Текст книги "Фотосессия в жанре ню. Бонд, мисс Бонд!"

Оставив позади бульвар с гуляющим народом, Малинин и его четвероногий друг проходными дворами шагали к машине, оставленной далеко за пределами пешеходной зоны.

В паре кварталов от центра было пусто и тихо, лишь изредка встречались более или менее шумные группы граждан с нетвердой походкой и осунувшимися лицами. Ваня Пух в парадном кокошнике неизменно вызывал оживление в массах, поэтому утомленный Андрей нарочно выбирал переулки потемнее и поглуше.

Короткий беспомощный визг, донесшийся из подворотни прямо по курсу, он в первый момент отнес на счет очередной компании, решившей в паузе между переменами блюд порезвиться и освежиться игрой в снежки. За визгом озорницы, по идее, должен был последовать хохоток шалуна, но вместо этого прорезался голос, призывавший на помощь.

Ваня Пух искательно пошевелил носом и ускорился. Малинин, напротив, сделал попытку остановиться и рявкнул:

– Сидеть!

Но, поскольку Ваня его не послушался, он поехал за ним на поводке, как на буксире.

Внутренний голос Андрея озвучил несколько совершенно непарламентских выражений.

Определенно, тихий, спокойный вечер откладывался.

Ольга слишком поздно поняла, что мужчина в черном идет именно за ней. Погруженная в свои мысли, она не обращала внимания на шуршание снега за спиной, пока шаги преследователя не усилило гулкое эхо в подворотне. Только тогда Оля оглянулась и, увидев на фоне более светлого двора угольно-черную фигуру самых угрожающих очертаний, испуганно взвизгнула и бросилась бежать.

– Ку-да?!! – безмятежно удивился ее преследователь.

У него был веселый людоедский бас.

«Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?» – крайне некстати вспомнилось Ольге Павловне незабываемое, пушкинское.

Время года действительно было совсем не то, и серебряный зимний вечер отомстил за себя, подложив размечтавшейся о золотых весенних днях Ольге Павловне большую свинью.

Поскольку природа частенько бывает обманчива, большая свинья имела вид маленькой заснеженной канавки. Оля споткнулась и полетела носом в сугроб, но в последний момент вспомнила о фунтике с окурками, раздавить который не хотелось бы, и приземлилась на прямые руки, оказавшись в классической стойке для отжимания от пола. Растопыренные розеткой пальцы утонули в сыром снегу и моментально закоченели. Увесистая торба закачалась под животом, как тяжелое вымя.

– Ну, что? Познакомимся, красавица? – пугающе нависнув над Олей, любезно предложил жизнерадостный людоед.

«Красавица, спортсменка, комсомолка!» – промелькнуло в смятенном мозгу потенциальной жертвы.

– На помощь! – поставленным учительским голосом вскричала она.

– Тихо, тихо! – всплеснул руками людоед.

– Стоять! – донеслось со двора.

Людоед оглянулся. Спортсменка-красавица, не меняя позы, повернула голову и, часто моргая, посмотрела на оформленный четким полукругом свет в конце туннеля.

Сквозь теплое золотое сиянье эффектно прорвался косматый черный зверь.

– Что за черт? – удивился людоед.

Оля молча помотала головой, возражая: у черта никак не могло быть сверкающего нимба над головой.

Как это часто бывало, она оказалась права.

Быстро приблизившись, неправильный черт оказался небольшим медведем в парчовом кокошнике, волокущим за собой Деда Мороза в потрепанном тулупе.

Рождественской благодати в этой парочке не было никакой!

Ездовой медведь скалил зубы, как макака, и рычал, как трактор. Дед Мороз ругательно гудел и воинственно размахивал на редкость миниатюрным мешком. Судя по размеру, в нем были подарки для лилипутов.

А вот подарков для людоедов, судя по всему, у этого конкретного Дедушки не было.

Изящной глиссадой обогнув закаменевшую, как садовая скамейка, Ольгу Павловну, неправильный Дед Мороз с размаху стукнул ее преследователя лилипутским мешком с подарками, и людоед беззвучно полег рядом с собственной несостоявшейся жертвой.

Ольга, впрочем, этого уже не увидела, потому что ее атаковал медведь.

