Текст книги "Только папе не говори! Дневник новой русской двадцать лет спустя"

Вторник, 7 сентября

Сегодня придут девочки. Хочу, чтобы они прочитали главу.

13:40

Первое, что сделали девочки, войдя в дом: подрались прямо в прихожей, не раздевшись. Ничего не поделаешь, это издержки возраста: капризы, эмоциональность. В пылу драки они могут даже поцарапать друг друга или укусить. Главное, соблюдать спокойствие, чтобы дать каждой то, что ей в этот момент необходимо: одной что-то рассказать, другую выслушать. Никогда не знаю, с чего начать.

– Сейчас будем читать главу. Маленькую, одну!.. И чтобы я больше никогда не слышала «ненавижу читать»! Читать – это счастье. Что?! …А я сказала – счастье! Ах, вам не интересно?! Значит, сейчас будет интересно!

– Давай ты спрячешься в шкаф, а мы тебя не найдем, – предложили девочки.

Смотря на девочек, я думаю: всему свое время. Есть время бежать к любимому с распахнутыми глазами, а есть время сидеть в шкафу.

– Телефоны на стол! Пока не прочитаете главу «Как Незнайка был музыкантом», не встанете! А если встанете, будете читать «Как Незнайка был художником». Всё начинается с малого, сначала вы откажетесь читать Незнайку, потом Толстого, потом Хармса…

Девочки уселись с книгами в гостиной: нужно просто уметь их организовать, я умею. А Мура нет!.. У меня девочки с трех лет читают, а у Муры до сих пор дерутся. Мура привычно повторяет «Яша и Аркаша, перестаньте драться, вы же сестры». Яша бьет с размаха, и тут же рыдает басом. Аркаша царапается и щиплется, тоненько всхлипывая. Все люди разные: Яша простодушно злится, Аркаша томно ябедничает.

Яша и Аркаша на самом деле Яна и Аркадия. Новорожденную Яну переименовали в Яшу в честь одного знакомого кота. Аркаше дали имя Аркадия по желанию второго Муркиного мужа, Мурка с ним развелась. С первым мужем она, разумеется, тоже развелась. Но дети чудесные, Яша веселый крепкий толстячок, Аркаша ангелоподобная тростинка, Яша – вся щеки, Аркаша – вся глаза. По-моему, это закон природы: мужья дочерей всегда не очень, но дети чудесные.

В драгоценной тишине пила кофе из любимой бабушкиной кузнецовской чашки, розовой с золотом. Думала, как закончить главу. Услышав топот, закрыла глаза и притворилась мертвой. В животном мире, когда побег невозможен, это единственный выход: глаза закрыты, тело обмякло, передние лапы безвольно висят.

Первой вбежала Аркаша, за ней Яша. Яша на ходу била Аркашу Носовым. Бегали вокруг стола, то есть вокруг меня. Яша била Аркашу Носовым, Аркаша оборачивалась и колола Яшу карандашом, колола и плакала. Яша догнала Аркашу, вырвала карандаш, вцепилась в волосы, Аркаша завизжала как сирена, Яша заткнула уши и свалилась на меня. Яша крупный ребенок. Я выронила чашку, чай пролился на колени, чашка упала на Шницеля, Шницель взвыл и дернулся, чашка упала и разбилась, Шницель шмыгнул под кресло. Яша с Аркашей завыли хором «она первая начала!».

– Я не виновата, это Шницель виноват, нечего было тут стоять, – прошелестела Аркаша.

– Я тоже не виновата, это Шницель, – басом подтвердила Яша.

Моя бабушкина чашка, розовая, с золотом!..

– Сейчас вы увидите Белку в бешенстве, – сказала я тихим страшным голосом.

– Бежим, Белка в бешенстве, – испугалась Яша и, схватив Аркашу, ринулась вон из кухни. Молодец, перед лицом опасности ведет себя как старшая сестра.

Наверное, настоящие бабушки не бывают в бешенстве. А я бываю! Я не чувствую себя бабушкой: молодой человек не может чувствовать себя бабушкой. Я чувствую себя Белкой. Я очень люблю девочек, люблю, когда они у меня, люблю точно знать, во сколько их заберут.

…Девочки спрятались в шкафу в прихожей. Я встала перед шкафом, чтобы объявить наказание.

– Вот мое решение: вы можете навсегда попрощаться со своими телефонами. На два дня.

