Текст книги "Москва: мистика времени"

Неглинка: река времени

Река времен в своем стремленьи

Уносит все дела людей

И топит в пропасти забвенья

Народы, царства и царей.

А если что и остается

Чрез звуки лиры и трубы,

То вечности жерлом пожрется

И общей не уйдет судьбы.

Г.Р. Державин

Как известно, в архивах хранится столько всего, что даже самые опытные архивисты не знают содержания всех документов. Но ведь там не только документы – на архивное хранение попадают и письма, бумаги, записные книжки простых людей, что дружили, переписывались, общались с разными знаменитостями.

Обычно такие папки попадают в поле архивных требований случайно, так сказать, за компанию – вместе с основными запросами. Именно так – случайно – и обнаружилась то ли страница из дневника, то ли отдельная запись интересного случая, оставленная некоей Тамарой Яблочкиной. Нет, она не была в родстве с блистательной корифейкой Малого театра – актрисой Александрой Александровной Яблочкиной. Наша Тамара просто обожала театр и в силу «родства» фамилий стала горячей поклонницей Александры Александровны. Надо сказать, что старейшая актриса прославленного Малого театра дожила до 98 лет. А значит, в 1956 году, о котором пойдет первый рассказ Тамары, актрисе было ровно 90 лет. Конечно, она уже не выступала на сцене, но никаким старческим маразмом не страдала и активно занималась общественными делами. Жила она рядом с Малым театром – в начальном доме тогдашней Пушкинской улицы (ныне снова, как до революции, Большой Дмитровки). Сейчас этого дома нет. На его месте филиал Большого театра. Но в то время у стены этого дома, выходившей как раз на угол Большого театра, был даже небольшой огороженный садик с кустами сирени. Там прославленная актриса и любила гулять. Там же принимала и гостей, в число которых входили и самые преданные поклонники. Вот там-то, сидя на скамеечке в лучах потеплевшего апрельского солнца, преданная поклонница Тамара и услышала рассказ старой актрисы о наводнениях в самом центре… Москвы.

Конечно, это невероятно, но по улицам и площадям Москвы разливались и Москва-река, и Яуза. В теплом апреле 1908 года эти реки затопили все Замоскворечье и даже Кремль, стены которого оказались под водой на 2,5 метра. А сами воды в реках поднимались до 9 метров.

– Но я была поражена наводнением Неглинки, – проговорила Яблочкина. – Ведь она – вот тут, рядышком. – И красивым актерским жестом Александра Александровна описала широкий круг. – Вы же знаете, милочка, что Неглин-река еще в начале XIX века была забрана в трубу. Отсюда и название площади здесь недалеко – Трубная. Оттуда она и течет под землей как раз под Неглинной улицей, а потом и под Малым театром проходит. То есть вот здесь вокруг. – И снова красивый актерский жест. – Но то ли характер у реки хулиганистый, то ли мастера поработали не слишком хорошо, но Не-глинка постоянно вырывается наружу.

– А вы сами видели наводнение? – полюбопытствовала Тамара.

– И не раз! Помню, в мае 1923 года воды было столько, что по Театральной площади лодки ездили – возили нас, актеров, из Малого театра в Большой. А Вася Спиридонов, наш рабочий сцены, не подумав, открыл одну из дверей театра. А та ниже уровня воды оказалась. Так весь коридор и затопило. Ковры потом два дня во дворике сушились. А на Трубной тогда вообще целый дровяной склад снесло – такой напор воды, что дрова из склада выбило. Ну они прямо по площади и поплыли. Извозчиков и экипажи – да, да, милочка, тогда еще по Москве ездили извозчики! – до верха колес заливало. Так что никто уж на них и не ездил. Да-с, скажу я вам, жуткая картина, милочка…

Старая актриса прикрыла глаза. На ее лице действительно мелькнуло выражение ужаса. Тамара насторожилась, встрепенулась – наверное, не стоило заставлять вспоминать неприятное девяностолетнюю даму. Но тут Александра Александровна прижала пальцы в перчатках к вискам, укутанным в теплый вязаный платок (поверх его конечно же кокетливая зимняя шляпа – актриса ведь и в сто лет актриса!), и, вздохнув, прошептала:

– Мало кому рассказывала, милочка… Но сейчас расскажу. Конечно, раньше за такие разговоры можно было бы и в лагеря угодить, но теперь ведь можно вспомнить. Как это говорят? – теперь «оттепель» у нас в стране. Рискну – расскажу!

