Текст книги "Фрикен Бок. Ироничные рассказы"

Фрикен Бок
Ироничные рассказы
Елена Касаткина

Корректор Преподаватель русского языка и литературы МАОУ СОШ им. героя Советского Союза С. П. Шпунякова Субота Галина Владимировна, г. Великий Новгород

Благодарности:

Работник культуры Иванова Светлана Анатольевна, г. Великий Новгород

© Елена Касаткина, 2020

ISBN 978-5-0050-5891-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Странные люди

Проводили

Котька Дрищев, как и всякий настоящий мужик, любил выпить. Напивался он нечасто, ну как нечасто – пару раз в неделю, так что лыка не вязал. В остальные дни он не пил, а употреблял. Свою норму знал – не больше половины «поллитры». Употреблял Котька, как правило, дома, а вот напивался обычно в компании сотоварищей – Федьки Зелепукина и Вадьки Железобетонова. В компании норма увеличивалась до размеров «пока лезло». Лезло почти всё, что содержало хоть какое-то количество спирта.

Желудок у Котьки будь здоров! Выдерживал и денатурат, и «тормозуху», и всякую прочую химию. Тем непонятней было случившееся.

Весь вечер они пили. Повод был самый что ни на есть уважительный – Вадька Железобетонов уезжал на Север на заработки. Ну как уезжал – собирался. В серьёзности намерений сомневаться не приходилось, Вадька демонстрировал мохнатую шапку, купленную на рынке у сурового коренастого мужика, один вид которого вселял уверенность – северянин. Правда, на переезд нужны были деньги, а Вадька временно не работал. Ну как временно – где-то полгода, с тех пор как выгнали с работы за беспробудное пьянство. Но перед трудностями пасуют только слабаки, а Вадька, несмотря на щуплый вид и впалые щёки, таковым не являлся. Вадька был оптимист, а это, как нельзя лучше, свидетельствовало о силе его духа.

– Ну и пошёл он… к такой-то матери, – махнул, как отрезал Вадька, получив на руки последнюю зарплату. Кого конкретно он имел в виду – для друзей осталось загадкой, так как расспрашивать товарища, бередить его раны было жестоко. Понятно же, человек переживает, хоть и не показывает виду.

Друзья Вадьку поддержали и обмыли начало новой жизни. Пили тогда не что попало, а настойку боярышника. Аптекарша Зина, осуждающе качая головой, отсчитала двадцать бутылочек:

– Это лекарство для сердечников, больному человеку помочь может, а вы…

– А нам что? Не поможет, что ли? Не видишь, у человека сердце болит? Неприятности у него. И у нас за друга тоже… – парировал Котька, заслужив уважительный взгляд товарищей.

Конечно, боярышником в тот раз дело не закончилось, хотя попытка и была, но вредная Зинка наотрез отказалась продать им ещё партию лекарства в долг. Добирать пришлось огуречным лосьоном и тройным одеколоном, который Федька выгреб из шкафчика своей престарелой матери. Мать Федьки всегда держала стратегический запас «на случай войны». Тройной одеколон у Степаниды Федосовны был средством от всего, им она лечила всё. Ну как всё – кое-что она лечила керосином, но пить керосин Федька побаивался.

Каждый вечер перед сном женщина натирала одеколоном больные ноги, укутывала потрёпанным ватным одеялом и чувствовала себя абсолютно здоровой – старый артрит отступал перед непробиваемой уверенностью женщины в чудодейственной силе тройного одеколона. К слову, одеколоном лечила Степанида Федосовна и свою старую подслеповатую собаку. Закапывать одеколон в глаз собаке она не решалась, но лапы натирала, так же как и себе, регулярно. Слепая собака резво скакала по двору на всех своих четырёх здоровых лапах, натыкаясь то на садовый инвентарь, то на пробегающую мимо курицу. Впрочем, к случившемуся это никакого отношения не имеет.

Пару месяцев Вадька ждал, что завод начнёт разваливаться и начальник цеха сам прибежит его умолять вернуться. Конечно, он гордо скажет «нет» и выставит жалкого человечишка за дверь – будет знать, как ценными специалистами разбрасываться. Но время шло, противный начцеха так и не приходил, а жить на что-то надо. Пришлось податься в грузчики, больше всё равно никуда не брали. А ведь когда-то Вадька мечтал стать гинекологом. Друзья откровенно ржали над его мечтой, но цель у Вадьки была благая, он хотел помогать женщинам, а не на голые 3,14ськи смотреть, как думали товарищи.

