Текст книги "Я выбираю жить. Повесть"

Я выбираю жить
Повесть
Екатерина Русина

© Екатерина Русина, 2023

ISBN 978-5-0059-4743-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вряд ли на ум придёт что-то позитивное, услышав о человеке, который решил свести счёты с жизнью. Можно сделать вид, что это личное дело того самого человека и не стоит даже пытаться влезать со своим мнением, нравоучениями, возмущением, а, может быть, даже жалостью и сочувствием. Можно прямо в лицо обвинить его в безрассудности, слабости, трусости и неблагодарности. Посмотрите на эту девушку – она молода, прекрасна, здорова, и какое она имеет право на что-то жаловаться и тем более пытаться уйти из жизни?! Если речь идёт о близком или хотя бы знакомом человеке, тут диапазон эмоций и глубина возмущения могут иметь более широкие значения. Если это совершенно незнакомый человек, можно просто плюнуть и пойти дальше, ведь что на него обращать внимание если он сам себе не нужен?

Искренне надеюсь, что в этой повести смогу раскрыть частный случай попытки свести счёты с собственной жизнью, и через призму этих ощущений можно будет иначе смотреть на близких людей, лучше их понять и постараться помочь, услышав самый крошечный намёк на то, что человек не хочет больше жить. А если вы – тот самый человек, которому в голову пришла такая страшная мысль, то надеюсь, что смогу хоть на тысячную долю процента увеличить вашу силу желания жить.

* * *

Я начну с описания детства, потому что мы все родом оттуда, как говорит мой психотерапевт.

С чего бы мне не быть счастливым ребёнком? У меня была полная семья – мама, папа, сестра. У нас было где жить, чем питаться, что надеть. Не всегда в квартире была горячая вода и отопление, но это уже такие смешные детали. Я никогда не считала себя особенной, лишённой чего-либо, я жила так, словно все дети живут точно также. Наша семья жила в маленьком военном городке, и мой мир был ограничен бетонными стенами, за которыми проходили учения. Меня устраивал мой мир, да и могло ли быть иначе, если я ничего другого не видела. Летом нас с сестрой отвозили в деревню к бабушке – и там наш мир чуть расширялся, мы могли бегать по горам, ловить рыбу, собирать ягоды. Конечно, это была супер-насыщенная жизнь по сравнению с гарнизоном.

И ведь в самом деле – я никогда не думала о том, что в моём мире что-то не так. Да и откуда бы взяться таким мыслям в голове ребёнка. Это сейчас, спустя много лет, я могу совсем иначе смотреть на события и обстоятельства своего детства, могу вспомнить моменты, особенно сломавшие меня, могу видеть связующие нити между детством и своей последующей жизнью.

Это сейчас мне безмерно жаль ту девочку, которой я была. Я смотрю на неё и ничему не удивляюсь – так вот откуда «ноги растут».

Жизнь в гарнизоне была совершенно ограниченной, замкнутой, не предоставляла никаких возможностей от слова «совсем». Я гордилась тем, что мой папа военный, он был для меня неоспоримым авторитетом, и потому я старалась внутренне не допускать и крошечной мысли о том, что папа в чём-то неправ.

На самом деле, я о многом могла написать, касаемо моих родителей и тонкостей нашей жизни в то время, но, думаю, это будет неэтично по отношению к ним. Постараюсь лишь обозначить основные моменты.

