Текст книги "Брошки с Блошки"

А парень, как бывает после пережитого стресса, расслабился, оживился и разговорился…

Борю Левензона растила мама, Римма Аркадьевна. Единственного сына она держала в полном подчинении, бдительно следя за каждым его шагом. Основанием для тотального контроля был печальный факт «половинчатости» Бори: помимо маминых генов он унаследовал и папины – по мнению Риммы Аркадьевны, если не вредные, то бесполезные.

Самого папу Бори Римма Аркадьевна сочла бесполезным и даже вредным меньше чем через год после свадьбы, еще до рождения сына, который появился на свет уже после того, как его родители развелись. Таким образом, папу своего мальчик никогда не видел. А то немногое, что Боря о нем слышал, было нелестным. Римма Аркадьевна считала свое замужество ошибкой, совершенной не иначе как в состоянии умопомрачения. А ведь говорили ей умные люди: Риммочка, не пара тебе этот поц!

Самым умным из тех, кто ей это говорил, был, конечно же, дядя Борух – старший брат Риммочки. Собственно, это в его честь был назван новорожденный Боря. Дядя Борух непутевую младшую сестру всегда поддерживал – и морально, и материально. Римма Аркадьевна очень старалась, чтобы покровительственное отношение дяди Боруха распространилась и на ее мальчика.

Когда пришла пора выбирать профессию, мама сказала:

– Боря, люди нашей фамилии могут быть врачами, юристами, музыкантами и ювелирами. Юрфак и мед я не потяну, это нынче очень дорого, скрипку ты забросил еще в третьем классе, что остается – сам понимаешь.

Послушный сын все понимал и соглашался со сказанным. Тем более что перед глазами у него был прекрасный пример в лице дяди Боруха: будучи как раз ювелиром, тот заработал достаточно денег, чтобы открыть собственный магазинчик сувениров и антиквариата в центре города, и жил, по определению Риммы Аркадьевны, «просто прекрасно».

Боре тоже все больше хотелось прекрасной жизни. В идеале – отдельно от мамы, забота которой парня душила. Ювелир – это звучало гордо и ассоциировалось с золотом и драгоценностями, позволяя надеяться на обретение финансовой независимости.

Боря безропотно отучился в Художественно-профессиональном лицее Санкт-Петербурга имени Карла Фаберже и спустя два года после окончания средней школы получил диплом ювелира. Мама попросила дядю Боруха, и тот взял мальчика к себе. Так Боря оказался в стеклянной будке мастера в дальнем углу антикварной лавки.

Старуха, о которой спрашивали, явилась в лавку спозаранку. Боря только успел повесить в шкаф курточку и надеть поверх свежей белой сорочки – дядя Борух не разрешал являться в лавку в футболках – синий рабочий халат и черные саржевые нарукавники.

Первым делом ему предстояло спаять цепочку, которую сдали в ремонт накануне вечером. Пустяковая работа, Боря запросто справился бы и с чем-то посерьезнее, но все серьезное дядя Борух оставлял себе. Для этого у него имелась специально оборудованная комнатка – бывшая кладовка без окон, но с бронированной дверью и толстыми стенами.

Итак, старуха забрела с утра пораньше. Дядя Борух вышел к ней – он всегда окружал подкупающим вниманием таких питерских бабок, и не только потому, что иногда они приносили в скупку или просто на оценку интересные вещи.

Колоритные старорежимные старухи имели ценность и сами по себе: странными нарядами и мелодичным щебетом они создавали такую атмосферу, в которой размякали самые жесткие и прагматичные покупатели. «Аутентичность – наше всё!» – говорил по этому поводу довольный дядя Борух.

Эта бабуленция заглядывала к ним уже не впервые, Боря запомнил ее по особенно экстравагантным нарядам. На сей раз она притащила винтажную безделушку – фрагмент ожерелья, края которого кто-то обрезал – наверное, чтобы выкроить еще и серьги-висюльки. Старуха желала сделать из бывшего ожерелья браслет.

Дядя Борух наметанным глазом оценил и украшение (серебро и горный хрусталь бриллиантовой огранки, добротная вещица, но ничего особенного), и сложность работы, после чего подозвал Борю, велел ему отложить цепочку и срочно заняться браслетом. Гостью он усадил на мягкий стул в витрине, которую бабуленция, манерно попивающая заваренный для нее чаек, так собой украсила, что уже через несколько минут в лавке было не протолкнуться от покупателей.