Ваня Пух приветственно облизывал знакомое лицо, не обращая внимания на то, что целует уже обморочно спящую красавицу-спортсменку.

– Здрасте, приехали! – воскликнул Малинин и отпустил поводок своего ездового медведя.

В третий раз за три дня поперек его жизненного пути решительно, как шлагбаум, возлегла прекрасная дева!

Андрей отогнал от нее медвежонка, присел на корточки и похлопал ладонью по бледной щеке. Щека дернулась, ресницы вспорхнули, открывая светлые и совершенно безумные глаза, идеально подходившие к классической реплике: «Где я? Кто я?»

– Безумству храбрых поем мы песню, – сказал Андрей.

Медвежонок Ваня, среагировав на слово «песня», деловито потянул притороченную к поясу хозяина балалайку.

– Горький? – недоверчиво прошептала прекрасная дева.

– Необязательно. Если хотите, называйте меня сладким! – в порыве необыкновенной любезности предложил Малинин.

– Вы кто? – моргнув, спросила Оля.

– Мы где? – подсказал ей следующий вопрос горько-сладкий Малинин.

– Брынь! – изобразил медведь на балалайке, в меру сил освежая короткую девичью память.

– Ой! – Ольга засучила ногами, пытаясь отодвинуться. – Опять вы?!

– Те же и мишка! – провозгласил Малинин, свободной от девичьей щечки ладонью отпихивая за спину названный персонаж.

Персонаж мотал башкой и бодался – рвался на сцену.

– Вставайте!

Андрей потянул деву за руку, поднимая ее на ноги и таким образом спасая от новой серии медвежьих поцелуев.

– Все в порядке?

– Я не уверена.

Прислонившись спиной к стене, Оля с третьей попытки расстегнула забившуюся снегом «молнию» сумки и первым делом проверила состояние бумажного фунтика.

– Курим? – удивленно промолвил Андрей при виде кучи окурков.

Не отвечая ему, Оля оставила сумку и полезла в карманы. Поочередно извлекла из них одинаковые пластмассовые бутылки и удовлетворенно кивнула.

– И пьем! – резюмировал Андрей.

– Послушайте, что вам от меня нужно? – обиделась Оля.

– Мне? От вас? – искренне удивился Малинин. – Ох, вы…

– Брынь! – снова сделал дрессированный мишка, всегда готовый к старой песне о главном – новых кленовых сенях.

– По-моему, это вам от меня все время что-то нужно! – закончил Андрей.

– Вы так думаете?

Тихое безумие в светлых глазах уступило место напряженному размышлению. Внутренний голос Малинина сказал, что это не к добру. В выражении лица Ольги Павловны, рассматривавшей Андрея Петровича, было что-то от голодного аборигена племени маори, знаменитого своими смелыми кулинарными экспериментами с бледнолицыми путешественниками.

Внутренний голос настоятельно посоветовал – делать ноги.

Андрей машинально посмотрел на ноги Ольги Павловны, доступные заинтересованному взгляду на максимальной их протяженности благодаря распахнувшемуся пальто и задравшейся юбке, и пропал: это зрелище его слишком увлекло.

– Это вы его? – тем временем спросила Оля, закончив изучать Малинина и приступив к осмотру распростертой на снегу фигуры в черном – правда, с безопасного расстояния и из-за широкого плеча своего спасителя.

– Ваш знакомый? – хрипловато и холодно поинтересовался Андрей, с трудом оторвав взгляд от дырки на коленке, обтянутой плотным шерстяным чулком.

На фоне темной, слегка замахрившейся ткани белая кожа в дырке казалась прозрачно-белой и гладкой, как сосулька. Андрею захотелось ее потрогать. Он спрятал руки за спину и слегка покраснел.

– Боже упаси! – Оля тоже покраснела и одернула юбку. – Я его не знаю и знать не хочу! Это псих какой-то! Пойдемте-ка отсюда!

Она подхватила Андрея под локоть.

Андрей уперся.

Оля внимательно посмотрела ему в лицо и наметанным глазом педагога, знакомого с практической психологией, отметила губы в ниточку, упрямо выпяченный подбородок, насупленные брови и желваки на щеках. Ясно было, что этого типа силой не взять. Разве что хитростью…

Оля с мимолетным сожалением подумала: «Герой не моего романа!» – и с тихим жалобным стоном упала к его ногам.

