Текст книги "Цена сокровищ: Опасные тайны Китеж-града"

Елена Езерская
Цена сокровищ: Опасные тайны Китеж-града

Глава 1. Голос из прошлого

– Бывай!

Случайный водитель по-свойски козырнул мне из салона, подкрутил выше уровень стекла со стороны пассажирского сиденья и принялся выезжать. Но еще из окна площадки своего этажа я видел, как его восьмилетняя «тойота» неловко рулила на пятачке у соседнего подъезда. Ворчала, газовала, спотыкалась и наконец вывернулась. Неплохо, подумал я, усмиряя раздражение, которое копилось во мне всю дорогу от аэропорта до дома.

Наверное, «бомбила» по быту был совсем неплохой человек. Хороший муж, отличный отец и компанейский парень. И караулить экономных командированных за сто метров от шлагбаума при въезде на территорию аэровокзала, переполненную услужливыми, но дорогими такси, его вынудили нелегкие и очень серьезные жизненные обстоятельства. Я понимаю, что за последние пятнадцать лет мир здорово изменился, и допускаю любые возможные объяснения причин внезапного приступа невротической откровенности незнакомого мне индивида, однако они никогда не были для меня смягчающим обстоятельством в оправдании чужой болтливости.

Я не знаю, почему в первой четверти двадцать первого века кому-то необходимо еще объяснять, что мозг – самое сложное из всех электронных устройств. И если компьютеры скручивает от выбросов солнечной мантии и ядерных взрывов где-то в другом земном полушарии, то что говорить о моей голове, чей период активности растянут во времени до бесконечности?

Из книжного детства я запомнил один фантастический рассказ, он назывался «Каким ты вернешься». Мечта о бессмертии человеческого сознания в эпоху электроники: ученый погиб, но коллеги успели спроецировать его мозг в компьютерную программу. Голливуд превратил эту расхожую техносказку в кровавый блокбастер о робокопе. В нашей истории, как всегда, было больше тепла и лиризма. Ученый вернулся домой – к жене и дочери – в облике железного великана-машины. И теперь он уже мог защитить любимую женщину от тяжелой работы или опасности, мог поднять свою девочку в небо и летать с нею долго среди облаков. Но даже этому совершенному механизму было трудно существовать в формате живого сознания – роботу приходилось думать одновременно о разных вещах и раскладывать мысли по полочкам разных программ. В три колонки. Или в пять. И не спать, потому что не спал его мозг. Человеческий мозг. Мозг ученого, полный идей и проектов.

Тот, кто умеет думать, никогда не отдыхает. Перезагрузка на сон необходима только для мышц и костей. Головой я все время в процессе, мне мешают любые шумы. В моем доме молчат все часы, потому что я ненавижу размеренность внешних сигналов. Телевизор – это картинка без звука, никаких музыкальных центров, динамиков. Аппарат автоответчика всегда стоит в режиме «на минимум», в мобильном – «бесшумный». Звонки раздражают – обычно они раздаются некстати и выбивают из темы, из ритма моих размышлений. Я люблю тишину, потому что она бесконечна, как мысль.

Моя первая просьба в такси – выключить радио. Раньше я даже просил помолчать, но водители – странный народ. В магазине всегда прав клиент, здесь – все с точностью до наоборот. Я заметил – при разности типов лица, возрастов и других отличительных черт все водители делятся на категории «молчунов», «болтунов», «панибратьев» и «гуру».

О последних понятно – вид самый опасный из всех. Они имеют свое представление о природе вещей, о политике, о религиях, об экономике и о тебе. «Гуру» видят пассажира насквозь и ставят диагноз твоему здоровью, характеру, едва ты успел занести одну ногу в салон. В отличие от «болтунов», для которых не важно, с кем и кому говорить, лишь бы им не мешали изливать свой словесный фонтан, «гуру» жаждут общения. Цепким взглядом окинув сидящего рядом или «просветив» тебя в зеркало заднего вида, они начинают вещать. Что ни фраза – сентенция, что ни слово – печать. И пока ты с ним едешь, ты должен включиться в игру. Я испробовал все варианты отхода: я шутил, я молчал, принимался с ним спорить, соглашался – и тоже проигрывал. Потому что «гуру» требуется не собеседник, а тренажер для его драгоценных теорий. Для него спор с тобою лишен всякого смысла и твое сопротивление бесполезно, равно как и твое согласие – «гуру» не нуждается в чужом подтверждении своих слов, они существуют сами по себе и самодостаточны.