– Устроюсь, и вас к себе заберу, – уверял Вадька, приглаживая мохнатую шапку из лисы. Шапка была большой не только по внешним габаритам, но и по размеру. Она всё время съезжала на лоб, торчащие в разные стороны жёлто-чёрные ворсинки лезли в глаза, но Вадька не снимал шапку даже в помещении.

Вадькино предложение Константину Дрищеву понравилось. Котельная ему надоела до чёртиков, больших денег не приносила, почти вся зарплата успевала закончиться за неделю до следующей выплаты. Котька лентяем не был, нет. Наоборот, парень он рукастый, может слепить из чего угодно стоящую вещь. Это собственно и помогало ему протянуть какое-то время до аванса. Вот на днях, например, сосед Абрам Израилевич Венедицкий, решившийся-таки наконец переехать на свою историческую родину, выбросил на помойку старый поломанный пылесос и ещё кучу полезных вещей, включая шёлковые, расшитые бордовыми цветами покрывало и наволочки. Всё это добро почти тут же перекочевало к Котьке домой. Весь день он латал, мыл, привинчивал и отвинчивал всё, что в этом нуждалось, чтоб придать вещам приличный товарный вид и на следующий день отнёсти на барахолку. Котька был поцелован Гермесом, продать мог всё что угодно. Правда, за небольшие деньги, но всё же…

Вот и на этот раз ему удалось сбыть с рук весь выброшенный скарб Венедицкого, окромя двух расшитых наволочек. Даже пылесос, у которого в шланге у самого наконечника зияла приличная трещина, и всасываемый воздух вылетал со свистом уже в начале своего пути, и тот удалось всучить какому-то ушлому прощелыге. Прощелыга долго осматривал сам прибор: открывал защёлки, вынимал мешок для пыли, разматывал путаный клубок провода, особенно тщательно осмотрел вилку. Всё время пока привередливый покупатель искал повод сбросить и без того бросовую цену, Котька крепко держал шланг у основания для насадки, огромной лапищей прикрывая трещину.

– Ладно, бери за полтинник, – великодушно уступил Котька и быстро засунул шланг в изодранный пакет.

Оставшиеся бесхозными шёлковые наволочки подарил Виолетке Сидоркиной. А что, Котька парень щедрый, а Виолетка ему давно нравилась. Впрочем, и это к случившемуся никакого отношения не имеет.

Мороз на улице стоял настоящий, январский. Проводы решено было устроить у Федьки в сарае. Денег на водку даже в складчину не хватало.

– Лан, я проставляюсь, – заверил Вадька и плюхнул на ящик пятилитровую пластиковую бутыль с омывайкой. Пустые баночки из-под томатного соуса заменили стаканы.

– Надо бы чем-то закусить. – Федька оглядел сарай, но ничего подходящего не узрел. Ну не соломой же в самом деле занюхивать.

– Вот, – Вадька долго копошился в кармане и наконец выложил на ящик батончик «Сникерса». – Мировой закусон. На сдачу всучили позавчера. Специально заныкал, как знал.

На пробу «Незамерзайка» оказалась не очень, но шоколадный батончик вкус прилично скрашивал. Когда же поделенный на тонкие пластинки «Сникерс» закончился, им уже было всё равно. Где-то после третьего литра Котьке поплохело. Ну как поплохело? Внутри странно побулькивало и рвалось наружу, но опозориться перед друзьями не хотелось.

Котька икнул и через силу скомандовал:

– Наливай. Не тяни.

Первым отрубился Федька. Довольно мужественно допив с друзьями четвёртый литр, он на мгновение застыл, как будто раздумывая над дальнейшей перспективой своего пребывания здесь, и без всякого предупреждения рухнул, как Берлинская стена, на деревянный настил пола.

– Слабак, – сделал заключение Котька, всячески подавляя настырное желание блевануть голубоватой жидкостью себе под ноги. – Наливай.

Пятый литр допивали на автомате. Торопились оба. Тошнота набирала обороты, и первым не выдержал Вадька. Допив последний стакан, вернее банку, он тут же сполз с пластиковой катушки, которая служила ему сиденьем и, встав на карачки, выпустил фонтан мутной серой жидкости.