– А, ч‑черт!

Малинин выругался и, подстрекаемый непримиримым внутренним голосом, посмотрел на девичье тело, как на гостеприимно распахнутый капкан.

– Опять?! Ну, нет! Чингачгук два раза на одни и те же грабли не наступает! Ванька, пойдем!

Он подхватил волочившийся по снегу поводок и потянул медвежонка прочь от девушки.

– Ы‑ы! – упрямо оглядываясь и зловредно тормоза лапами, затянул Ваня Пух.

Андрей не выдержал и тоже оглянулся.

В подворотне, как на сцене в финале трагедии, лежали два неподвижных тела. Не хватало пары дымящихся пистолетов, лужи крови, прощальных аккордов из оркестровой ямы и тихих всхлипов расстроенной публики.

Малинин вздрогнул, вновь неприлично выругался и яростно почесал в затылке.

Как ни крути, а оставлять бесчувственную деву в обществе напавшего на нее разбойника, пусть пока тоже бесчувственного, было не очень-то благородно.

– Наказание какое-то! – сердито и беспомощно сказал Андрей, возвращаясь и наклоняясь, чтобы взять деву на руки.

Наказание, в миру более известное как Ольга Романчикова, лишь крепче сжало веки и едва заметно усмехнулось.

Андрей Малинин прекрасно знал, что из всех рискованных игр, возможно, самая опасная – игра в благородство. Стоит только один раз погарцевать в виду прекрасной дамы на белом коне, как не успеешь оглянуться – и вот ты уже с ног до головы закован в сверкающие доспехи и дурак дураком торчишь на поле брани, а в прорези твоего забрала с конкретным гастрономическим интересом заглядывает большой и злой дракон.

О нет, благородный рыцарь Чингачгук не наступил на те же грабли повторно! Он не увлек очередную спящую красавицу на своем белом коне марки «ВАЗ» в родовое поместье на хуторе Прапорный!

На этот раз он поступил куда мудрее: устроил прекрасную даму на превосходной, хотя и слегка заснеженной лавочке в тихом дворе и с рыцарской почтительностью устроился у ее ног. То есть присел на корточки, закурил и выпустил в лицо дамы струю горячего дыма – не хуже, чем тот дракон.

Это мигом привело милую деву в чувство. Конкретно – в бешенство.

– Не дышите на меня, я не терплю табачного дыма! – гневно потребовала она.

– Не иначе, жуете окурки? – беззлобно поинтересовался Андрей, послушно отправив дымный бублик в небеса. – Похоже, у вас в сумочке недельный рацион.

Ольга Пална покраснела. Она привыкла к имиджу безупречно благопристойной и высоконравственной учительницы, и выглядеть припадочной особой со странностями ей было внове.

– Окурки не для еды, – сухо объяснила она. – Они для дела.

Малинин склонил голову к плечу, с умеренным интересом ожидая продолжения.

– Подрабатываете дворником? Или делаете художественные панно из подручных материалов? Сотня окурков, размещенных встык, и все такое прочее?

– Вы не понимаете, – Оля поджала губы.

– Обычное дело, – охотно согласился Андрей. – Великих художников поначалу никто не понимает, но это только при жизни, а стоит вам умереть…

Предполагаемая великая художница громко ахнула и прижала исцарапанные пальчики ко рту. Глаза у нее сделались большими, пустыми и пугающими. Каждый глаз, как воронка смерча!

Андрей почувствовал, что его затягивает, и заволновался:

– Так в чем же дело?

– Дело?

Ольга Пална обессиленно прикрыла глаза. Смерчи выключились, но Андрей отнюдь не почувствовал себя в безопасности. Чумазая ладошка, соскользнувшая с бледных губ, заметно дрожала.

– Я думаю, что это дело – уголовное! – страдальчески произнесла условно прекрасная дама и посмотрела на Малинина так, что он затылком почувствовал дыхание неумолимо приближавшегося дракона. – Но у полиции свое мнение. И поэтому я хочу, чтобы вы мне помогли!

– Но, но!

Андрей поднялся.