Преступники в шкафу замерли. Два дня без телефона – это жестокое наказание, особенно для Яши. Яша не расстается с телефоном. Мы говорим ей: «Иди есть, без телефона», «Иди делай уроки без телефона», «Иди мыться без телефона». Можно считать, что ее имя Безтелефона. Так к ней и обращаться: «Подойди ко мне, Безтелефона!» или «Безтелефона, иди обедать!» Безтелефона – красивое имя.

– Поговорим спокойно? – сдавленным голосом предложила Яша из шкафа. – Ты знаешь секретное качество женщины, от которого без ума мужчины?

– А? – обреченно пискнула я.

– Секретное, – подольстилась Аркаша.

Яше десять, она в третьем классе. Аркаше семь, она в первом классе. Каждый третьеклассник, как и каждый первоклассник, может забрести на порносайт. Сейчас я услышу что-то запредельно неприличное. Что делать? Есть ли у Муры на домашнем компьютере родительский контроль? Что делать? Заткнуть уши? Подпереть дверь шкафа шваброй и убежать? Пусть Мура сама разбирается с порносайтами, я всего лишь бабушка.

– Секретное качество, от которого без ума мужчины, это способность прощать, – сказала Яша. – Ты хочешь, чтобы мужчины были от тебя без ума? Тогда прости за чашку.

– Прости Яшу, ты же достаточно добрая, – попросила Аркаша.

– Яшу? А тебя?

– Меня-то за что прощать? – удивилась Аркаша. – Я не виновата.

Яшино второе имя Безтелефона, Аркашино второе имя Яневиновата, тоже красивое.

– Не прощу. Ладно уж, прощу в самый последний раз. Но за то, что подрались и разбили чашку, вы будете читать еще полчаса, потому что читать это счастье.

– Исключено, – твердо сказала Яша.

– Исключено, – тоненько поддакнула Аркаша.

Проще всего было бы провести оставшееся время в шкафу: девочки уже там. Локализованная драка лучше, чем драка по всему дому. Подерутся, посидят, подумают о своем поведении, а потом их уже заберут. Мура могла бы забрать их прямо из шкафа.

– Белка, принеси нам шкафную еду для пикника, – попросили девочки.

Думаю, шкафная еда – это канапе с чем-то изысканным. У меня есть корзиночки, в которые можно класть салаты или паштет. Хотела положить в корзиночки паштет «Перепелиный», попробовала: ужасный.

Пришла в шкаф с изысканными пельменями: если пельмени насадить на шпажки, получается изысканная еда для пикника.

У корги слишком короткие лапы, чтобы самому залезть в шкаф, Шницеля пришлось втащить на руках. Сидели обнявшись, все вчетвером, ели пельмени. Яша съела восемнадцать штук, Яша благодарный едок и участник пикника. Мама будет меня ругать за то, что я кормлю детей пельменями. Предупредила девочек: «Если вас будут спрашивать, что вы ели, говорите: ели бульон в шкафу».

В углу шкафа под пледами нашлась старая кукла, немецкий пупс в розовых трусах.

– О-о, это еще мой пупсик! Эти розовые трусы сшила пупсику моя мама, – растроганно сказала я. Должно быть, я уложила пупсика спать в шкафу и забыла. А сейчас, через полвека, пупс нашелся! Он хорошо выспался, мой дорогой пупс…

– Это не твой пупс, это мой пупс, это я его нашла, – сказала Яша, и тут у меня зазвонил телефон.

– Я тебя не слышу! – кричал Андрей.

Андрей далеко, в Сибири.

– Я в шкафу, тут плохая связь, – объяснила я.

– Что ты делаешь в шкафу?

– Дед, мы пупса нашли, – вмешалась Яша, – теперь это мой пупс.

Не могу привыкнуть к тому, что дед – это Андрей. Андрей говорит: «Они мои внучки, как же им меня называть?» Если бы меня называли дед, я бы каждый раз мысленно плакала.

– Дед, я тебя люблю, ты купил мне подарок? – прошелестела Аркаша.

В моем детстве считалось, что о подарках спрашивать неприлично. Мама говорила: нужно радоваться человеку, а не подарку. Но у нас другой педагогический прием: девочки выпрашивают подарки, потому что они… они… они… потому что это такой педагогический прием, развитие искренности. Из педагогических соображений Андрей дарит им подарки в ту же минуту, как их видит.