«Гуру» очень практичны – с ними нельзя торговаться, могут высадить на мосту эстакады или в темном глухом переулке. Цену за проезд они назначают как аксиому, а ей, как известно, доказательств не требуется. «Болтунов» еще можно уговорить на «подешевле», им легко подыграть, потому что ваш главный и единственный, все побивающий козырь – сочувствие. Но его очень трудно найти в своей душе для человека, который, не замолкая ни на минуту, говорит, говорит, говорит. О себе, о родных, о собачках и кошках, о кенаре сына или о морской свинке маленькой дочки. На стоп-сигнале красного светофора «болтун» успевает достать из бардачка цифровой фотоаппарат и показать тебе умилительную крысиную мордочку с красными глазками-бусинками, а потом под сигналы стоящих сзади машин он вдруг так внезапно рванет на зеленый, как со старта, что твою спину до боли впечатает в кресло, больше похожее на массажер мазохиста.

Поначалу я очень любил «молчунов», но потом мне открылась истинная причина их, как казалось, благородной сдержанности. «Молчуны» всегда знают маршрут или просто уверены в том, что они его знают. И когда ты молчишь, ты хорош, но стоит тебе усомниться в целесообразности выбранного ими пути, ты немедленно превращаешься во врага. И тогда от «молчунов» начинает исходить непонятное энергетическое излучение, запирающее светофоры, нагоняющее пробки и провоцирующее столкновения машин, до этого мирно идущих в соседних рядах. Волнение передается и вам – вы подгоняете, вы торопите, вы рассуждаете вслух, то и дело поглядывая на часы. А «молчун» злится все больше с каждым затором и во всем обвиняет вашу нетерпеливость, и жалеет, что вас подсадил. В итоге вы все равно доберетесь до места, но с каким опозданием! И уже на исходе собственной нервной системы. И потом даже будете рады заплатить ему больше, лишь бы вырваться из-под власти этой страшной молчаливой мистической силы.

С «панибратьями» проще. Они не спешат выставлять тебе свой человеческий счет. Неназойливо, словно впроброс, «прощупают» двумя-тремя общими фразами, и тема для разговора найдется всегда. Не вдаваясь в подробности и не увлекаясь глубиной рассуждений. Для таких собеседников у меня есть набор очень точных деталей о рыбалке, о спорте, об отдыхе за рубежом, о машинах, о женщинах, о семейных проблемах. Мы обычно болтаем какое-то время без напряжения, и за первой попавшейся точкой не следует продолжения. Я начинаю смотреть в окно, мой водитель сосредотачивается на дороге, иногда ему кто-то звонит на мобильный, и он насовсем отвлекается от нашей беседы. С «панибратьями» время летит незаметно и дорога зачастую открыта «зеленой волной». Жаль, что этих ребят очень мало. Среди них больше тех, для кого «таксовать» – подработка: у кого-то большая семья, у кого-то на руках родители-пенсионеры. «Молчуны» – это старые кадры. «Болтуны» – гастарбайтеры. Для «гуру» такси – самоцель, а еще больше – способ мужского самоутверждения.