Ваня Пух попытался занять освободившееся место у ног прекрасной дамы, но хозяин отодвинул его ногой. А чтобы дама, с надеждой во взоре отследившая это балетное па, не подумала, будто рыцарь шаркнул ножкой в ответ на высказанное ею пожелание, решительно повторил:

– Ну, уж нет! С какой стати? Кто я, по-вашему?

Он не удивился бы, назови его вполне себе прекрасная, но явно тронутая дама доблестным Айвенго или благородным Ланселотом. Однако дама проявила неожиданную и даже пугающую приземленность, уверенно заявив:

– Я знаю, кто вы. Майор ФСБ Антон Малинин!

– Андрей, – машинально поправил он.

– А я Романчикова, Ольга Павловна Романчикова.

– Т‑а‑ак!

Андрей напрягся.

Подобного рода сюрпризов он не любил.

Внутренний голос Андрея тоже напрягся и посоветовал хозяину выяснить, как, где и, главное, зачем гражданка Романчикова О. П. разжилась озвученной ею информацией? Внутренний голос рекомендовал сделать это немедленно, и если понадобится, с применением пыток. И еще, он с намеком напомнил о наличии у Андрея персонального медведя и освященных временем традициях отдавать милых, но вредоносных дев на растерзание диким зверям.

Андрей с новым интересом посмотрел на Ваню Пуха.

Однако медвежонок уже был занят растерзанием картонной коробочки с витаминизированными леденцами. По крайней мере, стала понятна его внезапная страсть к поцелуям с малознакомой девицей.

– Я видела ваше служебное удостоверение, – не дождавшись пыток, чистосердечно призналась гражданка Романчикова. – Оно лежало на полу под вешалкой. У вас, наверное, карманы дырявые.

– Только один – левый, – машинально возразил Андрей. – В правом ни одной дырки нет.

Он совершенно автоматически вытянул из упомянутого правого кармана носок с мишкиным заработком.

Монеты выразительно звякнули.

Смышленая Ольга Павловна сочувственно сказала:

– Вижу, вы не олигарх. Тем более соглашайтесь на мое предложение! Я вам заплачу!

Малинин задумался, воображая себя в роли продажного мужчины, и снова покраснел.

– Денег у меня, правда, сейчас нет, но мы что-нибудь придумаем, – бодро протарахтела Оля.

– Запросто! – язвительно подтвердил Андрей, недовольный внезапным разгулом своей мужской фантазии.

– Можем, например, по бартеру рассчитаться, взаимозачетом. Вы поможете мне, а я – вам! – Ольгу Павловну несло. – Например, я могу позаниматься с вами языком!

Малинин издал слабый стон.

– Или еще что-то полезное сделать, вы не подумайте, у меня руки откуда надо растут!

– О‑о‑о!

– А что? – Ольга Павловна запнулась, моргнула и шепотом повторила: – А что такое?

– Да ничего такого, конечно, все нормально, – подозрительно вздрагивающим голосом заверил ее собеседник. – Мы же современные люди, с фантазией и без комплексов…

– Да вы смеетесь? – Ольга Павловна нахмурилась. – Или… Ой! Вы что подумали?!

– Гхм…

Малинин откашлялся, пряча нервный смех, и потянул незакомплексованную деву с холодной лавочки:

– Я подумал, что нам следует обсудить все ваши интересные идеи в более подходящей обстановке.

Так что старому доброму белому коню марки «ВАЗ» все-таки пришлось принять новую пассажирку.

Правда, в фамильное гнездо в Прапорном Малинин девушку все-таки не увлек, поскольку уже в авто Ольга Павловна запоздало засмущалась и уверила Андрея, что ее ждут дома. Поэтому все интересные идеи и предложения они обсуждали, сидя в машине у крыльца принцессиной восьмиэтажной башни. Сзади заинтересованно сопел Ваня Пух – Оля начала понемногу привыкать к его присутствию.

– Все просто, как синтаксический разбор предложения, – сказала она, проигнорировав недоверчивое хмыканье Малинина. – Вы знаете, что моя лучшая подруга, Даша Елина, наутро после новогодней ночи очнулась в снегу у дороги и вскоре оказалась в больнице с пневмонией. Это было вчера. А сегодня она насмерть отравилась уксусной кислотой, и я очень сильно сомневаюсь в том, что это был несчастный случай.