Дядя Борух переключился на группу интуристов, старуха хлебала свой чай, Боря возился с браслетом.

Справился он быстро. Довольная бабуленция забрала свою безделушку и ушла…

– Куда? – спросила я. – Ты не заметил, в какую сторону она направилась, когда вышла из лавки?

– И не шел ли за ней кто-нибудь? – добавила Ирка.

Парень покраснел, отвел глаза.

– Я не следил за ней, – признался он виновато. – Сразу за книжку схватился. Я, когда нет работы, читаю там, в своей будке.

– «Гарри Поттер и Ктототам Гдетотамский»? – предположила Ирка, приблизительно зная читательские пристрастия молодых людей.

Своему крестнику – моему сыну – она купила все книжки про юного волшебника.

– Комиксы? Манга? – добавила я, будучи в курсе того, что предпочитают мои собственные крестники – Иркины башибузуки.

– Нет, вы такого автора не знаете, наверное, он не наш, американский – Пит Блейк, про суперагента пишет, – застенчиво признался Боря.

Ложечка выпала из моих пальцев, громко звякнув о фаянс тарелочки. Ирка посмотрела на меня с легким испугом. Она-то знает о моей суровой рабской доле бесправного литературного негра.

– Даже не знаю, что сказать по этому поводу, – пробормотала я.

Я чувствовала себя польщенной и раздосадованной одновременно. Не кричать же, бия себя в грудь: «Это я! Я пишу про того суперагента, а не Пит мать его Блейк!»

– Так, о литературе как-нибудь в другой раз побеседуем. – Ирка взяла бразды правления в свои руки. – Сейчас про бабуленцию договорим, про Марфу Ивановну то есть. В котором часу она от вас удалилась?

– Около десяти.

– Что ж, большое спасибо за уделенное нам время. – Я встала и потянула подругу из-за стола. – Идем, я и так знаю, что было дальше.

– Что?! – воскликнули Ирка и Боря с одинаковым интересом.

– Марфинька направилась не к себе домой, а в пышечную, где встретилась с тетей Идой и подарила ей тот самый браслет.

– То есть имеет смысл поискать камеры на пути от пышечной до ее дома? – сделала правильный вывод подруга. – Ладно, пошли в пышечную, я там еще не была. – Она снова ущипнула себя за бочок, а потом махнула рукой.

Самоотверженная наша.

Пышечная на Большой Конюшенной – популярное городское кафе в советском стиле, где можно купить традиционные пончики, в Питере почему-то называемые пышками, а также кофе и чай. Это заведение очень любят туристы и, как ни странно, наши старушки-подружки Марфа Ивановна и Ираида Львовна. Не знаю, чем их так привлекает незатейливая забегаловка формата «махровый совок». Ностальгия у них, наверное, по временам далекой молодости.

Нам с Иркой повезло – очереди в пышечную не было. Случается, что хвост желающих совершить гастрономический экскурс в историю тянется на полквартала.

– Какая прелесть! – войдя и оглядевшись, умилилась Ирка.

В этот момент дородная тетка в белом халатике и кружевной наколке как раз рявкнула грозным басом: «Кто с картами, очередь не занимайте, терминал сломался, оплата только наличными!»

– У тебя есть наличка? – с беспокойством спросила я подругу.

Могла и не спрашивать!

– Есть доллары, евро и рубли – наши и белорусские, – доложила Ирка и вытащила из сумки пухлую косметичку, заменяющую ей кошелек. Она поймала мой ошеломленный взгляд и пояснила: – Что ты так смотришь? Да, я подготовилась! Ленобласть граничит с Финляндией, и Польша рядом, там евро, а в Беларуси – их рубли!

– А Америка у нас где? Зачем доллары?

– На всякий пожарный случай! – отчеканила подруга и, порывшись в своем денюжнике (понравилось мне это выразительное словечко интуриста Уоррена), вынула пятисотку. – Хватит?

– Вполне, цены тут демократичные. – Я рывком продвинулась к кассе, поскольку не все стоявшие в очереди перед нами оказались так же запасливы, как моя подруга, и вынужденно отступили перед лицом необходимости платить бумажными деньгами.

