Текст книги "Золушка ждет принца (Софья-Екатерина II Алексеевна и Петр III)"

Золушка ждет принца
(Софья-Екатерина II Алексеевна и Петр III)

Золушка лежала в постели и нетерпеливо смотрела на дверь. Мерцала, оплывая, свеча в ночнике.

Золушка ждала принца.

Придет он? Или нет?

Ох, хорошо, кабы не пришел...

«Нет, нет, – тут же отреклась Золушка от собственного малодушия, – что я такое говорю? Пусть он придет. Пусть придет, и пусть все наконец случится. Ничего, я это вытерплю. Я уже столько терпела, что как-нибудь справлюсь и с этим. Не знаю как, но справлюсь. Я должна. Я должна! Только бы он пришел!»

Вспомнилась последняя ночь, которую принц провел в ее постели. У Золушки страшно болела голова – до такой степени, что пришлось раньше времени встать от ужина, извиниться, сославшись на нездоровье, и уйти в свои покои. Принц на это почти не обратил внимания: он был занят флиртом с герцогиней Курляндской. Оскорбленная тем, что это безразличие к ней мужа всеми замечено, что ее жалеют, Золушка упала на постель и расплакалась. Она была горда и не могла выносить чужой, обидной жалости, в которой – она это знала совершенно точно! – всегда было немало тайного злорадства.

Она плакала, пока не уснула. Но стоило ей успокоиться и забыться, как появился принц. Он немедленно разбудил жену, однако вовсе не потому, что решил справиться о ее самочувствии. На это ему было совершенно наплевать! Ему очень хотелось поговорить о герцогине Курляндской. Главным достоинством ее в глазах принца было то, что она была дочерью не русских родителей и говорила только по-немецки.

«Уродина! – мстительно подумала Золушка. – Глупая уродина!»

Правда, у герцогини были довольно красивые глаза и волосы яркого каштанового цвета, однако эти достоинства не затмевали, а, напротив, подчеркивали ее недостатки. Она была низкоросла и мало сказать что кривобока. Герцогиня Курляндская была горбата! Однако это отнюдь не охлаждало принца. Он вообще предпочитал уродливых женщин, подобно своему дальнему родственнику, шведскому королю, который, как рассказывали, не имел ни одной любовницы, которая не была бы либо горбата, либо крива, либо хрома.

Золушка терпела влюбленный лепет супруга сколько могла. Но когда он завел речь о том, что с такой женщиной, как горбатая герцогиня, он мог бы быть истинно счастлив, она едва не умерла от злости.

«Ты мог бы быть счастлив? – с ненавистью думала Золушка. – Как, скажи на милость, ты можешь быть счастлив с женщиной, если ты не в силах сделать счастливой меня? Что бы ты делал, оказавшись в одной постели с твоей ненаглядной уродиной? Тискал бы ее горб, только и всего? Да если бы она узнала о тебе то, что знаю я... Ты ведь не мужчина! Ты несчастный, глупый, злобный венценосный урод, а не мужчина!»

Разумеется, у нее хватило ума не выпалить это в лицо принцу. С тех пор как Золушка сделалась его женой, она много чему научилась, и прежде всего – вовремя промолчать. Поэтому она только зевнула нарочито и сделала вид, что засыпает.

Принц оскорбился. Эта невзрачная дурочка – он привык называть жену дурочкой, а красивой не считал ее никогда, ну разве что в юности по глупости, когда еще был ее женихом, – осмеливается отнестись пренебрежительно к его тайным, сокровенным признаниям?! Он злобно ткнул Золушку локтем в бок – несколько раз, да так сильно, что у нее дух занялся. Потом принц повернулся к ней спиной и, сердито посопев, заснул. А она давилась слезами всю ночь, стараясь не всхлипывать громко – не потому, что опасалась разбудить мужа: когда он засыпал, его нельзя было разбудить даже звоном колоколов или стрельбой из пушек, а не только такой малостью, как женские слезы! – а потому, что могли услышать слуги и пожалеть Золушку. Или позлорадствовать ее горю...