– Да, она не производила впечатления человека, склонного к суициду, – осторожно согласился Андрей.

– Елка была склонна к неумеренному потреблению радостей жизни! – признала Оля. – И я думаю, что несчастный случай с кислотой кто-то специально подстроил, чтобы ее убить. Не получилось заморозить до смерти – организовали отравление! Вот, смотрите…

Покачавшись с боку на бок, Оля вытянула из карманов одинаковые бутылочки.

– В одной – вода, в другой – кислота. Без этикетки не отличить!

– Где вы это взяли?

– В магазинчике рядом с больницей, куда все пациенты бегают.

– А ваша Даша сегодня уже могла бегать? – усомнился Андрей.

– Бегать – нет, но она выходила из палаты покурить. Когда мы с бабой Женей приехали ее навестить, Елка как раз дымила на лестничной площадке. – Оля прищурилась, вспоминая. – И, сдается мне, она это делала не в одиночестве, потому что пепельница курилась сразу двумя дымками.

– Кажется, я догадываюсь о происхождении и назначении окурков, – пробормотал Малинин.

– Они из той самой банки, – кивнула Оля. – И сама банка – тоже у меня. И бутылка, из которой Елка пила в курилке. Вот такая!

Она снова показала Андрею емкость с «Чистой ключевой».

– А бутылочку без этикетки – с кислотой – она принесла с собой в палату, полагая, что это тоже вода.

– И вы думаете, что и водой, и отравой ее угостил тот человек, с кем она курила, – закончил Андрей.

– Вы быстро схватываете! – похвалила его Ольга Павловна.

– Я был отличником, – сказал он. – Я понял смысл. Вы думаете, что вашу подругу убили, и хотите найти убийцу, но не верите, что в этом вам поможет полиция. И, в общем-то, правильно не верите, поскольку история ваша звучит не очень-то убедительно.

– Неубедительно для вас, – насупилась Оля. – А лично я под сильным впечатлением! Особенно теперь, после нападения на меня того бандита. Вы не подумали, что это может быть не случайно? Что, если меня тоже хотели убить?!

– Кого – вас?!

Это было сказано так, что Оля обиделась. Как будто она – такая неприметная и незначительная, что ее даже убить не за что!

Очень сухо, чтобы не выдать свою обиду, она сказала:

– Конечно, я ничего такого не сделала, но вы же знаете, какая у нас криминогенная ситуация. Убить могут кого угодно, когда угодно и за что угодно. И даже ни за что!

– Так. Вот с этого места – поподробнее, – каменную физиономию бывшего подполковника наконец-то оживил неподдельный интерес. – За что? То есть чего ради мне вам помогать?

– А что вам нужно? – посопев, опасливо спросила Оля.

Малинин хищно улыбнулся и с бесстыдством прожженного негодяя заявил:

– Мне нужна женщина!

– Э‑э‑э‑э… Боюсь, что я не гожусь, – замялась Оля.

– Годитесь, годитесь, – небрежно успокоил ее Андрей. – Сами говорите, руки у вас на месте, с кастрюлями, ведром и тряпкой обращаться умеете, не маленькая, вот и компенсируйте мне мои детективные подвиги своими трудовыми, идет?

– Вам с Малышом нужна домомучительница? – с облегчением засмеялась Оля.

– Ы‑ы‑ы! – утвердительно сказал Малыш.

– Договорились!

Откровенно радуясь, что так легко отделалась, Ольга подняла ладошку, предлагая ударить по рукам.

– Но только на одну неделю, хорошо? Потом каникулы закончатся, и я должна буду выйти на работу.

– Хорошо, я постараюсь за неделю все успеть.

И Малинин подставил свою ладонь, торопясь заключить соглашение, прежде чем хорошенькая дурочка догадается уточнить, что именно «все» он собирается успеть за неделю.

Оля вышла из лифта и услышала тонкий собачий скулеж. Тоскливый звук доносился из родительской квартиры. Первое, что пришло ей в голову: братик Костик сдержал обещание и с небольшим опозданием приволок сестричке новогодний подарок – очередного бездомного песика.

– Только не это! – прошептала Оля, понимая, что выгнать четвероногого бомжа на мороз она не сможет, а делить с ним и его блохами свою комнату не захочет.