В 1923 году было мне уже 57 лет. Много я чего пережила и много перевидала. Не буду Бога гневить – и при Императорских театрах жила хорошо, и при народной нашей власти нисколько не хуже.

– Потому что талант все ценят, – робко сказала Тамара.

– Да, талант… Но… – старуха запнулась, – не один талант на сцене нужен. Нужна еще фантастическая вера в разные предлагаемые возможности.

– В предлагаемые обстоятельства! – подсказала Тамарочка. – Так Станиславский говорил.

– Нет, я не про то, милочка, – поджала губы актриса. – Я про мистический склад ума, про фантастическое видение мира. Можете мне поверить, я уже век живу, кое-что поняла…

– Что же?

– А то, что не один только явный мир вокруг, но и тайный, не всем видимый. И в нем такие загадочные события происходят… И он с нашим миром частенько пересекается. Вот послушайте!

В 1923 году я в театральной квартире при училище жила. Оно тогда называлось «Театральные мастерские при Малом театре». Тогда было нужно подчеркивать, что и актеры – «рабочие» искусства. Это теперь училище просто Щепкой в честь незабвенного Михаила Семеновича Щепкина зовут. Тогда – нет. Тогда все было строго.

Вот в день наводнения-то мне бы и поспешить в свою квартиру на Неглинке, 6, но мне у портнихи было назначено – дальше по Неглинке – в нумере 15. А портниха для актрисы, сами понимаете, милочка, – важнейший человек.

Пятнадцатый дом – большой, из старых доходных. Напротив него как раз знаменитые Сандуновские бани в доме 14. Ну через Театральную площадь меня рабочие на лодке перевезли. А уж на пересечении Кузнецкого Моста посуше стало, там же возвышение. Тут я извозчика наняла. Хоть и не далеко, но по воде не пойдешь. Помню, вода колеса заливала, но все-таки передвигаться можно. Подъехали мы к дому 15. Там крыльцо было на возвышении. Поднялась я по ступеням, обернулась на извозчика, чтобы брызгами не залил. Вода-то грязнющая. Неглинка уж давно не река – клоака. Ну и зацепила как-то взглядом Сандуны. Фантазия-то актерская – сразу Лизавета Сандунова, певица, на чьи деньги бани-то были построены, вспомнилась. Странная судьба – вроде муж любил до беспамятства, а потом взял и бросил. Вздохнула я, конечно, – вот она, мужская любовь. Но сама-то пошла к портнихе. Платья – важней всего. Долго у нее просидела. Примерка – процесс не из легких. Вышла я от нее уже по темноте. Вода спала. Хотя, конечно, все равно по тротуарам не пройдешь. Грязно, склизко. Решила постоять – подождать извозчика. Остановилась на ступенях-то – а тут меня и окликнули.

^{Улица Неглинная, дом 15}

Голос женский, тихий и даже робкий: «Позвольте на ваши колечки взглянуть!» У меня аж сердце упало. Воришка, что ли? Оглянулась – не похоже. Дама невысокого роста – я против нее великанша. Лицо интеллигентное. Но вот платье… Я же актриса – моду веков знаю. Незнакомка в одежде стиля Бидермайер – это начиная с 1820-х годов. Лиф притален, талия чуть повыше естественной, юбка свободно ниспадающая. А для тепла на даме – спенсер, тогдашний укороченный пиджачок. Говорят, его придумал английский лорд Спенсер. Когда тушил пожар в своем имении, фалды фрака ему сильно мешали. Он их взял и оборвал. Словом, никак моя незнакомка в 1923 год не вписывается. Я было решила – актриса. Но ведь я в Москве всех в лицо знаю. Но этой не видала. Вот только всмотрелась получше – темно уже – и сердце-то у меня прямо в пятки ушло. Дама точь-в-точь как на знаменитом портрете Лизаветы Сандуновой – и спенсер, и шляпка. Мне аж жутко стало. А незнакомка снова за свое: «Позвольте на перстенек взглянуть!» Я и не хотела – рука сама к странной даме потянулась. Та взглянула и заохала: «Нет, не то! Что я ищу – другое!» – «Но позвольте, что же вы ищете?» – говорю я, а у самой чуть не зубы стучат. «Перстень заветный, матушкой Екатериной подаренный», – говорит дама. И что меня за язык дернуло? Ляпнула я вдруг: «Так вы – Сандунова Елизавета? Я читала, что вам государыня перстень подарила, а вы его продали». – «Заложила, – уточнила дама. – Потом выкупила. Но оно опять потерялось. Вот теперь ищу». – «Но как же вы в ХХ век-то прошли?» – «По Неглинке, – объяснила дама. – Река – проводник Времен. Сама все время обновляется – течет в будущее. А берега, теперь, конечно, каменные своды, все те же остаются. Вот и можно в определенные дни, когда поток обретает самую большую силу, перейти из одного времени в другое. А мне почему-то показалось, что в ХХ веке мой перстень обнаружится. Вы ничего не слыхали?» Я только головой покачала. Если б такой перстень нашелся, все бы узнали – и коллекционеры, и газеты. Ну и я бы, конечно. Грешна – всю жизнь старинные кольца скупала. Мне бы его и принесли. Но не было такого. Хотела я об этом Лизавете сказать, да и застыла – никого рядом. Был призрак – и нету. Потому и говорю вам, милочка, хорошо, что я – актриса. Другая бы на моем месте завопила, со страху в обморок упала. Но у меня, как у каждой хорошей актрисы, мистическое мировоззрение. Мы верим в приметы, в знаки судьбы и прочее. Вот и я до сих пор верю, что столкнулась в призраком певицы Сандуновой. С тех пор вот уже тридцать лет все жду – а вдруг перстень ее объявится, вдруг кто его принесет на продажу. Я бы купила. Хоть мне по возрасту уже и не должно быть дело до украшений-то. Но ведь красота притягивает в любом возрасте… – Старуха замолчала. Завздыхала. О своем. О пережитом.