И все-таки сейчас она ждала принца и хотела, чтобы он навестил ее. Потому что дела Золушки были плохи. Потому что она была в опасности. Потому что только эта ночь с нелюбимым, противным, можно сказать, ненавистным принцем могла спасти ее репутацию, а то и жизнь.

А принц все не шел.

Золушка нервно стиснула край простыни. Она была из тонко выделанного, шелковистого льна. Ей нравились такие простыни. И вдруг Золушка по странной причуде памяти вспомнила, какие ужасные простыни были на ее брачном ложе...

Боже ты мой, да ведь она уже семь лет замужем за принцем! И такое ощущение, что все эти семь лет прошли на этих толстых, жарких, колючих простынях. Они совершенно не подходили к той теплой летней ночи, наступившей вслед за днем ее свадьбы. Золушка вся извертелась на этих простынях в ожидании принца, с которым она нынче обвенчалась. Ей было неудобно, ей было страшно. А принц все не шел да не шел.

Золушка не знала, что ей делать, как вести себя в брачную ночь. Встать? Оставаться в постели? Ее никто не просветил на сей счет, даже матушка, которая казалась чем-то недовольной. Впрочем, она была недовольна всегда, если предпочтительное внимание оказывали Золушке, а не ей. А поскольку здесь, при петербургском императорском дворе, главной персоной была все-таки Золушка, а отнюдь не матушка (какое безобразие, вы только подумайте!!!), то матушка была недовольна постоянно. Вот и сейчас – простилась с Золушкой как с чужой, глубоким реверансом, и ушла вместе с придворными дамами.

Вдруг раздался стук в дверь. Золушка испуганно приподнялась, попыталась изобразить счастливую улыбку, но это был не принц, а ее новая камер-фрейлина по фамилии Крузе. Она очень весело объявила, что принц скоро придет. Вот только дождется, когда ему подадут ужин.

Золушка почувствовала, что тоже очень хочет есть. За весь день она и крошки проглотить не могла, пила только воду – и от волнения, и потому, что неловко ощущала себя в страшно тяжелом платье из глазета, расшитого серебром. Платье стояло колом, мешало двигаться и немилосердно щипало кожу даже сквозь корсет. А как мучил Золушку надетый на нее венец! Голова болела так, что пришлось упросить императрицу позволить снять его. Конечно, ей было не до еды. Но почему никто не подумал подать ей поесть потом?

Она хотела попросить камер-фрейлину принести хоть что-нибудь, хоть куриную ножку или кусочек сыру, однако промолчала: ничего она не дождется от Крузе, та и шагу не сделает без позволения императрицы. А императрица уже спит. Все нормальные люди давно спят! Ведь у них же не брачная ночь. Счастливые...

За стенкой послышались шаги, и камер-фрейлина испуганно выскочила в другую дверь.

Вошел принц. Он снял шлафрок и остался в длинной ночной рубахе. Осторожно прилег рядом с Золушкой и чинно вытянул руки поверх атласного, подбитого пухом одеяла.

Невзначай коснулся ногой ее ноги и сердито сказал:

– Какие холодные у вас ступни, сударыня!

Золушка торопливо поджала колени и спрятала под себя ладони, потому что у нее и руки заледенели от волнения.

Принц покосился на распущенные волосы Золушки, на ее грудь, которая быстро поднималась и опускалась, и хмыкнул:

– Ах, кабы здесь вдруг оказался ваш сынок! Каково было бы ему увидеть нас вдвоем в постели?

Золушка повернулась к нему недоуменно: какой еще сынок, да нет у нее никакого сынка, у шестнадцатилетней-то девушки! И тотчас она жарко покраснела, поняв, кого имеет в виду принц. Сынком она шутливо называла камер-лакея принца, молодого красавца по имени Андрей Чернышев. А он называл ее матушкой, как и положено было по ее статусу. Принц всегда очень смеялся над этим. Он любил этого камер-лакея за его веселый нрав и удивительную красоту. Но с чего вдруг заговорил о нем сейчас? Разве это прилично? Между мужем и женой третий лишний, тем паче в первую брачную ночь...