Маму из своего детства я помню всё время уставшей и несчастной. Может быть, поэтому я старалась не приставать к ней, много времени проводила одна, рано научилась играть самостоятельно и ни в ком не нуждаться. Честно сказать, уже в то время во мне твёрдо поселилась мысль о том, что моя жизнь – ошибка, какое-то недоразумение. Родители часто ссорились, отец пил, а мама всегда была грустной. И тогда мне не было её жалко, ведь я считала, что взрослые люди должны всё знать и транслировать своим детям позитивный настрой, поддержку, уверенность в том, что мир вокруг стабилен и безопасен. Это сейчас мне жаль её, вспоминая, в каких условиях мы жили – огромная квартира на пятом этаже пятиэтажки, где постоянно не было горячей воды и отопления. Мама была вынуждена греть воду чтобы помыть нас с сестрой перед сном, а чтобы приготовить еду часто использовала керосиновую горелку. Помимо этого, надо учитывать, что мы с сестрой – погодки, это само по себе тяжело (нет, если у вас вдруг спокойные, милые и тихие погодки – я за вас очень рада), плюс я была очень болезненным ребёнком, часто кашляла так, что дрожали стены, у меня был лютый диатез и ещё я любила обо что-нибудь разбить колени или голову. Сюда же плюсом постоянно протекавшая крыша (не моя, в прямом смысле крыша), по квартире стояли тазы и вёдра, куда капало с потолка. Ещё плюсом отсутствие стиральной машины, подгузников, детского питания, мест в детском саду, отсутствие бабушек/дедушек хоть с какой-нибудь стороны рядом, помочь было некому. Само по себе проживание в Борзе было испытанием для непривыкшего человека – зимой там стояли крепкие морозы при практически полном отсутствии снега, сухой воздух. Вот теперь, перечислив основные условия, жизнь перестаёт быть прекрасной и безоблачной.

Это мне довелось растить своих детей уже со всеми удобствами – стиральной машиной, отоплением, подгузниками, хорошей детской смесью и питанием, так и то рождение погодок стало для меня нехилым испытанием на прочность. Что и говорить о маме – теперь я понимаю, что ей было тяжело. Я понимаю, почему она была уставшей и грустной, почему в детском фотоальбоме нет моих фотографий – да просто потому что стратегической задачей было просто выжить.

Но это сейчас. Сейчас я понимаю все детали, осознаю, что трудностей было достаточно не только для нас, детей, но и для самих родителей, которые тогда были младше, чем я сейчас. Им приходилось выживать за тысячи километров от родного дома, приспосабливаться ко всем условиям. Но тогда я не могла понимать всех нюансов, и всё, что я видела – унылую картину за окном, перегруженных родителей, собственную ненужность и непонимание смысла своего существования. Уже в пять лет я мечтала умереть (серьёзно).

Хочу заметить, что в этой повести я максимально хочу избежать осуждения моих родителей в чём-либо, потому что сейчас я сама – тот самый взрослый, который зачастую «не вывозит». У меня нет цели свалить всю вину на родителей и их ошибками оправдать все свои жизненные невзгоды. Уверена, они делали максимум из того, что было им доступно, и если этого было недостаточно, то от этого страдали не только дети, но и они сами, ещё достаточно молодые и неопытные.

Когда мне было около трёх лет, мы переехали в соседний дом, в такую же унылую пятиэтажку, но квартира находилась на третьем этаже. Я не знаю, зачем мы переехали, да и какая разница теперь. Квартиру я помню хорошо, даже помню цвет мебели, шторы, кровать. И, конечно, прекрасно помню, что в нашем подъезде было всего несколько жилых квартир, все остальные пустовали настолько, что порой не имели даже входных дверей. Было жутко идти по подъезду, казалось, что в этих брошенных квартирах может быть всё самое страшное, что только может прийти в голову ребёнка. Именно в той квартире случилось то, что, как я считаю, сильно повлияло на мою психику.