А Тамара тогда подумала: «Чудит старая актриса. В привидения верит. Неглинка – река Времени… Глупо-то как…»

Но спустя девять лет Тамара совсем по-другому вспомнила эту историю. Потому что и сама попала в нечто подобное.

14 июня 1965 года Неглинка-река снова вышла из берегов. На этот раз «помогли» еще и проливные дожди. Подземные стоки не выдержали столько воды и выплеснули всю ее на поверхность. Липкая подземная грязь, пахнущая всякой мерзостью, распространилась вместе с водой почти на 25 гектаров в центре – от Трубной до опять же Театральной площади. Правда, теперь наводнение не было столь уж мощным – всего-то полутораметровый уровень воды, а местами и меньше. Но все равно вода просочилась в подвалы, нижние этажи домов. Оказался залитым и склад ЦУМа, который, как известно, находится на Неглинной улице. Товары, конечно, промокли, многие пришли в негодность.

Тамара в тот вечер шла по верхней части улицы Кузнецкий Мост. Туда вода не дошла. Хотя затхлый запах витал и здесь, не позволяя останавливаться. И тут…

Тамаре показалось, что второпях она чуть не наступила на грязную кучу. Но та вдруг… подскочила, взвизгнула. И не куча вовсе – девчонка, худущая, вся в лохмотьях, грязная. Приподнялась с мостовой и снова бухнулась – прямо Тамаре в ноги:

– Прости, матушка-барыня! Прости душу грешную!

Тамара отскочила, сама чуть не завизжав от неожиданности и… страха. Что-то в девчонке (или молодой девушке?) было непонятное, вгоняющее в оторопь. Не то, что она была измождена и худа до предела – прям узница Освенцима. И даже не то, что в ноги бухнулась и матушкой-барыней назвала. А нечто совсем странное – от девушки исходило непонятное свечение и веяло холодом, от которого, кажется, вмиг озябло не тело, но душа Тамарина.

А девица тем временем попыталась обнять ноги ошалевшей Тамары. Ну это уж слишком! Тамара тряхнула ногой и тут поняла вообще немыслимое – пальцы девушки прошли сквозь ее ногу, но она не почувствовала никакого прикосновения. Да что же это?! Мало того, что сумасшедшая какая-то, так еще и… призрачная. Неужели действительно – призрак? Но где?! В центре Москвы – на Кузнецком Мосту?!

Из оторопи Тамару вывело причитание девицы:

– Так вы не матушка-барыня? Нет, вижу, что нет! Вот слава те, Господи! А я уж думала – попалась…

– Кому попалась?

– Дак барыне нашей, Дарье Николаевне Салтыковой!

Тамара скривилась – про Салтычиху все помнят. Уж больше двухсот лет прошло с ее смерти, а память о проклятой душегубице живет. И то – за пять лет почти полтораста загубленных душ. Хозяйка пытала крепостных собственноручно – обливала кипятком, протыкала раскаленным прутом, резала ножами. Больше всего ненавидела девушек и молодых женщин, особливо если те, не дай бог, были хороши собой. Изверг. Но почему эта призрачная девица говорит о ней?!