Увидев, что Золушка смутилась, принц довольно захихикал. А потом вдруг широко зевнул и сказал:

– Ну, я спать теперь буду. Спите и вы!

Повернулся на другой бок и немедленно заснул, так и не коснувшись молодой жены. А Золушка не знала, смеяться ей или плакать.

Вот так брачная ночь!

Ей вспомнилось, как совсем недавно она и ее фрейлины спорили о различии полов. Самой Золушке было шестнадцать лет, фрейлины недалеко от нее ушли по возрасту и опыту, поэтому ничего толкового никто не выспорил. Золушка решила на другой день узнать у матери, в чем же это самое различие состоит. Вспыльчивая матушка немедленно изругала ее на чем свет стоит за этот вопрос, но под конец пробормотала что-то вроде: «Вот как повенчаетесь с принцем, так узнаете все у него!»

Ничего себе, узнала!

Золушка невесело усмехнулась. Похоже, она недалеко ушла в своем знании жизни от той смешной десятилетней девчонки, какой она впервые увидела принца. Это случилось... где же это случилось? Ну конечно, в Эйтинге, резиденции епископа Любекского, правителя Голштинии. Епископ привез из Киля своего питомца, герцога Карла-Петра-Ульриха, которому тогда было одиннадцать лет. Он показался ей каким-то тщедушным, а самое главное, пристрастным к спиртному. Впрочем, Золушка (кстати сказать, в те далекие деньки ее обычно называли Фике – уменьшительным именем от София-Фредерика-Августа) тогда мало обратила внимания на принца, ее гораздо больше привлекали сласти и фрукты, которые подали на десерт.

Конечно, она и представить себе не могла, что когда-нибудь станет его невестой, а потом и женой! Прежде всего потому, что твердо усвоила: она некрасива. Мать и отец, которые весьма заботились о ее добродетели, не уставали твердить ей это, поэтому Фике гораздо больше времени отдавала учебе, чем заботам о своей наружности. Сказать по правде, до тех пор, пока она не переехала в Петербург, город своего принца, она знать не знала о каких-то женских уловках вроде кокетства – слышала такое слово, ну и все, – и не подозревала, что способна нравиться красивым мужчинам.

А еще потому она не могла даже мечтать сделаться женой принца, что и в самом деле была Золушкой – единственной дочкой незначительного германского князька – Христиана-Августа Ангальт-Цербстского и его жены Иоганны-Елизаветы, урожденной Голштин-Готторнской. Золушка привыкла играть на улице с детьми горожан: сначала они с родителями жили в обыкновенном городском доме и только потом переехали в Штеттин, в некое подобие замка, лишенного даже намека на роскошь. Золушка рано поняла, что в ее отечестве, в Германии, титул ее отца ровно ничего не значит: таких мелких господ здесь было множество, вся страна была расчленена вдоль и поперек на игрушечные княжества, так что с крыльца одного замка можно было запросто увидеть башни другого. Отец вообще должен был сам зарабатывать свой хлеб и поступил служить в прусскую армию. Ее матушка всегда считала, что судьба ей недодала того, что она заслуживала, а потому тратила массу времени и измышляла множество интриг, чтобы убедить окружающих в собственной незаурядности.

А принц – о, принц! Он был не кто-нибудь, а внук великого русского царя Петра. Мать принца, Анна Петровна, была замужем за герцогом Карлом Голштинским.

Внук русского царя... это звучало ошеломляюще, загадочно. Впрочем... впрочем, Фике откуда-то знала, что и в ее происхождении есть нечто загадочное. Например, она отлично помнила, как ее возили в Брауншвейг и показали королю Фридриху-Вильгельму. Золушку-Фике ввели в комнату, где находился король; сделав ему реверанс, Золушка пошла прямо к матери и спросила:

– Почему у короля такой короткий камзол? Он ведь достаточно богат, чтобы иметь подлиннее!

