Текст книги "Такая роковая любовь. Роман. Книга 1"

Глава четвёртая: Смотрины

Родительская изба Кравцовых была полна народу. Приглашенные взрослые размашисто гуляли за обильно накрытым столом. Во главе, как тому и предполагал случай, сидел Николай. По его левую руку села Лариса. Далее примостился Иван. Тут же за ним плюхнулась на лавку Верка Латыпова. Зная игривые способности мужика в застолье, Надежда, ещё в самом начале вечеринки, заговорщически косанула подружке глазами на мужа и на приезжую. Сама Надежда, отказавшись от выпивки чтобы суетиться по хозяйству, то и дело сновала из сеней на веранду да от стола к разведенному во дворе огню. Там на вертеле жарилась баранья тушка. Подкладывая на блюда пищу или убирая освобождённую посуду, Надежда не могла держать Ивана в поле зрения. Верка, с первого же взгляда понявшая подругу, охотливо взяла на себя роль блюстителя семьи Белородько.

Долговязая и неприлично худая, Латыпова ела и пила с поразительным аппетитом. Разгул не мешал ей зорко следить за Иваном, и, чуть Верка замечала допущенную дерзость или сказанную неловкость, она тут же толкала Белородько в бок. Иван, надёжно засевший, поспешно отпихивался от бдений подружки жены, не поворачивая головы в её сторону. Фронт слева был для Белородько скучен: рядом с Веркой примостилась на краю лавки тётка Настасья. А с другого торца стола стоял табурет, на который то и дело коротко присаживалась Надежда. Три бабы, молодые и пожилая, вели меж собой скучные, с точки зрения разгулявшегося мужика, темы о детях, хозяйстве и здоровье. Гораздо приятнее было обращаться с разговором к сидящим напротив молодым Мишке Зуеву и Володьке Окуньку. Оба холостые и оттого дерзкие, они насилу усадили меж себя Анну и теперь, то и дело, петушились, заигрывая с ней.

Анна смотрела на их ухищрения пассивно, неохотливо отвечая на глупые пьяные вопросы и высвобождаясь, по мере надобности, от наваливающихся тел. Подбадриваемая взглядами и словами Ларисы, Анна все-таки была за столом самой молчаливой, если не считать и вовсе тихого по натуре Фёдора Латыпова – Веркиного мужа. Тот на любой вечеринке неслышным был, пока не заводили песню, и только сидел и трясуче хихикал на застольные шутки. Зато когда дело доходило до музыки, Фёдор был первым запевалой. Помимо того, что бог одарил неказистого Латыпова недюженной до запевов глоткой, никто лучше и чище него не выводил песенные мелодии, никто не знал песен больше.

Но сегодня до песен ещё дело не дошло, почему Фёдор оставался пока незамеченным и невостребованным. Сидя первым на краю лавки рядом с Надеждой, он мелко щурился на каждую из прибауток Ивана, имевшего их в запасе неисчислимое множество на любой случай. Вот и теперь, глядя на безуспешные ухаживания двух кавалеров, Белородько нет-нет, да и отпускал по этому поводу какую-нибудь зацепу.

– Слышь, Вовк, – пристал он к белёсому и тощему Окуньку, – Ты б сначала поел бы хорошо, прежде чем за девушкой-то убиваться.

– Эт ещё зачем? – насторожился Окунёк, знавший за другими охоту поддевать его из-за щуплой внешности.

– Как зачем? А вдруг на что сговоришься?

– Так тем и лучше.

– Ага, лучше: у тебя ж, поди, силов даже штаны расшнуровать не будет, – засмеялся Иван, вызывая взрыв смеха не только за столом, но и в соседней комнате, где топтались на разложенных матрасах дохожие до взрослых разговоров ребятишки.

– Ты, Иван, шутки-то свои попридержи, – просмеявшись, упрекнула-таки мужа Надежда, – Дети, небось, тоже не глухие.

– Детям тоже надо развиваться, – пьяно ответил Иван, – Мы в своё время росли, так вот тоже по углам да по печам ума от взрослых набирались. А вы – геть отседа! – прикрикнул он на любопытных ребятишек, высунувшихся при таких словах на порог.

– Правда, шли бы на улицу, – предложила и Верка, – Успеете еще по кроватям наскакаться; весь вечер впереди.