Странно, но картина унижения друга каким-то мистическим образом повлияла на Котьку. Его вдруг перестало тошнить, а в теле образовалась удивительная лёгкость. Он поднялся и на ватных ногах поплёлся домой. Это было неизменное Котькино правило; сколько бы не выпил, он всегда возвращался домой. И доходил. Переступив порог, он тут же отрубался и мог проспать в предбаннике до самого утра, но всегда при любых обстоятельствах ночевать он приходил домой.

Нет, что-то явно было испорченным, видимо «Сникерс», который всучили Вадьке на сдачу и который пролежал в его кармане целых три дня был просроченным. Иначе с чего бы это его так подкосило. Где-то на полпути у Котьки потемнело в глазах, и он без чувств рухнул в сугроб. Сколько он так пролежал, теперь уже никому не ведомо, но под утро мимо заиндевевшего тела проезжала «Скорая». Водитель, заметивший на обочине чёрный свёрток, не сразу распознал в нём человека, и хотел уже было проехать мимо, но глазастая медсестричка заставила притормозить.

Члены бригады, оставив без присмотра помирающую в машине старушку, минут пять пытались привести Котьку в чувство: щупали пульс, подносили к носу зеркальце, отодвигали веки, светили в глаза фонариком, но всё было бесполезно, тело никаких признаков жизни не подавало. Водитель и врач за ноги дотащили Котьку до машины и с трудом забросили его внутрь салона. За то время пока сердобольные врачи, исполняя свой долг, колдовали над Котькой, разбитая инсультом старушка благополучно померла.

– В морг, – устало скомандовал врач, и «Скорая» вовсю прыть понеслась по заснеженным улочкам городка, оставляя за собой клубы выхлопного пара.

Очнулся Котька через сутки. Он не сразу открыл глаза, какое-то время собирался с мыслями. Последнее, что ему удалось вспомнить, был Вадька, стоящий на четвереньках и изрыгающий незамерзайку. Тело казалось раздавленным, будто его сплющило бетонной плитой. Или могильной?!

Котьке стало страшно. Ещё ему стало холодно. Затрясло. Где же он? Котька стянул с головы простыню, открыл глаза и огляделся. Вокруг него на сверкающих металлом кушетках, словно коконы, лежали свёртки. Из каждого наружу торчала синюшная человеческая ступня с привязанной марлевым жгутиком к большому пальцу биркой.

Точно такая же бирка болталась на пальце и у Котьки.

Конфуз в зубодёрке

Больше всего на свете Виолетта Сидоркина боялась стоматологов. Она хорошо помнила то время, когда в школьный двор въезжал похожий на гигантскую капсулу автобус, прозванный детьми – «Зубодёркой». На проверку состояния полости рта (так официально было объявлено директором) водили строем. Увильнуть от осмотра никому не удавалось.

Огромная капсула внутри была напичкана аппаратурой, один вид которой вызывал у всех без исключения школьников панический ужас. Даже сейчас Виолетта с содроганием вспоминала серо-жёлтый пробиваемый сквозь замутнённые окошки свет этой пыточной камеры.

Каждую очередную жертву встречали врачи, которые мило улыбались, широко обнажая свои сверкающие глянцевой эмалью зубы. Зубы приковывали к себе внимание и казались ненастоящими. Виолетта не сомневалась, что врачи надевают фарфоровую челюсть утром, а на ночь кладут в чашку со специальным раствором, который и делает их такими идеально белыми. Точно так же поступала бабушка Вера, правда, зубы она клала в чашку с водой из-под крана и на вид они были серыми. Но на то они и врачи, чтобы иметь специальный секретный раствор.

Как только Виолетта садилась в кресло, врач откидывала белую простынь, под которой в рядочек лежали пыточные инструменты. Стальные приборы угрожающе торчали изогнутыми крючками вверх, нацеливаясь на Виолеттин рот. Но самым страшным было не это, а то, что находилось рядом с врачом. Бор-машина пугала уже одним своим названием, а звук, который она издавала, мог сравниться…