Хоть король и смеялся над милой детской наивностью, но ему не понравились ни эти слова, ни сама маленькая девочка. А ведь он смотрел на нее очень внимательно. Потом, через много лет, Фике поняла почему. Ходили слухи, что настоящим отцом ее был вовсе не скромный Христиан-Август, а королевский сын, принц Фридрих, впоследствии известный как Фридрих Великий... Правда это или нет, знала одна только матушка Фике, однако Иоганна-Елизавета, как уже упомянуто, была великой интриганкой. Совершенно невозможно было понять, когда она врет, а когда говорит правду. «Нет, нет, что вы, я честная женщина, отец моей дочери – мой супруг, Христиан-Август! Но может быть, это Фридрих, а может, и кто-то другой...» Например, один из чиновников русского посольства в Париже, незаконный сын высокопоставленной особы, Иван Бецкой, с которым была коротко знакома искательница приключений Иоганна-Елизавета, некогда оказавшаяся во французской столице...

Золушка росла в германском захолустье, со всеми своими родственницами, этими унылыми, благовоспитанными кузинами и сумасшедшими тетушками, у которых всей радости в жизни были только их певчие птички, рассаженные по клеткам (как-то раз Золушка пожалела птиц и выпустила их на волю, так что тетушку едва удар не хватил!), с горожанками, которые с важным видом приходили в замок в гости, а матушка заставляла Фике в знак уважения целовать подолы их платьев... Однажды – она была еще совсем малышкой! – какой-то заезжий каноник, занимавшийся предсказаниями, изрек, что видит на ее ладони рисунок аж трех корон...

Может быть, это была шутка. Даже наверное шутка. Но какова она была!

Шло время. Императрицей в России сделалась Елизавета Петровна, родная сестра матери принца – стало быть, его тетка. У Елизаветы не было детей, да и замужем она не была. И она не нашла ничего лучшего, как сделать тщедушного Петра-Ульриха своим наследником!

Штеттин наполнился таинственными шепотками и намеками. Ведь матушка Золушки находилась в отличных отношениях с нынешней русской императрицей. Елизавета Петровна некогда, давным-давно, была невестой ее брата, герцога Карла-Августа Голштинского. Незадолго до свадьбы герцог внезапно умер, но трогательные воспоминания о нем Елизавета сохранила на всю жизнь. И когда Иоганна поздравила ее со вступлением на престол, императрица ответила ей весьма живо и нежно. Более того! Она попросила прислать портреты Иоганны и ее дочери!

Зачем?..

Эта весть произвела такое впечатление в Германии, что отцу Золушки Христиану-Августу было присвоено звание фельдмаршала. Как бы на всякий случай. Портреты, написанные придворным художником, отослали. А в ответ из России было прислано великолепное изображение императрицы, осыпанное еще более великолепными брильянтами. Штеттин и Берлин снова начали шушукаться, высказывая на сей счет самые смелые предположения.

И они оправдались! Елизавета написала своей несостоявшейся родственнице Иоганне Ангальт-Цербстской письмо с просьбой незамедлительно прибыть в Россию. И не одной – а с дочерью.

То есть с Золушкой.

– Вы, ваше высочество, такого никогда не видели? – гордо спросил князь Нарышкин, камергер, сопровождающий из Риги в Петербург высоких гостей императрицы.

– Что? – давясь смехом, поглядела на него Фике.

Она никак не могла надивиться на сани, в которых им предстояло ехать в русскую столицу. Это были самые удивительные сани на свете! Очень длинные, обитые красным сукном с серебряными галунами, они были устланы мехом, матрасами, перинами и шелковыми подушками, а сверху – еще и атласными одеялами. В этих санях, нарочно предназначенных для долгого зимнего пути, нужно было не сидеть, а лежать, и Фике не могла сообразить, как же в них забраться.

– Надо закинуть ногу! – ретиво пояснял Нарышкин, сопровождая свои слова усердными жестами. – Закидывайте же!

Фике помирала со смеху над его забавными телодвижениями и собственной неловкостью и долго еще хихикала украдкой, когда сани уже понеслись с невероятной скоростью.

