Текст книги "И всё это просто Жизнь (сборник)"

Елена Надежкина
И все это просто Жизнь (сборник)

Жизнь

У каждого из нас бывают в жизни моменты, когда начинаешь задумываться, кто ты в этом мире, для чего пришёл в него и что останется после тебя. Проходит время, забываются имена и дела даже самых великих. А если ты – просто человек?

Но не может так быть, чтобы в этом мире от тебя не осталось ничего. Не может так быть. Ведь ты был, любил и ненавидел, радовался и страдал. В конце концов, у тебя были дети. Но кто вспомнит хоть одно из имён своих предков, живших лет так тысячу – две назад. Разве они не думали, не переживали, не чувствовали так же, как мы?

И, всё-таки мы живём, рождаемся и умираем, любим и ненавидим, страдаем и радуемся. Всё, что останется от нас, наша ДУША на небесах. А пока…

Имя твое Никто.

И был ты Никогда.

И всё, что от тебя осталось, пепел и зола, Пепел и Зола.

Но какой был огонь, какой Огонь. Никакие брандспойты мира не могли его затушить столько лет. Но жаль – этому безумному огню не суждено было расплавить тот лёд, что сковал сверху оболочку, такую огромную и грузную.

Стоило чуть подтаять, как холод мира вновь сковывал её, а жар изнутри рвал, раздирал на части, доводя до бешенства, до закипания мозгов. И иногда эта бурлящая смесь прорывалась сквозь окна души – глаза. И тогда лились из них потоки восторженной влаги, а сердце рвалось наружу безудержными стонами. Так душа пыталась ворваться в мир, по непонятным причинам не принимающий её. От рождения и до смертного одра этот мир с остервенением загонял её внутрь глупого тупого тела. И она мучилась там, горела от безумной тоски одиночества и огромной любви, которую так не принимали люди. Огонь жёг и жёг Душу пока не оставил от неё ничего, кроме золы и пепла. Пепел осыпал волосы, зола забилась в рот и глаза.

О, слепая усталая старость, мудростью своей ты могла бы исправить весь мир, всю вселенную и самого Всевышнего научить любви и терпению к людям. Но ты молчишь и наблюдаешь за всеми сквозь прикрытые глаза. Откричала, отговорила молодость, и зрелостью отцвела и выцвела. И вот ты никто, и уже нигде. Дождями смыта зола и ветрами развеян пепел. Ах, ЖИЗНЬ, для чего ты была?

Свет

1

Густая вязкая тьма не кончалась бесконечно долго. Руки и ноги ныли, глаза ничего не видели, а в мозгу стучала одна только мысль – выйти, выйти на свет. Любой: теплый, холодный, но свет. Хотя, трудно было разобрать, что же такое свет и где он, и куда надо двигаться в этой темноте. Порою вдруг казалось – вот он, невдалеке, все тело напрягалось и ползло, почему-то так медленно, туда, где была надежда. Но, увы. Все вновь погружалось в пугающую черноту, болезненную и безысходную. Тогда вдруг где-то рядом начинал звучать хрипловатый голос:

– Оставь, остановись, здесь же тихо, хорошо. Зачем тебе туда? Там злые люди, там столько проблем, тебе это нужно?

На секунду все становилось безразлично и пусто. Но уже через миг слышался другой голосок, легкий и нежный, как дуновение ветерка:

– Иди, милый, иди! Только не останавливайся, молю тебя.

В душе вновь появлялась ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВО – НАДЕЖДА, и он тащил свое истерзанное тело туда, где, по его предчувствию, должен быть свет.

И однажды свет показался. В начале, он был похож на крошечную мигающую звездочку в ночном небе, затем стал расширяться, обжигая каждую клеточку тела белым льющимся теплом. И неясно откуда, стало понятно, что это лампочка, обыкновенная лампочка в матовом плафоне. Где-то с боку появилась тень, она была огромна. Он точно знал, что это была тень, и даже заволновался, когда она закрыла собою весь плафон. Вдруг показалось, что тьма поглощает эту лампочку, как прежде те крошечные пятнышки света, что появлялись в начале. Он попытался смахнуть тень с лампочки, но, почему-то, рук не было:

– Как же так, они же болят, я ведь чувствую, куда же они делись? Ах, они там, в темноте. Какая она жирная и неприятная, как мазута.