Вызывающие ужас воспоминания прервались адской болью. Болеть начало ещё неделю назад, но Виолетта была оптимисткой и в надежде, что «само рассосётся», прополоскала рот содой. Наутро то, что должно было рассосаться, увеличилось в два раза. Язык нащупал гладкую поверхность разбухшей десны, при нажатии на которую вся левая сторона челюсти цепенела от боли. Обнаружив на дне старой коробки из-под обуви, которая счастливо избежала участи быть отправленной на помойку и продолжала свою жизнь в качестве аптечки, пожелтевшую от времени таблетку анальгина, Виолетта разделила её на две части и приложила спасительное средство на воспалившийся зуб. На какое-то время боль отпустила, и Виолетта с облегчением вздохнула. Радость была недолгой, на следующий день объём десны и боль, которая оттуда исходила, продолжили нарастать. Оставалось последнее спасительное средство – заговор, его она вычитала в книжке у Донцовой. В чудодейственную силу заклинания Виолетта не поверила, но на всякий случай переписала себе в тетрадку. Зачитав нужный текст над стаканом воды, она с надеждой выпила заговорённую жидкость, и о чудо – колдовство подействовало!

Два дня зуб не подавал никаких признаков прогрессирующего недуга, и Виолетта стала подумывать, а не заговорить ли ей, таким образом, ещё и мозоль на пятке, как вдруг внутри десны что-то дёрнуло, и острая боль пронзила всю черепную коробку. С той минуты пытка уже не прекращалась ни на секунду. Виолетта обречённо набрала номер регистратуры и, шепелявя одеревенелым языком, промямлила в трубку свою фамилию.

– Завтра, на два часа, – коротко ответили на другом конце и отключились.

Ну, завтра, так завтра. Боль не утихала, но мысли о предстоящем посещении стоматологии отвлекали, и терпеть было легче. Фантазии рисовали в голове Виолетты красивого белокурого дантиста, похожего на Бреда Питта, который, загораживая собой слепящий поток кандел направленного в рот светильника, склонит к ней своё заинтересованное лицо.

Для Виолетты Сидоркиной посещение стоматолога было событием серьёзным, по степени важности сравнимо чуть ли не с выходом в свет. Врачей она не любила, боялась, а потому уважала. Про Бреда Питта, конечно, загнула, но к предстоящему посещению решила отнестись со всей серьёзностью – натопила покрепче баньку и отправилась вечерочком попариться.

Мясистое распаренное розовое тело жадно впитывало в себя терпкий запах дубового листа. Самосвязанный веник Виолетта загодя опустила в чан с кипятком минут на десять, чтоб засохшие веточки обмякли и испустили свой дивный дух. Эх, жаль некому ей веничком да по спине пройтись. Виолетта с удовольствием отхлестала себя по бокам, бёдрам, по плечам насколько достала, вытянула ноги, замахнулась… рука с растрепавшимся веником замерла на полпути к расплющенной на лавке ляжке. Из нежно-розовой кожи ног наружу пробивалась буйная растительность. Раньше Виолетта не обращала на чёрную поросль внимания, зимой под колготами всё равно не видно, но на дворе стоял дивный месяц июнь.

Ноги были главным достоинством Виолетты. Широкое луновидное лицо ей не нравилось, толстые щёки и курносый нос казались малопривлекательными, плюс ко всем недостаткам сквозь жиденькие волосья пробивались растопырки ушей. Нет, красивой её назвать нельзя даже с натяжкой. Ну, раз лицом не вышла, то остаётся фигура. Фигурой Виолетту Бог не обидел, разве что грудь была чересчур большой. «Вот это вёдра!» – всплеснула руками портниха, снимая мерки. К четырём метрам уже купленного шёлка пришлось докупать ещё два, но потраченных денег было не жалко, выпускное платье получилось всем на зависть.

Каждое утро, проклиная свой девятый размер, она словно тесто впихивала грудную мякоть в лифчик двумя размерами меньше, всё ещё надеясь таким способом хотя бы внешне уменьшить дородность выпуклостей. Выпуклости сопротивлялись и выскакивали наружу в самый неподходящий момент. Противоборство продолжалось уже много лет. Чтобы не попасть в очередной конфуз Виолетта носила вещи с неглубоким вырезом, считая недостатком то, на чём сделала состояние Памела Андерсон. Ну что ж, с грудью, конечно, перебор получился, зато ей достались красивые стройные ноги с тонкими щиколотками, округлыми коленками и упругими икрами. Конечно, объектом внимания стоматолога служит рот, но мало ли чем может закончиться это посещение? Как говаривал их преподаватель по физкультуре: всегда надо быть во всеоружии.

