Текст книги "Большая книга ужасов – 68 (сборник)"

Сейчас же на пустыре было и в самом деле пусто, только какая-то девчонка в красном платье сидела на ящиках и что-то такое делала со своими пальцами на руках и на ногах.

Правый глаз портрета, видимо, этим занятием очень заинтересовался, потому что так в девчонку и впялился, и Васька смог разглядеть, что она красит ногти.

Для него в этом занятии не было ровно ничего необычного: его красавица мама очень следила за собой, и этих лаков у нее на особой полочке в ванной стояло флаконов, не соврать, двадцать, а то и больше. Но, понятное дело, коту-мальчику такое занятие оказалось в диковинку, вот он и не сводил глаз с девчонки.

Между прочим, Васька ее узнал. Это была Катька Крылова из шестого «Б». Дура противная… Почему если девчонка хорошенькая, то обязательно дура противная? Кстати, Марфа Ибрагимовна тоже подтверждала это правило. Правда, дурой ее назвать было сложновато, зато противности не оберешься!

С этой Крыловой у Васька вышла дурацкая история. У них была общая дискотека для шестых и седьмых классов. Катю почему-то никто не приглашал. Тогда Ваське жалко ее стало – ну надо же, красотка такая, а у стенки стоит, в то время как самые записные мымры танцуют! И он взял да и пригласил ее на медляк.

Крылова так на него посмотрела, как будто он был каким-то червяком земляным, честное слово! И захохотала. Тут как раз музыка кончилась, и все, конечно, услышали, как она над Васькой хохочет. А потом вдруг кто-то ка-ак взял его за плечо, ка-ак стиснул! Ваську аж скособочило! Еле-еле смог обернуться – и увидел, что его держит за плечо Борька Стольников из седьмого «А». Это был самый сильный мальчишка во всей школе, штангист, какой-то там призер каких-то чемпионатов: кулаки больше головы, надежда олимпийской сборной и все такое.

– Иди погуляй, Вася, – сказал Борька так ласково, что захотелось заплакать от ужаса. – А то как вмажу – мокрое место останется. Будешь знать, как к моей девочке подходить!

И повел Крылову танцевать. Ваське потом рассказали, что они уже целых две недели ходят вместе, а на дискотеках, если Борька отлучится, к примеру, в туалет, Катя будет стоять и ждать, когда он вернется, и никто не осмелится к ней подойти и пригласить. Васька об этом не знал, потому что на Катьку Крылову раньше вообще не обращал внимания. Она ему ничуть не нравилась: ему Зойка Семенова нравилась из его класса!

После этого случая у них с Борькой остались нормальные отношения. Однако Крылова, стоило ей только Ваську увидеть в школьном коридоре или вообще на улице, смотрела на него как на дебила и даже пальцем у виска крутила. Или начинала глупейшим образом ржать, ну вот натурально как лошадь. Или как Портос в старом французском фильме «Три мушкетера», который обожал Тимофеев-старший, а вслед за ним начала обожать вся его семья.

Если бы только девчонки знали, как они сами себе вредят, когда вот так ужасно хохочут!..

Короче, при виде Катьки Крыловой никакой радости Васька не испытал и с удовольствием посмотрел бы на что-нибудь другое, а не на этот маникюрный зал, устроенный на пустыре.

И вдруг Катька бросила свое дурацкое занятие, задрала голову и к чему-то прислушалась.

Тотчас Васька понял, что она слушает кукушку. Кукушку, которая сидит на березе, одиноко растущей в конце пустыря, около кустов.

Небось Крылова считает, сколько лет ей осталось жить.

Ну и дура. Ей сейчас двенадцать, лет шестьдесят-семьдесят точно осталось. Это какая же кукушка столько времени куковать сможет? Да у нее голос пропадет!

Кстати. А откуда взялась кукушка в городе? Заблудилась, что ли? Наверное, сейчас улетит.

В эту минуту кот-мальчик вскочил на подоконник – и прыгнул вниз.

Васька невольно ахнул.

Ничего себе! С пятого этажа вот так сигануть – это же верная смерть! А если он разобьется, куда потом Васька будет возвращаться? В мертвое тело, что ли?!