– Не видели столько снегу? – говорил Нарышкин.

– Ах нет, – с жаром возразила Фике. – Видела, видела! Если бы вы только знали, какая с нами однажды приключилась ужасная история! Мы в декабре возвращались из Гамбурга на почтовых. В тот день вдруг повалил снег, и выпало его такое множество, что почтальон сбился с дороги. Пришлось ему выпрячь лошадей и поехать искать проводников в каком-нибудь ближнем селении. А мы остались в карете: мы с матушкой, моя воспитательница и горничная, да еще впустили туда двух наших лакеев, чтобы они не замерзли. Все это приключение началось около пяти часов вечера, а вернулся почтальон с проводниками только на рассвете. Они едва откопали нашу карету, она была почти погребена под снегом! Правда, матушка?

Фике повернулась к Иоганне-Елизавете, но та ее не слышала. С той минуты, как они с дочерью прибыли в Ригу и на каждом шагу им начали оказывать придворные почести, Иоганна была словно не в себе. У нее голова шла кругом! «Когда я иду обедать, раздаются звуки труб, барабанов, флейт. Я не могу освоиться с мыслью, что это делается для меня!» – упоенно размышляла она.

Но это делалось отнюдь не для нее. Это делалось для Золушки, ибо она ехала в Петербург, чтобы сделаться невестой принца.

Иоганна никак не могла поверить в то, что ее невзрачной дочке так повезло, и была намерена извлечь из случившегося как можно больше пользы для себя лично – и для Пруссии. Она хорошо помнила инструкции своего императора и намерена была как можно больше вызнать тайн русского двора. Поэтому, едва оказавшись в русской столице, она свела дружбу с французским посланником Шетарди и вместе с ним начала интриговать против влиятельного елизаветинского министра Алексея Бестужева, который был противником сближения России и Пруссии. На чувства и настроения дочери ей было совершенно наплевать. Фике станет женой наследника русского престола – разве это не предел мечтаний для Золушки? И не все ли равно, что собой представляет принц?

А в самом деле, что же он собой представлял, этот Карл-Петр-Ульрих?

После смерти матери его воспитывали нянюшки, а в семь лет их резко сменили учителя-мужчины. Про одного из них знающие люди говорили, что он годен воспитывать скорей лошадей, а не принцев. Да уж... Этот голштинец по фамилии Брюммер пользовался полной свободой и безнаказанностью, зато своего питомца наказывал крайне строго. За малейшую провинность оставлял принца без обеда или ставил коленями на сухой горох. Он внушал такой ужас мальчику, что уже потом, после переезда в Петербург, принц боялся как огня его кулаков и, случалось, даже звал на помощь гренадеров, стоявших на часах, чтобы спасли его от сурового воспитателя.

Принц был одновременно наследником русского и шведского престолов, оттого его учили и русскому, и шведскому языкам. В результате он не знал ни одного, и даже его тетка, императрица Елизавета, которая отнюдь не отличалась переизбытком образования (например, она до конца своей жизни была убеждена, что до Англии вполне можно доехать посуху), ужаснулась, убедившись в круглом невежестве племянника. Она поручила его попечению профессора Штелина, однако даже этот знаток элоквенции [1]1
  Ораторского искусства.


[Закрыть], философии, логики, поэзии был не в силах изменить своего недалекого, ленивого, хитрого, грубого, трусливого питомца. Золушка была на редкость чистосердечна, и жених удивлял ее своей бессмысленной лживостью и хвастливостью. Однажды он захотел поразить невесту своей храбростью и принялся рассказывать о своих подвигах в войне с датчанами. Она спросила, когда же это было.

– За три или четыре года до смерти моего отца, – брякнул принц.

– Значит, вам тогда не было еще и семи лет, – сказала наивная Золушка, которая хорошо умела считать.

Принц рассердился и надулся.