Неожиданно тень отодвинулась сама, а рядом появилась другая – больше и выше.

– Зачем они? Что они хотят со мною сделать? Мне страшно, мне холодно, я хочу спрятаться, во тьму. Тьма… Нет, не хочу, вперед, вперед. Я уже вижу свет. Уйдите, уйдите все. Боже, как больно. Ма…

– Уа, уа, уа.

– Ну, мамочка, поздравляю. У вас чудесный богатырь. Смотрите, какие глазищи.

2

– Я люблю тебя, Улька! Как я люблю тебя. А Алешка у нас самый красивый, правда? – Толик нежно прижался к теплому телу жены. К непривычному запаху молока еще примешивался больничный, и это сочетание пьянило и расплывалось в его душе счастьем и гордостью за них, теперь уже троих.

Маленький человечек, по имени Алешка, мирно посапывал в своей первой в жизни кроватке в первую ночь у себя дома. Снилась ему лампочка в матовом плафоне, тот самый свет, от которого начался отсчет времени под названием его ЖИЗНЬ…

Начало

– Ну что, Семён? Жизни конец? – сказал старый Игнашка, присаживаясь рядом с дедом Семёном.

– Да, ни… Начало! – улыбнулся во весь рот дед.

– Это как же?

– Да правнучек по утру народился. Живут Стрельниковы.

Старый Семён в молодости был хорош собой, уж-то бабы сохли. Да и в старости не подкачал. Хоть и седа голова, да волос на пятерых хватит. Спина ровная, что шест прибит. Суховат, правда, стал, и силушки поубавилось. Так и то – до девяноста не так уж много осталось.

Душою добрый дед. Ещё с измальства стеснительным и робким был, Марью свою любил так, что, поди, на земле и любить-то так не умеют. Слышал я как-то от старух здешних, что любовь та и была неземная.

Хоть и красив был Семён, и девок вокруг полно, а пошёл на войну не целованным.

Про войну что говорит? Одно слово-горе. Да вот повезло как-то Семёну, всю её без единого ранения пройти, хотя от пуль и не бегал, медали за храбрость свою имел.

Первый бой он завсегда самый страшный бывает, и помнится всю жизнь до мелочей до самых. Дальше – то ли сердца потом от боли отвердевают, толи так уж человек устроен, ко всему привыкает. А первый и есть первый.

Вот и Семёну досталось. Такая каша была, не приведи Господи. А после боя, тишина – будто оглох.

Ночь настилает свой покров, но нет покоя истерзанным нервам. Лишь под утро задремал Семён, и приснился ему сон странный.

Идёт он по зелёному полю, красотища. На встречу – девушка, глаза подняла – обомлел, не видал синевы такой. Девушка за руку его взяла и говорит:

– Ты, Семушка, – побереги себя. Много Стрельниковых впереди, да ты им всем начало.

И исчезло всё, вновь воспалённый мозг бой вспомнил. Открыл Семён глаза и понять не может – толи сон, то ли видение. Только с того дня глаза эти синие из памяти не шли. Видел Семён во сне ту девушку ещё несколько раз, даже знал, что Марьей зовут. А вот, кто такая, откуда? На яву не видал её ни разу.

И войне когда-то конец приходит. Вернулся Семён домой, да как все – за работу. Отец с матерью не нарадуются, одно беда – не женится сын. Они ему и намекали, и впрямую говорили, а он одно – про какую-то Марью твердит. Да где же её взять? Уже и от младших детей внуков дождались Иван с Прасковьей, а старший всё один.

Как-то раз наградили Семёна путёвкой в санаторий. Обычно не любивший отлучаться из дома, он засуетился, засобирался, словно чувствовал, что за судьбой своей едет. Санаторий находился в красивом большом селе Первобойном. От чего дали селу такое название даже краеведы не знали. Но места были хороши.