Однако кот-мальчик не грохнулся на землю, а с необыкновенной ловкостью, мягко, словно невесомый, перепрыгнул на перила балкона четвертого этажа, потом – третьего, второго, потом мягко съехал по застекленной лоджии первого этажа – и на четвереньках, смешно вскидывая обтянутый Васькиными джинсами зад, помчался к березе, умудряясь оставаться не замеченным Катькой. Подскочил к дереву и принялся возиться в траве, зачем-то вытащив из джинсов ремень и обвязывая его вокруг ствола.

– Ну хитрецы, ну мудрецы! – проворчала за Васькиной спиной Марфа Ибрагимовна. – Это ж самый верный способ заставить кукушку подольше куковать. Теперь она не умолкнет, покуда с березы пояс не снимут. И девчонка никуда не отойдет.

«Да зачем ему это?» – только хотел спросить Васька, но кот-мальчик вдруг вскинул голову, смешно подергал носом – и метнулся куда-то в сторону, в заросли травы. Там что-то жалобно пискнуло – и кот-мальчик появился снова. В зубах его что-то висело, какая-то серая веревка.

– Да, кот есть кот, – проворчала Марфа Ибрагимовна. – От себя никуда не денешься!

Кот-мальчик выплюнул веревку, облизнулся – и Ваську чуть не стошнило, когда он понял, что это была не веревка, а хвост. Хвост мыши, которую только что сожрал кот-мальчик!

Но тотчас Васька забыл об этом, увидев, что над деревом мелькнула черная тень большой птицы.

Ворона! Нет, ведьма Ульяна в образе вороны! Неужели кот-мальчик обрек несчастную кукушку ей на съедение?!

Однако он тут же понял, что кукушка Ульяну ничуть не интересует. Ворона принялась медленно кружиться над пустырем, то спускаясь ниже, то взмывая чуть не под облака, и Ваське чудилось, что она растягивает над Катькой какую-то совершенно прозрачную, возможно даже неразличимую обычным человеческим взглядом, сеть. Но Васька видел, ясно видел, что эта сеть опустилась и накрыла Крылову, а та сидит как ни в чем не бывало.

«Это сеть колдовства! – сообразил он. – Ведьма Ульяна колдует!»

Наконец ворона с удовлетворенным карканьем-хохотом взмыла в вышину, а кот-мальчик сдернул с березы ремень и выпрямился, вдевая его в джинсы.

Кукушка мигом умолкла, словно перепугавшись, и Васька ее понимал! Было чего перепугаться!

– Тимофеев? – воскликнула в эту минуту Катька Крылова, взглянув на кота-мальчика. – Ты что здесь делаешь? Подглядываешь за мной?! Нахал, вот я Борьке скажу!

И она открыла рот, видимо собираясь захохотать как Портос или заржать как лошадь, но кот-мальчик озабоченно сказал:

– Ты что-то заигралась, рыжая козочка. Хватит, хватит! В стадо пора!

Катька онемела… Потом она закачалась, словно потеряв равновесие, рухнула в траву, завозилась в ней, пытаясь подняться… А когда наконец поднялась, на пустыре топталась уже не девчонка, а небольшая козочка. Рыжая козочка с красной ленточкой на шее!

– Ну и сильна же Ульяна! – буркнула за Васькиной спиной Марфа Ибрагимовна то ли с восхищением, то ли с отвращением.

Кот-мальчик крикнул с хриплым свирепым подмяукиванием:

– В стадо пошла! Кому говорено!

Перепуганная Катька Крылова – нет, рыжая козочка! – опрометью бросилась с пустыря. Над ней в вышине кружила ворона, изредка испуская свое насмешливое, злобное, издевательское карканье.

А пустырь, дерево и кота-мальчика заволокла дымка, которая становилась все плотней и плотней, темней и темней, пока Васька не осознал, что смотрит в глаз портрета, покрытого трещинами.

– Что же это такое?! – воскликнул он огорченно. – Почему передача прекратилась?

Тут же спохватился, что вряд ли Марфа Ибрагимовна его поймет, а потому быстренько «перевел» на более доступный портрету язык:

– Почему ваш правый глаз больше ничего не показывает?

– Притомился, поди, – ответила Марфа Ибрагимовна. – А может, сызнова вредничает. Да ладно, и так все ясней ясного. Обернула Ульяна девку козой, так что жди – скоро ее сюда пригонит.