Заранее страдальчески кривясь, она открыла дверь своим ключом, вошла в прихожую и поняла, что ошиблась. Скулила не собачка, а тетя Тома, жена дяди Вовы. Милая, в общем-то, женщина, с большой тягой к искусству вокала и полным отсутствием голоса.

– И‑и молода-а‑а‑а… Йа! Не узна-а‑а‑а… Йет! Какой у парня был конец, – подперев мягкой ладонью пухлый подбородок, выводила тетя Тома под городское караоке и деревенский самогон.

По голосу ее чувствовалось, что отсутствие у молодой информации о конце молодого кого как, а тетю Тому совершенно искренне томит и печалит.

Дверь в гостиную была распахнута, и из прихожей открывался вид на стол и диван. И на том, и на другом не было свободного места, потому что к Романчиковым нагрянули гости. Тоже Романчиковы!

Оля подумала, что предпочла бы приютить маленькую одинокую собачку, но выбирать не приходилось. Надлежало включаться в коллективный подвиг затяжного гостеприимства. Деревенская родня заявлялась к ним с визитами нечасто, но не имела обыкновения поспешать восвояси.

– О, Оленушка пришла! Племяшка! Внученька! – радостно загалдели гости.

Оля широко улыбнулась и, приветственно кивая, оглядела знакомые лица. Дядя Вова, тетя Тома, баба Люда, дед Максим… Хорошо хоть, детей с собой не взяли!

В туалете с пушечным грохотом стукнула оброненная крышка стульчака, дверь с керамическим изображением писающего мальчика распахнулась, и на простор прихожей вырвался другой голозадый карапуз. На ходу оправляя штаны, шестилетний Костик протопал мимо Оли с ревом:

– Ма-а‑а‑амка! Я тоже петь хочу!

Оле захотелось плакать.

– Оленька, детка, иди к нам! – позвала из гостиной мама. – Тетя Тома привезла холодец!

– Спасибо, я не голодна! Я к себе пойду! – повысив голос, ответила Ольга и скинула пальто, которое не мешало бы почистить.

Ну, это – завтра, завтра, не сегодня…

С трудом приткнув свои сапоги в угол, плотно занятый обувью гостей, Оля толкнула дверь своей комнаты и поняла, что все еще хуже, чем она думала. С дядей Вовой и тетей Томой приехала и их старшенькая – девятнадцатилетняя Любаня.

Фамильного интереса к хоровому пению у нее не было, но мощная тяга к прекрасному имелась. Поэтому в настоящий момент Любаня сидела у трюмо в Олиной лучшей шелковой блузке с бантом и своих собственных подштанниках с начесом. Высунув кончик языка, она старательно красила ногти рубиновым французским лаком, которым Ольга Пална пользовалась исключительно по большим праздникам. Розовые Любины щеки блестели, как крутые бока колбасного батона в целлулоидной пленке.

– Здравствуй, Люба! Что это у тебя с лицом? – строгим учительским голосом спросила Оля, опускаясь на край своего дивана, заваленного тряпками.

Бесцеремонная кузина вывалила из шкафа все Олины одежки.

– Это твоя маска от морщин.

– Это моя маска от моих морщин! – с намеком уточнила Оля.

– Да брось, ты еще не очень старая, – кузина помахала в воздухе пухлыми пальчиками.

Благодаря свежему алому лаку на ногтях они сильно смахивали на сосиски в кетчупе.

– А блузку мою ты зачем надела? – вздохнув, спросила Оля.

– Так она же красивая! – простодушно ответила Любаня.

– Оля! – В комнату дочери заглянула мама.

Щеки у нее разрумянились, глаза и губы блестели, голос был томный. Оля подумала, что косметологи и визажисты недооценивают волшебные свойства самогона в сочетании с холодцом и караоке. Галина Викторовна смотрелась красавицей, Клеопатрой бальзаковского возраста.

– Оля, а тебе мужчина звонил! Несколько раз! – игриво сообщила красавица мама.

Любаня развернулась на табуретке, звучно скрипнув подштанниками о дермантин. И мама, и кузина – обе выжидательно уставились на Олю.