Автобус легко подкатил к главному входу старинного особняка. Пассажиры, измученные жарой, лениво поднимались по широкой лестнице, таща свои чемоданишки. За стеклянными дверями их ждала прохлада. Регистраторша, молодая статная женщина, быстро рассадила вновь прибывших на мягкие диванчики и занялась оформлением документов. Семён посмотрел в окно, в раскинувшемся парке прогуливались отдыхающие. Вдруг его внимание привлекла едва видневшаяся фигура в конце аллеи. Сердце бешено забилось, застучало, что-то давно знакомое и родное было в ней. Семён привстал, потом, как-то вдруг, выбежал на улицу и понёсся по аллее туда, где на встречу ему шла она – Марья. Девушка была всё ближе и ближе, и уже синева её глаз разливалась повсюду.

Семён остановился так же внезапно, как и побежал. Бешеная радость сменилась вдруг неожиданным страхом.

Перед ним стояло удивительное синеглазое существо лет семнадцати. Боль пронзила сердце Семёна. Он стоял, так и не решаясь что-либо сказать. Несколько минут они смотрели друг на друга растерянно. Опомнившись, девушка быстро пошла прочь, не оглядываясь на странного мужчину.

Два дня Семён не выходил из своего номера, трудно сказать, что творилось в его душе. Он нашёл свою Марьюшку, но она так молода, а ему уже тридцать семь, она же ему в дочки годится. Как он подойдёт к ней, да что он ей скажет?

Семён решил немедленно уехать, но Марья держала его крепче всех верёвок. Без неё нет ему больше жизни. А с ней возможно ли?

Наверно, сама судьба вела их друг к другу. Несколько дней Марья гуляла по парку, надеясь встретить того странного мужчину. Ей хотелось обязательно увидеть его. Она тянулась к нему, как травинка к солнышку, ещё не осознавая, что в сердце её родилась «её Величество любовь».

Через три дня они встретились. Не будем описывать, что да как, только не расставались они больше никогда.

Семён рассказал Марье о своём сне, и вот что удивило их. В тот день, кода Семён впервые увидел свой сон, Марьюшка появилась на свет.

Многое было в их жизни, шестерых детей вырастили, внуки подрастали. Вон, уже и правнука дождались. Сидит Семён на лавочке, со своим давним другом Игнашкой беседу ведёт, косточки на солнышке греет. Хлопочет на веранде Марьюшка, разливая повсюду синь от глаз своих. Треплет ветерок пелёнки маленького Сёмушки.

Много их, Стрельниковых, на свете, да начало одно – любовь.

Вера, Надежда, Любовь

Точкой на стене вернулась я в мир. Точка эта расплывалась и расплывалась по стене больничной палаты, пока не стали видны мне все её шероховатости и выбоины, с теми, довольно многими, местами, где краска просто облупилась и отвалилась совсем. С этой стеной вернулся ко мне мир, злой и серый как небо за грязным окном, впрочем, может оно совсем и не грязное… о чем это я? В мозгу тут же вспыхнула мысль «Дочка».

– Врача, позовите врача, – мне казалось, что я кричала со всей мочи, но голоса не было, а я все силилась и силилась, сказать что-либо.

– Проснулась? – худенькая бледная девушка склонилась надо мною, поправляя мою непослушную челку, так и норовившую сползти на глаза. – Тише, тише, тебе еще нельзя говорить, я сейчас позову врача.

Девушка ушла, и мне на минуту показалось, что я опять погружаюсь в какую-то тягучую пустоту, но нет, вокруг были звуки, а значит – жизнь.

– Ну, как дела, мамочка? – Женщина с очень добрыми и уставшими глазами, стояла передо мной, держа руки в карманах белого халата. – Ох, и напугала ты нас, но теперь все будет хорошо, отдыхай.

– Дочка, – едва слышно произнесла я.

– Дочка у тебя чудесная, крепенькая, завтра принесут кормить, а пока отдыхай, набирайся силенок.