Как-то мама лежала в больнице, мы остались с папой. Мне было три года, сестре пять. В детской была двухъярусная кровать, я спала наверху. Как я узнала позже, случилось следующее: ночью к нам в квартиру вломились несколько человек, избили отца, причём избили сильно, проломили голову. Пока отец был без сознания, из квартиры было вынесено всё, что представляло хоть какую-то ценность. Сестра побежала искать, кто бы мог помочь. В подъезде, как я писала выше, было всего с пару жилых квартир, так что она не смогла никого найти, и побежала в наш предыдущий дом, где проживали папины сослуживцы. Сестра как смогла объяснила, что случилось, и отца забрали в больницу. Точно не знаю, как это было – приехала ли скорая или сослуживцы отвезли его сами. Думаю, для сестры это был крайне травмирующий опыт, который бесспорно отразился на её психике. Спустя годы она говорила, что у неё в памяти практически не осталось воспоминаний из периода проживания в городке – однозначно это способ психики защититься от шокирующих событий. И ведь не каждый ребёнок в пять лет способен в такой ситуации собраться, принять решение, сориентироваться, объяснить людям, что произошло. Если бы не сестра – может быть, отца уже бы не было в живых. Но чего ей это стоило…

Итак, сестра осталась дома у сослуживцев. А я…

А я проснулась утром. Слезла с верхнего яруса кровати, позвала сестру, мне никто не ответил. Я, конечно, бывала одна дома, но тогда всё было иначе. По всей квартире были разбросаны вещи, полки шкафов, обломки мебели. Я вышла в коридор – там была та же картина, разбросанные книги, одежда. И всё это залито кровью. Самое страшное было в зале – там стояли два кресла, полностью залитые кровью. Такое ощущение, что их поливали кровью из ведра. Что я могла подумать в свои три года? Помню, подумала, что раз так много крови, значит тут кто-то умер. Только вот никого не было во всей квартире. Не могу сказать, сколько времени я провела одна в этом кошмаре, я громко рыдала и звала маму, папу, сестру, но меня никто не слышал. Да и не мог услышать, даже во всём подъезде. И даже не помню, кто в итоге за мной пришёл и что было дальше. Не помню чтобы мы делали уборку в квартире, оттирали кровь – вероятно, нас с сестрой куда-то увели чтобы мы всего этого не видели. Хотя мы всё равно уже всё видели и обратно развидеть не могли. Мне в какой-то мере повезло, что я не проснулась ночью от всего этого шума. Удивительно, конечно – как я могла не проснуться? Либо моя психика сработала так чтобы оградить меня, либо я на самом деле проснулась, но ничего не помнила о том, что непосредственно происходило ночью – опять же как вариант самозащиты психики. Также удивительно, что обо мне никто не вспомнил – хотя что тут удивительного. Мама в больнице, сестра ищет подмогу, папа без сознания. Нет ни домашнего телефона, ни мобильного (о них тогда ещё никто и не слышал), ни соседей! Кто мог мне помочь?

И я совсем не могу вспомнить, что было дальше. Вероятно, сослуживцы родителей забрали нас к себе пока мама не вернулась из больницы. В общем, всё остальное в памяти не осело, осталось только то яркое ужасное ощущение.

На данный момент с того события прошло тридцать четыре года (!), а я всё ещё чётко помню эту картину – залитая кровью мебель, бардак и я одна. Конечно, мне и сестре было бы настоятельно рекомендовано отработать это событие с психологом, но я вас умоляю, это был крохотный военный городок и проблемы с ментальным здоровьем никто проблемами не считал вообще.

Папа после того случая долго лежал в больнице с различными травмами, в том числе травмами головного мозга. К счастью, он выжил. И мы как-то жили дальше…

Не хочется в сотне страниц описывать другие детали моего детства – думаю, картина итак примерно построена. Сложные бытовые условия, загруженность родителей, перебои с продовольствием, отсутствие места в детском саду для младшего ребёнка (меня), некомфортные климатические условия, напряжённые отношения между родителями, отсутствие поддержки в виде бабушек-дедушек, удалённость от малой родины на тысячи километров, опасность для жизни и здоровья в связи с бытовыми условиями. Может что-то ещё, но и этого достаточно.