– Кофе больше нет! – гаркнула буфетчица и брякнула половник в опустевшую кастрюлю, из которой разливала по стеклянным стаканам бурую жидкость.

– И слава богу, – пробормотала я.

Что-что, а кофе в советском общепите был отвратительный.

Пончики же оказались вполне ничего. Мы взяли сразу дюжину, чтобы как следует распробовать, и переместились за столик, мокрый от того, что по нему только что проехалась влажная тряпка.

– Чего-то еще не хватает, – озираясь, пробормотала Ирка.

– Чего же? – Я критически осмотрела натюрморт из присыпанных сахарной пудрой жирных коричневых пончиков (ой, извините, пышек!), граненых стаканов с оседающими в янтарной жидкости крупными чаинками и подставки с бумажными салфетками, экономно нарезанными треугольничками.

– Не на столе, а вообще. – Подруга помахала рукой, не то разгоняя ароматизированный кухонным чадом воздух, не то щупая что-то невидимое.

Как по сигналу, рядом с нашим столиком материализовалась бабка в таком же, как у узника стеклянной будки Бори, синем халате. Плюхнув на пол сочащуюся влагой тряпку на швабре, она потребовала:

– Ноги уберите, не намоешь за вами, ходют тут, топчут…

Ирка просветлела челом и победно щелкнула пальцами поднятой руки:

– Вот оно! Теперь даже Станиславский поверил бы: это правильный советский общепит!

Умиротворенная, она впилась зубами в пончик.

Некоторое время мы вдумчиво дегустировали фирменное блюдо, потом Ирка вытянула ноги, которые спрятала под стул по требованию бабки-поломойки, пошевелила стопами и пожаловалась:

– Ноги болят. Давно я столько пешком не ходила, отвыкла. – Она запила этот печальный факт чаем и развила свою мысль: – Думаешь, Марфинька отсюда до дома на своих двоих топала?

– Думаю, нам есть кого об этом спросить, – ответила я и достала смартфон, чтобы позвонить тетушке.

Она могла знать, воспользовалась ли Марфинька после ухода из пончико-пышечной общественным транспортом. Наверняка старушки-подружки вместе вышли. Но тетя Ида на мой звонок почему-то не ответила, хотя утром говорила, что выходить из дома не собирается. Я выждала пару минут, позвонила еще раз – с тем же нулевым результатом – и встревожилась.

– Вернемся домой? – правильно поняла мое беспокойство Ирка.

– Старый человек, ты же понимаешь. – Я виновато развела руками. – Вдруг плохо стало…

– Тогда поспешим, – не стала спорить подруга.

Мы ускоренно завершили трапезу и пошли к метро.

В вагоне я перебирала ногами, как застоявшийся конь, по улице потом почти бежала, а у самого дома, когда мы уже гулко протопали под аркой и вырулили во двор-колодец, вдруг притормозила.

– А это что за садовый гном? В модном монохромном цвете? – Ирка тоже остановилась, присматриваясь к неожиданной картине.

На крыльце сидел Уоррен. Куртка на нем была вчерашняя, красная, а цветы он принес новые, сразу два букета мелких розочек – цвета фуксии и винно-бордовый.

– А это наш второй ограбленный, тот самый Уоррен, – со вздохом объяснила я.

– Интурист? – Подруга приосанилась и кашлянула с намеком.

Тут и Уоррен нас заметил. Он вскочил со ступеньки, распрямился, потом снова согнулся, потянувшись за букетами, – будто земной поклон отвесил.

– Ишь ты! Вежливый. – Ирка хихикнула.

Мне было не до веселья.

– Идем. – Я снова ускорилась, отмахнулась от незваного гостя с его букетами: – Это все потом! – И взмыла вверх по ступеням.

– В дом никто. Бабушка уходить? – лопотал, не поспевая за мной, интурист.

Слово «бабушка» он произносил как в голливудском кино: с ударением на «у».

– Да не дай бог, – на ходу перекрестилась Ирка.

Она прониклась моим беспокойством. Тетушка уважает армейскую дисциплину и без предупреждения могла уйти только на тот свет.