Женщина в белом халате ушла, а я мягко погрузилась в исцеляющий сон, в котором моя дочка Наденька (да, да, я обязательно назову ее Наденька) топала своими пухленькими ножками по мягкой луговой траве.

– Мамочки – готовимся, детишек везут, Ипатьева, вам тоже сейчас принесут, – почти пропела пожилая медсестричка.

От радости я дернулась и тут же вскрикнула от резкой боли.

– Тише, родная, тебе, детонька, еще нельзя так шустро, поглядишь на доченьку свою и то хорошо.

Я уже знала, что во время родов у меня остановилось сердце, и врачи практически вытащили меня с того света. Низкий поклон им за себя и за ту кроху, что так мило сопит сейчас рядом со мной.

Я купалась в блаженстве, но детский крик прервал мою негу. Наденька моя спала, я оглянулась и увидела спелёнутый сверточек, что так жалобно плакал.

На койке у окна лежала женщина в теплом мохнатом халате, она уткнулась в угол и, казалась, не обращала ни на кого внимания. Малышка кричала, ища ротиком мамкину грудь, но та не делала ни каких движений в сторону дочери.

– Ирка, покорми дочку.

– Еще чего, сказала же, не нужна она мне, чего носите?

– Ирка, побойся Бога.

Но непутевая мать так и лежала, отвернувшись к стене, пожилая медсестра взяла кроху на руки, тяжело вздохнула и вышла, унося голодного ребенка назад.

Я еще крепче прижала к себе свою доченьку, пытаясь осознать, все увиденное. Поняв, что ребенка унесли, Ирка уселась на кровати и потянулась к пакетам, где лежали бананы.

– Ну, что зыришь? – обратилась она ко мне, заметив мое негодование. – Думаешь, мне девку не жалко? Жалко. Только куда я с ней, да и не совсем еще из ума выжила, что бы себя по рукам и ногам связывать. Я ж молодая еще, все при мне.

Ирка покрутила своими широкими бедрами, громко заржала и вышла из палаты, доставая из кармана зажигалку.

– Вот же сволочь какая, – я совсем забыла еще об одной мамочке, той самой худенькой девушке, что позвала ко мне врача. – И что они ее уговаривают, какая из нее мать? Только ребеночка намучает.

– Давно она лежит?

– Четвертый день, домой уже собирается, а на девочку отказ напишет.

– Ужас.

Мы замолчали, поглядывая на своих сокровищ.

На следующий день Ирку выписали, она так и ушла домой одна, ярко накрасив и без того пухлые губы.

Молока у меня было много, и я предложила сестричке, покормить кроху. Девочка жадно сосала, словно стараясь наесться на всю свою сиротскую жизнь.

Моя сытая Наденька посапывала рядом, даже и не подозревая, что мамка ее так легко «раздает» кому-то ее собственную «вкусняшку». Я смотрела на чужую девочку и все четче в голове моей вырисовывалась мысль.

– И даже не подходите ко мне с этим, Ипатьева. Вы что? Вам свою девочку ещё поднять надо, а вы?

– Ну, Марья Кирилловна, – канючила я.

– Что ж вы думаете, нам не жалко малютку? – Марья Кирилловна стала протирать платочком стеклышки очков. – Только это очень серьёзный шаг. Да вам и не отдадут её…

– Отчего же, – опешила я. – У меня квартира большая, материально я обеспечена.

– Идите, идите, Ипатьева, вы у меня ещё замуж выскочите и сыночка себе рОдите. А у этой девочки дорога одна…

Старенькая акушерка присела за свой стол, в глазах её стояли слёзы.

– И от чего так бывает? Родной матери след простыл, а чужая вот на коленях стоять готова.

– Да я же ей уже и не чужая, я же ей молочная мать.

– Ладно, иди уже, подумаю.

Дела мои день ото дня становились лучше, поговаривали о моей скорой выписке, а значит за нами приедет мой любимый папка, дедушка Любочки и Наденьки. Он понял меня и принял моё решение, несмотря на то, что из взрослых в нашей семье только я и он. Милая моя мамочка не дожила до этого дня. Папка поставил одно лишь условие – жить всем у него, дом большой, огород, хозяйство, прокормимся.