После Борзи мы переехали в Башкирию, один год я и сестра жили у бабушки и дедушки, а потом нас забрали родители в Уфу. Мы несколько раз меняли школы, потому всегда были «новенькими» и сложно принимались одноклассниками. Сестра была более общительной, а вот я настолько замкнулась в себе с раннего детства, что даже не стремилась ни с кем подружиться. Меня это устраивало, но сейчас я думаю, что это должно было стать первым звоночком для родителей – сложности с социализацией у ребёнка были на лицо, что не удивительно, учитывая условия проживания и тот факт, что я никогда не ходила в детский сад. Я привыкла быть сама по себе и общение с людьми для меня было неважно.

В том же замкнутом состоянии я вступила в переходный возраст, который, как мне кажется, продлился слишком большой отрезок времени. Всё пошло как по учебнику – бунтарский дух, противление родителям в 100% ситуаций, унылое восприятие внешнего мира, уверенность в том, что никто меня не любит, не понимает, не ценит; неформальный внешний вид, увлечение тяжёлой рок-музыкой.

И вот таким образом я подъехала к своему восемнадцатилетию. Что мы имели на тот момент: затяжная депрессия, полное отсутствие общения и взаимопонимания с родителями, мрачное восприятие мира, аутоагрессия, и даже неудачная первая любовь (сейчас даже вспоминать смешно, а тогда было трагедией).

Думаю, мои мысли о самоубийстве сформировались совершенно логично, исходя из описанных событий. Разочарование в собственных родителях, которые сохраняли брак «ради детей», но тем самым усугубляли психические проблемы тех самых детей. Синдром отличницы, который заставлял меня долгие годы быть во всём лучшей, чтобы добиться похвалы от мамы. А мама никак не хвалила и не хвалила. Я училась на пятёрки, участвовала в олимпиадах, конкурсах, прекрасно рисовала, вырезала по дереву, но мама всё равно не хвалила. Пожалуй, я точно могу сказать дату, когда я поняла, что всё – надо прекращать «работать» на мамину похвалу. Надо было давно понять, что я жду похвалы от человека, который на неё не способен по умолчанию. Любое моё действие всегда вызывало яркое сопротивление. Абсолютно каждая моя попытка быть хорошей оставалась незамеченной. Это было больно и обидно, но я не оставляла попыток вплоть до 14 апреля 2021 года. Тогда умер мой любимый дедушка. Я сидела рядом с гробом и плакала, и как бы имела на это полное право. Мама же подошла и спросила, зачем я сделала пирсинг в ухе – это же опасно и некрасиво.

Вот в тот самый момент, в том самом месте, сидя на том стуле я сказала себе: «Хватит». В тот самый момент я поняла, что НИКОГДА не добьюсь признания, гордости и похвалы от этого человека. И я должна прекратить тратить на это свои силы, прекратить оглядываться на маму и ждать её реакции. У неё было просто нечего дать мне. Я ждала хоть малейшего проявления чувств, но потом вдруг поняла, что её отношение ко мне – это максимум, на что она способна. И было странно ждать от неё чего-то большего.

С тех пор я поняла, что вот сейчас – именно сейчас начинается моя личная жизнь, моя самостоятельная, осознанная жизнь. И поймите, я говорю это только лишь из разреза того, что я перестала чего-то ждать от мамы. На тот момент я давно была самодостаточным человеком, профессионалом своего дела, у меня была квартира, муж, дети. Но именно сепарация от мамы произошла в тот день.

Мне наконец удалось отпустить тот факт, что мама никогда не пыталась узнать причину моей попытки уйти из жизни. Я никогда не узнаю, что она чувствовала, что она пережила. Но ждать от неё задушевных разговоров и объятий бесполезно – человек просто не способен на это, как бы я этого ни хотела.

Достаточно уделив внимание вопросу «похвалы от мамы», возвращаемся к другим причинам попытки самоубийства.

Я была уверена, что я некрасивая, у меня кривые ноги, кривые зубы, бледное как у покойника лицо, нескладная фигура, мужланские пальцы рук, да и много ещё в чём я была уверена. И никто не старался меня переубедить. Сейчас, оборачиваясь назад, я понимаю, что всё со мной было так. Обычная девочка, симпатичная, с нормальными ногами и зубами, с обычными руками, красивыми длинными волосами, и пусть даже бледным лицом – что с того?