Мне сегодня попался «болтун». Он меня укачал. Расспросил – кто такой (очень жаль, что москвич, потому что торгуешься, зная, за что торговаться), для чего прилетел и где был, как там жизнь, как здесь жизнь изменилась за эту неделю. Рассказал, как ровно два месяца назад попал в аварию и, пока лежал в больнице, у него закончился срок регистрации, деньги и он потерял место на общей стоянке, а свои запросили неподъемный процент за возможность вернуться к работе. И что жил у московской знакомой, так она его не дождалась – с ней теперь живет его друг, а какой нынче друг, когда денежки врозь, и сейчас он ночует в машине и сильно устал – здесь я вздрогнул: еще не хватало, чтобы парень заснул за рулем. И потом ему кто-то звонил без конца – я сказал, чтоб следил за дорогой. Он кивнул, и опять – понеслось. Про жену, про детей, про Газпром, про молочный конфликт, про Америку – рай, про правительство их и правительство наше. Прерывался на радио – исключительно курсы валют, а еще что там будут решать с трудовыми мигрантами. Очень много чего – я заснул, когда мы выезжали на МКАД. Провалился в себя, потому что устал – перелет, конференция, вновь перелет.

Я люблю перемены и новые впечатления, но не неудобства. Командировки – это всегда неудобства. Это лишние люди, из которых не все интересны, еще меньше – приятны. Это новая пища, другая вода. Однообразный и сумасшедший режим, этикет и банальность коллективных культурных программ. Я мечтаю о виртуальных конференциях – каждый из нас в своем доме, уютно устроен. Никакого сидения в залах – подключаешься только тогда, когда хочешь сказать. Честное слово, я любил бы коллег куда больше, если бы видел их реже или хотя бы на расстоянии. А еще ненавижу банкеты. Кто с кем должен сидеть, кто за кем выступать. Своя табель о рангах, свои реверансы. Отец всегда говорил, что я создан для науки, но не для научного сообщества.

Я с детства любил одиночество. В классе, в летней математической школе, в институте. Книги и Интернет – мои самые близкие люди. Стелла как-то сказала – ты боишься того, чем не можешь управлять, что не можешь контролировать. Интересно, почему я вдруг вспомнил о ней? Столько лет, столько зим… Впрочем, она оказалась права. Люди непредсказуемы, а когда их становится слишком много вокруг тебя, в твоей жизни начинается хаос. А я не люблю суеты, не люблю, когда кто-то решает за меня про меня. Все – теория чисел, случайность и воля судьбы. Не судьба, а ее отражение в комбинации обстоятельств.

И поэтому я убегаю, пока каждая следующая «она» не вообразила, что наша встреча навеки. Вот как было сейчас. Катя, Катя… Красавица, умница, доктор наук. Мне казалось, а что между нами – пара малозначительных реплик, остроумных, не спорю, по ходу дискуссии за круглым столом под занавес конференции. На банкете она приглашала перейти за их стол – я сослался на то, что меню одинаково, так не все ли равно, где сидеть. И потом очень быстро ушел, я хотел избежать этой встречи, я увидел – она почему-то решила, что наши улыбки взаимны. Мне не нравится, когда женщина определяет твой выбор, это право мужчины. Я ее не виню – знаю, сколько потрачено сил для того, чтобы стать той, кто ты есть. Без характера сделать карьеры нельзя, но характер – не то, что привлекает мужчин.

Но, как водится, вечное наше «назло» – в пульте выдохлась батарейка, а вставать за каждым переключением каналов к телевизору мне было лениво. Я решил, что разумно подняться один раз, и вышел к дежурной по этажу. Здесь столкнулся с банкетной компанией, направлявшейся дальше по коридору в Катин номер – договаривать и допивать. Горячев меня задержал – старый друг, старый враг, однокурсник и эзотерик. И уже через двадцать минут по приходе Екатерина Дмитриевна под предлогом усталости начала выгонять гостей из номера по одному. А народ не желал расходиться. Я, конечно, видел, для кого освобождается поле, но все казалось таким определенным и почти обязательным, что я был бесконечно благодарен Лере из оргкомитета. Она предложила всем поехать к себе – ее дом неподалеку от гостиницы, здесь же, в Академгородке. Но на улице сыпал дождь, народ передумал куда-либо перемещаться, и все решилось само собой.