– Отважная ты у меня, Верка, – только и сказал папка, принимая два маленьких кулёчка из рук Марьи Кирилловны.

Та смахнула набежавшую слезу.

– А за сыном ты, Ипатьева, всё-таки приходи.

– Мальца б не мешало, а девок полный комплект – Вера, Надежда, Любовь, – горделиво сказал папка.

Сегодня мои девочки получили аттестаты, позади экзамены, волнения. Обе мои красавицы, в пышных бальных платьицах весело щебетали с одноклассниками.

– Любочка так на вас похожа, просто одно лицо, – услышала я от одной из родительниц.

– Да они обе прелесть, – поддержала другая, – мне бы таких в невестки.

Я рада, у меня замечательные дочери. И сын, смешливый «птенчик» Алешка.

Марья Кирилловна не зря звала, только была я уже тогда не Ипатьева, а Скворцова.

Елена Троянская

Лена-а-а! – резкий крик то ли счастья, то ли бешенной, почти звериной, тоски пронзил сонное утро и долго ещё держался, вопреки всем законам физики, сгущаясь и приобретая какую-то неясную материальную форму.

Ле-ена, – проскользнул по траве, чуть заметный шепоток.

Кричавший мужчина как-то сразу осел и уткнулся в холодную росистую траву. Тело его задрожало и зарыдало глухо, по – мужски, и слезы, невидимые ни для кого в этом мире, лились, освобождая и очищая душу, словно гной из прорвавшегося нарыва, принося облегчение и какую-то надежду на лучшее.

– Прощай.

Леночка Степцова, милое живое существо, неполных восемнадцати лет, хлопала в ладоши и смеялась от радости, увидев свою фамалию в списке зачисленных. Начиналась новая, совсем незнакомая студенческая жизнь Тоненькие изящные пальчики быстренько пробежали по кнопкам телефона.

– Папка, я студентка!

Высокий располневший мужчина засиял, словно фонарь в темную ночь.

– Я в тебя верил, девочка моя. Я тебя люблю.

В кабинете сонная тишина. Лишь изредка пожалуется на свою жизнь толстенькая муха на окне, и, разомлев от жары, снова уснет, не опасаясь мухобойки или свернутой трубочкой газетки. Андрей Матвеевич взялся было дочитывать отчет, но цифры толпились, толкались в голове, нарушая все показатели.

– Вот она и выросла. Как это все быстро. Солнышко мое.

Мысли и воспоминания слились воедино и понеслись, понеслись по волнам памяти, прокручивая кадр за кадром моменты их с Леной жизни, и объединяя их в единый фильм под названием его судьба.

Судьба сводит людей, она же их безжалостно разводит. Где сейчас Наталья, мать Леночки? Помнит ли она о том, что у неё есть взрослая дочь? Много вины у Андрея перед женой, но и её понять он так и не смог.

Наталья. Она ушла от них в один миг, словно вышла в магазин и больше никогда не вернулась. Лишь письмо, грубое жестокое письмо обиженной женщины и те дикие, хотя по правде, верные слова.

– Я ненавижу тебя и ненавижу ее. Я родила эту девчонку, но она её дочь, так же, как и ты сам всегда был и будешь её.

Что делать, если то была горькая правда и боль его жизни. Так и остался Андрей Матвеевич с десятидневной дочкой на руках. Он же и назвал её Леночкой.

Жара, какая сумасшедшая в этом году жара, а ведь последние денёчки лета…

Тогда, то же было лето, и то же конец августа, и даже, кажется, стояла такая же жара.

– Посадка на электричку Харьков – Маслов производится на второй платформе третьего пути. Повторяю…

Но повторять, и не требовалось, так как огромная толпа ринулась к подземному переходу, матерясь и гремя нагруженными тележками. Закричала какая-то баба:

– Данька, стервец, куда рванул, держись за юбку.