– Дед, я больше тебя люблю, ты купил мне подарок?! – закричала Яша.

– Дед, целую тебя сто раз, подарок мне не забудь.

– А я тебя целую сто один раз, подарок не забудь.

Возможно ли, что корыстные девчонки больше любят подарки, чем деда? Нет. Конечно, нет! Корыстные девчонки любят его меньше, чем подарки. Ну и что? Только неуверенные в себе люди измеряют и взвешивают любовь – сколько любви за подарки, сколько за просто так. Андрею всё равно.

Что же касается любви, эти минуты нежного единения будут поддерживать их всю жизнь – поедание печенья вчетвером (Шницель съел больше всех), трогательный пупс в розовых трусах…

– Это мой пупс, – с нажимом сказала Яша.

О-о, сейчас будет драка. Предложила девочкам обращаться друг к другу «любезная сестра» или «высокочтимый друг». Это хороший способ предотвратить драку: длинное обращение переводит агрессию в другой регистр.

– Это мой пупс, высокочтимый друг. Я старшая. Это мое наследство. Пупс – мой.

– Почему это пупс твой… любезная сестра? Почему всё тебе? А где же мое наследство? – горестно прошептала Аркаша и приготовилась плакать.

Яша спрятала пупса за спину. Лишенная наследства Аркаша выдернула пупса из ее рук и начала кривляться «не покажу, любезная сестра, это мое наследство, не покажу…». Яша, рассвирепев, толкнула Аркашу. Аркаша пнула Яшу кукольной ногой, Яша взвыла «ааа, высокочтимый друг бьет меня ногой по голове!».

– Любезная сестра, не отдам пупса! – шептала Аркаша, исподтишка пихая Яшу кукольной ногой.

Яша рыдала басом, Аркаша щипала Яшу, приговаривая «я не виновата», Яша размахнулась… Я бросилась между ними, мы все сцепились в клубок… Все, кроме Шницеля. Шницель забился в угол и дрожал.

– Вы се-естры! Как вам не стыдно, вы же сестры! – кричала я.

– Мы сестры наполовину. Я била ее в неродную половину, – сказала Яша.

Яша, и правда, целилась в левую половину Аркаши. Когда девочки поняли, что они сестры наполовину, то договорились: правая половина родная, левая неродная.

– Я щипаю неродную половину, – вторила Аркаша, украдкой засовывая пупсика в колготки.

– Так нельзя! Не щипаю, а щиплю… – поправила я. – И, между прочим, это мой пупс.

– Был твой, стал мой! Тебе не нужен пупс, ты уже взрослая, – сказала Аркаша, и Яша шлепнула Аркашу по неродной половине попы.

Не то чтобы я считаю минуты, когда Мура заберет девочек, просто хочу знать: когда Мура их заберет?!

Скажу Муре, чтобы отвела девочек к психологу. Девочки дерутся, потому что у них разные отцы, наполовину разная наследственность, противоречащие друг другу гены, нужно что-то делать! Но я сама психолог, я знаю, что скажет психолог: что у нас дисфункциональная семья.

Господи, ну почему я, почему у меня? У всех дети как дети, много читают, играют на скрипке, занимаются балетом, вышивают крестиком, и только у меня одной дисфункциональная семья в шкафу.

Сорок три минуты. Мура заберет их через сорок три минуты. Можно считать, что уже через сорок две.

…Сорок две минуты, сорок три минуты, час двадцать, два часа пятнадцать минут…

21:23

Мура!..

– Где ты была, Мура? У тебя лекция закончилась два часа назад.

Нет-нет, я не проверяю! Просто хочу поговорить с Мурой по душам, узнать, чем она дышит… где была. Может быть, я успею быстренько узнать, чем она дышит?

– У меня пара до девяти.

Таких пар не бывает. У Муры нет вечерников. Мура врет. У нее не бегают глаза. У других людей бегают глаза при вранье, но у Муры никогда: она смотрит прямо перед собой честными, широко раскрытыми глазами.

– Ты говорила, что у тебя две пары, до семи.

– Да, точно, две пары.

Врет как в школе, что уроки не заданы. Как в институте, что практику отменили. Врет. Глазки не бегают! Голос врущий, высокий. Поздние приходы, честные глаза, врущий голос, как будто Мура подросток. Но от подростка – ждешь. А от матери двоих детей нет, не ждешь.