Также я чувствовала тотальное одиночество, хотя на тот момент у меня наконец появилась подруга. Этого было недостаточно, я чувствовала себя настолько несчастной, что искренне начала верить в то, что мне не стоит жить. На тот момент я понимала, что родители давали мне то, что были способны мне дать, а мне этого было мало. Тут никто не виноват.

Настал момент, когда я даже плакать перестала. Перестала истязать себя и пытаться что-то доказать, добиться признания, поддержки, понимания. Мне стало всё это не нужно, я была уверена – мне надо умереть. Что ещё мне остаётся делать на этом свете? Ждать нечего, всё пройдено, всё апробировано, ничего не работает, ничего не изменится, а дальше будет только хуже. К чему это мучение? Надо просто добить «раненого» и наконец дать ему свободу от оков этого бренного мира.

Совершенно очевидно, что в тот период я находилась в состоянии затяжной депрессии, я не в состоянии была видеть мир в ярких тонах, настраиваться на позитивные волны и радоваться всему, что имею – согласитесь, быть здоровой восемнадцатилетней девушкой само по себе прекрасно, особенно учитывая, что к тому времени я уже самостоятельно работала, получила средне-специальное образование в техникуме и уже поступила на «вышку». Живи да радуйся – ты молодец. Но вся эта фигня меня не радовала. Внешне я была просто умничкой, училась, работала, имела некий профессиональный авторитет, была незаурядной девушкой с хорошими перспективами.

Только вот внутри была одна большая чёрная дыра. Чем не пытайся её закидать, она так и будет зиять и поглощать всё остальное – все эти образования, работы, хобби, друзей, просто ВСЁ. Думаю, даже если бы в тот момент кто-то попытался со мной сблизиться, подружиться, помочь мне поверить в себя – это бы уже не помогло. Процесс был настолько запущен, что остановить его могло только что-то кардинальное, вселенского масштаба. Я даже не знаю, что именно. Даже сейчас не знаю, что должно было произойти чтобы я остановила движение по наклонной в сторону суицида. Было уже слишком поздно, мне уже не нужны были ни друзья, ни родители, ни их любовь и поддержка, ни учёба, ни работа. Я выгорела дотла и собрать в кучу обгоревшие куски плоти было уже невозможно, ничего бы не помогло. Это был мой долгий и обречённый путь в бездну. Ничто не могло сложиться иначе, именно это был мой путь, пройдя который я смогла стать тем, кто я есть.

Я была совершенно спокойна, планируя самоубийство. Я по одной пачке закупала таблетки (не буду уточнять, какие). Я читала о том, какую дозу надо принять чтобы точно умереть. При этом я вела привычный образ жизни – ходила на работу, на учёбу, общалась с людьми. Никто бы не смог понять, что у меня на уме. Если на этом моменте вы спросите меня, можно ли было как-то избежать такого исхода, скажу только, что в тот самый момент – уже нет.

Когда я распаковала все десять упаковок таблеток, я держала их в руках и говорила: «Господи, если ты есть, останови меня». Как, интересно, Господь должен был меня остановить? Явиться ко мне лично? Не знаю, чего я ждала, какого ответа, в любом случае, его не последовало, и я стала глотать таблетки штук по десять за раз.

Это было утро. Родители ушли на работу, сестра на учёбу. А я просто не пошла на работу чтобы остаться одна дома и привести в исполнение свой план. Помню, я выпила все таблетки, встала у окна, глядя как падает лёгкий снег, как едут машины, идут люди… Я смотрела и мне было всё равно. Я пыталась выдавить из себя хоть какую-то эмоцию, малейшее сожаление, крошечную причину остаться в этом мире. И не было ничего.