– Дак мы ж в ее владениях! – отозвалась та.

Тамара подняла взгляд по направлению протянутой девичьей руки. Угол Кузнецкого Моста и Рождественки. Теперь это дом с тройным номером – 20/6/9.

– Это сейчас все выглядит не как тогда, при барыне-то. – прошептала девушка. – Я уж не впервой тут оказываюсь. Понимаю, что другие времена. Но все в ужасе – вдруг наша душегубица тоже по временам странствует.

– Как же можно странствовать?! – изумилась Тамара. Она даже позабыла про страх – любопытство взяло верх.

^{Угол улиц Кузнецкий Мост и Рождественка, дом 20/6/9}

– Дак ведь река Неглинка… – протянула призрачная девушка. – По ней и ходим во времени-то…

Тамара вдруг вспомнила отчетливый голос старой актрисы: «Река – проводник Времен. Сама все время обновляется – течет в будущее. А берега, теперь, конечно, каменные своды, все те же остаются. Вот и можно в определенные дни, когда поток обретает самую большую силу, перейти из одного времени в другое».

Выходит, старая актриса не выжила из ума, как тогда показалось Тамаре. Получается, Неглинка – портал времен, дорога для потока Времени.

– Но как вы здесь ходите? – изумилась Тамара.

– Дак я и сама не ведаю… Просто выносит меня. Я-то еще в 1756 годе в Неглинку кинулась. Слава богу, меня Митрич, приближенной к матушкиным покоям, упредил: знает про тебя Дарья Николаевна-то…

– Что знает?

– Что мы с Васяткой-конюхом… ну что люба я ему. Он мне открылся. Ну и я ему в руки далася… По-благородному-то это «любовь» прозывается. Ну а у нас по-простому говаривали – «в руки пошла».

Вона как! Тамара вскинулась – так вот откуда выражение «пойти по рукам». Выходит, изначально оно имело совсем не отрицательный смысл, не осуждающий.

– Матушка-то этого не выносила совсем! – все объясняла девица. – Она ж Кровавой Барыней не враз стала. А как муж умер да осталась она без мужской ласки-то, начала ухажеров приманивать. Ну и влюбилась в одного – Николай Андреевич Тютчев его звали.

Тютчев… Что-то вспоминается. Действительно, дед нашего знаменитого поэта Тютчева имел какую-то любовную интрижку…

– Хороший был барин, добрый, – продолжала девушка. – Частенько нас предупреждал, что матушка не в духе. Но однысь увидел Кровавую Барыню в деле, как она дворовых-то секла – так любовь с него, словно чулок, и спала. Убежал он от матушки-то. Ну а потом и вовсе другую замуж позвал. Так наша барыня-то так осерчала – два десятка девок кипятком залила. Одну, на сносях уже молодуху, прутом железным проткнула. Господь Спаситель, как же кричала, бедная… Мотька, слуга, тогда ухи заткнул – не было возможности крик-то такой страшный слушать, – дак матушка в сердцах, распалясь, ему ухи-то и отрезала. Очень уж она тогда на всех влюбленных осерчала. Особливо на девок. Все ей казалось, раз не может наказать невесту Тютчева, так своих девок изведет. Ну и изводила. Так что, прознав, что ей про меня с Васяткой известно стало, я в Неглинке и утопилася. Все легче, чем издохнуть, проткнутой железякой-то. Потому я тоже ребеночка ждала. Ну а раз меня не достать уж было, Салтычиха-матушка Васятку кипятком в бочке залила.

– И как же теперь? – со страхом осведомилась Тамара.

– А ничего… – Девица улыбнулась. – Тута много девок – кто от любви в речку кинулся, кого мужики, чтоб скрыть свой грех, столкнули. За века-то тут тысячи душ последний приют нашли. Но беда – тесно нам. Вот и выталкивает вода наружу. А кто и сам выходит. У нас же цель имеется. Если кто живую душу вместо себя в речку заведет, так сам из водного плена вырвется. Но мы, Салтычихины девки, другую цель имеем. Хотим в каком-нибудь времени Кровавую Барыню подстеречь и с собой уволочь.

– Не выйдет у вас, – проговорила Тамара осипшим голосом. – Ее за зверства осудили в 1768 году и подвергли гражданской казни.

– Казнили? Вот счастье-то! – Девушка всплеснула руками.

– Нет, гражданская казнь – это когда человека привязывают к позорному столбу. Ее на Красной площади при всех привязали. Над головой у нее сломали шпаги.