Тогда ли поняла Золушка, насколько мелок и ничтожен ее жених? Или это произошло в другой раз? Поводов было множество. Например, Петр совершенно не стеснялся обсуждать с ней, как ей повезло, что выбор Елизаветы Петровны пал именно на нее. Ведь невестой русского принца могла стать саксонская принцесса или французская! Золушка должна очень высоко ценить благорасположение императрицы и принца!

Золушка ценила. А кроме того, она понимала, что на любовь принца ей рассчитывать нечего. Он просто не способен любить. Он был по сути ребенок, который обожал болтать о своих игрушках да солдатиках. Они с невестой никогда не говорили на языке любви! И если императрице – которая, как успела понять проницательная Золушка, была весьма взбалмошна и непоследовательна – все же взбредет в голову поискать для племянника другую невесту, на заступничество принца надеяться нечего. Он помашет ей вслед ручкой, пожелает приятного возвращения в Штеттин и обратит свою непостоянную неблагосклонность к другой искательнице счастья.

Но Золушка не хотела возвращаться в свое игрушечное княжество, к своему погасшему камину и к своей остывшей золе. Она хотела остаться в России!

Ей все нравилось здесь. И снег, подобного которому, конечно, не было в Пруссии. Там он выпал один раз – и нет его, растаял, а здесь лежал месяцами, белый и пышный, холодный и красивый. Ей нравились сани, в которых надо было ездить по этому снегу. И Золушка уже научилась забираться в них совершенно правильно. Ей нравился странный, призрачный город Петербург и роскошный, огромный и причудливый Зимний дворец – пусть даже пронизываемый сквозняками, неудобный и несуразный. Ей нравилась роскошная мебель – пусть даже ее приходилось перевозить с собой, когда двор отправлялся в Царское Село или перебирался в Летний дворец (в ту пору еще не было порядка меблировать всякое здание отдельно, обстановка была одна на все случаи). Ей нравилось, что в России всего слишком много – лесов, снега, необозримого пространства, комнат во дворце, народу на улицах, блюд на столе, платьев у императрицы... А у Елизаветы, надо сказать, было пятнадцать тысяч платьев и пять тысяч пар башмаков!

И сама императрица, непредсказуемая, суеверная, необязательная, очаровательная, приветливая, истеричная, смешливая, крикливая, властная, чувственная, набожная, обидчивая, улыбчивая, добрая, злая, щедрая, скупая, тоже нравилась Золушке. Ей очень хотелось, чтобы государыня полюбила ее. Ей очень хотелось, чтобы ее полюбила Россия!

Для этого, поняла Золушка, она должна была и сама сделаться русской. Если ее жениху угодно щеголять прусскими манерами – это его дело, он принц, ему прощается все. Но она, малышка Фике, Золушка из Штеттина, должна стать русской совершенно – от публичных речей до сокровенных молитв.

«Я хочу быть русской, чтобы русские меня любили!»

И она начала учиться. Так, как будто от результатов этой учебы зависела ее жизнь!

Однако в усердии своем она сама же подвергала эту жизнь опасности.

Чтобы повторить урок, заданный ее учителем Ададуровым, Золушка однажды проснулась среди ночи и принялась зубрить, бродя по комнате. Чтобы не клонило в сон, она нарочно ступала по промерзшим половицам босыми ногами. Наутро ее било в ознобе так, что она не могла ехать на обед к принцу, и даже ее матушка, которая отнюдь не была склонна щадить дочь, забеспокоилась. Ночная зубрежка вылилась в жесточайшее воспаление легких, от которого Золушку лечили, шестнадцать раз отворяя ей кровь, под личным присмотром императрицы, пока не вышел наконец злостный нарыв.

А между тем история о маленькой чужеземке, которая чуть ли не до смерти заболела, когда учила русский язык и русские молитвы, занимала и двор, и петербургское общество. Кроме того, стало известно, что мать ее, считая дочь уже почти умирающей, хотела позвать к ней пастора, но девушка отказалась и попросила православного священника. Это всех умилило. Золушку жалели... а по-русски жалеть – значит, любить. Даже принц начал проявлять больше внимания к своей невесте. Правда, он навещал ее лишь для того, чтобы поведать о своей любви к фрейлине Лопухиной, матушку которой императрица недавно приказала сослать в Сибирь. Фике делала вид, что сочувствует девушке, но сочувствовала она себе. Может быть, именно тогда ей стало ясно, что между нею и женихом никогда не будет не то что любви, но даже и тени взаимопонимания? Он был глуп, он был безнадежно глуп и бессердечен... А впрочем, Золушка не стыдилась признаться себе, что русская корона привлекала ее больше, чем его особа.