Ни стучать, ни звонить в дверь я не стала. С разбегу воткнула в замочную скважину ключ, хотела провернуть его, но не смогла – дверь оказалась не заперта. Я толкнула ее, ворвалась в тесную прихожую – и сразу же увидела тетю.

Она лежала у подножия лестницы – аккуратный пучок растрепан, одна нога неловко подвернута. Я подскочила к ней, хрустя рассыпанными шпильками под ногами, коснулась шеи – теплая! И пульс есть!

– Ира, скорую, живо! – гаркнула подруге.

Та уже прилепила к уху мобильник.

– Что помочь? Как делать? – бочком подобрался ко мне Уоррен.

– Делать так: сесть вон там и не путаться под ногами. – Я отмахнулась от него, заодно указав на табурет.

Ирка закончила короткий разговор с диспетчером скорой помощи и принесла мне подушку с дивана:

– Переносить ее не стоит, вдруг спина повреждена, но можно мягкое под голову…

В качестве мягкого тете под голову я уже использовала свои колени. Старушка слабо, но дышала. Однако приводить ее в себя я не рискнула, хотя помнила, что у Ирки всегда под рукой нашатырь.

Скорая приехала удивительно быстро. Наверное, это потому, что Ирка сразу сказала, что пострадавшая – старушка-блокадница, в Питере к таким отношение особое.

– Тут точно перелом и, я думаю, сотрясение, проверим на МРТ, – сказал молодой медик – фельдшер прибывшей скорой. – Придется ее в машину на руках, с носилками на вашей лестнице не развернуться…

– Развернемся не на нашей.

Я протолкалась сквозь небольшую толпу – доктор, Ирка, Уоррен, девушка-фельдшер – ко второй двери на нашей лестничной площадке, придавила кнопку звонка и договорилась с выглянувшей соседкой, что тетушку на носилках пронесут через ее квартиру. Она классической барской планировки – с черным ходом и парадным на широкую лестницу.

В больницу с тетей поехала я. Ирка и Уоррен трогательно махали отъезжающей скорой.

Я почему-то вспомнила, что не поставила в воду принесенные интуристом букеты. Тетя была бы этим очень недовольна.

Я погладила старушку по руке и осторожно разжала ее стиснутый кулачок.

На резиновый коврик выпала какая-то маленькая штучка.

Я машинально подобрала ее.

Это была пуговка – металлическая, с четырьмя дырочками и оттиснутыми по кругу буковками.

Я сунула руку в карман и достала вторую такую же – ее мне Светочка дала.

Пуговки оказались идеальной парой.

Глава четвертая

Мажорный запах наваристого кубанского борща я ощутила еще на лестнице. Открыв дверь, уловила еще и аромат творожной запеканки с ванилью и корицей.

Ирка – прекрасная хозяюшка, и в состоянии беспокойства она особенно рьяно наводит в доме уют. Так сказать, действует по принципу «В любой непонятной ситуации – вари борщ!». Сегодня беспокойство было высокой степени, так что я могла надеяться, что подруга и уборку в квартире сделала. Это меня приободрило. Терпеть не могу физкультуру с тряпкой и шваброй!

Но вид сияющего чистотой пола меня не обрадовал. Я вдруг сообразила, что с уборкой спешить не стоило.

– Всюду вымыла? И там? – Я кивнула на потолок, имея в виду свою светлицу.

– В твоем стойле? – ехидно ответила подруга, тоже обойдясь без приветствия. – Пыль стерла, пол помыла, окно не успела…

– Жаль. – Я сбросила кроссовки, прошла к столу и упала на свободный стул.

Два других были заняты Иркой и Уорреном. Интурист хлебал борщ. Глаза его блестели, щеки раскраснелись, дыхание опаляло лепестки роз в вазоне на столе: к борщу хозяюшка подала ядреный молодой чеснок и острый красный перец. Где только взяла? Не иначе, с собой привезла с родной Кубани, запасливая наша.

– Почему – жаль? Ты сама хотела расчистить авгиевы конюшни и морально готовилась к подвигу? – не поняла подруга.

– Жаль, что ты уничтожила следы.

– Чьи? – Ирка перестала ковырять запеканку, Уоррен – дуть на борщ. Ложка в его руке задрожала.