Я считаю, это важный момент – что я тогда на полном серьёзе не хотела жить, я делала всё это с конкретным намерением – умереть. Я не собиралась никого пугать и привлекать внимание – я больше не нуждалась в этом. Я просто стояла, смотрела в окно и видела одну большую фигу, которую показывала мне жизнь. Вот тебе, дурочка.

Что я видела в жизни на тот момент? Гарнизоны, деревню, пьяного отца, скандалы между родителями, непринятие меня во всех школах, жестокость детей, которые травили меня. Я никогда не была на море, никогда не радовалась прогулкам с родителями, потому что они всегда заканчивались руганью, никогда не считала, что могу чего-то добиться в жизни.

Моя жизнь была ограниченной, несчастной в понимании моей конкретной личности, у меня не было стремлений и надежд, я просто была восемнадцатилетней девочкой, которая поняла глубоко и чётко – жить не за чем. Ничего интересного не случится, стремиться не к чему, добиваться чего-то бесполезно, ведь даже мама меня не похвалит. На тот момент я уже не старалась никого обвинять, оправдываться тем, что меня вынудили прийти к этой точке. Я просто хотела умереть.

В раннем детстве я часто оставалась одна дома и подолгу смотрела в зеркало, пытаясь увидеть там, что будет, когда я умру. Я смотрела туда и надеялась провалиться внутрь, как Алиса. Хотелось просто прыгнуть туда и оказаться по ту сторону жизни. Я думала, что если уж жизнь такая скучная и безрадостная, то хотя бы там должно быть лучше.

Прошли годы, и вот я стою у окна, приняв смертельную дозу таблеток, смотрю туда, как когда-то смотрела в зеркало, будучи девочкой, и надеюсь, что там будет лучше. В конце концов, что может быть хуже, чем сейчас?

И это я – отличница, умница, победительница всех возможных олимпиад и конкурсов, третье место по лыжам, прекрасное знание английского языка, победительница всех конкурсов стенгазет в техникуме… С виду всё было так хорошо, что, уверена, даже на моей работе бы никто не поверил в то, что я хотела умереть.

Я стояла у окна и вспоминала сопки из окна нашей квартире в Борзе. Серый пейзаж, бесконечная печаль, одиночество – я выросла так. И я тешила себя надеждой, что после смерти будет лучше, ярче, радостнее.

Ничего не происходило, я была в сознании, я могла ходить, мыслить. И я прекрасно понимала, что вот-вот провалюсь в бездну и начнётся что-то другое, может быть, я окажусь в другом месте и стану кем-то другим. Я включила любимую музыку и прилегла на диван, глядя в потолок. Вот сейчас я умру. И мне не грустно, не жалко, мне вообще никак. Я от всей души пыталась насладиться мыслью, что скоро всё закончится. Не надо больше стараться быть лучшей, не надо ничего доказывать, не надо ждать помощи, поддержки и любви. Ничего больше не надо, какое облегчение.

Я могла бы сейчас, спустя годы, сказать, что всё это было дурью, и кому-то просто надо было выбить эту дурь из моей головы. Нет, эта дурь была результатом моей жизни на тот момент. К этому я пришла из своего детства, из восприятия мира, из всего, что окружало меня. Что хорошего я видела? Разве что моя жизнь у бабушки с дедушкой, там было хорошо, свободно. А дома – кромешный ад. С виду – большая квартира, полная семья. А внутри этой квартиры отец, напившийся до безумия, снова избивает мать, а я плачу, спрятавшись под столом и трясусь от страха и ужаса. К такому нельзя привыкнуть и реагировать спокойно. Каждый раз я не знала, останемся ли мы все живы после очередного такого разноса от пьяного папы. Это панический ужас, удушающий и дикий, от которого не можешь дышать, представляя, что вот сейчас может случиться последний удар, и мама больше не встанет. А, может быть, не станет и меня, сестры. Каждый такой вечер был моим персональным адом, мне казалось, что ещё одного раза я просто не вынесу, я рыдала как раненый буйвол и молилась только о том чтобы это скорее закончилось, чтобы мама перестала кричать, а отец наконец ушёл или хотя бы уснул. Спасибо им обоим, что сохранили этот брак ради нас, их детей. Спасибо. Спасибо за то, что теперь я просто хотела умереть и больше никогда не видеть этого всего.