Вдвоем мы пошли под дождем по ночному городу к Лере, долго сидели на кухне, согревались зеленым чаем, смеялись, даже не помню чему, потом проснулась милая Лерина мама-старушка, начала суетиться, что гостя не кормят. Лера ее уложила в постель, а мы снова вернулись под дождь и в гостиницу – в мой номер. И все получилось легко. Утром она не сказала ни про «потом», ни «когда снова к нам». Я хотел ей оставить визитку, но вспомнил, что в оргкомитете есть все мои телефоны и адрес. Я сказал – оставайся, отдохни, а когда проснешься, сдай ключ дежурной по этажу. Она отказалась – поеду домой. Я попросил водителя подвезти нас к ее дому, а потом меня – в аэропорт. Я летел и пытался вспомнить ее лицо, я дремал в машине под западенский говорок «болтуна» и понимал, что не вспомню…

«Игорь Сергеевич! Это Градов Вадим. Извините, что не успел отослать вам статью для сборника до вашего отъезда. Это же терпит? Или нет? Вернусь с Селигера – дам знать». «Гарик! Ты не ответил – ты будешь на встрече? Это Олег». «Игорь, ты мог бы сказать, что уезжаешь, чтобы я не чувствовала себя идиоткой, которая бегает за мужиком… Позвони, когда вернешься из своей Сибири. Если позвонишь…» «Это мама, ты обещал сообщить, что долетел в Новосибирск. Папа сказал, ты можешь слушать сообщения на автоответчике в любом городе. Я хочу знать, что с тобой все в порядке». «Игорь Сергеевич, это Кольцов из издательства. Верстка готова, сообщите, когда к вам отправить курьера». «Гарик! Это опять Олег. Приходи, будет классно – всем классом по Москве-реке на теплоходе… Перезвони». «Игорь Сергеевич! Это Светлана из деканата. Переверзев ложится в больницу с 22-го. Вы могли бы его заменить дней на десять, две пары – лекция и семинар? Дайте знать, хорошо?» «Это снова я, ты не ответил на мое сообщение… Может быть, мне вообще больше тебе не звонить?» «Игорь, я только что прилетела, я проездом из Японии на три дня, а потом возвращаюсь в Париж. Надеялась, что мы увидимся». «Игорь Сергеевич, вас беспокоят с телевидения. Мы хотели бы вас пригласить в передачу, у нас тема – «Научные и ненаучные тайны чисел». «Мой телефон 926 215 1445, Алена, но я еще вам позвоню». «Эй, отшельник! Слышишь, как весело? Здесь почти все – Ирка, Зиновьев, Амаров, Загурский, а это Мальвина – ну-ка, скажи ему… Гарик, мы очень скучаем! Люблю, люблю, целую, чмок!..» «Видишь, как все тебя ждали? Жаль, что тебя здесь нет, нам всем очень весело, а тебе? Это снова Олег». «Игорь, есть предложение показаться на симпозиуме в Кракове, тематический план и список приглашенных выслал на твой @com. Может, соберешься? По-видимому, будет неплохая компания». «…(дыхание в трубке)…». «Игорь, это папа, я знаю, что завтра ты прилетаешь утренним рейсом, не забудь включить мобильный и отзвониться маме, она волнуется, постарайся вести себя не как капризный сын, а как взрослый мужчина». «Игорь Сергеевич, это, если помните, студент третьего курса Лавровский. На кафедре сказали, что пересдача только в конце семестра, а пораньше нельзя? Или просто договориться? Можно, я вам еще позвоню?» «Игорь Сергеевич, напоминаем, что ждем вас с докладом в нашем институте 19-го, в 16 часов. Альбина Витальевна». Последнее сообщение и шуршание пленки. Наверное, я что-то еще пропустил из последних событий. Ничего, кому надо и очень меня захотят – будут снова звонить.