– Мамк, а мы здеся будем ночевать? – в который уже раз проканючила перед Веркой Танюшка, одиннадцати лет.

– Ну пожалуйста, мамка! – подключился к сестре брат Артём двумя годами младше.

Дети Белородько и Латыповых дружили сызмальства и, при всякой возможности видеться, старались протянуть эти встречи. На сборищах детьми неизменно верховодила Татьяна. Она же придумывала всяческие игры и забавы и, как старшая, была ответственна за последствия всех шалостей. Егор Белородько, не очень-то любивший подчиняться кому бы то ни было, терпел Танькины команды, признавая за ней в их компании бесспорное лидерство, и уже теперь тайно уверенный в том, что обязательно женится на ней. На правах помощника Егор следил за порядком и субординацией в компании младших: Танькиного брата Артёма и своего Максима. И тот и другой слыли отменными обалдуями и регулярно получали от Егора заслуженные наказания в виде щелбанов и затрещин. Маленькая Катюшка в их играх была пока только соглядателем, не норовя состязаться со старшими в проворстве и силе. Всё внимательно слушая, она бесспорно липла к Таньке, находя в ней защиту и понимание. Танька, как всякая деревенская девчонка, раньше срока созревшая до взрослых разговоров и способная домысливать их суть, чуть что вспрыскивала на очередную фразу, доносящуюся со стороны стола, вовлекая в дружный хохот и пацанов.

Ещё раз проныв для порядка на отрицательный ответ матери относительно ночёвки и последующее требование идти во двор, Танюха всё же послушно завернула с собой всю гвардию, уговорив мальчишек пойти ловить богомолов на пустыре за крайними деревенскими домами.

Дом Кравцовых стоял предпоследним на одной из восьми перекрещивающихся прямых улиц. Они были неодинаковые по своей длине: более короткие те, что шли вдоль реки, и более длинные – поперёк её. Улица Набережная, на которой стоял дом Кравцовых, первой тянулась параллельно реке, блестевшей через дорогу. Дом тремя окнами выходил на неё. Асфальт перед домом казался раздавшимся из-за протоптанных земляных тротуаров, превосходящих саму дорогу по ширине и местами просевших от дождей.

Раньше, когда дорога вся была земляная, она была с домами одного уровня, и из окон Кравцовых можно было видеть другую сторону улицы, вовсе близкую к воде. Но несколько лет назад Серебрянка и Кокошкино слились с Калинками в одно хозяйство, и, жутко охочий до обновлений, Белородько уговорил Рогожина заасфальтировать в деревнях все дороги. Вот тогда-то заезжие геодезисты установили, что уровень земли в этой части Серебрянки не соответствует какому-то требованию, принятому в государственном строительстве, и решили дорогу при прокладке поднимать.

То, что по весне, дворы и всё пространство между домами заливало, знали и без геодезистов. Приспособившись к этому, деревенские жители, при закладке очередного дома, всего-навсего поднимали цокольный этаж на несколько кирпичей или бревен и этим обходились. Но тут речь шла не о частном строительстве. Поэтому по обе стороны от прокладываемой асфальтовки нарыли экскаваторами ям и, за счёт земли, вытащенной из них и утрамбованной, подняли уровень дороги так, что она стала возвышаться над домами на добрый метр, загораживая теперь соседям друг друга.

К тому же, со временем, бездумно разгребённая канава по той стороне дороги, что была ближе к реке, превратилась в настоящую ложбину. Она позволяла паводной воде почти беспрепятственно заливать здесь и дворы, и сараи, и даже дома, и ежегодно значительно увеличивала разницу в уровне почвенного покрова: возвышая одну сторону и занижая другую.

– От этой дороги вся деревня перекособочилась, – не раз на совхозных сходках вменяли Ивану в вину опущение края деревни, шедшего под-над водой.

– Вас и без этой дороги лет через пять всё одно смыло бы. Дома-то эти ещё до революции строили, – отвечал на упрёки Белородько, обещая «проседающим» помощь по переселению.

Обещания свои Иван сдержал: старожилов с берега убрал в новые дома на дальнем конце деревни. Отчего с речной стороны дороги все дома теперь пустовали.