Может быть, у нее роман? Спросила, есть ли роман. Романа нет. Спросила: «С кем ты сейчас встречаешься?» Ни с кем.

– Да, есть роман, два романа, – подумав, сказала Мура. – …Мамочка, почему я что-то скрываю? Я ничего от тебя не скрываю. Почему я не рассказываю, какие у меня романы? Я рассказываю: первый и второй.

У Муры, и правда, два романа? Дурацкие, конечно, какие же еще. Неужели Мурины романы из Тиндера?

– Мама! Я взрослый человек, врач с большим стажем. Хорошо, я преподаватель, но я преподаю в белом халате! А ты без… безаляпационно… безпаляционно вмешиваешься в мою жизнь!

Я безапелляционно? Я вмешиваюсь? Я в мою?.. Я всего лишь сказала: «Два романа одновременно – это ни одного романа».

21:27

Мура со мной не разговаривает. Молча одела девочек, молча скорчила им страшную рожу, молча сказала:

«Прекратили драться, быстро пупса ко мне в сумку!»

Между прочим, это мой пупс! Может быть, я все эти годы тосковала по нему, думала, где он, мой пупс в розовых трусах…

– Мура! Мир?.. Ну, а на работе у тебя всё хорошо?

Мура улыбнулась.

– Мне нравится, когда я вхожу в аудиторию, они все встают и стоят в белых халатах… Мне не нравится, когда мне задают вопрос, на который я не знаю, что ответить.

– Отвечай строго: «Это вы мне должны сказать!»

Открыла Муре несколько секретов.

Когда студенты задают вопрос, а ты не знаешь, что ответить, можно еще сказать: «Это вы мне должны сказать». Есть еще варианты: «Хороший вопрос, я ждала, когда вы его зададите… а теперь сами подумайте».

– Спасибо. А я в крайних случаях отвечаю «это вам еще не нужно знать», например, на вопрос «а как лечить зубы», – поделилась Мура.

Потомственный преподаватель, вся в меня. У нас, лекторов, свои секреты и приемы. Когда я читала лекции, у меня был еще один вариант: кивнуть, сказать «все вопросы после лекции», а после лекции убежать.

21:29

Девочки ушли.

Мура холодно сказала «пока, мамочка» и даже немного хлопнула дверью. А ведь я всего-то вернулась к теме романов, сказала: «Тиндер это не то место, где каждый день находят себе пристанище надежность и ответственность». Мура недослушала, хлопнула дверью: синдром дефицита внимания и гиперактивность. Знаменитый психолог поставил Муре этот диагноз, когда она в три года терроризировала песочницу, отнимала формочки и совки. Психолог велел наблюдать, не станет ли Мура социально неприемлемой личностью.

Я внимательно наблюдаю: не было случаев, чтобы Мура отнимала у студентов и пациентов формочки и совки. При том, что у нее есть для этого все возможности: она имеет дело с беспомощными людьми в стоматологическом кресле. Не было ни одного случая, когда Мура сказала бы студентам «смотрите, как нужно лечить зубы», а пациенту «откройте рот», а сама бросила бормашину и выскочила из кабинета. С чужими людьми Мура социально приемлемая личность. А со мной может уйти посреди разговора, холодно сказав: «Пока, мамочка». Но если серьезно… если серьезно, почему Мура ведет себя как дельфин? Дельфинхитрюга, которого научили обменивать мусор на рыбу, спрятал кусок бумаги и отрывал по кусочку, чтобы получить как можно больше рыбы. Мура пытается выменять у меня мелкое вранье на рыбу. Зачем?

Вторник, 21 сентября

Общий сбор у меня с целью оглашения завещания.

Присутствовали Хомяк, Ольга и я. Алена клятвенно обещала прийти, но кто же ей поверит? Алена, как всегда, опоздает, а потом не придет.

– А Яши с Аркашей нет… – разочарованно прошептала Ольга.

Она любит девочек. Иногда больше любит Яшу за простодушие, а иногда Аркашу за то, что она ябеда и себе на уме. Это не просто любовь, это скелет в шкафу. Мы никогда об этом не говорим. Раньше мы не умели молчать о том, что нарушает душевное равновесие, а теперь научились. Может быть, дело в том, что раньше у нас не было скелетов в шкафу.