Я записал в ежедневник – доклад, симпозиум, курьер. Телевидение? Надо подумать. У меня уже был забавный опыт передачи, от которой за версту несло дилетантизмом, но отец насоветовал – надо идти и нести в неразумные массы хотя бы немного науки. Получилось преглупо – мы не просто говорили на разных языках, мне почти не дали говорить, а предсказатели и астрологи с жаром позировали на камеру, рассуждали про магию цифр, убеждали друг друга и зрителей в их мистическом предназначении, приводили в примеры банальные факты и расхожие имена, набившие оскомину ученому миру. Когда это шоу закончилось, я спросил у редактора программы – все, о чем здесь говорилось, известно практически каждому смертному, об этом не пишет и эти, с позволения сказать, факты не обсуждает разве только ленивый, кому это надо? Но длинный и высокомерный пацан только рассмеялся в ответ – сразу понятно, что вы математик, а не психолог, иначе бы знали, что на самом деле человек не хочет нового. К новому стремятся экзальтированные одиночки из числа сумасшедших или ученых. Массы жаждут стабильности во всем – в еде, в сексе, в работе, в политике и в тайнах, потому что известная тайна – уже не тайна, она не опасна, но, чтобы она не теряла своей привлекательности, нужны опытные декораторы – гадалки и провидцы. Новые тайны и непознаваемые миры никому не нужны, неизведанное всегда страшит, а человек стремится к постоянству и покою.

На мой вопрос: а я кто, городской сумасшедший? – парнишка стал улыбаться еще шире, и вид у него был в этот момент такой заговорщицкий, что я решил впредь больше никогда не поддаваться искушению идее просвещения. Разумеется, если только для избранных и за очень большие деньги. К тому же у моего появления в широко разрекламированной передаче оказался еще один оборотный сюжет – на передачу отозвались почти все коллеги, кто с осуждением, кто с пониманием и сочувствием к моей миссии несущего свет знания в серую массу. Со мной начали здороваться не только вечные бабушки во дворе, наблюдавшие еще за моими первыми детскими шагами за ручку с мамой, но и бесконечные арендаторы съемных квартир в нашем доме. Меня узнали даже в продуктовом магазине – пробив чек, девушка-кассир с подобострастием спросила: а когда вы снова в Париж?

Кстати, Париж. Я жалею, что разминулся с Надин. Это тот самый случай, когда звонки не имеют смысла, когда просто надо быть рядом и дышать друг другом. Надин! Каманина Надя. Мы познакомились года четыре назад на приеме в британском посольстве по случаю вручения отцу медали Королевского научного общества. Для приглашенных давали концерт. Надя пела арию Царицы ночи из «Волшебной флейты», потом был фуршет, и Надя спросила, не составлю ли я ей компанию на выступлении в загородном клубе МИДа. Я не умею петь и как аккомпаниатор малопригоден, отшутился я, заподозрив, что мне опять навязывают правила игры. Зато вы умеете слушать, сказала она, я видела, как Моцарт будто перевернул вас. «Во-первых, не Моцарт, а музыка Моцарта, во-вторых, не музыка Моцарта, а интонации вашего голоса, а в-третьих, я только что завершил написание статьи, и вы просто попали в резонанс». Другая, будь она немного амбициознее, наверное, уже обиделась бы на мой менторский тон, отдававший мужским высокомерием, но Надя оказалась по-житейски умной и единственной женщиной, которая побывала в моем доме за последние – э-э-э, сколько лет? Наша встреча ничего не изменила в нашем образе жизни – Надя уехала по контракту сначала в Германию, потом пела в небольшом театре в Италии, замуж вышла во Франции и сейчас время от времени поет то тут, то там по Европе. Сообщи она о своем приезде заранее, я бы предложил ей сделать остановку не в Москве, а в Новосибирске, но Надя никогда не создает будущего. Она говорит – будущее должно приходить к нам само, иначе это уже не будущее, а прогноз погоды.

Что еще? Студенты – ничего, пусть поищут, побегают, ну не мне же за ними. Лично я никогда не любил дисциплину, но за жажду свободы приходится чем-то платить. Например, неизбежностью для педагога покуражиться над своевольным студентом. Мне в свое время пришлось испытать все последствия зависимости от таких персонажей, хорошо, что такие – не все. Я и сам не такой. Просто если на равных, то значит – на равных. Вы не держите обязательств, я не беру их на себя. Все законно и обоснованно. Градов это понимает и принимает условия негласного договора, Лавровский – не помню, а я его видел? Ну ладно, найдется, посмотрим.