– Как это – пригонит? – изумился Васька. – По городским улицам?! Да там знаете какое движение?! Машины в обе стороны шныряют, то и дело пробки… а люди?! Люди же кругом! Вы что думаете, они будут спокойно смотреть, как по улицам коза бегает?

– Угомонись, – посоветовал портрет. – Никто и не заметит ничего. Ульяна так обморочить может, что честному народу покажется, будто это не коза бежит, а ветер мусор гонит. Так что будет она теперь до скончания века на Ульяну работать – белену топтать, беленное масло выжимать.

– Что? – не поверил ушам Васька. – Какое еще масло? Зачем?!

– От натирания беленным маслом ведьма может летать по воздуху, – сообщила Марфа Ибрагимовна. – А выдавить его из белены может только коза, да не простая, а превращенная ведьмой и василиском.

– Василиском?! – повторил Васька, у которого перед глазами вмиг возник ужасный-преужасный змей из «Гарри Поттера». – Что-то я там никакого василиска не видел…

– Как не видел? – хмыкнул портрет. – Да ты на него только что смотрел, и не в первый раз. Котишка-то наш, который тобой скинулся, – он, по-твоему, кто? Чистый василиск и есть.

– Кот-мальчик – это василиск?! – воскликнул Васька. И на миг онемел: вспомнил, как ведьма Ульяна ему насмешливо сказала: «Ты Васька, и он котом Васькой был! Думаю, уж достаточно долго!»

Вот что она имела в виду: что кот-мальчик – василиск, который в кота просто превратился. И уже достаточно давно. Привыкал быть котом, наверное… Василий, Васька, василиск… какое жуткое совпадение имен! Не иначе, в нем тоже какое-то колдовство кроется. Может быть, если бы Ваську Тимофеева звали, к примеру, Дима или Коля, ничего бы у ведьмы не получилось!

Хотя, с другой стороны, кто их, ведьм, знает!

– Василиск, ну надо же… – растерянно пробормотал Васька. – А я думал, василиск должен быть огроменным змеем!

– Совсем даже не обязательно, – возразила Марфа Ибрагимовна. – Вот послушай-ка, я тебе расскажу, кто это такой – подлинный василиск. Раз в сто лет петух снесет яйцо; называется оно спорышок. На первый взгляд, это так себе – пустая скорлупа, к тому же мягкая, пальцем продавить можно. Однако для знающего человека – настоящее сокровище! Если молодая ведьма проносит спорышок шесть недель под мышкой, он вывернется наизнанку и оттуда появится василиск – оборотень, в котором живет все ведьмино зло. Он считает ведьму своей мачехой и повелительницей. Все, что она прикажет, василиск исполняет, любой образ, который ей угоден, принимает.

– А как его победить? – жадно спросил Васька. – Волшебным мечом?

– Конечно, – сказала Марфа Ибрагимовна. – Некоторые из василисков имеют тело змеиное или даже драконье, а голову – петушиную. От взгляда этого существа люди умирают на месте! Против них только волшебный меч и поможет. А тот василиск, которого Ульяна вывела, – он попроще. Чтоб его одолеть, надобно, чтобы он обратно в свое яйцо вернулся. В этот самый спорышок. Ну, тут нужно на него быстренько наступить да и раздавить. И все! Кончено дело!

– Так просто? – изумился Васька.

– Просто? – расхохотался портрет. – Да ты сначала заставь его обратно в спорышок вернуться! Это он только по своей воле сделает, ни по чьей другой!

– И все же я не пойму, зачем Ульяна к нам этого василиска отправила, – задумчиво проговорил Васька.

Портрет молчал.

– Марфа Ибрагимовна! – осторожно позвал Васька. – Вы спите?

– Не сплю, – буркнул старушечий голос.

– А почему ничего не отвечаете?

– Не хочу.

– Понятно, – вздохнул Васька. – Вы с Ульяной заодно. Недаром она говорила, что ваш портрет должен мою семью погубить…

– Вранье! – возразила Марфа Ибрагимовна с такой пылкостью, что портрет даже покачнулся на гвозде. – Погубитель семьи твоей – василиск, которого Ульяна к вам в дом заслала.

– Но почему?! – отчаянно вскричал Васька. – Чем мы ее обидели?

– Вы – ничем, – ответил портрет. – За другого платить станете.