– Секс табу, романы табу, измены табу, – напомнила Ольга. – А почему завещание сегодня, ведь уже год прошел?

– Почему-почему… потому что завещание. Я его нашла. Запечатанный конверт. Я не могу его открыть одна. Боюсь. Может быть, это и не завещание вовсе. Хотя на конверте так и написано – «завещание».

Расположились на кухне: Ольга сможет курить (я позавчера бросила курить, но опять немного курю), Ирка-хомяк сможет, не привлекая к себе внимания, залезть в холодильник в любую минуту. Ирка волнуется: немного странно читать завещание через год, как будто ПетрИваныч за год всё как следует обдумал.

После того как ПетрИваныч неожиданно умер, Ирка приходила ко мне каждый день. Вернее, не ко мне, а к Шницелю. Подарила ему розового зайца. Они сидели на диване, ели печенье, по очереди пищали розовым зайцем. Ирка всегда говорила одно и то же:

«Шницель, мне больше нет места в жизни. Ты понимаешь, каково это, когда был муж, и вдруг нет. Теперь я сирота». Шницель не пытался давать советы и приводить примеры из книг, понимал Ирку молча. Иногда лучше быть как Шницель, понимать молча.

Когда Ирка волнуется, она непрерывно ест.

…– Мы тут, кажется, собрались с определенной целью?.. Мы будем читать завещание или нет? Что он хочет мне сказать? Что я единственная, что он меня любит всю жизнь нежно, преданно, страстно?

Ирка и полезла в холодильник. Достала паштет, принялась есть паштет ложкой прямо из банки.

Глядя, как Хомяк топчется по кухне с банкой паштета и рассуждает о любви, можно было бы подумать, что всё это – чуть заикающийся голос, романтическое волнение, горящие глаза, – всё это… ммм… неуместно. Что она ведет себя, будто в двадцать лет. На самом деле это уместно! Допустим, человек перешел из младшей группы детского сада в среднюю, подрос и прибавил в весе. Но его личность не изменилась!.. Это всё та же Ирка со своими мечтами и чаяниями.

Зазвонил телефон.

– Плохо слышно, ты пропадаешь!.. – кричал Андрей.

Андрей всё еще в Сибири. Уже не по работе, а на рыбалке.

Иркин роман вернул меня в прошлое, во времена романов. Мне вдруг на секунду показалось, что Андрей, как раньше, пешком прошел десять километров до автомата, чтобы засунуть двушку в щель, покрутить замерзший диск и закричать в ледяную трубку: «Ты меня слышишь?.. Я тебя люблю!»

– Ты меня слышишь?.. Паштет! – кричал Андрей. – Ты давала ему паштет? А косточку из красного пакета?

Зачем так кричать? Как будто паштет необходим Шницелю по жизненным показаниям.

Это немного обидно: Шницелю и паштет, и косточка, а мне, что мне?..

В плохие мгновения я думаю: все – десять километров пешком, чтобы прокричать сквозь шум на линии «люблю», всё осталось в прошлом, закончилось. Бывает, что-то закончится, но еще когда-нибудь будет. Закончатся косточки из красного пакета, купим другие. А вот это – шуршание осенних листьев, желуди в кармане куртки, капли дождя на лице, – не просто закончилось, а больше никогда не будет. Кому теперь всё это шуршит и капает?

– Ты нашла паштет?

В плохие мгновенья я думаю: это, черт побери, возраст! Андрею кажется, что без него все не справляются: я не найду паштет, Шницель забудет поесть, Мура забудет, что у нее дети. Когда Андрей смотрит на девочек, у него становится такое лицо, как будто он доктор на скорой, мчится по вызову сквозь метель. Я не хочу, чтобы у него было такое лицо!.. Мама говорит, что Андрей ангел, а я неблагодарная скотина. Это не так, я благодарная скотина. Я очень благодарная скотина! Но реальность такова: желание всех опекать это признак возраста. Опекаешь, знаешь, где паштет, значит, ты еще сильный. А я хочу, чтобы он всегда был молодым.

В хорошие мгновения я думаю: а где же паштет? На полке нет паштета Шницеля, но я же его не съела?..

Реальность такова: я угостила Ирку собачьим паштетом.

– Телячий паштет Шницеля на нижней полке, – уточнил Андрей.