– Вот. – Я положила на стол один кружочек с дырочками, выждала пару секунд и поместила с ним рядом второй. – И вот. Одну пуговку мне дала помощница Марфиньки Светочка, она нашла ее в квартире после нападения на хозяйку, говорит – чужая вещица, откуда взялась – непонятно. Думает, в квартире кто-то тайком побывал.

Я легким щелчком подбила пуговку по столу к подруге, и та ловко поймала ее, прихлопнув ладонью.

– А вторая была в кулачке у тетушки, – договорила я.

– Что это значит? – Ирка нахмурилась.

Уоррен переводил взгляд с меня на нее и обратно, явно силясь понять то же самое.

– В нашем доме тоже кто-то был, – изложила я свою версию. – Тот же самый человек, который шарил у Марфиньки. Скорее всего, забрался через окно у меня, – взглядом я указала на потолок, – а тетя Ида услышала и полезла с проверкой. Ну и свалилась с лестницы, чего я всегда опасалась.

– Так, погоди! Надо проверить, не пропало ли что-нибудь! – Ирка вскочила, секунду постояла и снова села. – Но я не знаю, что тут на месте, а что – нет.

– Я посмотрю, – пообещала я. – Но могу сразу сказать, что у меня там искать нечего. Из относительно ценного только сережки, но в них бриллиантики микроскопические, недорогие, к тому же я их не снимаю. Деньги и ценности под матрасом не прячу, банковские карточки ношу с собой. Зачем кому-то залезать в мое окно? – Я вопросительно посмотрела сначала на Ирку, потом на Уоррена.

Он закашлялся – борщ не в то горло пошел.

– Так, погоди, – повторила подруга и энергично потерла лоб, массажем активизируя головной мозг. – Мы же не знаем, когда тут появилась эта пуговица. Может, еще вчера, а нашла ее тетушка уже сегодня…

– И почему это важно?

– Потому что вчера у вас тут еще кое-что приключилось. – Ирка кивнула на интуриста. – На Уоррена кто-то напал, когда он мирно гулял по крышам. Зря, конечно, без экскурсовода пошел, говорит – хотел насладиться процессом в одиночестве, но, я думаю, просто деньги экономил…

Я поняла, что она успела расспросить зарубежного гостя о его вчерашнем приключении.

– Я это к чему? Мы решили, что на Уоррена уличный грабитель напал. Высмотрел одинокого интуриста на улице, полез за ним на крышу, в укромном уголке стукнул по кумполу и стащил бумажник…

– Денюжник! – китайским болванчиком закивал интурист.

– Но что, если не в бумажнике было дело? И не следил тот хмырь за иностранцем. Он просто вылез из окна, а тут – свидетель! И вырубил Уоррена, чтобы тот его не выдал. – Ирка закончила несколько сумбурный рассказ и откинулась на стуле, жестом предложив мне высказать свои вопросы и замечания.

– Ты видел кого-нибудь на крыше? – спросила я Уоррена. – Вчера, когда тебя по голове стукнули?

– Крыша! – Ирка сложила руки островерхим домиком, потом обрисовала в воздухе прямоугольник. – Окно! – Нырнула в него ладонью, будто изображая дельфинчика, и поморгала вопросительно.

Я не поняла, сработал ли этот сурдоперевод, и спросила по-английски:

– You were walking on the roof. A man climbed out of the window. Yes?[1]1
  Ты гулял по крыше. Из окна вылез человек. Да? (англ.)


[Закрыть]

Интурист поморщился. Должно быть, мой английский ему не понравился. Он ответил на своем корявом русском:

– Я не видеть.

– Ты не видеть, как он вылезать? Или как вылезать – ты видеть, а как бить тебя – не видеть? – вмешалась Ирка.

– Всё не видеть, – ответил Уоррен.

– Ничего он не видел, – резюмировала я. – Но версия с вчерашним проникновением в нашу квартиру вроде стыкуется с налетом на Марфиньку. Смутно угадывается какая-то связь…

– Две старушки. – Подружка принялась загибать пальцы, перечисляя общие моменты. – Два шмона в квартирах. Две одинаковые пуговицы…

– Насчет, как ты говоришь, шмона у нас я пока не уверена. – Я встала из-за стола и пошла осматривать невеликие просторы нашего с тетушкой жилища.

