвинулась, с беспокойством наблюдая за шаром в ее руках.

– Светик… – робко ответила девочка.

– Светик – это имя. – Ира глянула на нее, не понимая, что она делает и почему отодвигается. – А это что?

Наташа растерялась, не зная, что ответить. Светик всегда был светиком. Даже с мамой они его так называли.

– Ты говорить умеешь? – Бойкая Ира приблизилась к кровати, опершись о нее руками.

– Да, – ответила Наташа, не понимая, чего от нее хотят.

Говорить она умела обо всем и со всеми, но в последнее время какая-то преграда мешала ей это делать, от растерянности и неопределенности не было желания. А теперь она и вовсе часто проглатывала язык.

– А что это? – нетерпеливо повторила Ира.

– Светик…

Ира посмотрела на нее, будто не понимала, на каком языке она говорит. А потом вдруг развернулась и направилась из комнаты с ее ночником. Наташа некоторое время не могла понять, почему так и куда она идет. Конечно, и прежде дети в садике могли отобрать игрушку, и приходилось невольно играть с ними в догонялки, но теперь игра словно была другой. И не было той спокойной дружелюбной светлой комнаты, где воспитательница играла с ними и показывала мультфильмы, и в этом доме она не видела еще ничего хорошего. Вздрогнув от мысли, что Ира заберет светик себе, Наташа отбросила куклу, спрыгнула с кровати и побежала за ней.

Та была уже на кухне, она подошла к матери, резавшей что-то за столом. Наташа, не решившись идти дальше, остановилась в дверях.

– Мам, а это что? – невозмутимо спросила Ира, будто вещь была просто находкой и хозяйка не стояла за ее спиной.

Тетя Зоя устало взглянула на шарик.

– Это ночник, дочка, – ответила она, не прекращая резать. И в упор не видя Наташу.

– А что он делает?

– Горит.

– Как спичка? Или костер?

– Нет, Ириш, как лампочка. Вставь в розетку и посмотри.

Наташа не могла поверить. Мама всегда говорила ей, что прежде чем брать чужое – нужно спросить. Шарик был ее. А Ира просто так сейчас подошла к розетке и вставила в него вилку, после чего шарик засиял. «Она захочет оставить его себе!» – в ужасе подумала Наташа, отчаянно переводя взгляд на тетю Зою. Та словно вовсе не видела ее!

– Ух ты! – воскликнула Ира. – Я тоже такой хочу, мам!

– Купим, когда в город поедем. – Зоя сбросила в миску нарезанные овощи и убрала со лба волосы.

Ира, довольная, вынула шарик из розетки и, заметив Наташу, просто подошла и отдала ей. Девочка, все еще растерянная, приняла свою вещь назад. Ничего страшного не произошло, но неприятный осадок остался. Она помнила, как такое случалось раньше, и чувствовала разницу – тут никто не скажет Ире, что вещь не ее. Тут Ире можно, наверное, все.

Наташа поспешно вернулась к себе и быстро спрятала светик и все игрушки под одеяло.

Привыкшая быть единственным ребенком в семье, Наташа болезненно воспринимала то, что здесь на нее обращали внимание в последнюю очередь. Она видела, что тетя Зоя, в первую очередь выбирая для дочерей кусочки получше за обедом, кладет ей то же, что и всем. Наверное, ее ошибкой было сразу дать понять, что к их укладу жизни она не готова. Что не хочет отдавать Ире свой светик и что может разбить яйцо в сарае, где тетя Зоя занималась хозяйством и где жили большие животные, которых прежде Наташа видела только на картинках. Может быть, ее любили бы больше, участвуй она во всем этом, как Ира, целыми днями от скуки ошивавшаяся во дворе. Но Наташа не умела быть такой, при всей своей прошлой открытости и общительности она была осторожной. И, как любой ребенок, тонко чувствовала то, что взрослые пытались скрыть. А теперь и вовсе все больше замыкалась в себе.

Единственной, кто искренне полюбил девочку, была бабушка. Со временем привыкнув к мысли, что Марина не до конца простила ее за то, чего недополучила в детстве, Полина старалась как можно больше сделать теперь для внучки. И поражалась, как могла пропустить, не заметить ее взросление, не приехать, не видеть Наташу столько лет. Олег был против, он не считал это обязательным. Городские жители, на его взгляд, были успешнее и куда счастливее, и переживания за Марину его с самого начала откровенно злили. Со временем Полина и сама привыкла, но теперь понимала – зря.