Ага, ура! Ура, я не угостила Ирку собачьим паштетом!

– А на верхней полке еще один паштет для Шницеля, из ягненка, не перепутай с телячьим.

Телячий. Я угостила Ирку телячьим паштетом. Признаться или нет? Но зачем признаваться? Свидетелей нет, улик нет. Дам Шницелю паштет из ягненка, и он будет молчать. Никто не узнает.

…– Сейчас мы все пойдем ко мне. Завещание дома. Я боюсь взять его в руки.

Общий сбор у Ирки-хомяка с целью оглашения завещания.

Присутствовали Хомяк и я. Ольга таинственно сказала, что у нее важное дело. Что может быть важнее завещания?! Ольга объяснила: «Ты ахнешь, когда узнаешь, только не говори Ирке и Алене».

С целью оглашения завещания Ирка повела меня в спальню.

Иркина спальня – это произведение искусства эпохи барокко. Если забыть, что это современная мебель итальянских фабрик, можно подумать, что находишься в королевских покоях: золоченые барочные завитушки, тяжелые бархатные портьеры с золотыми шнурами. На потолке роспись: «Похищение Психеи»: Купидон с Иркиным лицом и Психея с лицом ПетрИваныча. Художник перепутал, но перерисовывать не стали из экономии средств. Мы называем эту роспись «Купидона и Психей».

Хорошо, что нет Ольги! Она бы улыбнулась правым уголком рта. Не левым, а правым! Левый она кривит, когда нервничает, а правый, когда входит в Иркину спальню. Легко смеяться над Иркиным вкусом, когда ты из старой петербургской семьи, твои предки знаменитые художники, картины твоих прапрадедов в русских и французских музеях. Ольга говорит «мы с Иркой из разных детских». Конечно, из разных: над Ольгиным диваном висят виды Павловска кисти знаменитого… не важно кого, это секрет. У Ирки над кроватью висела репродукция из журнала «Огонек». У Ольги знаменитые предки, а у Ирки нет родственников, одна мама, акушер-гинеколог на пенсии в маленьком уральском городке. Но мы уже давно из детских!

Нет-нет, Ольга не кичится своим происхождением, она согласна, что происхождение самое незначительное в человеке. Ольга ругает Ирку за плохой вкус. Но вкус тоже самое незначительное!.. Взгляды тоже самое незначительное в человеке. В человеке всё незначительно, кроме одного: что этот человек твой друг, Хомяк.

– Вот кровать, – сказала Ирка.

Казалось бы, кровать в спальне, ничего особенного. Но любой, кто смотрит сериалы, сразу поймет, в чем дело: кровать низкая, пылесос под нее не пролезает. На том, что пылесос не пролезает под кровать, построен сюжет многих сериалов: это завязка. Персонажи сериалов в первой серии прячут завещание там, где его никто не найдет: под кроватью, где никогда не пылесосят. Во второй серии закатывается под кровать кольцо, персонаж шарит под кроватью палкой от швабры… тут-то и начинается драма.

У Ирки закатилось под кровать кольцо, Ирка пошарила под кроватью шваброй – а там коробка, в коробке завещание. Зачем ПетрИваныч не в сериале, а в жизни спрятал завещание под кроватью, где Ирка никогда не пылесосит? На этот вопрос нет ответа.

Если подумать, на этот вопрос есть ответ: ПетрИваныч не предполагал, что может умереть. Думал, что когда-нибудь, через сто тридцать лет скажет Ирке слабеющим голосом «умираю, и вот моя последняя воля: пропылесось под кроватью», – а там как раз завещание. Но, скорей всего, ПетрИваныч считал, что к тому времени изобретут бессмертие, и Ирке не понадобится пылесосить.

ПетрИваныч вообще был склонен к скрытности. Ирка не знала, сколько он зарабатывает. ПетрИваныч говорил «цвети спокойно, мой тюльпан» и выдавал определенную сумму на хозяйство и ботокс. Ирка никогда не знала, на какую конкретно сумму она может цвести. Когда Ирка задумывала внеочередную косметологическую процедуру, она сообщала об этом ПетрИванычу. ПетрИваныч внимательно рассматривал Ирку, затем сверялся с синей записной книжкой, что-то подсчитывал в уме и давал ответ: ну, что же, устранить носослезную борозду мы можем себе позволить, а вот изменить форму глаз для придания свежести взгляду в этом месяце нам не по средствам. Мне было бы обидно, если бы Андрей раздумывал, придать ли свежести моему взгляду или и так сойдет, но финансовые отношения в каждой семье построены поразному.