По той же причине оседания почвы деревня разрасталась теперь не вдоль по реке, а вширь от неё. Так, что дом Кравцовых оказался почти крайним. Справа можно было видеть только дом тётки Настасьи. Вся же улица уходила влево и вверх по реке. Прямо перед домом Кравцовых был теперь лишь просевший пустырь, на котором всё ещё стояли несколько заброшенных домов, не сожжённых и не разрушенных бывшими хозяевами. Кое-где оставленную землю использовали под посадку картошки. Но всё чаще бывшие хозяева приспосабливались сажать огороды по месту нового жительства, и, так как земли в деревне давалось вволю, не связывали себя обязательствами по уходу за бывшими участками. Отчего пустырь ещё больше разрастался. Весной и осенью в проседах стояли огромные лужи. В них с удовольствием плюхались гуси и утки. И тогда для пешеходов оставались только узкие полосы возвышений вдоль асфальта. Теперь же, в связи с жарой, лужи испарились и их котловины служили местами сборищ детворы, находящей особое удовольствие от игр на мягкой пыли.

Едва только выйдя за ворота дома, вся гурьба детей Белородько-Латыповых, выпровоженная на улицу, с гиканьем и улюлюканьем кинулась на противоположную сторону от асфальта, где по всей ширине земельной проседи другие дети играли в футбол. Танька, разозлившаяся на пацанов, уселась на одну из лавок заброшенных домов, и, усадив на колени Катюшку, сначала просто наблюдала за игрой, в которую тут же включились все трое её подопечных. Но уже через пять минут, устав сидеть, начала проситься в игру. А ещё через время, уговорив их, сама носилась по пыли, как угорелая, пища, отмахиваясь от нападающих и щипая их.

Взрослые, оставшись в доме без детворы, почувствовали себя ещё вольготнее и завели разговоры и вовсе раскрепощённые. Теперь, кроме буйного и веселого Ивана, за столом ему поддакивала Лариса. Изрядно охмелевшая, она стала поддерживать будущего родственника в его нападках на Мишку и Вовку.

– Ой, мужики! – кричала Лариса громче всех, – Не пойму я, как же вы так можете: жить в одной деревне и ни разу не поговорить с девушкой, – упрекнула она ребят, узнав от них, что с Анной они знакомы только зрительно.

– Нам некогда с девушками разговоры заводить, – широко улыбаясь пошутил Зуев.

– К тому же и повода не было.

– Вовка, да разве для того, чтобы поговорить с человеком, повод нужен? – удивилась Лариса – Если так рассуждать, то на всю жизнь бирюками остаться можно.

– Так мы щас наверстаем, – пообещал Зуев, утеревшись от очередной опрокинутой дозы, и смело наклонился к Анне.

В отличие от Окунька, этот был здоровым краснощёким крепышом. Его грудная клетка значительно выпирала над пока ещё вбираемом внутрь животом. Пышные, почти буйные рыжие волосы Мишки были отпущены впереди и по бокам на половину длины лица, а из-под них непослушно топорщились большие мясистые уши. Возможно от того, что причёска, вольготно отпущенная спереди, сзади была куцо острижена, она очерчивала контур черепа и придавала голове форму неправильного гриба с нависающей шляпкой и на короткой ножке широкой, мускулистой шеи.

Мишка имел привычку в момент выдоха подтягивать плечи к ушам. Эта его манера: часто выпячивать грудь при вдохе, а затем сворачивать её при выдохе, напоминала движение кузнечных мехов, надуваемых и спускаемых с шумом и затаённой мощью. Такие же красные, как лицо, и крупные, как всё туловище, руки Зуева торчали по обеим сторонам как приклеенные; настолько мало Мишка ими пользовался. Сейчас обе руки тяжело лежали на столе, огибая крепкими пальцами одной стакан, а другой прочно держа вилку. Разговаривая с приятелями или же наклоняясь к Анне, Мишка не выпускал из рук предметы, захваченные в самом начале ужина, и тяжело передвигал по столу только кисти, как двигает клешнями краб.

Рядом с Окуньком, то и дело, в противовес Зуеву, мельтешившему руками и крутившемуся на лавке, Мишка казался неподвижным, почти окаменевшим.

Эта вертлявость одного и скованность другого были вызваны не иначе как заметным желанием понравиться. Заметным прежде всего Николаю, хорошо понимавшему перегляды и недоговорки друзей. Жениховство обоих парней не ускользнуло и от замужних женщин, коротко хихикавших по этому поводу. Но больше всего подобное заигрывание с Анной нравилось Ларисе. Казалось, она возгорелась тайной идеей во что бы то ни стало сосватать подругу за одного из парней, и теперь прикладывала к этому максимум усилий. При каждом повороте головы Окунька или тяжёлом выдохе Зуева в сторону Анны, Лариса подчёркнуто обращала на это внимание всего стола, немало досаждая своими подцепками и шутками самой Анне.