При дворе за время ее болезни многое изменилось. Иоганна-Елизавета меньше беспокоилась за здоровье дочери, чем за успех своих интриг. И заигралась в эти опасные игры до того, что потеряла осторожность. Ее связь с маркизом де Шетарди, ее откровенное шпионство и непочтительность к императрице лично и к России вообще вызвали яростный гнев Елизаветы Петровны. Государыне было чем возмущаться! За ней не хотели признавать императорского титула, самые интимные подробности ее жизни, ее характера становились достоянием враждебных дворов, причем снабжались весьма оскорбительными комментариями. И в этих оскорблениях, в попытке расшатать благополучие ее внутренней и внешней политики, убрав министра Алексея Бестужева, были повинны не только француз Шетарди, но и почти родственница!

Грязные сплетники, вот кто они такие были. Грязные сплетники!

Шетарди был немедленно выслан. Иоганну не выгнали только потому, что приближалась свадьба принца и Золушки. Однако и речи о прежнем доверии между ней и императрицей не могло быть. Ей было предписано покинуть Петербург тотчас после венчания.

Теперь уже всякое лыко было ей в строку, тем паче что Иоганна не знала удержу своему эгоизму. Ей вдруг приспичило за-иметь для себя отрез красивой материи, который был у дочери. Золушка лежала больная, в жару – мать не постеснялась выпросить у нее ткань. Эта маленькая история стала известна и вызвала новый прилив неприязни к Иоганне и сочувствия к Фике. Государыня прислала ей взамен два роскошных отреза и приказала поспешить с крещением и миропомазанием. На место крестной матери будущей великой княгини претендовали самые блестящие дамы двора, но государыня сама пригласила для этого игуменью Новодевичьего монастыря, восьмидесятилетнюю подвижницу. Большей чести трудно было вообразить. Но чтобы еще сильнее доказать свое расположение, императрица заказала к этому событию для Золушки платье, во всем подобное своему: малиновое с серебром.

Но в этот день Золушка блеснула не только роскошью наряда. Она произнесла свой символ веры как нельзя лучше, громко и внятно, на русском языке почти без акцента и совершенно без ошибок. Неудивительно, что половина присутствующих в церкви облилась слезами умиления и восторга – и в их числе была сама Елизавета Петровна. Невольно вспоминали, как косноязычно произносил символ веры, как нелепо вел себя в день крещения принц! Он как был чужаком, так и остался. А эта тоненькая девочка стала своя!

Это событие было торжественно отпраздновано балами, маскарадами, фейерверками, иллюминациями, операми и комедиями в течение по крайней мере восьми дней. А потом императрица, великий князь и великая княгиня (да-да, теперь Золушка звалась великой княгиней и ее императорским высочеством!) отправились в Киев – в Печерскую лавру – каждый со своей свитой. И Золушку уже никто не называл смешным детским именем Фике. Отныне она звалась Екатериной Алексеевной.

И она с полным на то правом окунулась в вихрь придворных удовольствий.

Раньше, в детстве, уроки танцев казались Золушке довольно бессмысленным занятием. Теперь она стала без ума от танцев! С семи и до девяти утра она брала уроки у знаменитого учителя Ландэ, потом занималась с ним от четырех до семи вечера, ну а затем одевалась к маскараду – и снова танцевала чуть не до утра.