Бежать было не далеко, да только электричка было последней дневной и, судя по числу желающих, шансы каждого уехать, стремительно приближались к нулю. За тесно прижавшимися друг к другу счастливчиками заскрежетали двери, и пошла, застучала электричка, оставляя на перроне далеко не маленькую толпу тех, кому предстояло тереться тут добрых четыре часа в надежде уехать «девятичасовой». Компания молодых ребят, кажется, была даже рада представившейся возможности поорать под гитару на перроне? Кто их тут осудит, сидят, ждут. То ли от песен и весёлого смеха ребят, то ли от спадающей жары, но время, для ожидающих, прошло как-то совсем незаметно.

Подкатила, подмигивая зелёными глазками, «девятичасовая». Вся оставшаяся толпа удачненько разместилась по вагонам. К удивлению, остались ещё и свободные места.

Сорок минут пути, один миг и целая вечность. Мог ли тогда Андрей представить себе, что через сорок минут мир вокруг него перевернётся и разрушится навсегда.

Подъезжали, уже светился яркими огнями впереди вокзал, постепенно пассажиры продвигались к выходу. Вот тут он и обратил внимание на длинную худую девчонку, сразу и не понял, что это с ней. Обернулся ещё раз, глаза их встретились и всё – пропал.

С вокзала они ехали в одном автобусе, он, со своей гогочущей оравой сзади, а она сидела впереди, рядом с каким-то старичком. Уже в последний миг, ничего не сказав пацанам, он, неожиданно даже для самого себя, выпрыгнул вслед за ней на остановке в темноту.

– Разрешите, я вас провожу. Здесь темно, и мадам, наверное, страшно боится темноты.

– С вами стало ещё страшнее.

– (Вот это да.) Отчего же, неужели я такой страшный?

– Ну, на счёт страшного, не знаю, темно. А вот, что прилипчивый, это точно.

– Да ладно, я и отлипнуть могу.

– Вот и отлипни.

Дальше они шли молча, всего два двора и вот она уже открывает дверь своего подъезда.

– (Неужели это все?) Скажите хотя бы как вас зовут?

Тихо так, словно это и не она, а легкий ветерок:

– Лена.

– О, за Елену Троянскую я готов жизнь отдать.

– Не стоит, живите, – и она захлопнула дверь прямо перед его носом.

Долго ещё курил Андрей на скамейке у подъезда:

– Что за девчонка, ни кожи, ни рожи, а себе туда же…

Но уходить не хотелось, то ли от того, что она там, за стенами этого дома, то ли ночь была так хороша.

К счастью, цветов в округе было очень много, и в шесть утра всё тот же Андрей, у того самого подъезда сидел с огромным букетом роз.

– Елена Троянская, салют, – Андрей высоко подбросил цветы, и они яркими вспышками, посыпались под ноги вчерашней девчонки.

– Глупо, они же колючие, да и намусорил.

Андрей кинулся собирать цветы.

– Правда глупо получилось, что это я, надо было просто ей подарить, и куда я теперь с ними? – подумал Андрей.

Лена присела рядом с ним и стала собирать неудавшийся «сюрприз».

– Такие красивые. Зачем же вы так с ними жестоко?

– Я тебе хотел подарить.

– Спасибо, конечно, но я не люблю срезанных цветов.

– Почему?

– Наверно, от того, что они быстро умирают. А разве можно наслаждаться и радоваться умирающим?

(Какая странная девчонка). Он разглядывал её в солнечном свете и не понимал, зачем же она ему так нужна?

– Как вас зовут?

– Андрей.

– А меня, как вы уже знаете, Лена. Вот и познакомились.

– Прости, правда, глупо всё это, – ну с цветами, – замялся Андрей.

– Да ничего.

Андрей приходил к этому подъезду ещё целую неделю, дожидался, пока она выйдет, перебрасывался с Леной парой фраз и всё. Сам не мог взять в толк, от чего так, почему до сих пор не пригласил её встретиться. Всё происходящее было так не похоже на обычное поведение весёлого балагура Андрея.

– Лен, будешь со мной встречаться, – краснея и запинаясь, спросил он однажды.