– За кого? Что он ей сделал? – снова и снова спрашивал Васька, но бесполезно: Марфа Ибрагимовна молчала, а портрет даже уголком рта не пошевелил.

* * *

– Петр Васильевич, вы идете с нами в кафе?

Тимофеев-старший с трудом покачал тяжелой, словно каменной головой.

Наконец-то! Наконец-то настало время обеденного перерыва! Сейчас все сотрудники уйдут – кроме него. Он воспользуется этим часом, чтобы наконец уснуть! Хоть немного отдохнуть после бессонной ночи и мучительного дня, когда он шагу не мог ступить, чтобы ему не почудилось чавканье могильной земли под ногами. Даже в машине, нажимая на педали, он словно бы слышал этот звук! И в офисе боялся лишний раз отклеиться от стула, и то трясся, вспоминая ужасный сон, то клевал носом.

Спать хотелось нечеловечески! Тимофеев с нетерпением ждал обеденного перерыва, уверяя себя, что стоит ему выспаться – и отвратительный морок ночи рассеется. И наконец хлопнула дверь в последний раз. Он уронил голову на стол, улыбнулся от счастья, что сейчас заснет, и закрыл глаза…

И немедленно перед ним сгустилась ночь, едва рассеиваемая блеклым лунным светом, и возникло то же самое холмистое, утыканное сломанными деревьями поле, которое было вовсе не полем, а кладбищем. Кладбищем с могильными крестами!

И снова ноги Тимофеева утопали в сырой могильной земле, но на сей раз он погрузился глубже – по колени.

Ночной ветер прошумел над ним, взъерошив волосы.

От этого летучего прикосновения по спине прошла такая дрожь, что Тимофеев пошатнулся и чуть не упал.

Легкий ехидный хохоток пронесся над ним вместе с очередным порывом ветра, и теперь Тимофеев ощутил не просто движение холодного воздуха, а прикосновение чьих-то ледяных, леденящих пальцев.

– Эй, Петр! – раздался голос, полный такой ненависти, что Тимофееву стало страшно. Чем он мог вызвать такую злобу, такую ненависть, чем он ее заслужил?!

Внезапно буквы на перекладине того креста, против которого он стоял, вспыхнули красным пламенем, высветив имя: ПЁТРЪ. А потом и фамилию: ТИМОФЕЕВЪ.

Да-да, именно так, с твердыми знаками, как писали в старину!

Это были его имя и фамилия. А крест?! Тоже его? И его могила?!

Потом свечение букв померкло, крест покачнулся, накренился еще сильней – и наконец рухнул, разбрызгав могильную грязь. Одна капелька этой грязи попала на лицо Тимофееву, и он ощутил боль как от ожога.

Принялся лихорадочно тереть лицо… и вдруг обнаружил себя сидящим за собственным столом в собственном офисе.

Сон! Опять этот безумный сон!

В голове стучало, звенело на разные голоса, и Тимофеев не сразу понял, что это разрывается его мобильник. На экране высветилась фотография жены, он нажал на кнопку ответа и прохрипел, отчаянно желая услышать ее спокойный голос, который немедленно развеет все его кошмары:

– Алло! Алло!

– Эй, Петр! – раздалось в ответ насмешливое. – Жди. Скоро я тебя опять туда отведу. А когда он из могилы выйдет, ты вместо него туда сойдешь!

Трубка выпала из рук Тимофеева и свалилась под стол. Он машинально нагнулся поднять ее – и увидел свои ноги. Ботинки и брюки – до колен! – были испачканы в грязи.

В могильной грязи!

Тимофеев потянулся стряхнуть эту жуткую грязь, но в глазах потемнело – и он свалился на пол.

Спустя полчаса Тимофеева нашли вернувшиеся сотрудники. Он был в таком глубоком обмороке, что поначалу даже решили, что Петр Васильевич мертв, однако бригаде «Скорой помощи» все же удалось привести его в сознание. Сначала хотели увезти его в больницу, но он настоял на том, чтобы отправиться домой. Только тогда сотрудники осмелились позвонить его жене.

* * *

Как Васька ни изощрялся с новыми вопросами, портрет по-прежнему молчал. Похоже, оставалось уйти ни с чем. Нет, не совсем ни с чем – все же он узнал, кто такой на самом деле кот-мальчик.