Каждое утро после такого адского вечера я просыпалась с болью в сердце, с тяжёлой головой, едва не заикалась от мысли, что отец проснётся до того, как я успею уйти в школу. А потом я видела маму в синяках и мне было так больно, так страшно, так жалко. Я старалась не плакать дома, скорее выходила и плакала в подъезде или около школы. Я только и могла, что плакать. Мне казалось, что этот мир против меня, что он изначально уготовал мне такую серую, страшную, мрачную жизнь, из которой хочется скорее уйти. Я даже не помню, было ли что-то такое, что в самом деле бы меня радовало. Что могло меня радовать если я смотрела на постоянно избитую маму? Игрушки? Прогулки в парке? Что ещё? У меня по сути и не было детства, у меня не было простых детских радостей, я помню только ужас и боль.

Ещё ладно, если бы я могла успокоить себя мыслью: «Ничего, отец сейчас успокоится и ляжет спать, а с мамой всё будет в порядке». Откуда я могла это знать? Как я могла быть уверенной в том, что из этой квартиры все смогут выйти завтра живыми?

…

Я лежала на диване, глядя в потолок и ожидая, когда же всё случится. Казалось, я всё осознаю и могу нормально ходить. Я даже засомневалась в том, что такая доза в самом деле может меня убить. Я попыталась встать, но поняла, что не чувствую ни рук, ни ног. Я лежала как игрушка, набитая ватой. «Наконец-то» – подумала я и стала ждать дальше, когда же меня наконец вырубит. На деле я, конечно, не могла уловить этот момент, я просто выключилась. Потолок – последнее, что я помню.

Со слов моей сестры, дальше было вот что. Она и родители пришли домой около шести часов вечера. На тот момент прошло около восьми часов, как я выпила таблетки. По моим подсчётам, это был беспроигрышный план.

Я была найдена в ванной, под струёй холодной воды. Не знаю, сколько времени я так провела и как вообще туда попала, вероятно, инстинкт самосохранения каким-то чудесным образом доставил меня туда. У меня были неподвижные расширенные зрачки, абсолютно ледяное тело и почти не прослушивалось дыхание.

Почему я решила сделать это дома? Я не подумала о том, что картина – застать дочь мёртвой дома, будет крайне травматична для родителей и сестры. Да, я не подумала об этом, вероятно потому что все годы моей жизни они не думали, как травмирует меня ситуация дома. Я была настолько уничтожена этой непрекращающейся агрессией, ужасом, что я не думала о том, что они испытают, найдя меня мёртвой. Мне было всё равно. Ведь вся жизнь – итак кошмар, подумаешь, тут просто труп дочери. Если вам жаль, так это надо было раньше думать, а теперь всё.

Меня достали из ванны, вызвали скорую помощь, не зная, что сообщить им – что со мной вообще произошло, может, наркотики? Это потом они нашли десять упаковок от таблеток.

Сейчас, представляя ту ситуацию, меня просто в дрожь бросает. Найти свою дочь в таком состоянии… Какой ужас для матери. Но я тогда считала, что она заслужила такой исход. Она столько лет терпела издевательства отца, тем самым причиняя мне адскую боль, что я была уверена – ей нечего даже удивляться. А чего она ждала? Что я вырасту милой улыбчивой девочкой, рисующей единорогов на поляне из леденцов? А если к такому она была не готова, то почему не ушла от отца? Почему мы вынуждены были участвовать в этой безумной карусели?