Уоррен, пользуясь случаем, дохлебал борщ, дожевал перчик и, сделавшись вовсе огнедышащим, заозирался. Я оценила его вожделеющий взгляд, брошенный на вазу с цветами, и подсказала подруге:

– Водички гостю дай, пока он не воспламенился от жаркого кубанского гостеприимства.

– Держи, бедолажка. – Ирка достала из холодильника бутылку минералки. Посмотрела, как «бедолажка» жадно пьет, и спросила сочувственно: – Имя-то у тебя человеческое есть? Как сокращать твое Уоррен – не Уор же? Звучит как «вор».

Интурист поперхнулся. Видно, его знаний русского хватило, чтобы понять: зваться вором нехорошо.

– Рен, – предложила я другое сокращение от «Уоррен».

– Как телеканал? – усомнилась Ирка.

– Warren is a surname, – откашлявшись, прохрипел зарубежный гость. – Name – Jonathan.

– Он говорит, Уоррен – это фамилия, – перевела я, закончив беглый осмотр мини-кухни и заглянув в санузел. – Так-то он Джонатан.

– Ну вот, нормальное имя, – обрадовалась подруга. – Будем звать его Джо. Или Натан?

– Его не нужно звать, он сам приходит, – проворчала я, устремляясь к лестнице.

В интерьере помещений первого этажа я никаких изменений не увидела.

А вот моя светлица – да, выглядела непривычно. Чисто очень, и вещички все на своих местах!

Я подошла к окну и подергала створки – закрыты. Но это ничего не значит, если тетушка поднималась сюда, она непременно закупорила бы все потенциальные источники сквозняка.

Тут я сообразила, что в окошко у нас не только свежий воздух проникает, но и кое-кто гораздо более материальный, и поспешила открыть форточку. Вовремя: ее тут же закупорил взлетевший с крыши кот. Истомился, бедняга, в ожидании доступа.

– Мне-е! – вякнул Волька с откровенно скандальной интонацией, бешено таращась на меня сверху вниз, как царь Петр.

– Что – тебе-е? Ключ на шею повесить? Или дырку в железной двери прорезать, чтобы ты шастал туда-обратно, когда заблагорассудится? – ответила я столь же неприветливо.

Кот бухнулся на пол, высоко взбрыкнув мохнатым задом. Я поймала его за пушистые бока:

– Кстати, насчет шеи. Снимай свой парадный ошейник, пока не потерял его, а то тетушка сильно огорчится. – Я зажала извивающуюся меховую тушу ногами, пошарила в густой шерсти на зверином загривке и попыталась расстегнуть браслет.

Как бы не так! Волька вырвался и, хамски мявкнув «Ма!» (явно что-то матерное), поскакал вниз по лестнице.

Я пошла вслед за беглым котом, на ходу доложив подруге:

– Вроде ничего у нас не пропало.

– И не прибавилось? – уточнила она.

– А чего у нас могло прибавиться? Блох разве что. – Я покосилась на Вольку. Тот уже занял стратегическую позицию у холодильника и вид имел самый скромный и кроткий.

Благонравный воспитанный котик из хорошей семьи, белой крахмальной салфеточки на груди не хватает и серебряных столовых приборов в лапках.

– То есть, например, взрывное устройство нам не подбросили? Уже хорошо, – оптимистично заключила Ирка и резко сменила тему, заворковав с котом, который единственный из ее собеседников не обалдел от такого неожиданного заявления. – А кто это у нас такой голодный, а кому мы сейчас вкусную курочку дадим…

– Мне? – понадеялась я.

– Мне-е-е! Мне-е-е! – разорался кот, мигом выпав из образа.

– Для двуногих есть борщ и запеканка, – напомнила подруга. – Налить, погреть?

– Давай. – Я села за стол, потеснив… как там его? Джона?

Интурист пил чай с вышеупомянутой запеканкой. Поймав мой взгляд, похвалил:

– Чизкейк по-русски – вау!

– Запеканкейк называется, – приветливо кивнула я. И шепотом спросила у подружки, наклонившейся над столом, чтобы поставить передо мной полную до краев тарелку с борщом: – Не пора уже выдворять иностранного оккупанта? Сидит как дома у себя.

– Чай допьет – и выдворим, – так же шепотом пообещала Ирка. И громко спросила: – Наташ, а ты где живешь?