Заменить Переверзева? Надо подумать, как мне отвертеться. Я с опаскою даже на время читаю чужим. Не хочу затаенных обид и застенчивых просьб от коллег по возможности больше не брать его курс на замену. И потом – все эти апологеты из инициативных студентов, которые осаждают кафедру и деканат, требуя дать им любимого нового лектора! Нет, я придумаю, как отказать. Просчитывать мотивации – это мой хлеб.

А дыхание в трубку – что же мне делать с тобой?.. Да, еще мама и папа – вот приму душ с дороги, улягусь в постель и тогда позвоню. Все равно мама уже сама с утра звонила в аэропорт и знает, что все сегодняшние рейсы из Новосибирска долетели и приземлились удачно. Разумеется, еще остается дорога до дома – подождут, потому что, истратив все свои силы на разговор с мамой, я не смогу дойти до ванной, это каждый раз так выматывает! Уж лучше пусть ее голос усыпит меня чистым.

«Стереть все записи».

Умница Анна Петровна! Цветы политы, в доме ни пылинки, и все на своих местах. Я ее обожаю – Анна Петровна работала в бюро переводов академии, знала несколько европейских языков, отец просил ее вести со мной частные уроки английского, а потом мы взялись за французский, немецкий и, пока я учился в школе, еще пробежались по испанскому и итальянскому разговорным. Анна Петровна была молодая, тихая, какая-то незаметная, но всегда собранная, педантичная, очень добрая и одинокая. Когда в нашем подъезде этажом выше умерла старушка, всю жизнь прослужившая в академической библиотеке, отец уговорил ее наследника-племянника продать его пай и квартиру Анне Петровне, а потом отстоял эту сделку на собрании кооператива – говорят, такой пламенной речи от него не слышали даже на прениях по спорным научным вопросам.

Мама не понимала – отчего он так старается? Но папа с потрясающей выдержкой ей объяснял: теща больна, ты много времени уделяешь заботам о ней, ты разрываешься на две квартиры и дачи, тебе надо чаще отдыхать, не приглашать же постороннего человека, а Анну Петровну мы знаем, Игорек к ней привык, он ее принимает, ты знаешь, как трудно найти к нему подход, будет с ним заниматься и понемногу приглядывать. К моей радости, папа ее убедил – мне было удобно с Анной Петровной, потому что с ней было легко. Никаких нотаций и наставлений, никаких унижений и униженности, а еще она отменно готовила и всегда старалась подавать к столу не то, что надо, а то, что любят, и это было вкусно всегда. Ее сын был моложе меня на пять лет, мы не то что дружили, но в Сереже я чувствовал что-то родное – по духу, как думал тогда. Да и папа не раз говорил – еще один ученый растет. И так говорили и думали многие – с особым подтекстом, значение которого я начал понимать много позже. А когда догадался, о чем идет речь, я не расстроился – я мечтал о такой матери, как Анна Петровна.