С бабушкой Наташа проводила больше всего времени. Она сидела с ней, когда та готовила, бабушка порой брала ее кормить курочек, но по просьбе тети Зои не поручала ей ничего нести. Бабушка вообще часто слушалась и дядю Олега, и его жену. Но на ее отношение к Наташе это не влияло, она всегда находила время поговорить с девочкой, расспросить про то, как жили в городе, про маму, и Наташе было интересно рассказать. Иногда Наташа чувствовала, что бабушка тоже не совсем понимает, чем занять ее, но в отличие от остальных та старалась, и эта честность подкупала и располагала к ней.

– А во что с мамой играли? – спрашивала бабушка, сидя с иголкой и ниткой за столом, пока Наташа перебирала в руках кукую-то из игрушек и «ходила» ею по столу.

– С мамой рисовали всегда, еще лепили. И кукольный домик был. – Наташа жалела, что не привезли с собой домик, но он был слишком большим.

– Хочешь, мы тоже домик сделаем? – Все же бабушка лучше всех знала, чем ее привлечь.

Делали домик. Правда, без крыши, в углу комнаты, но даже это казалось Наташе пределом счастья в атмосфере, где все было чужим. Старый ящик бабушка долго обтирала тряпкой, не обращая внимания на ворчание тети Зои.

– Пускай играет, – твердо сказала она. – Что тебе, ящика жалко?

– Грязь в дом таскать, – недовольно хмурилась та.

На это бабушка смолчала, только украдкой улыбнулась подпрыгивающей от нетерпения за открытой дверью кухни Наташе.

Ящик они установили, и из брусочков сделали кровать. Старенькая Барби помещалась на ней не до конца, и Бабушка обернула кровать тряпочкой, сделав побольше, а уж на нее положила кукольное покрывало.

– И мягко будет, – так заботливо сказала она, что Наташа просияла.

Так мало было нужно для радости. Кровать, стульчик и столик, несколько крючков из проволоки, которые послужили вешалками для платьев и которые Наташа подвесила к краю ящика. Дом скрасил ее одиночество не на один вечер.

Еще одним и, наверное, самым хорошим другом для Наташи стала Найда – старая собака, все время проводившая на цепи, но не потерявшая любви к людям. Это была грязноватая дворняга среднего размера, с прямоугольной мордой и «бородкой» из шерсти, на тонких лапах, на одну из которых Найда хромала. Конура Найды была ее домом уже много лет, ее не пускали в дом, не гладили, только бабушка приносила ей есть. Но Найда каждый раз, завидев Олега, начинала вилять хвостом и стелиться перед хозяином, который все же игнорировал или, того хуже, пинком убирал ее со своего пути, если не успевала, скуля и поджимая хвост, отбежать. Поначалу Наташа опасалась подходить к конуре. Цепь ассоциировалась у нее с картинкой, которые порой видела на заборах в частном секторе их города, где стояли частные дома. Еще мама говорила – никогда не подходи к собакам, укусят. И Наташа слушалась, пока однажды дядя Олег не отходил Найду сапогом, споткнувшись о ее цепь.

Когда та, поскуливая, скрылась в будке, Наташа, сидевшая во дворе, долго наблюдала, как в проеме шевелится собачий бок и то и дело виднеется голова ворочающейся Найды. Потом встала, осторожно, несмело направившись к той. К ее ужасу, собака выскочила внезапно и тут же, виляя хвостом и опуская голову, начала приближаться. Наташа замерла, но не отступила. Глаза у Найды были такими выразительно человеческими, она щурила их, словно от удовольствия. Наташе показалось это забавным.

– Ты улыбаешься? – спросила она.

Найда, начав повизгивать, стала подползать, припав на передние лапы и глядя в глаза девочке. И тут только Наташа поняла, что Найда не улыбается. Скорее плачет. Скорее просит приласкать и защитить от чего-то. Наташа наклонилась, и собака поползла под ее руку, начиная облизывать ее и ластиться.

– Хорошая… – Девочка гладила ее и первый раз в этом доме чувствовала, что бояться ей нечего. – Хорошая…

Спустя какое-то время Наташа с бабушкой собрались на местную почту, чтобы позвонить маме. Марина говорила, что в течение нескольких недель продаст квартиру, и баба Поля уже несколько раз сама ходила и звонила, зная, что переезда в Томск связи какое-то время не будет. На этот раз она взяла и Наташу.

