Текст книги "Солнце на блюде. Следствие ведёт Рязанцева"

Глава четвёртая

Чёрные потёки, пробивающие себе дорогу в смеси песка и земли быстро высыхали под ярким, очнувшимся после моросящей хмари, солнцем. В конце октября солнце, как женщина на исходе молодости – во всей своей силе и красоте. Свежий после дождя воздух, немного хмельной, хочется вдохнуть всей грудью и задержать дыхание. До головокружения.

– Что-то зябко. – Изольда съёжилась в красную ветровку. – Пойдём ко мне. У меня есть отличное гранатовое вино. Согреемся. Честно говоря, я хотела сегодня пропустить тренировку, не люблю, когда сыро.

– А мне понравилось. Я с удовольствием прошлась. Тем более новый маршрут.

– А я, Агата, дитя солнца. Мне жару подавай. И чем больше, тем лучше.

– О нет, прожариться на своей сковородке я ещё успею.

– Ты что это, подруга, в ад, что ли, собралась? – Изольда сложила палки и сунула их под мышку. – Много грешила?

– Вроде и немного. Но это я так. Знаешь, как говорят: лучше готовится к худшему, чтобы потом сюрприз был.

– Тогда пойдём грешить. Чтоб уж было, за что гореть. Напьёмся вина…

– Так это вроде не грех.

– Тем более.

Дамы, подхватив палки, двинулись к метро.

Гранатовое вино оказалось пьяняще вкусным. От выпитого стаканчика Агату Тихоновну тянуло философствовать:

– Последнее время я стала получать особое удовольствие от одиночества, мне нравится подолгу гулять, а перед сном кемарить под телевизор. Или читать хорошую книгу, смотреть приятные сериалы, или посвящать время устройству своего досуга и быта. Узнавать новое, пробовать, осваивать, учиться. И двигаться. Движение тела – это тоже движение ума, где ты, как настройщик музыкального инструмента, тестируешь свои возможности и развиваешься…

– А я не люблю одиночество. – Изольда наклонилась к лицу гостьи. Её язык слегка заплетался, – я его боюсь. Я не знаю, куда его деть. Куда затоклать. Зато… клать.

– Затолкать, – помогла Агата Тихоновна.

– Ай, – отодвинулась хозяйка. – Я из тех женщин, которым обязательно кто-то нужен. Кто-то, за кого можно спря… спрятаться, или подержаться. – Изольда расправила веки и, выпучив глаза, громко засмеялась. Заливалась она упоительно долго, словно в рот ей вместе с вином попала смешинка. Она сотрясалась от смеха, толкая рукой гостью в плечо. В этом безудержном пьяном веселье ей тоже был нужен кто-то, кто бы её поддерживал. Понимая это, Агата Тихоновна вежливо улыбалась, хотя шутки не поняла.

Успокоилась Изольда неожиданно резко. Просто замолчала, вытерла мокрые от слёз глаза, плеснула остатки вина в бокал себе, гостье, звякнула, чокнув свой бокал об бокал Агаты Тихоновны, и залпом выпила.

– Я думала, увижу его сегодня… ведь не хотела идти… мокро там… а я не люблю, когда мокро. Не хотела… только из-за него и пошла… а он не пришёл, – Изольда громко всхлипнула, икнула и залилась слезами. – Что же мне так не везьмёт?

– Везёт, – снова поправила хозяйку Агата и пригубила бокал.

– Какая разница, – всхлипнула Изольда. – Я не могу больше.

– Ну что ты?.. – Агата Тихоновна погладила руку подруги. – Всё, перестань. Не плачь. Он придёт.

– Придёт? Правда, придёт? – Изольда вцепилась костяшками пальцев ей в руку.

– Должен прийти. Если ты… Про кого?

– Про того… ну этого… что с Каэдэ… помнишь? Такой большой, импоз… позатный.

– Пузатый, – поправила Агата, испуганно посмотрела на хозяйку и в унисон с ней прыснула скрипучим смехом.

От души насмеявшись так, что мышцы живота отозвались надсадной болью, дамы, весёлые и довольные, стали закусывать печеньем.

– Не буду я его ждать, Агата, – шамкая печеньем, заверила Изольда.

– Вот и правильно. Мне он совершенно не понравился.

– А мне очень, – вздохнула Изольда и, приблизив лицо, зашептала: – У меня есть план «Б».

Агата хотела спросить, что, для начала, было в плане «А», но постеснялась, потому ограничилась вопросом:

– Это что-то секретное?