Наша семейная идиллия продолжалась много лет, пока мама однажды не сказала – все, хватит. По ее настоянию отец купил еще одну квартиру – далеко, так, что в гости не набегаешься, и они с мамой переехали. Я остался в нашем родовом гнезде под присмотром Анны Петровны – отец решил, что важнее быть ближе к институту, чем к отцу. А я был не против. Сережа, Сергей Сергеевич, стал переводчиком, дома бывает редко, и вся нерастраченная материнская любовь Анны Петровны по-прежнему достается мне. И это не утомляет – Анна Петровна не обсуждает мою личную жизнь, и ей очень понравилась Надя. У нее есть свой ключ, но я никогда не чувствую ее присутствия в своем доме – всякий раз я возвращаюсь в квартиру, из которой уезжал, – ни посторонних вмешательств, ни запахов. Ничего, кроме заведенного мною порядка и чистоты. И даже сейчас, когда, наверное, можно было бы мне позвонить и спросить, как дорога, как съездил, всем ли доволен, что было не так, она не станет меня беспокоить, потому что понимает – я устал, я должен прийти в себя и что потом я ее навещу. Обязательно – с подарком. Я всегда привожу ей какой-нибудь экзотический сувенир или просто полезную вещь для хозяйства. Я уже подарил ей весь мир, потому что за все эти годы она никогда не уезжала из дома. И даже отпуск проводила в Москве, потому что отец в это время оставался один – отправлял нас с мамой и бабушкой к морю, а за Сережей приезжала Анина сестра из Геленджика. Интересно, кто-нибудь сможет ради меня вот так просидеть на одном месте всю жизнь?

И все-таки любая вода чудотворна. Казалось бы, душ, а выходишь, словно заново народился на свет. И тихо, так тихо…

– Игорь, это снова Олег. Извини, что опять беспокою, но это очень важно. Не хотелось бы по телефону. Я надеялся, что увижу тебя на юбилейной встрече одноклассников, но ты не пришел. Конечно, бывает. И все же – запиши мой номер (диктует), я буду ждать твоего звонка. Дело о жизни и смерти, а еще этот шифр, эти цифры… В общем, приедешь – дай знать о себе.

Именно по этой причине я не поехал на встречу. На самом деле конференция в Новосибирске не была профильной, и я немного доработал свое сообщение, чтобы приблизиться к теме, – пришлось кое-чего подчитать, что-то подтянуть из цитат и положений. Просто мне был нужен предлог для отъезда – скрываться и не отвечать на звонки с приглашением было бы глупо. И потом, я не раз замечал: стоит кому-то сказать, что уехал, и ты обязательно встретишься с ним или столкнешься с кем-то из общих знакомых, и будет неловко. А мне не хотелось бы выглядеть не по возрасту и не по статусу глупым.

Я не жажду сердечных объятий бывших соседей по парте, по классу. Знаю, что каждый из них в этой жизни добился многого, но наше общее прошлое не волнует меня. Я не плачу по умершим и не скорблю по былому. От отца я принял к действию единственно верную заповедь: жизнь – это будущее, реального прошлого не существует, как не существует и реального настоящего, потому что в соотношении с будущим оно – всегда прошлое и то, что происходит сейчас, уже произошло. Вчера важно для тех, кто не хочет жить будущим, кто боится его. Всегда проще проживать то, что уже случилось, и не всякий находит в себе мужество, чтобы жить тем, что еще не произошло, что тебе неизвестно и что тебя еще ждет.

Я никогда не поддерживал связей с одноклассниками, я не следил за карьерой своих однокурсников, мне не важно, кем станут мои студенты. Это их жизнь, это их выбор, и если кто-нибудь попытается убедить меня в том, что я повлиял на него, я не поверю. Человек одинок по определению – от рождения до момента ухода, и я принимаю эту данность как естественную форму существования любого из нас в этом мире. Некоторых людей она пугает, и поэтому они обрастают друзьями и семьями, обзаводятся детьми и внуками, стараются продлить себя в других. Но это невозможно – мы единственны и неповторимы, каждый из нас исключителен. Этим стоит гордиться, это стоит беречь. И я берегу. Знаю, меня за глаза называют мизантропом. И пусть называют. Потому что невежды. Мизантропы не любят людей, мне же остальные люди попросту безразличны, мне довольно меня самого и тех, кто возникает по ходу течения моей жизни, не изменяя его…

Хорошо для эссе, надо бы записать. Как Олег раззадорил меня, почти разозлил! Неужели ему не понятно: если я не отвечаю, значит, не хочу отвечать? Не могу, не должен. Еще на выпускном мы договорились – без продолжения. Сосед по парте остался за партой той школы, из которой нас только что проводили во взрослую жизнь. Будет скучно – давай созвонимся, поболтаем, если будет о чем. Никаких приглашений на рыбалку, никаких семейных уикендов, дел по дружбе и рекомендаций от имени. Друг – это тот, у кого нет к тебе предложений, советов и общего бизнеса. Деньги неизбежно встают даже между родными людьми. Ближе всех тот, кому ничего не должен и с кем не выпивал в тесной компании и на брудершафт.