Ну и что толку, что Васька это узнал? Вряд ли Кузьмич найдет средство с ним справиться… Понятно же, что банник, пусть это даже бывший знахарь, слабее василиска и ведьмы Ульяны.

Если Васька сейчас уйдет, сюда еще раз он может и не попасть. Вдруг Ульяна, вернувшись, засядет тут, пока эта несчастная Катька-коза не выжмет столько беленного масла, сколько ей нужно? Может, это вообще до конца лета продлится! Или до зимы! Что ж, Ваське все это время в оборотнях ходить и ждать, пока кот-мальчик папу с мамой прикончит?! Нет, невозможно! Но как бы разговорить портрет? Какой вопрос задать, чтобы Марфа Ибрагимовна все же захотела на него ответить?..

– Марфа Ибрагимовна, – осторожно начал он, – вы говорили, что барин ваш портрет разрезал. А почему?

Немедленно выяснилось, что он задал именно тот вопрос, который был нужен.

Ох, как оживилось полотно! Как засверкал единственный глаз, в какой улыбке расплылась половинка рта! И голос портрета был уже не прежним, старушечьим, а почти молодым и очень оживленным.

– Барин был у нас, – сообщила Марфа Ибрагимовна гордо. – Совершенно спятил от любви ко мне. Говорил, что краше меня нет никого на свете: ни в странах дальних, ни в городах стольных. И вот однажды привез он из города художника… Барин повесил портрет в самой роскошной горнице в своем доме и любовался им, когда меня рядом не было. Ну а потом… – Марфа Ибрагимовна тоскливо вздохнула. – Потом он прознал о том, кто я такая, и решил, что приворожила я его своей ведьмовской силой.

– А на самом деле? – спросил Васька.

– И в мыслях не было его привораживать! – запальчиво выкрикнула Марфа Ибрагимовна.

– А вы его любили?

– Сначала не любила, – откровенно призналась Марфа Ибрагимовна. – Просто было мне лестно, что сам барин сердце мне под ноги бросил. А потом… потом и я его полюбила, да крепко-накрепко! А тут возьми и случись та незадача, несчастье то.

– Какая незадача? Какое несчастье?

– Да вот, – с досадой ответила Марфа Ибрагимовна, – пошли мы раз с девками в соседнюю деревню на крестины. А день такой жаркий-прежаркий выдался! Ну, подружка моя, Татьянка, говорит мне: «Марфуша, голубушка, сделай милость, раздобудь молочка холодненького, пить хочется – никакого спасу нет!» А подружки мои знали, что я вещая женка[5]5
  Так в старину называли колдуний и ведьм.


[Закрыть], много чего могу. Правда, никому я в ту пору зла не делала, лишь пользовала болящих разными травами да так, колдовала по малости, безобидно: пропажу какую найти или на святки суженого-ряженого девке в зеркале показать… «Напои, – другие подружки говорят, – нас, Марфуша, не то от жажды пропадем!» А мне и самой пить хотелось отчаянно. Ну, думаю, попытаю свою силу ради подружек! Пошла под ближнюю березу, села у корней да и надоила полную корзинку молочка холодненького.

– Что-что вы сделали? – переспросил ошарашенно Васька.

– Говорю же: с березы молочка надоила в корзинку, – повторила Марфа Ибрагимовна, и уголок ее рта дрогнул.

– А, вы надо мной смеетесь! – облегченно сказал Васька. – Нет, ну правда: откуда в березе молоко, и потом, корзинка – она же плетеная, разве в ней молоко удержится?! Оно же вытечет!

– И в мыслях не было над тобой смеяться, – серьезно сказала Марфа Ибрагимовна. – Все как было, так тебе и говорю. Конечно, простому человеку не понять, как это делается. Да и мне самой, правду сказать, тоже непонятно… Однако же поверь: мне такое сотворить было – что рукой махнуть. Я и сама не ведала, как это делала, а все же делала!

– Фантастика… – задохнулся Васька, глядя на портрет со священным ужасом.

– Ну, – продолжила Марфа Ибрагимовна, – стало быть, надоила я подружкам молока, принесла в корзинке, ни капли не пролив, а того не ведала, что счастье свое расплескала-пролила, что оно все у меня из рук вытекло! Барин-то… он вослед за мной увязался!

– И он увидел?! – с горечью спросил Васька. – Он увидел, как вы доили березу?