После смерти ПетрИваныча Ирка запаниковала: как тюльпан сможет цвести на свою зарплату в театре? Алена в утешение хотела подарить Ирке какую-нибудь приятную мелочь: операцию по изменению формы ушей или липосакцию щек. Ирка отказалась: «не хочу рисковать ушами». Всякий раз смотря в зеркало, она будет думать – вот уши, подарок Алены. Но что, если они с Аленой поссорятся? Алена благородный человек, она никогда не стала бы требовать уши обратно, но Ирка привыкла быть независимой.

Но если бог дает желание улучшать свою внешность, он дает и способ: пробирки, водяная баня, эфирные масла, вазелин. Термометр. Ирка начала делать кремы: мазала себя, меня, гардеробщицу, актрис и режиссера. На сегодня у Ирки уютный подпольный бизнес: все в ее театре, от гардеробщицы до главного режиссера, покупают Иркин дневной крем, ночной крем, а также крем для губ. Ирка говорит «мой бизнес на самоокупаемости»: доходы от продажи кремов равны расходам на их приготовление. Хомяк планирует расширяться: в ее планах крем для век.

Чтобы показать мне, как она нашла завещание, Ирка встала на колени, засунула голову под кровать.

– Ой, а что это тут, в углу? Здесь что-то есть! Может быть, тайник?!

Но это был не тайник, а синяя записная книжка: очевидно, ПетрИваныч при жизни уронил ее под кровать, и всё это время она там находилась.

Ирка листала книжку, бормоча: «Милый, милый ПетрИваныч, как подробно у него записаны расходы на косметологию», и вдруг побледнела.

– Не понимаю… прочитай ты, – Ирка смотрела на меня беспомощным взглядом.

Пролистав записную книжку, мы с Иркой выяснили, что ПетрИваныч регулярно требовал деньги у женщин. Напоминал, просил, угрожал. Часто повторялась фраза «у вас есть один день!» и «пеняйте на себя!». В синей записной книжке была зафиксирована ежемесячная переписка с тремя женщинами. …А вот и номер тайного счета, на который каждый месяц поступали деньги.

Что это, шантаж? ПетрИваныч шантажист? Грозил раскрыть тайны этих несчастных, вымогал деньги… Печально, когда моральный уровень умершего мужа оказывается не таким высоким, как при жизни. Но зачем думать о моральном уровне ПетрИваныча, у него уже всё равно не будет возможности исправиться.

– Давай прочитаем завещание, – предложила я.

– Читай сама, если хочешь, – мрачно сказала Ирка. – Я в шоке: ПетрИваныч занимается шантажом!

…Ура! Оказалось, что это не шантаж! Не шантаж, а получение законного дохода: у ПетрИваныча было три однокомнатные квартиры, которые он сдавал.

И завещал Ирке.

– Не могу поверить… Он купил квартиры втайне от меня… – ошеломленно сказала Ирка. – Да еще в Озерках…

Как будто это имело значение: ПетрИваныч втайне купил три квартиры в Озерках или в другом месте. Хотя всё же имело значение: Озерки хороший район.

…ПетрИваныч купил три квартиры втайне от Ирки, но как? Муж имеет право купить квартиру только с согласия жены. Ирка не помнит, что давала согласие. Тюльпан не обязан держать в памяти, что подписал ПетрИванычу бессрочное согласие на покупку любой недвижимости.

– Милый, милый ПетрИваныч, – растроганно повторяла Ирка, – какой он у меня заботливый, предусмотрительный, надежный! Я всё пела, как стрекоза, а он в это время думал про вечное – про недвижимость.

Так, прямо на моих глазах, Хомяк стал рантье.

– Три квартиры – это настоящая любовь! Уверена, что это лучшие квартиры в мире, я полюблю их с первого взгляда! Милые мои, мои однокомнатные! Мои равные по площади, в новом доме! Обожаю свою недвижимость! – веселилась счастливая Ирка.

Конечно, Хомяк обожает свою недвижимость. Не в том смысле, что Хомяк полюбил квадратные метры. Хомяк полюбил чувство безопасности от сдачи трех квартир в аренду.