– Да мы и так видимся каждый день.

– Нет, я хотел сказать, пойдём вечером в кафешку.

– Пойдем.

Так начались их встречи, такие тихие и совсем не обычные даже для того времени. Они очень много говорили, причём какие-то нелепые вещи. Андрей все больше узнавал Лену и уже не любил, а боготворил её всю, совершенно не понимая, как она может не нравится его друзьям.

А те все твердили:

– Андрюха, бросай, таких телок навалом. Ты ж с ней соскучишься скоро, была бы красивая, а то. Или втюрился по самое не хочу? Смотри она же недотрога. Даст только после штампа.

А он, от чего-то, струсил сказать, что любит её, да ещё пивком разогрелся.

– А спорим, моя будет, ещё бегать за мной станет, как собачонка.

Сказать то сказал, а когда понял весь смысл сказанного, сам ужаснулся. Но было поздно. Правду говорят, «язык мой, враг мой». И не знал он ещё тогда, что «друг мой, то же враг мой». Через день Лена уже всё знала об этом споре. Нет, она не ругала его, она вообще ничего не говорила, только посмотрела в его глаза с такой болью и презрением, что и говорить было ничего не нужно. И опять он сделал ошибку. Ему бы молить её о прощении, а он…

Выпивка, друзья, опять выпивка, хотел забыть, вычеркнуть её из своей жизни.

– Да, что она из себя воображает. Думает, я плакать буду, не дождется. Да у меня таких девок вагон, в очередь строятся.

Вагон, не вагон, а парень он был симпатичный и девчонки сами липли ему на шею, но сейчас, спустя годы, он даже не мог вспомнить имени ни одной из них. С Леной Андрей не виделся, благо, жили в разных районах. Но хватило его только до апреля.

Вот тот же подъезд, та же скамейка ожиданий. Андрей просидел до позднего вечера, Лены не было. Не было её и на другой день, и на третий. Уже стемнело, когда Андрей нажал на кнопку звонка. Дверь открыла полная женщина, он никогда раньше не видел матери Лены, но без ошибки мог сказать, что это она. У них были совершенно одинаковые глаза.

– Здравствуйте, а Лену можно?

Какая-то тень пробежала по лицу женщины, и глаза, от чего-то, сразу стали темнее.

– А её нет… И не будет… Никогда.

– Она уехала?

– Лену сбила машина.

– П-простите, я не знал, – земля ушла из под ног.

– Извините, а вы Андрей?

– Да, Андрей.

– Еще раз извините, может быть это вовсе и не вам, но последние слова её были:

«… скажите Андрею, что Елена Троянская боится темноты», врачи со скорой передали. Я думаю, может бредила.

– Нет, это мне. Простите.

На следующий день скорый поезд мчал Андрея на крайний Север.

Долгих двенадцать лет прошло с тех пор, он научился жить со своей болью.

Мертвым – мертвое, живым – живое. Красивая, уверенная, она все чаще стала хозяйничать в его квартире. И сам не заметил Андрей, когда же перебралась Наталья к нему на совсем. Он не говорил ей о любви, она знала всё о Лене. И, даже когда уже ждали дочь, расписываться не стали. Случилось какое-то чудо, у них, черноволосых и кареглазых, родилась русая сероглазая девочка. С одного взгляда на неё Андрей понял, что Бог вернул ему его Елену Троянскую.

Спустя тридцать лет с тех далеких событий вернулся Андрей Матвеевич в свой родной город. Города как люди, то же умеют стареть. Всё в нём было по-прежнему знакомо, разве что появились рекламные щиты на стенах, но город дряхлел и рушился. Сразу с вокзала Андрей Матвеевич направился туда, куда все эти годы собирался и безумно боялся пойти, Лена была для него жива, пока он не видел её могилки.

Медленно шел по Масловскому городскому кладбищу высокий полноватый мужчина. Остановился у оградки, с памятника смотрела на него та, которая изменила всю его жизнь. Охапка бордовых роз и слезы в глазах:

– Ничего не бойся, Елена Троянская. Я с тобой.