– Кто-о?! – Я поперхнулась борщом.

– Натан, ласково – Наташ, Наташик, какие проблемы? – Подружка сердито зыркнула на меня и ласково воззрилась на Наташика.

– Нью-Йорк! – ответил тот гордо.

– А тут, в Санкт-Петербурге?

– В гостишница… Гостейница… – Интурист задумался. – Речница? Водянка? Морилка?

– Гостиница «Морилка» – это мощно, – одобрила я, с удовольствием хлебая борщ. – Это вещь посильнее «Фауста» Гете! Во всяком случае, тараканов и клопов там не должно быть…

– Ну что ты глумишься над заморским убогим, видишь же, какой у него русский, наверняка речь о какой-то другой морилке, – укорила меня Ирка.

– Море – морилка, – объяснил заморский Наташ. – Река – речница, вода – водянка… Но нет.

– Водянки нет – уже хорошо, – снова поглумилась я. – Здоровье – это самое главное, особенно у нас на Руси…

– О! – Гость не дал мне договорить. – Русь – русилка!

– Может, русалка? – подсказала добрячка Ирка. – Отель «Русалка», да? Лен, где такой?

– А я почем знаю? – Я отодвинула пустую тарелку и поставила на ее место полную. – Такси отвезет.

– Наташ, есть деньги на такси? – заволновалась подруга. – Тебя же вроде ограбили, бумажник увели?

– Денюжник, – напомнила я. Мне тоже стало интересно, откуда у ограбленного деньги на такси и букеты.

– Карт! – Интурист похлопал себя по нагрудному карману. – И телефон-бэнк!

– У него остались карты и мобильный банк в телефоне, – объяснила я Ирке. – Не пропадет на чужбине.

– Вот и славно. – Подруга успокоилась, и вскоре мы вежливенько, с улыбками и реверансами выпроводили нашего зарубежного гостя.

Быстро убрав со стола и перемыв посуду, Ирка выглянула в окно:

– Гулять пойдем? Боюсь, я сейчас не усну.

Солнце висело надо горизонтом как прибитое – точь-в-точь начищенный медно-красный брелок на гвоздике. Организм, привыкший к урочной смене дня и ночи, чувствовал себя странно: он ощущал усталость, но не мог расслабиться без отчетливого сигнала к отбою, каким обычно воспринималось наступление темноты.

– Как тут уснешь, – согласилась я.

И мы отправились гулять. Недалеко – по окрестностям.

Петропавловская крепость уже закрылась на ночь, и мы прошли мимо. Добрели до последней стоянки «Авроры», там Ирка долго фотографировалась, досадуя, что они с крейсером в лучших своих ракурсах не помещаются в кадр.

Потом ей вздумалось снова спеть песню про то, как дремлет притихший северный город, и мне пришлось снимать ее выступление на видео, подпевая за кадром – солистка непременно требовала бэк-вокала. Добиваясь идеального, по меркам Ирки, результата, мы сделали три дубля и всерьез рисковали разбудить дремлющий город в ближнем радиусе, но концерт пришлось прервать из-за телефонного звонка.

Мне позвонил главный редактор «Криптаймса» – Игорь Дедкин. Довольно противный мужичок, если судить по визгливому голосу, неприятно напоминающему мемеканье растревоженного козла. Так-то я этого Дедкина никогда не видела, мы с ним только по телефону и в мессенджерах общались – вот они, несомненные плюсы удаленной работы.

Дедкин снова был чем-то недоволен, он нервно взвизгивал и, кажется, даже плевался, так что я непроизвольно отодвинула трубку подальше от уха. Благодаря этому притихший северный город смог услышать новое выступление.

– Елена! – У визгливого Дедкина получилось «Йииии-лена!» – Ты что, совсем уже?! Я говорил тебе, предупреждал, просил, а ты!

– А что я? – озадачилась я, не помня за собой никакой вины. – По пять новостей в день, как договаривались, какие проблемы?

– Какие проблемы? Ты еще спрашиваешь, какие проблемы?! Ты лунатичка, нет? Запойная? Психическая? Шизофреничка с раздвоением? Левая рука не знает, что творит правая?

– Эй, эй, полегче! Без оскорблений, пожалуйста! Мало чьи руки действуют так слаженно, как мои!