– То-то и оно, – вздохнула Марфа Ибрагимовна. – Вдобавок и люди по злобе да зависти наговорили обо мне всякое. Вот барин наш и поверил, что я ведьма злая, и решил бежать от меня прочь. Воротился домой, сорвал мой портрет со стены, из рамы вытащил – да и полоснул его ножом надвое! Левую половину мне велел отнести: мол, кончено все промеж нас и отрезано! – а правую в чулане бросил. Но того он не ведал, что нож не в портрет, а в сердце мне вонзил!

Марфа Ибрагимовна вздохнула так мучительно, что Ваське показалось, будто из зеленого глаза сейчас хлынут слезы… Но нет, тяжким вздохом обошлось.

– Вот дура я нарисованная, – вдруг сказала Марфа Ибрагимовна со злой усмешкой, – ну кому я все это рассказываю?! Кому душу открываю?! Ты хоть понимаешь, о чем речь-то идет, котишка-оборотень, дитя малое, неразумное?! Слово такое – «любовь» – слышал аль нет еще?!

Васька хотел заявить, что он по телевизору столько сериалов насмотрелся про любовь, что уже все про нее знает, однако слишком много пришлось бы Марфе Ибрагимовне объяснять и про сериалы, и про телевизор, а потому он просто сказал:

– Мои мама и папа очень любят друг друга. Очень! Жить друг без друга не могут. Так что я про любовь все знаю и понимаю, не сомневайтесь!

– А вот сомневаюсь я, – невесело усмехнулась Марфа Ибрагимовна, – да ничего не поделаешь: кроме тебя, выходит, мне душу-то излить вовсе некому… Ну, словом, томила меня по моему барину тоска тоскучая, в дугу гнула печаль плакучая. Не хотелось мне ведьминым приворотом его возвращать, ведь это не подлинная любовь! Ладно, думаю, раз не нужна я ему такая, какая я есть, пускай сам свое счастье ищет. Но все же очень мне хотелось знать, как он живет, не завел ли себе другую зазнобушку. И тогда пустила я в ход все свои силы недобрые, которые таила до поры до времени, и навела на портрет такие сильные чары, что правая половина, которая в чулане барском валялась, могла все разглядеть, что в доме делается, а я, стоя перед другой половиной и в глаз ее глядя, это увидеть могла как бы воочию.

– То есть это вы сделали одну половинку передатчиком, а другую – приемником? – восхитился Васька и тотчас испуганно пробормотал: – Извините, это я просто так… мысли вслух… не обращайте внимания!

– Что сделала, то и сделала, – горестно сказала Марфа Ибрагимовна. – Только счастья мне это не принесло! Всю свою душу я в это волшебство вложила, ни на что ее больше не осталось. Жила как придется… без души! Барин мой вскоре уехал – то ли оттого, что думать обо мне забыл, то ли для того, чтобы верней забыть. А половинка портрета моего так и валялась невесть сколько времени в чулане. Тем временем вышла я замуж, сына родила; потом сын мой на Ульяне женился. Она тоже ведьмой стала… ну и однажды, уже после моей смерти, вызнала у сына моего историю портрета, половину которого в доме увидела. А потом отыскала в заброшенном барском доме вторую половину. И завладела моей душой… Я ведь такую силу портрету придала, что он даже старился со мной вместе. И не будет моя душа знать покоя, пока Ульяна не помрет!

– Но ведь Ульяна, наверное, не бессмертна! – с надеждой воскликнул Васька. – Она тоже когда-нибудь умрет, хоть через сто лет!

– Смерть к ней придет от шестерых братьев з-з-з… – изрекла Марфа Ибрагимовна – и вдруг умолкла так внезапно, словно ее выключили, только несколько мгновений все еще звучало это «з-з-з», как будто муха зудела.

– Что с вами? – испугался Васька.

Портрет молчал, только рот его мучительно кривился, и прошло не меньше минуты, прежде чем Марфа Ибрагимовна заговорила:

– Ох, беда моя бедучая!

– Вам больно? – сочувственно спросил Васька.

– Проклятие немоты на меня наложено, – страдальческим голосом сообщил портрет. – Как заведу речь о том, что Ульяне повредить может, сразу немею.

– А про каких-таких братьев вы говорили? – робко поинтересовался Васька. – На букву «З»?