– Да, – прошептала Изольда, подскочила и выбежала из кухни. Через минуту вернулась и протянула листок. Набор разного размера букв, уложенных в предложения, расплывался в близоруких глазах Агаты серыми полосками.

– Это что, реклама?

– Это моя надежда. Мой план «Б», – Изольда схватила со стола очёчник, раскрыла и уложила очки на нос. Заговорщицки зачитала: – «Потомственная колдунья, астролог, хиромант и ведунья Катаретта Лин скорректирует судьбу, смоделирует будущее, договорится с Вселенной…».

– Что за чушь? – перебила Агата. – Ты что, в это веришь?

– Почему нет?

– Да это развод. «Договорится с Вселенной…» – ерунда какая-то.

– Ага, про сковородку ты мне сегодня плела – не ерунда, значит? Или ты отрицаешь наличие Вселенной и её разумности?

– Не то, чтобы отрицаю, но… – хотела вразумить подругу Агата Тихоновна, но, не найдя убедительных аргументов, замолчала.

– Зря я тебе рассказала, – обиделась Изольда и спрятала рекламный листок в карман.

Глава пятая

Небо – такое чёрное, словно выкололи оба глаза сразу. Словно уже наступила ночь, наступила навсегда, и рассвета больше не предвидится. И мелкий, противный дождь, что моросит по щекам, и озноб. Озноб везде. Снаружи, внутри.

Эмма поёжилась. Сколько раз она выступала в трагических ролях. Ах, как она пела Тоску в Мариинке! Как заламывала руки! Да что там Мариинка! Ей рукоплескали в Метрополитен-опера! В Ла Скала!

Захотелось упасть и разреветься. Прямо вот тут на ступеньках театра. Какого-то… Эмма подняла голову. «Новый театр» – закрученные вензелем гипсовые буквы на фронтоне фасада вызвали зубной скрежет. До чего она докатилась! Какой-то завалящий театришко! Разъеденное каньонами морщин лицо худрука тут же всплыло перед ней огромной персиковой косточкой. Как смеет он… человек от сохи… так с ней разговаривать? Делано вежливо, но презрительно. С ней! Одной из лучших сопрано в мире! Обладательницей красивейшего, насыщенного бархатом голоса… так писали о ней в «Педивикии», между прочим… с рабочим диапазоном от середины малой октавы до середины второй!

– Извините, но на сегодняшний день у нас нет вакансий. – Человек с лицом персиковой косточки опустил глаза в стол и стал нервно перекладывать какие-то листы.

– Так освободите! – не выдержала Эмма. – Вы понимаете, кто к вам пришёл? Имя – Эмма Требьяни вам ни о чём не говорит?

– Говорит, конечно, – худрук поднял закопавшиеся в морщинах глаза. – Я узнал вас. И заслуги ваши знаю. Особенно перед Отечеством.

Трагедия! Она столько раз играла её на сцене, что, кажется, трагедия приклеилась к ней, впечаталась в её жизнь навсегда. А что такого она сделала? Что такого? Они называют это изменой… Тычут в лицо. Пусть не прямо. Хотя и прямо тоже. Но её вынудили. А как она должна была поступить, если её поставили перед таким выбором – Родина или Ла Скала? Ла Скала! Она жертва! Её обманули. Её вынудили. А все те слова… все её заявления… её заставили. Разве это её слова? Её мысли? Ну да, она их говорила… в многочисленных интервью, но она так не думала, она вообще об этом не думала. Какое ей дело до всего, что не касается театра. Что они ей тычут её гражданством. Ну и что, что она приняла гражданство другой страны? Искусство оно для всех. И она же, в конце концов, вернулась.

О том, что вернуться её заставила не любовь к Родине, а бессмысленность существования, отсутствие работы и, как следствие, грозящее безденежье, Эмма старалась не думать. Её обманули, её использовали. Она жертва обстоятельств, жертва сведения чьих-то счётов. И она совершенно не понимает, почему её талант, её исключительной красоты голос вдруг стал не востребован. Стал не нужен ни тем, кому она – ради искусства, конечно же – готова была служить, ни здесь, на родине, куда обстоятельства заставили её вернуться.

Такого она не ожидала. Ни один из театров, ещё недавно умолявших её выступить на их сцене, теперь даже разговаривать с ней не хотели. Ни в Питере, ни в Москве. Этот был последним. И что же ей теперь делать? Ехать в Иркутск? Туда, где она родилась, откуда начинала? И то, не факт – что её примут с распростёртыми объятиями.