– Это зачем?

– Так показали, что лишают ее дворянства, что теперь она – никто. А потом увезли в Ивановский монастырь и там посадили в каменный мешок.

– Это хорошо! – улыбнулась девушка. – Выходит, перед смертью она узнала, что такое страдания. Но с другой стороны – плохо. Ивановский монастырь в Белом городе. Там Неглинка не течет. А мы не можем выходить за пределы реки-то. Значит, нам Кровавую Барыню не словить ни в каком времени. Плохо… Но может… – Призрачная девица подняла глаза на Тамару. – Может, я тебя словлю?

Тощая призрачная рука протянулась к Тамаре, начала расти на глазах, пытаясь дотянуться до горла, засветилась в наступающих сумерках… Тамара взвизгнула и непроизвольно перекрестилась. Конечно, как и все жители Страны Советов, она не должна была верить в Бога. Но уж слишком часто Тамара общалась со старой актрисой Яблочкиной. А Александра Александровна верила стойко и истово, даже несмотря на то, что вера запрещалась и высмеивалась. И вот теперь Тамара непроизвольно вспомнила молитву, которой ее учила старая актриса.

– Отче наш, – зашептала Тамара, – иже еси на Небесех…

Призрак бедной утопленницы дернулся и растаял в вечернем сумраке. Был или привиделся? Непонятно. Одно ясно: старая актриса спасла жизнь своей верной поклоннице.

Конечно, в нашем городе Москва-река – градообразующая. Недаром у города и реки одно имя. Но Неглинка – река тайная. И хотя в лучшие времена была у нее длина всего-то 7,5 километра и числилась она лишь притоком Москвы-реки, но влияние ее на жизнь города всеобъемлюще. Даже заключенная в 1817 году в трубу и спрятанная под землю, она мистическим образом воздействует на москвичей.

Река-миф. Река-призрак. Но ее символы на всей поверхности центра: район Самотеки с Самотечной площадью – там, где река текла, казалось, возникая сама собой, но на самом деле питаясь из многочисленных ручьев; Цветной бульвар – там, где некогда по берегам были разбиты цветочные сады, Трубная площадь и Трубные улицы – там, где реку спрятали в трубу, Неглинная улица – ну это название говорит само за себя. А чего стоит только проложенный через Неглинку Кузнецкий мост – тоже мост-призрак, которого уже давно нет, на месте которого теперь крепкая булыжная мостовая. Но ведь именно там, на Кузнецком, обосновались самые легендарные московские призраки: серый экипаж с призрачным возницей, который забирает в вечность ночных зазевавшихся прохожих, призрак несчастной француженки Жужу, погибшей под колесами лихача в начале ХХ века, или вот уже упоминаемые призраки замученных крепостных Кровавой Барыни Салтычихи.

А рядом с усадьбой Салтычихи – между Кузнецким Мостом и Лубянкой – существовала от петровских до екатерининских времен еще и Канцелярия тайных дел с пыточными камерами и прочими прелестями для развязывания языков. Так что немудрено, что в ХХ веке на том же месте возникли строения Лубянки – ЧК – НКВД СССР. Словом, для призраков загубленных душ – место вполне подходящее. Ну а воды реки действительно потоки Времени.

Конечно, поначалу Неглинка была прекрасной, чистой рекой, не отягощенной никакими страшными воспоминаниями. Известно, что еще с XIV века здесь кипела жизнь. Река получила свое название то ли оттого, что у нее было неглинистое дно, то ли оттого, что по берегам ее росли лиственницы (негла – разновидность названия этого дерева), то ли оттого, что без глины была во многих местах заболоченной (Неглинок – означало болотце). Еще ее прозвали Самотекой, потому что текла как бы ниоткуда – сама по себе. Хотя на самом деле она наполнялась водами разных ручьев (вбирала в себя 17 притоков) и 11 прудов.

Начиналась она к западу от Марьиной рощи из большого болота, называвшегося в XVII веке Пашенским, Памшенским или Помшинским (по-мшинским – то бишь «по мши-ну» – мху). Марьина роща и само по себе место легендарное. Но у Помшинского болота есть и собственная легенда. Она рассказывает о том, что некогда в этих местах было вполне пригодное для проживания безо всякого болота место. Примерно в XIV веке там обосновался некий барон Резняк (видно, обожал резать да убивать), невесть как явившийся в Московию из заморских земель. И был он жестокосерден и пощады не знал. Всего опасался, видно, было чего. Особо не любил незнакомых, невесть откуда забредающих странников. Таких он сажал в особую башню пыток и приказывал казнить. Но однажды молодая цыганка вызволила одного из странников и прокляла земли барона. Самого его оборотила в волка. А земли баронские стали болотом, отягощенным мистической и жестокой историей. Про это непременно стоит почитать московскую легенду, данную в конце книги, чтобы сейчас не прерывать рассказ о собственно Неглинной реке. Но одно ясно: даже исток реки Неглинки был овеян мрачными и мистическими легендами – что уж говорить о самих водах реки?