Олег сначала смеялся, думал, что я шучу, что это так – игра в самостоятельную и независимую личность. Но потом и сам понял, насколько я был прав. Первое время он звонил каждый день – говорили о вступительных экзаменах, о первых занятиях, о новых девчонках, о педагогах, о том, что серьезная учеба требует полной самоотдачи, что на все остальное остается слишком мало времени. Я тоже звонил – после маминых напоминаний о том, что давно ты с Олегом не говорил. Но с каждым разом звонки с обеих сторон становились все короче и случались все реже. Встретились мы, лишь защитив свои дипломы, на пятилетии школьного выпускного. И даже тогда говорили только об аспирантуре и будущей кандидатской. Олег оказался настойчивей – он звонил еще несколько лет, по утрам в каждый праздник, я по голосу слышал – он думал, что я не один, торопился с пожеланиями для меня и родителей, потом перезванивал им, а они сообщали, что я не в Москве. И он верил, как и они верили мне. А я заходил поздравить Анну Петровну и потом на весь день запирался в квартире, выключив телефоны, иногда – телевизор, и отдыхал от людей.

Я прочитал у известной певицы – перед спектаклем, особенно перед премьерой, она по неделе молчала и даже с мужем и детьми объяснялась одними жестами. Берегла свой рабочий инструмент, свой голос. Мой инструмент – моя голова, она устает не от работы – от постороннего шума и неполезного общения: от разговоров вне темы, от болтовни просто так, от случайных встреч и обязательных выходов по протоколу. Иногда мне бывает просто некогда сосредоточиться, и вне дома мне постоянно кто-нибудь или что-то мешают думать. А для меня только это и имеет смысл – созидание мысли и ее воспроизведение. Окружающим в массе своей это трудно понять. Обо мне говорят – эгоист, эгоцентрик, избалованный профессорский сын.

Я однажды попытался объяснить одному человеку, что думать – непросто. Глеб работал простым монтировщиком сцены в известном театре, его сбила машина, после удара он выжил и приобрел новый дар – стал домашним психологом. Говорят, что к нему за советом даже звезды ходили. С ним меня повстречал знакомый редактор и, памятуя о моих моделях мотиваций, попросил натаскать неофита на логику рассуждения и изложения – он сказал, что у парня талант и сейчас его книги могли бы пойти. Я подумал и решился на эксперимент – научил монтировщика думать. Через три месяца Глеб позвонил мне однажды глубокой ночью и горестно заскулил в трубку – оказалось, он почти перестал спать, он все время думал и у него никак не получалось контролировать этот процесс. Я посоветовал выпить снотворного. Глеб сказал, что от таблеток голова болит больше, чем от водки. Выпей, пожал я плечами. Через полгода Глеб спился и слег, он, кажется, до сих пор пребывает в одной из известных и недешевых клиник за гонорары – мой приятель-редактор «причесал» его книги, и теперь они очень в ходу.

Мы остались с Олегом друзьями. Наверное, прежде всего потому, что школьная дружба отныне уже была в прошлом и не мешала нам жить в нашем будущем. Независимость помогла избежать очень многих проблем. Я слышал не раз, как отец в сердцах говорил, что не смог отказать старинному другу и теперь не знает, куда бы сплавить никчемного аспиранта, какие слова подыскать для бездарной статьи. Однажды я тоже поддался искушению и дал рекомендацию однокурснику, который должен был заменить меня в какой-то комиссии. Лучше бы я этого не делал и – больше не делаю. Не заменяю никого и не отдаю свое. Пусть мне никто не должен, но и я не должен никому. Чистота эксперимента – достаточное условие правильных результатов.