Виолетта нащупала на полке рядом с мыльницей завалявшуюся бритву. Последний раз она брила ноги в конце августа прошлого года, когда ходила с Котькой Дрищевым в кино. Грузный косолапый парень вонял чесноком и совсем не нравился Виолетте, но других кавалеров поблизости всё равно не наблюдалось, а отношений хоть каких-нибудь хотелось. В тот раз побрилась она не зря, Котька весь фильм хватал её за коленки. Для приличия она отбрасывала настырную руку, удовлетворенно думая о том, что не зря готовилась.

Виолетта намылила ноги и, слегка нажимая бритвой, прорисовала чистую гладкую полоску от щиколотки до колена. Полюбовалась на перламутровый перелив кожи, сняла с лезвия срезанные волосики и прочертила точно такую же полоску на левой ноге. В этот момент свет неожиданно погас. Чтобы выяснить – в чём дело, надо было одеться. Ноги пришлось брить на ощупь. На ощупь пришлось и мыло смывать. Виолетта окатила себя из ведра холодной водой, так же на ощупь завернулась в халат и вышла из бани.

Ночью зуб разболелся не на шутку. Боль сверлила не только нижнюю часть лица, но и, словно червячок в яблоке, прогрызла туннель аж до самого виска. Промучившись полночи, Виолетта встала ни свет ни заря. В зеркало на неё глядело чужое перекособоченное лицо. Щека раздулась, под глазом образовался оттёк.

Город утопал в медовом аромате и в гулком жужжании пчёл. Баба Вера утверждала, что Богородица, спускаясь на землю, отдыхает на липе – именно на ней она когда-то сушила пеленки Христа. И еще Виолетта знала, если в пути застанет гром и молния, то прятаться лучше всего под огромной кроной липы. Считается, что молния никогда не ударяет в это дерево.

Прикрывая носовым платком припухлость щеки, она дёрнула стеклянную дверь поликлиники и ощутила удар совершенно другого букета ароматов. Яркий специфический душок карболки почему-то напомнил «художку». Так же пахла открытая баночка с гуашью, в которую она макала колонковую кисточку.

Противная тётка в стеклянном окошке регистратуры долго мучила её вопросами, заполняя «путевой листок» и не обращая никакого внимания на искривленное болью лицо пациентки.

– Сто первый! – выкрикнула наконец мучительница и протянула исчирканный мелким зигзагообразным почерком талон.

Потом было долгое ожидание на обтянутой дерматином скамье, где, плотно прижимаясь друг к другу, сидели точно такие же корчащиеся от боли люди. Каждый чувствовал себя, как узник перед расстрелом. Было страшно. С одной стороны хотелось уйти, с другой, чтобы поскорее привели приговор в исполнение. Каждый шёл в кабинет, как на эшафот, обречённо прощаясь взглядом с теми, у кого ещё оставался шанс встать и, со словами «да гори всё синим пламенем», гордо уйти. Просидев полчаса около двери, издающей ужасающие звуки сверления и стонов, Виолетта уже готова была именно так и поступить, ей даже казалось, что зуб перестал болеть. Она помяла пальчиком щёку – нет, в самом деле, не болит, но в этот момент из-за двери раздалось требовательное:

– Сидоркина!

От неожиданности Виолетта подскочила, и поскользнувшись, влетела в кабинет носом вперёд. О чудо! На фоне голубого неба, заглядывающего в прорези приподнятого жалюзи, на неё смотрел он… Бред Питт! Такими же голубыми, как и небо, глазами.

Не помня себя от счастья, Виолетта павой, кокетливо покачивая бёдрами, обошла кресло и медленно, держа спину в струночку, опустилась на мягкое сиденье. Развернувшись вполоборота, грациозно прислонилась к спинке, оттолкнулась каблучками, съехала в углубление кресла и (почти как Шерон Стоун) вскинула ноги верх, красиво уложив их на мягкую опору, приковав взгляд Бреда Питта и блондинистой медсестры к своему главному достоинству.

Выбритую в темноте перламутровую кожу ног снизу вверх расчерчивало кривое междурядье густых волосяных зарослей.

С тех пор Виолетта ноги не брила, а, собираясь к врачу, неизменно надевала брюки.