– Издеваеш-ш-шься? Ш-шутиш-шь?

Визг сменился шипением, весьма зловещим, должна признаться. Я поежилась, и мои дурные предчувствия моментально оправдались:

– Ты уволена, Логунова.

– За что?!

– А за то, что не выполняешь условия нашего договора – пять новостей в день, да еще так издевательски, с хитроумностью психа со справкой…

Это было уже слишком. Я прервала связь.

– Беда? – осторожно посочувствовала Ирка, слышавшая этот разговор.

– Которая не приходит одна, – задумчиво проворчала я.

Неожиданное увольнение меня не столько огорчило, сколько привело в недоумение. Что за бред? Я свои оговоренные пять новостей в день честно-благородно выдавала, без исключений и пропусков на выходные и праздники.

Что-то путает Дедкин. Это наверняка не мои новости отсутствуют, а чьи-то чужие.

Дзынь! Дзынь! Дзынь!

Неугомонный Дедкин прислал мне фото главной страницы с заголовками опубликованных сегодня новостей. Я посмотрела и помрачнела. Моих новостей там не было. Выходит, правильно меня уволили.

– Как думаешь, бывает инфекционный маразм? – спросила я Ирку. – Не могла я заразиться провалами в памяти, к примеру, от Марфиньки?

– А чего именно ты не помнишь? – заинтересовалась подруга.

– В том-то и дело, что помню. Прекрасно помню, как я ровно полдесятка новостей делала. – Я потерла лоб. – Ничего не понимаю…

– Может, это машинный сбой. На сайте слетело что-то, ИИ накосячил… О, точно, это у их искусственного интеллекта случился приступ маразма, а не у твоего натурального! – Ирка очень постаралась меня успокоить.

– Или, наоборот, это человеческий фактор! – вслух подумала я. – Может, «Криптаймсу» специально вредят? Конкуренты, к примеру, их сейчас много появляется в нише СМИ о блокчейне. Кто-то с правами администратора запросто мог снести уже размещенные новости, чтобы другой ресурс опубликовал их первыми. Или чтобы «Криптаймсу» трафик понизить…

– Так или иначе – забудь! – посоветовала Ирка и, приобняв меня, развернула в сторону дома. – Не стоит переживать за «Криптаймс», не пропадет он. И ты не пропадешь, у тебя есть заказы от издательств, что тебе эта малооплачиваемая поденщина? Ты же за нее чисто от скуки взялась, а теперь я приехала и скучать тебе не дам, даже не надейся. – Умиротворяюще воркуя, подруга вела меня в глубь квартала. – Я хочу Питер посмотреть, в театр сходить, на кораблике по Неве прокатиться, ночной развод мостов увидеть, и – ты не забыла? – нам еще нужно разобраться, что за чертовщина происходит вокруг наших бабулек – нападают на них, в дома лезут… И с Наташиком мы договорились завтра вместе по городу погулять…

– Когда успели? – покосилась я.

– Когда ты в больнице с тетей была, а мы дома сидели, – легко ответила Ирка. – Уборку делали, обед готовили, болтали, хоть это и непросто, Наташ ведь русский плохо знает… Но я много чего выяснила.

– Ну, выкладывай, – вздохнула я.

Ясно же, что она все равно расскажет, неважно, хочу я того или нет.

– Наташик в Питер приехал по делам, у него какой-то бизнес по торговой части. Мелкий, видимо, потому что, я так поняла, он сам работает, без компании.

– Частный предприниматель, – кивнула я.

– Кто-то тут должен с каким-то решением определиться, а Наташик не то просто ждет, не то пытается посильно влиять, но при этом свободного времени у него очень много, вот он и бродит по городу. Причем экскурсии не берет, – она хихикнула, – похоже, жмотится. Или действительно хочет оригинальных впечатлений набраться, поэтому выбирает необычные маршруты…

– Угу, по башке получил – весьма оригинальное впечатление, – ехидно вставила я.

– Да, это он лоханулся. Питер, конечно, город культурный, но одинокому интуристу в укромные местечки лучше не соваться, – не стала спорить Ирка. – Думаю, именно поэтому он теперь ищет себе компанию. Решил, что мы будем прекрасными спутницами…