До этих забав была большая охотница и сама императрица. Елизавета Петровна постановила, чтобы на этих маскарадах, где присутствовали только приглашенные ею, все мужчины одевались женщинами, а все женщины – мужчинами. Зрелище по большей части было довольно убогое, хорошо в мужском платье выглядела лишь сама императрица. Она была высокого роста и хоть полновата, но чудесно сложена. Ноги у нее были очень красивые, и обтягивающие чулки подчеркивали их совершенство. Как-то раз Золушка не удержалась и сказала императрице: счастье-де, что она не мужчина, иначе вскружила бы головы очень многим женщинам и разбила бы несчетное количество сердец. Кстати сказать, и в женском платье императрица была очаровательна, а танцевала равно восхитительно что в том, что в другом наряде. Однако только на нее, переодетую, и можно было смотреть с удовольствием. Мужчины страшно злились, путаясь в юбках, а женщины рисковали быть опрокинутыми этими чудовищными колоссами, которые беспрестанно всех задевали. Однажды камер-юнкер Сиверс опрокинул своими фижмами графиню Гендрикову и Золушку. Они даже встать сами не смогли, пришлось их поднимать!

Золушка тогда хохотала как сумасшедшая. Поначалу все это было ей необычайно интересно. Ведь ей было только пятнадцать лет, этой умненькой девочке! И она словно бы заново открывала для себя мир беззаботной юности, неумеренного веселья – и большого богатства.

А вот кстати о богатстве. Ей было выделено «на булавки» тридцать тысяч рублей в год, и это казалось баснословно огромными деньгами. Ведь Германия отпустила ее бесприданницей! Но очень скоро выяснилось, что сумма не так уж велика. С самого начала Золушка получила всего 15 тысяч, а на остальные деньги наделала долгов, которые очень рассердили императрицу. Но как было не наделать их?! Золушка старалась быть приятной всем, кто ее окружал, беспрестанно делала им подарки и подарочки, начиная с собственной матери и кончая фрейлинами. Она была расточительна прежде всего потому, что презирала богатство. Деньги были для нее не цель, а всего лишь средство доставить себе и другим удовольствие. Кроме того, невозможно было жить при этом роскошном дворе и не быть расточительной. Дамы меняли туалеты по крайней мере дважды в день. Такой порядок был установлен самой же Елизаветой Петровной, которая очень любила наряжаться и никогда не надевала дважды одного и того же платья. И Золушка была вынуждена следовать этим правилам.

Увы, при легкомысленном дворе нельзя не быть легкомысленной. Читать книги было некогда. Да и с кем их обсуждать? Не с великим же князем, который, по наблюдениям Золушки, все больше и больше впадал в детство... Он перенес оспу и стал совсем уж невзрачен на вид. Болезнь еще больше замедлила его умственное развитие, он сделался вовсе неукротим в своих прихотях, в грубости и жестокости. Он или обучал шагистике и ружейным приемам своих слуг, или играл в куклы: у него была целая кукольная армия, разодетая, само собой, на голштинский манер, и принц упивался полной покорностью этих солдат.

Мать все больше отдалялась от Золушки. Иоганна-Елизавета не могла перестать интриговать, она дружила только с людьми, которые не стеснялись втихомолку хаять императрицу, а Золушке это не нравилось... Мать обижалась и в свою очередь унижала дочь как только могла. Вздумалось той погулять со своими служанками среди ночи по саду (без единого мужчины) – это вылилось в грандиозный скандал, мать обвинила ее чуть ли не в распутстве. Золушка спросила матушку о различии полов – снова крик, снова упреки... Кажется, Иоганна испытывала истинное удовольствие, доводя дочь до слез.

Да, конечно, она продолжала оставаться самой настоящей Золушкой, которую мог уязвить всякий, кому не лень. На нее ябедничали фрейлины императрицы, ее бранила мать, ею пренебрегал жених... И уж конечно, ее донимала императрица, которая порою вмешивалась во всякую ерунду. Когда Золушку причесывали к венцу, Елизавета Петровна разбранила ее и куафёра [2]2
  Парикмахера (фр.) – уст.


[Закрыть] за то, что он вздумал завить ей челку. Полдня длилась маленькая война из-за этой несчастной челки, потом императрица устала и сдалась.