– Не знаю я никаких мужчин! – угрюмо буркнула она, не зная, как от них отвязаться.

– Ах, как это прискорбно! – сказала Галина Викторовна и уплыла к гостям.

– Странная ты, Олена! – покачав головой, сказала Любаня. – В твоем возрасте – и без единого мужика?!

– У меня в отличие от некоторых есть дела поважнее! – высокомерно огрызнулась Оля, подхватываясь и ретируясь на кухню.

К счастью, Костик еще не вернулся, так что пищеблок пока не превратился в спальню.

Не включая свет, Оля прижалась лбом к оконному стеклу и невидящим взглядом уставилась на дом напротив. Почти все окна сияли цветными огнями, на некоторых белели кружевные бумажные снежинки, вырезанные и наклеенные детьми.

Эх! Что за беда, а? Все люди, как люди – знакомятся, влюбляются, женятся. Заводят и растят детей. Встречают вместе праздники, пьют под холодец и поют под караоке.

Одна она, Ольга Романчикова, влачит жалкое существование старой девы, обреченной на беспросветное одиночество. Причем оно наверняка будет долгим, потому что в роду Романчиковых – сплошь долгожители. Прадедушка Вася, например, дожил до девяноста восьми!

Она представила себя девяностовосьмилетней: высохшей, как богомол, старушенцией с трясущейся головой и указкой в костлявых пальцах. С доброй улыбкой, обнажающей вставные зубы, и ревматическими суставами, скрипящими громче, чем мел по доске. В плиссированной юбке «в пол» и классической блузке с бантом.

Вообразив всю эту винтажную роскошь, Оля зажмурилась и с тихим мычанием повозила лицом по холодному стеклу.

Трое во дворе, задрав головы, смотрели на нее с брезгливым интересом. Девичья фигура в толстом свитере в окне на третьем этаже виделась смутно и не поражала изяществом, зато бледная физиономия, безжалостно расплющенная о стекло, производила очень сильное впечатление.

– Ну и морда! – поежился один из тех троих.

– На себя посмотри! От морды слышу! – фыркнул другой.

– Давай, Баклан, лети уже! – сплюнув на снег, сказал третий. – Назвался груздем, полезай на верхний этаж!

– Тридцать четвертая квартира, – подсказал другой.

– И зачем только я на это подвизался?

Тот, кого приятели назвали Бакланом, тяжело вздохнул, покачал головой и затопал к подъезду, на ходу нашаривая что-то в глубоком кармане.

К своим тридцати четырем годам хорошая незамужняя девушка Ольга Павловна Романчикова как следует освоила всего лишь один взрослый способ временно забыть о неприятностях: погрузиться в работу. И чем труднее она окажется, тем крепче забудутся иные проблемы!

Ольга Павловна свято верила в целительную силу тяжелого труда, она даже пятиклассникам своим сочинение задавала на тему «Терпенье и труд все перетрут» («Например, здоровье!» – с подкупающей прямотой лаконично написал харизматичный хулиган и двоечник Витька Овчинников).

В моменты пикового недовольства своей жизнью Оля хваталась за те самые дела, которые со словами «завтра, завтра, не сегодня» откладывала «на потом» в нормальном своем состоянии. Ныне палочкой-выручалочкой стал тазик с мыльной водой, в которой тихо кис новогодний свитер Костика. Оля засучила рукава, принялась за работу и не пожелала ее прерывать, хотя и услышала трель звонка.

Трезвон шел от входной двери. В гостиной на четыре голоса с подголосками разливалось славное море, священный Байкал, и незатейливая фиоритура дверного звонка никого из любителей группового караоке не заинтересовала.

Дверь открыла Любаня.

Оля из ванной комнаты услышала ее нарочито грозное: «Кого несет?!», скрежет замка, скрип двери и притворно суровое: «Че надо?» Обе фразы и по построению, и по настроению вполне соответствовали грубоватому деревенскому этикету.

– Ты, что ли, Романчикова? – в том же духе вопросил незнакомый мужской голос.

– Ну, я, – не стала запираться Любаня. – А тебе-то че?

– А вот че!

Оля прислушалась. За дверью пискнуло, как будто придавили мышь, а потом воцарилась подозрительная тишина.