Портрет страдальчески искривился:

– Ох, даже не спрашивай ни о чем таком! Ни одного секрета ведьминского я тебе открыть не смогу! Дар речи немедля пропадет!

– Значит, никогда мне не стать человеком, – тоскливо проговорил Васька. – А я так надеялся, что вы мне поможете…

– Правду скажу – рада бы я Ульяне насолить, да слова молвить не смогу. Не веришь? Ну так слушай и смотри. Чтобы тебе снова человеком стать, надо-о-о…

Марфа Ибрагимовна вновь умолкла, а рот на портрете замер чуть приоткрытым. Как произносила она слово «надо», так на букве «О» и онемела.

Некоторое время Васька с испуганным сочувствием наблюдал, как Марфа Ибрагимовна пытается снова заговорить, но удалось это далеко не сразу. Наконец снова раздался ее голос:

– Ну что, видел? Веришь мне?

Васька сокрушенно кивнул, понимая, что последняя надежда рухнула.

Однако окончательно предаться унынию он не успел, потому что вдруг услышал ужасное храпение, хохот, вой и свист – такие громкие, словно бы их издавал не кто иной, как сам Соловей-разбойник, Одихмантьев сын.

Портрет испуганно перекосился:

– Что это?! Кто это?!

– Это банник мне сигнал подает! – заполошно крикнул Васька. – Ведьма Ульяна приближается! Мне бежать надо, спасибо вам за все!

Он ринулся было в сени, но тут портрет рявкнул командирским голосом:

– Стой!

Васька замер.

– Поздно! – выпалила Марфа Ибрагимовна. – Во дворе тебя черная тварь как раз и прищучит. Вон туда спрячься, в чуланчик… за твоей спиной, глянь, дверца… Да шевелись, не то поздно будет!

Васька в панике оглянулся – и самом деле увидел низенькую дверцу, до такой степени оплетенную паутиной и запорошенную пылью, что без указки он ее и не заметил бы. Ринулся туда.

– Осторожно! – вскричала Марфа Ибрагимовна. – Паутину не разорви, не то Ульяна сразу заметит! Уходи мышиными норками, да не шуми!

– Большое спасибо, Марфа Ибрагимовна! – выпалил Васька и кое-как протиснулся под паутинные кружева, тяжелые от налипшей на них пыли.

Чуть приотворил дверцу, шмыгнул в чуланчик и принялся искать выход на свободу.

Наконец он обнаружил какую-то дырку между земляным полом и стеной – и принялся изо всех сил скрести ее когтями, очень надеясь, что не ошибся и это и есть мышиная норка. Наконец ход расширился, Васька кое-как в него всунулся и пополз вперед, постоянно раскапывая себе дорогу.

Вдруг кто-то жалобно пискнул прямо у него под носом, и Васька увидел, что перед ним копошатся мышата! Крошечные, слепые, наверное только что родившиеся…

Бр-р-р!!!

Почему-то раньше Васька думал, что не боится мышей. Наверное, потому что никогда не сталкивался с ними лицом к лицу! Вернее, мордой к морде…

Хотя чего бояться беспомощной малышни? Они вообще-то даже симпатичные, трогательные такие…

Васька попытался рассмотреть мышат получше и придвинулся к ним поближе, но внезапно кто-то крикнул:

– Не погуби! Не погуби! Деточек не тронь!

Васька осторожно повернул голову и увидел серую мышку, которая сидела на задних лапках, а передние заламывала – как-то совсем по-человечески. Ее глазки-бусинки были выпучены с таким ужасом, что Ваське стало не по себе.

Только сейчас до него дошло, что мышка его до смерти боится! И молит его… молит его не есть ее мышат!

Васька вспомнил серый хвост, свешивающийся изо рта кота-мальчика, и его снова чуть не стошнило.

– Они не в моем вкусе, – буркнул он. – Я тут просто ползу, понимаете? А они на пути лежат! Мешают! Можно их как-то… ну, в сторону… – Он мотнул головой для наглядности. – Подвинуть как-то можно?

У мышки глаза полезли на лоб, и Васька ее вполне понимал. Однако разум у нее все же не отшибло: она быстренько вцепилась в одного мышонка зубами и потащила куда-то в боковой ход. Потом вернулась за другим.