От истока река Неглинка идет по Стрелецким улице и переулкам, району Сущевки (Старосущевки и Новосущевки), от района станции метро «Новослободская» переходит на Самотеку (Самотечные улица, переулки и площадь). Затем Не-глинка заходила под Цветной бульвар и выходила в районе Трубной площади, где в 1817 году и была заключена в огромную трубу. Потом река поворачивала на юго-запад. Вы не поверите, но и сейчас она течет под ЦУМом, Театральной площадью, Манежной площадью, выходит к Кремлевской стене, идет под Александровским садом и у Водовзводной башни Кремля впадает в Москву-реку. А мы ничего этого не видим, для нас Неглинка – река-призрак. Так стоит ли удивляться, что там творятся самые наимистичнейшие дела?

Судите сами. В 1966 году проведено второе устье, поскольку, как показали постоянные наводнения, одно устье не справляется с водами хулиганистой Неглинки. От Театральной площади прорыли коллектор километр длиной и 4 метра шириной под улицами Никольской и Варваркой. Так что Неглинка начала сливать воды в Москву-реку рядом с гостиницей «Россия». Собственно, в то время гостиницу-гигант и строили – начали в 1964-м и закончили в 1969-м. Здание вышло – картинка. Только вот жить в нем никто не рвался. Даже командировочные постояльцы старались слинять из нее – хоть к друзьям, хоть к знакомым, хоть просто на постой за свой счет. Мой друг, поживший там 10 дней, заявил, съезжая, что уж неделю спать не может, и не в тараканах, кишащих там, дело, но в самом духе и настроении. Все время что-то кажется ночами, мерещится. Ему, например, грезился мужчина во фраке и котелке по моде конца XIX века, а его коллеге – какая-то боярышня в старинной шубе с рукавами до полу.

И ведь немудрено! Именно на истоке реки скапливается больше всего странного мистического негатива, призрачных видений, прошедших сквозь Времена. Ну и что в итоге дал этот негатив? Гостиницу «Россия» вместе с ее знаменитым концертным залом и рестораном, где пытались возродить старинный «Яр»… снесли. И на ее месте никак не могут решить, что же строить.

Неудивительны и те фантасмагорические события, что происходят во время наводнений, когда Неглинка набирает самую Силу.

В 1973 году во время мощного наводнения (вот и второе русло не спасло!) произошло ЧП – прямо на Неглинной улице из коллектора воды подняли на поверхность. труп неизвестного мужчины. Одежду его сочли старомодной – но ведь каких только чудиков не живет в Москве. И в конце века столичные старорежимные старушки часто то в шляпки, то в митенки облачались. Впрочем, криминалисты, прибывшие на место, одеждой не стали заморачиваться – за время пребывания в воде она истлела и разорвалась. Но вот во внутреннем зашитом кармане обнаружилась невероятная находка – тяжелый золотой перстень с большим бриллиантом. Наверняка краденый. Иначе отчего карман зашит?

Милиционеры прошерстили архивы – выяснили, что подобный перстень ни у кого во времена СССР не пропадал. Конечно, возможно, кольцо украли у коллекционера-антиквара, но ведь тогда было не как сейчас – все коллекционеры тоже стояли на негласном учете. И про их коллекции тоже было известно. Ни у кого из них подобного сокровища не имелось.

И вот тогда следователь Егор Соболев решил обратиться за ответом к истории… реки Неглинки. И обнаружилась фантастическая, но реально произошедшая история, связанная с перстнем, подаренным Екатериной Великой некоей певице. Наверное, вы уже догадались, что певицей той была Елизавета Сандунова. Та самая, о которой рассказала невероятную историю легендарная актриса Александра Яблочкина. Та самая певица, что выстроила на Неглинке-реке легендарные бани, существующие и по сей день.

Но какой же мистической нитью оказался связан перстень, выловленный из Неглинки XX века, с певицей века XVIII? А давайте вспомним историю…