У неё не осталось сил. Она окончательно расквасилась. А самое трагичное, что когда сознание уже буксует на холостых ходах, нужно бешеное усилие воли, чтобы овладеть собой. Иначе окончательно рехнёшься, и до дома не доедешь. Нда… Мрак.

Когда такси подрулило к дому, небо просветлело, и Эмма решила, что это хороший знак. Глупые мысли про ночь и рассвет теперь казались несусветной глупостью… на часах ещё и пяти нет. Ещё не ночь, до мрака ещё далеко, скоро тучи разойдутся, и в её жизни настанет рассвет. У неё всё для этого есть, голос, который удалось сохранить, здоровье и пока ещё достаточно неплохой запас финансов. У неё даже была пусть и не очень твёрдая, но всё-таки уверенность, что всё наконец образуется. Ведь не может полоса так долго быть чёрной, ей на смену обязательно должна прийти белая. Пора уж.

Не хватало связей. Вернее они у неё были… раньше… и она очень на них надеялась, но оказалось, что все, кто ещё недавно с придыханием отвешивали ей комплементы, теперь очень заняты. Так заняты, что у них даже не хватает времени поговорить с ней по телефону, про личную встречу и заикаться не стоит.

– Сволочи! – процедила сквозь зубы Эмма и, заметив удивление на лице водителя, добавила: – Ездить не умеют, так и норовят подрезать.

– Это да! – закивал головой водитель, перебирая полученные от пассажирки сторублёвые купюры, – У меня сдачи нет. Может у вас мелочью 35 рублей будет?

– Не надо сдачи, – зло кинула бывшая примадонна и вышла из машины, громко хлопнув дверью.

Вся её жизнь последние полгода – это громкое хлопанье дверьми. Ну ничего, она даст им всем сдачу. Они ещё пожалеют, что отказали ей в приёме, ещё сами будут просить о встрече с ней, звонить, умолять, пресмыкаться. Ради билетика, ради контрамарочки на её спектакль.

Эмма скрежетнула ключом и распахнула дверь. Скинула в прихожей плащ и, не разуваясь, процокала шпильками ботильонов в гостиную. Присела перед огромным экраном домашнего кинотеатра. Под ним на белой подставке среди дисков лежал мятый листок. Эмма взяла лист в руки, расправила, улыбнулась. Вот и подсказка. Вот и выход. Вот и возможность. Всё-таки у неё есть интуиция. Интуиция ей подсказала. В тот момент, когда она по привычке хотела выбросить его вместе со всей остальной рекламной макулатурой, что-то её остановило. Не просто так. Она почувствовала… ну да, сначала посмеялась… потом засомневалась, но всё-таки не выбросила. Сердце подсказало ей. Сердце.

Глава шестая

Солнце, растеряв за лето всю свою горячечность, компенсирует недостаток тепла осенней лучезарностью. Воздух тяжёлый, терпко-горьковатый, вязнет в осязаемой тишине. Высокая худая женщина подходит к небольшому невзрачному дому с облупленной по углам штукатуркой и сбитым порогом. Замирает в нерешительности перед дверью, но отступать поздно. Набравшись смелости, стучит по крашеной деревяшке наличника. К гулкому стуку костяшек добавляется звонкий металлический от перемычки в оправе массивного перстня.

Дверь ей открывает женщина с впалыми глазами и сморщенными яблоками щёк. Упавшая на лицо тень скрывает истинный возраст хозяйки, и только голос подсказывает, что, несмотря на морщины, она гораздо моложе своей гостьи.

– Проходите, – приглашает хозяйка и исчезает в тёмном коридоре.

Поскрипывая половицами, гостья идёт следом и попадает в сквозную комнату. В домах людей богатых такое помещение называют холл, но сваленное по углам барахло не ассоциируется у гостьи с богатством. Проходная комната выводит её в квадратное, похожее на тамбур, помещение.

– Сюда, – хозяйка открывает дверь справа, и они оказываются ещё в одной комнате. Если здесь и бывает солнце, то сейчас оно осталось за плотными шторами. Лишённая света комната пугает таинственностью. Единственный источник освещения – маленькая свечка на столе. В рассеянном полукруге её сияния можно разглядеть ворох бумаг. Пахнет лимоном и лавандой. Яркая несочетаемость кислоты и едва уловимой, чуть сладкой ванили поначалу раздражает, спустя мгновение усмиряет и наконец полностью располагает.