– Материальное благополучие – это единственная опора в жизни. Мужья могут уйти, умереть, изменить, а однокомнатные квартиры не умрут! Три квартиры можно три раза сдать! Но только трем людям… А если каждую квартиру сдать по три раза, то можно получить девять арендных плат… – Ирка пошевелила губами, перемножая в уме сумму аренды на три минус инфляция плюс рост стоимости аренды в год и умножить на три квартиры, которые она сдаст по три раза.

…Ирка совсем недолго побыла рантье. Рантье – это покой, стабильность. Но не таков Хомяк. Ирка мысленно пустилась во все тяжкие. У нее образовался бизнес-план: продать одну квартиру, вступить в новое строительство, построить, продать, купить две, опять построить, продать, купить три… По-моему, это естественный ход событий: финансовая самостоятельность ударила Ирке в голову, потому что она много лет не имела доступа к семейному бюджету.

– Читай завещание дальше, – велела Ирка, – вдруг там еще один сюрприз? Еще одна квартира?! Или даже две! Милый, милый ПетрИваныч!

Хорошо, что Ирка не увидела это своими глазами. Увидеть такое своими глазами – это огромный стресс! Услышать своими ушами тоже стресс. Хотя я постаралась преподнести ужасную правду максимально осторожно.

– Мы с тобой взрослые, так? Мы с тобой знаем мужчин, так?..

Ирка кивнула: «Да, мы знаем. У него карточные долги?»

– ПетрИваныч тебя очень любил. Говорил, что ты тюльпан. Ты, и правда, тюльпан! Иногда тюльпан один в вазе, а иногда …э-э… букет тюльпанов. Мужчины, ну, ты знаешь, полигамия, моральная слабость и всё такое. К тому же ПетрИваныч всё равно умер.

По-моему, я подошла к делу издалека, как только возможно.

– Сколько? Двое? Трое? Внебрачных детей сколько, двое, трое? – деловито спросила Ирка, и тут же засмеялась, – шучу. Откуда у него могут быть дети? ПетрИваныч не изменил мне ни разу в жизни. Бедный ПетрИваныч, иногда мне его жалко: за всю жизнь у него была всего одна женщина, я.

– Точно, – горячо подтвердила я, – не трое. Не трое и даже не двое, всего лишь один… дочь. Всего один дочь, то есть один маленький ребенок, могло быть гораздо больше. У мужчины может быть около тысячи детей, а у морской свинки до тридцати, за всю жизнь, конечно.

– ПетрИваныч не морская свинка. Он свинья. Ирка сняла платье, бросила на кресло, легла в кровать, встала, аккуратно повесила платье в шкаф, легла, отвернулась к стенке. Бант и бусы не сняла, так и лежала в банте и бусах. Я принесла корвалол. Не помню, сколько нужно капель?.. Накапала тридцать капель. Если бы у ПетрИваныча было двое внебрачных детей, я бы накапала шестьдесят капель, а если бы трое – девяносто? Затолкала Ирку поглубже в подушки, подоткнула одеяло. Ирка приподнялась, беспокойно сказала «арендаторы заплатили за последний месяц?» и бессильно упала в подушки.

Из подушек доносилось: «…маленькая до-очь… …маленькая, значит, он изменил не в мо-олодости, а совсем недавно, ооо… у него была любо-овница, ооо… Кто эта женщина?! Я – единственная любовь его жизни, а не она! Я тюльпан! У меня замирало сердце, а не у нее! Ни у кого такого не было, как у нас, – а не у них!

Мне так стыдно. Ведь мы что думаем?.. Мы думаем: Хомяк. Со всеми присущими Хомяку чертами: страстью к ботоксу и аппаратной косметологии. Я была уверена, только у нас с Андреем вот это всё – бежать к любимому, ловить снежинки ртом, уткнуться в колючую щеку, услышать «люблю»… только у нас! А у Ирки с ПетрИванычем быт, синяя записная книжка, Купидона и Психей. Но оказывается, у Хомяка тоже замирало сердце! У Хомяка тоже «ни у кого такого не было!». …Буду с Иркой до конца. В том смысле, что пройду с ней этот горький путь: шок, отрицание, возмущение, агрессия, осознание, принятие.

– А может быть, ребенок – это не измена? – Ирка приподнялась в кровати, сидела в банте и бусах, смотрела на меня с надеждой.