Телефон тут был очень интересный, странный. Наташа все никак не могла понять, зачем он стоит на шкафах на кухне, если не работает. Оказалось, с ним нужно ходить куда-то, где есть специальная телефонная розетка, включать, и уже там он заработает. Эту странную систему Наташа видела впервые, как и многое здесь. Дома телефон стоял в прихожей на тумбочке, и никуда ходить было не надо. Взяв аппарат с трубкой, она вместе с бабушкой отправилась в немалый путь до почты, что была в соседнем поселке. Наташа знала, что Иру порой отпускают туда днем совсем одну, и поражалась, как не страшно девочке идти в одиночку такой дорогой. До моста через речку лес виднелся вдалеке, то тут то там стояли соседские дома, и идти было не страшно. За мостом же горизонт словно приближался, и за небольшой площадью поля, уходившего в длину в стороны от дороги, начиналась полоса деревьев.

Бабушка собрала Наташу с собой с самого утра, чтобы к обеду можно было вернуться. Местность в такие часы приобретала почти сказочные очертания. Сквозь висящий над полем туман уже проглядывали косые солнечные лучи, а впереди чернела стена деревьев. Стоило зайти на их территорию – и солнца стало почти не видно.

– А тут волки водятся? – Наташа всматривалась в просветы между стволами, было немного жутко, но интересно, и она представляла себя путешественников, идущим по местам, где еще не ступала нога человека.

– Тут не водятся, волки далеко живут, – успокоила бабушка. – Тут и лес-то мелкий. Вот в самой-самой тайге, – она указала рукой куда-то вдаль, и Наташа посмотрела туда, – там деревья до неба растут, там и волки. А сюда они боятся ходить, тут людей много.

«До неба…» – думала Наташа, зачарованно поднимая голову и пытаясь представить, как дерево может дорасти до неба.

Звонили долго, никак не могли дозвониться. Бабушка вставила провод в нужную розетку в небольшом зале, где помимо них стояли в очереди за посылками другие старушки, и раз за разом набирала номер. Наконец мама ответила. У нее все было хорошо, с квартирой получалось, и Наташа рассказала ей про лес до неба и про Найду на цепи. Мама обещала прислать из Томска открытки с видами города.

– Может, на них и наш новый дом будет видно, Натаха, – смеялась она, из чего Наташа сделала вывод, что все и правда хорошо.

Когда шли обратно, бабушка «зацепилась языком» с соседкой и даже хвасталась – вон какая внучка приехала, красавица.

* * *

Когда выпал первый снег, дядя Олег стал замечать, что помимо следов Найды возле будки виднеются то тут, то там во дворе другие собачьи следы.

– Это волки? – спросила Наташа, стоя на пороге, пока он, перенося дрова от сарая, посматривал на дорожки «лапок» вокруг колодца.

– Куда там волки, дурема, вон главный волк сидит, – проворчал дядя, скидывая за порог нарубленные уже поленья и сердито кивая на будку. – Авось принесет, зараза.

– Что принесет? – шепотом спросила Наташа у бабушки.

Та смутилась, не зная, как объяснить девочке.

– Щеночки у Найды будут, – ответила она.

– Щеночки! – обрадовалась Наташа.

– Из бочки. – От голоса дяди Олега радость ее поубавилась. – Нашли же в заборе дырку, хоть как хочешь забивай.

На ужин обычно вся семья собиралась вместе, даже когда дядя Олег работал. Это были традиции – низкая кухонька, бабушкины щи, ужин вместе. Совсем как Наташа с мамой и папой в выходные пили чай с пирожками, и каждый выходной обязательно шли по телевизору какие-то фильмы о природе. Хотя атмосфера тут была совсем другая.

То ли Наташе казалось, то ли действительно было так, но при ней все вели себя немного не так, как без нее. И чем дольше она жила в этом доме, тем больше это чувствовалось. Если она приходила чуть позже и за столом шел разговор, все мгновенно замолкали и провожали ее взглядами, от которых ей начинало казаться, что она сделала что-то плохое. Накладывая дочерям картошку с грибами, тетя Зоя говорила Ире закатать рукава и не макать их в тарелки, а Оле взять вилку вместо ложки, да и в любом случае что-то говорила, а когда ставила тарелку перед Наташей – молчала. Только бабушка постоянно хлопотала рядом, подавая платок или наливая воды.

Чаще всего Наташу просто обходили и в разговоре, и в остальном. Играть ее Ира с Олей не звали – у Иры была своя подруга, а Оля вообще ничего не делала, просто смотрела своим угрюмым печальным взглядом, сидя с мамой, чем та занимается и кто ходит мимо, будто ее ничего не интересовало. Тетя Зоя Наташей не занималась, быстро потеряла к ней интерес. Девочка старалась держаться согласно этому правилу. Но вскоре и это перестало получаться.