Уронив в пенную жижу мокрый свитер, Оля стряхнула с пальцев мыльные пузыри, ополоснула руки под краном и, тиская полотенце, выглянула в прихожую.

Там было пусто, только покачивалась на сквозняке оставленная открытой входная дверь.

Хмурясь и вздрагивая от холода, Оля высунулась на лестничную площадку, и вот там-то нашлось, на что посмотреть!

На ступеньке посередине лесничного марша, точно потерянная Золушкой хрустальная туфелька, одиноко сиротела розовая меховая тапка, а еще ниже, на площадке между этажами, пугающе ворочалась в сумраке трудно различимая тень. Разлапистая и крупная, она тряслась и колыхалась, как будто силясь обрести вменяемые очертания – ну, точь-в‑точь карета, превращающаяся в тыкву!

Завалившись в угол, тень действительно сложилась вполне компактно и даже перестала дергаться, и в этот момент встревоженная Оля пискляво выкрикнула:

– Эй, что там происходит?! – нарушив все волшебство.

Тень снова разветвилась, завибрировала, закружилась по площадке наподобие смерча и загудела голосами, один из которых, определенно, принадлежал Любане.

– А ну, отпусти ее! – потребовала Оля, скатываясь по ступенькам в обход розовой тапки.

– Бу-у! – презрительно ответил подоспевший лифт.

Сложносоставная тень неловко ввалилась в кабину.

– Стоять! – крикнула Оля, запоздало и бессмысленно хлестнув по закрывающимся дверям полотенцем.

– Пф-ф‑ф‑ф! – фыркнул лифт и пошел вверх.

«Мы едем, едем, едем в далекие края! Хорошие соседи, веселые друзья!» – не сказать, чтобы очень кстати припомнилось Ольге Павловне незабываемое стихотворение Маршака.

– Ну, сейчас я вас настигну, и тогда мы похохочем! – зловеще ответила она цитатой из мультика про Карлсона и с проворством персонажа в штанишках с моторчиком взлетела на четвертый этаж.

К пятому этажу и проворство, и мужество закончились, и по лесенке, ведущей на чердак, Оля взбиралась с трясущимися руками и ногами. В голове ее мелькали пугающие образы и не менее пугающие мысли.

Незваный гость спросил Романчикову, и Любаня отозвалась, но что, если на самом деле спрашивали вовсе не ее?! Что, если это новый акт агрессии против самой Ольги – продолжение и развитие недавнего ЧП в подворотне? И бедная дурочка Любаня ни за что ни про что попала как кур в ощип!

Чувство ответственности в характере Ольги Павловны Романчиковой являлось доминирующим. Полная тревоги за судьбу младшей родственницы и решимости спасти ее от неведомой страшной участи, Оля выскочила из люка, как ракета из шахты, и заморгала, привыкая к темноте на чердаке.

Из-за штабеля шифера, второй год дожидавшегося ремонта кровли, высунулась голова в спортивной шапке, примятой посередине и потому немного похожей на рога.

– Отпусти ее, скотина! – тут же проассоциировала Оля.

Прозвучавшие в ответ нехорошие слова она предпочла пропустить мимо ушей. Отметила только, что голос мужской, неровный и хриплый. Одышка у него, что ли? Небось курит.

Рогатый спрятался, и на том же месте показалось лохматое подобие капустного кочана.

– Уходи, Олена! – страдальчески взмолилась растрепанная Любаня.

– Нет, я тебя не брошу!

– Уйди, дура!!!

Оля поморщилась, но проглотила оскорбление. «Синдром жертвы» – вот что это такое! Очевидно, простодушная наивная Любаня моментально попала под влияние крупного рогатого скота… То есть более сильной личности. Дойдет до того, что она еще будет защищать этого мерзавца и противодействовать получению им вполне заслуженного наказания!

Впрочем, о наказании речь пока не шла, потому как в самом разгаре было преступление. Рогатый скот снова потащил бедняжку Любаню в темный угол. И, хотя вафельное полотенечко было крайне слабой заменой карающего меча Немезиды, Оля воинственно взмахнула им и ринулась в бой.

К сожалению, на чердаке было темно, а она не надела очки, и тот факт, что крыша резко понижалась, оказался для близорукой училки не столь очевидным, как должен был.