Васька попытался было ускорить процесс и подтолкнуть одного из мышат, но вспомнил, что читал в какой-то книжке: звери могут отвернуться от детенышей, если их трогал человек или даже другой зверь, – и больше не лез не в свое дело, только вздохнул, набираясь терпения.

Наконец процесс эвакуации детенышей закончился. Васька только продолжил было свой путь ползком, как мышка-мать вдруг прибежала снова и пробормотала застенчиво:

– Спасибо тебе, котишко-оборотень! Я тебя отблагодарю. Как покличешь: «Мыши серые, полевые-домовые, явитесь на помощь!» – и я тут же явлюсь на подмогу! И не только я, но и все дети мои, мышата.

«Хороша подмога от таких малявок!» – подумал Васька, но все же буркнул довольно унылое «спасибо».

– Не сомневайся, котишко-оборотень! – серьезно сказала мышь. – Не только гадючата один за другого стоят, мышата тоже! Правда, гадючата только мстят обидчикам, а мышата и отблагодарить умеют!

– Да я и не сомневаюсь, – небрежно пробормотал Васька.

Мышка блеснула глазками-бусинками и скрылась, а он пополз дальше.

Наконец неудобный путь кончился. Перед глазами промелькнул свет, и Васька рванулся было наружу – да тотчас же и отпрянул, потому что прямо перед носом мелькнуло черное крыло.

Ворона!

На счастье, Ульяна его не замечала, потому что гоняла по двору рыжую козочку. Та со страху и усталости еле держалась на ногах, то и дело спотыкалась, а блеяла так тихо и хрипло, словно сорвала голос.

– Эй, девка глупая, коза неразумная! – каркнула ворона. – А ну ступай вон туда, в баньку, сыщи мне там серого котенка да гони его сюда!

Козочка затопталась на месте, озираясь и явно не представляя себе, что невзрачное строеньице посреди заросшего сорняками огорода – баня. «Может быть, у Крыловых на загородном участке стоит какая-нибудь шикарная сауна? – насмешливо подумал Васька. – Ну что же, сейчас их ждет масса новых впечатлений!

– Сюда, дурища! – злобно каркнула ворона, сделав круг над банькой, а потом спикировала на козу, клювом, крыльями и когтями гоня ее через огород в баньке.

Коза перевалилась через порог, и до Васьки донесся ужасный грохот, топот и шум.

«Банник! Она прогневили банника! Ну, он даст ей дрозда!»

Васька ожидал, что сейчас раздастся уже ему знакомый крик и посвист, от которого коза как сумасшедшая выбежит вон, однако банник почему-то не подавал голоса. Слышен был только шум, поднятый козой, которая разыскивала серого котенка, ну а его в бане, само собой, и в помине не было.

«Почему банник молчит? – встревожился Васька. – Что с ним? Уж не затоптала ли его Катька с перепугу?»

Наконец коза вывалилась вон, отчаянно мемекая и мотая головой, в страхе косясь на ворону, которая по-прежнему кружила над огородом.

– Ну что? – каркнула ведьма Ульяна. – Нашла?

Козочка еще сильней замотала головой и закричала голосом Катьки Крыловой:

– Нету там никого! Никакого котенка!

– А банника там видела? – каркнула ворона.

– Кого? – испуганно проблеяла коза Катька, и ворона раздраженно махнула крылом:

– Никого! Куда ж они оба подевались?.. Ладно, потом отыщу. А теперь, дура-коза, беги в лесок – белену рвать-топтать!

И она погнала козу через огородную калитку в близко подступивший лес.

* * *

– Я не понимаю, что происходит, – пробормотал Тимофеев-старший. – Такое впечатление, что мне надо к психиатру обратиться. Это просто навязчивая идея какая-то!

Жена тихо плакала, поглаживая его руку.

– А может быть, просто от переутомления? – всхлипнула Вера Сергеевна. – Полежишь дома, в тишине, отдохнешь от проблем…

За стенкой раздался страшный грохот, как будто со стеллажа разом рухнули все книги, а потом послышался дробный перестук, как будто кто-то бегал на четвереньках.

– Да, – уныло шепнул Тимофеев, – наш дом – самое подходящее место дл того, чтобы лежать в тишине и отдыхать от проблем!

Жена закрыла глаза руками:

– Я тоже ничего не понимаю! Ни-че-го! Знаешь, что мне сказала Маргарита Дмитриевна?