– Присаживайтесь. – Тонкая длань в конусовидном рукаве чёрной плюшевой накидки похожа не ветвь ивы, которую ветер колыхнул в сторону табурета. Точно такая же, как и накидка хозяйки, плюшевая скатерть внушает доверие к происходящему. Гостья смело опускается на предложенный табурет и с удовольствием укладывает руки на мягкую ткань.

Хозяйка садится напротив, и в свете огня её лицо расчерчивается мелкими штрихами морщинок, берущих начало в презрительном изгибе губ.

– Итак, что привело вас ко мне? Что вы хотите узнать?

– Я хочу знать, насколько ко мне благосклонна Вселенная, – лепечет гостья. Медовые камни в колышущихся серьгах отражают раздробленные пузырьками искорки пламени.

– Хорошо. – Ведунья прячет руку в полы накидки, вытягивает из внутреннего кармана колоду карт, раскладывает веером. – Возьмите любую.

– Какую? – волнуется гостья.

– Ту, что по сердцу.

По сердцу… По сердцу…

Гостья вытягивает червового короля.

– Положите на ладонь и накройте другой рукой.

В комнате душно. Хочется пить.

– Теперь дайте её мне и покажите вашу ладонь.

Гостья протягивает дрожащую руку. Ведунья внимательно рассматривает глубокие прорези между припухлостями ладони. С лёгкой улыбкой кивает.

– Очень благоприятный расклад.

Гостья с облегчением выдыхает.

– Но что это значит? Я буду счастлива?

– Каждый из нас сам кузнец своего счастья. Желать недостаточно. Этого мало.

– А что нужно?

– Для начала надо правильно сформулировать желание, выстроить его мысленную конструкцию. А потом уже направить поток сознания в нужный портал.

– Но как? Я не умею.

– Для этого есть я. У меня есть связь с Вселенной. Я передаю ей ваше желание, а Вселенная даёт мне ответ.

Гостья закивала и полезла в сумочку. Солнечные висюльки игриво заколыхались в ушах. Она вынула кошелёк, щёлкнула застёжкой и изъяла из него три сторублёвые бумажки. Протянула хозяйке.

– Вот. Как договаривались.

Ведунья сложила купюры и опустила их в потайной карман накидки.

– Ну что ж, приступим. – Она встала и чёрной тенью прошла в угол комнаты.

Пока ведунья колдует над снадобьем, гостья, не отрываясь, смотрит на червового короля.

– Вот, – протянула хозяйка.

– Что это? – гостья заглянула в бокал. – Вино?

– Кровь Христа.

– Кровь? – отшатнулась гостья.

– Условно. На самом деле это вино, но не простое, а приближенное по химическому составу к крови. Кровь имеет связь с Высшими силами, она подчинена им. По крови считывается передаваемая информация. – Ведунья села на свой стул. Отодвинула карты. Порылась в ворохе бумаг, выудила розовый потрёпанный по краям лист. – Пейте. Это поможет вам правильно смоделировать желание. А я буду читать заклинание, призывающее Высшие силы. – Опустив глаза в лист, забормотала:

– Дейнерис из дома Таргариенов, первая своего имени. Дени Дейнерис Бурерождённая Неопалимая Миса. Турьятита – Пятое состояние, следующее после турьи, в котором наступает полное единение и тождество Атмана и Параматмана.

Гостья пригубила бокал и медленно выпила всё без остатка. Вкус вина был необычным, немного солоноватым, похожим на вкус крови.

– Бог – владыка – всеединое – портал – вращение – голубь – ночь – ничто – власть – кремний. Стекло – запись – магистр – гурия – мистика. – Слова сыпались из ведуньи, как сухой горох. Под звук её голоса гостья почувствовала необычную легкость. – Всё, что существует, должно быть сотрясаемо и никогда не прекращать движения.

Кажется, она это уже слышала. Но где? И когда? Нет, не о том. Она должна думать о червовом короле. Должна смоделировать своё желание.

– Великое ничто – свет абсолюта – нирвана – геенна огненная – систр 86.

Скоро. Уже скоро у неё начнётся новая жизнь. Полная любви и счастья.

Она мечтательно прикрывает глаза, но открыть их снова получается с большим трудом.

– Прецессия – светокопия – центриоль – сеть индры – тайное число – число зверя – метавселенная – квантовый мир – нищий духом – 152.