Знаете, потом, пытаясь для себя понять, что же стало решающим катализатором моего желания умереть, я не могла даже назвать конкретной причины. Не было того, на что я могла свалить – вот, это потому что мне не нравилась работа, потому что у меня не было друзей или потому что я с кем-то поругалась. Да не было ничего. Просто я дошла до точки, когда не смогла двигаться дальше. Я была парализована всем тем, в чём мне приходилось жить. Не отрицаю, одной из причин было психическое расстройство, на тот момент как минимум у меня была яркая картина (как бы это иронично не звучало) генерализованного тревожно-депрессивного расстройства. А вот корни этого расстройства, как ни крути, росли всё оттуда же, из нашей полной благополучной семьи (ещё раз спасибо, что сохранили её).

Меня доставили в реанимацию БСМП. Не могу сказать, что они там со мной делали, но, по всей видимости, то, что должны были, учитывая тот факт, что я и поныне жива. Меня как-то там спасали в течение двух суток (если я не путаю, со слов сестры). Я очнулась в реанимации, и, увидев это, полненькая совсем не добрая медсестра сказала: «Вон, очухалась». Я понимаю теперь (понимала ли тогда – вряд ли), что такое отношение ко мне было вызвано именно попыткой самоубийства. Вот я была целым, здоровым, полноценно развитым человеком, и сама же решила всё это испортить. А вокруг больные люди, которые борются за свою жизнь! На их фоне я, безусловно, выглядела неблагодарной тварью.

Относились ко мне в реанимации очень плохо, грубо. Хорошо ещё, что мне было всё равно. Я не чувствовала ни рук, ни ног, ни чего-либо вообще. Я не могла с уверенностью сказать даже, моргала ли я или дышала ли самостоятельно. Я была под впечатлением от того, что происходило в моей голове (ниже опишу, где же меня носило те двое суток, когда врачи пытались меня откачать). Я была вся в трубках, проводах, где-то в районе плеча был катетер, я была как тряпичная кукла, как марионетка, во всех этих нитях. Мне говорили, что если бы хотела умереть, повесилась бы, а так – просто хотела привлечь внимание, и потому я просто тварь, ведь, спасая меня, врачи тратили время, которое могли уделить тем людям, которые в самом деле в них нуждались.

А теперь, чтобы лучше понять моё состояние, я опишу, что происходило со мной за время, проведённое в реанимации.

Я провалилась в бездну тёмной стороны ещё лёжа на диване, я не помню и не представляю, как попала в ванну, ведь в последние минуты сознания я пробовала пошевелиться и у меня не вышло. У меня в голове всё время до перевода в палату из реанимации шло своё «кино». И это кино было до тонкостей реалистичным, я была уверена, что всё это происходит на самом деле. Я видела себя идущей по нашему городу, и под ногами проваливалась земля. В пропасть падали куски асфальта, автомобили, люди. Проваливались все и всё кроме меня. Я делала шаги по оставшимся островкам асфальта и не понимала, почему весь мир рушится. Потом я оказалась в некой палате, причём явно полевой палате, под защитного цвета брезентом. Я лежу и ко мне приходят по очереди все люди, кого я только когда-либо знала. Они подходят ко мне и прощаются… А потом под палатой проваливается земля. Я падаю и ломаю правую руку. Кругом полная разруха, горят дома, машины. А я лежу одна посреди этого крушения.

К слову, это сейчас я могу в паре предложений описать всё, что видела. А тогда я была уверена, что прошло несколько недель. Я бесконечно шла по обломкам города, потом бесконечно лежала в брезентовой палатке.

В реальности это длилось двое суток.

После того, как меня как-то там спасли, меня перевели в обычную палату. Я лежала как ватная кукла. Или как капроновые колготки, набитые луковицами. Когда я попыталась поднять голову, я поняла, что не могу управлять своим телом. Голова продолжала лежать как камень. Но я смогла хотя бы открыть глаза и осмотреться. Это была обычная палата, где лежали вполне-таки живые женщины, из них я одна была явно самой «тяжёлой».