Как рассорились Светка с Маринкой

Светка с Маринкой почти родственники. Причём двойные. Почти – потому что не кровные. Двойные, потому что муж Маринки – родной дядя Светке, муж которой – родной брат Маринки. Как так получилось, объяснить сложно, так же, как понять – кто кому кем теперь приходится.

Несмотря на двойное родство, судьба не раз то разводила Светку с Маринкой в разные стороны, почти за тридевять земель, то вновь сводила в одну точку места проживания. Характеры у двойных родственниц разные, даже можно сказать диаметрально противоположные, и потому взаимоотношения складывались не всегда гладко, но почти родственные связи и время рано или поздно снова сводит их вместе, а тут уж деваться некуда, надо дружить.

Несколько лет назад всё та же насмешница-судьба не без участия в этом деле Светки вновь объединила две родственный семьи под одним серо-голубым небом старинного города ныне именуемого Великим Новгородом. Хорошо, когда родные, пусть и почти, люди живут рядом. Это и помощь, и поддержка. Как говорится и в горе и в радости… Ну а ежели праздник какой, то тут тебе и совместные застолья, и конечно же подарки. А как известно, кого любим, тому и подарки соответствующие.

Совместных празднеств у двух семейств много, то у одного день рождения, то у другого, а тут ещё и всякие международные, типа восьмых март и двадцать третьих февралей. Хоть каждый день празднуй, хоть каждый день подарки получай. Вот именно из-за подарков и нашла коса на камень.

Ссора эта случилось хоть и неожиданно, но вполне закономерно, так как вызревала давно. Так бывает, однажды запавшее в душу семя разочарования пускает корни и удобряемое постоянно накапливаемым раздражением рано или поздно прорастает скандальчиком. Так случилось и у Светки с Маринкой.

Вначале беседа была вполне себе мирной и дружелюбной, поговорили об успехах детей, посетовали на отсутствие давно желанных для потенциальных бабушек внуков и, как это часто бывает, незаметно разговор стал перетекать совсем в иное, абсолютно не логичное началу, русло.

В общем, всё было так.

– Когда уж мы дождемся? – сокрушалась Маринка, разглядывая фото новорожденной.

– Да уж, – вздыхала Светка, демонстрируя снимок присланный младшей сестрой, которая стала бабушкой несколько месяцев назад. – Покажи дочке. Может это её вдохновит.

– Нее, ни к чему – отмахнулась Маринка, – мне спокойствие дороже. Они сами решают: когда и что.

– Ой, так если мы с твоей дочерью двоюродные сестры по линии твоего мужа, то получается она тоже бабушка, – захихикала Светка.

– Хрен его знает, – раздражённо ответила Маринка и вдруг вспомнила: – Поздравляю супруга твоего с праздником!

– Спасибо, передавай и своему мои поздравления. – Светка хоть и удивилась резкой смене темы, ведь до праздника было ещё хоть и не совсем далеко, несколько дней всё-таки оставались, но решила его продолжить, а раз уж разговор зашёл о празднике, то почему бы и не завершить его вручением подарков, тем более, что у Светки всегда есть в запасе продукция некой всем известной фирмы. Светка полезла в шкаф и достала коробочку мужской парфюмерной воды. – Вот, это ему подарок от меня, передай.

Маринка раздражёно повертела в руках коробку.

– Ты продукцию «Евонь» распространяешь?

Светка промолчала, обижено поджав губы, что ещё больше распалило Маринку, и тут, как говорится, «Остапа понесло»:

– Я как-то давно уже говорила тебе, что пользуюсь косметикой и парфюмерией Лорил или Извроше, а Евонь не использую. Мужу я покупаю пенку для бритья Ивея, гелем он не пользуется. А туалетная вода тоже приобретается хорошего запаха и только не Евонь! Вот нафига ты нам этого барахла надарила? Конечно, говорят, что дарёному коню в зубы не смотрят, но как-то обидно, что нам такую дрянь сбрасывают. Или мы такие старые и дурные, что не разбираемся, и нам и так сойдет? Не обижайся, но мы стараемся подарки делать нужные, а не такие, чтобы отделаться.

Тут уж не выдержала Светка:

– Да?! И на фига нам твои эти два пледа 160 на 130, голимая синтетика. Может, это намек супружеской паре на то, что пора спать раздельно?

Короче, рассорились Светка с Маринкой на почве подарков всерьёз, но ненадолго. Всё-таки они же хоть и не кровные, но зато двойные. Чё уж там…