– Зря ты, Анка, теряешься, – завела Лариса очередной разговор на известную тему, – Я бы на твоём месте не упускала момент и прямо здесь же решилась.

– На что?

Сухим тоном Анна выказывала свахе явное недовольство за участливость.

– На всё! – радостно запищала Лариса, вешаясь на плечо Николая.

– Я, ежли как что, готов! – радостно согласился Окунёк.

– Я – тоже! – не отстал и Зуев.

– На всё, на всё? – запытала их Лариса, – А вот так, чтобы по-серьёзному, без глупостей: взять и жениться.

Окунёк заёрзал:

– А что?

– Почему бы и нет? – покраснел Зуев, пряча взгляд.

Лариса даже взвизгнула:

– Во класс, Анка! Аж позавидовать можно: сразу два жениха у тебя.

– Так, что завидовать, давай поменяемся: я тебе двух своих отдам, а ты мне одного своего? – спокойно предложила Анна, улыбаясь одними уголками губ.

От неожиданности Лариса выпучила глаза:

– Чего?

– Чего? – посмотрел на Анну с удивлением и Николай, выгнувшись из-за Окунька.

– Если ей так больше нравится, – пояснила Анна всем.

– А меня разве никто не спрашивает? – Кравцову шутка не понравилась. Лариса, заметив, как мужчины насторожились, прокуксила:

– Да я и не собираюсь меняться.

– Тогда и не завидуй другим, завидуй себе, – закончила Анна и заговорщически подмигнула Надежде и Верке, – Правда? Вон какого молодца себе отхватила, а всё ещё завидует.

Латыпова кивнула:

– Ну!

– И не говори, – подхватила кураж Надежда

– Э-э! Хорош вам балаболить! – Николай пытался остановить баб.

Но тут в разговор вступил Иван, весомо, убедительно проговаривая слова:

– О, Лариса, да я погляжу у тебя соперница намечается. А что скажешь, Коляня, если у тебя две невесты станет? Вот это так точно на зависть: хошь с одной, хошь с другой.

Белородько тесно прижался к Ларисе, подталкивая её к жениху и давая тем самым понять, что шутит. Надежда нахмурилась:

– Муж, прекрати глупости болтать.

– Откинься от неё, – потребовала Верка, оттягивая Ивана на себя.

– Пожа-алуйста! – упал он теперь на Верку и захохотал, – Так лучше?

Латыпова сбросила с себя мужчину, стала оправлять на себе одежду, бормоча в оправдание за его глупость:

– Блудный-то какой! Ты не смотри, Родионыч, что Надька – моя подруга; отхлещу сейчас тебя за наглость-то, товарищ агроном, – повторно оттолкнула Ивана от себя Верка, поспешно краснея и бросая взгляд на Фёдора.

– А мне что? Лишь бы на здоровье, – смеясь отозвался тот. Белородько он знал, как знал, что подлости от Ивана не будет.

– О-о! Перепились, – по-старушечьи кинула упрёк тётка Настасья, – Теперь мелют чёрт-те чё, баламуты.

Заметив, что безвинный до этого разговор принимает пошлый окрас, Николай встал:

– Пошли, мужики, покурим!

– Давай-давай. Заодно и за барашком доглядите. Он уже почти готов, – выпроводила Надежда мужиков.

Они послушно пошли во двор. С ними поспешила и Лариса.

Пока курили, дружно сгрудившись в кружок, Кравцов отошёл к вертелу и задумался. Лариса, увлечённая разговором с Иваном, не трогала Николая как нельзя кстати. Мысли Кравцова были о только что произошедшей сцене. Со вчерашнего дня, с той самой минуты, как увидел он Анну на вокзале, врезалась она ему в память и не шла из головы ни весь остаток дня вчера, ни половину дня сегодня. Накрывая с девчонками на стол и готовясь к встрече с гостями, Николай то и дело мысленно натыкался на то, что больше всех приглашённых ему будет приятнее увидеть заново именно Анну. А когда она появилась в легком костюме: длинной плиссированной юбке и открытой блузе под пояс, у всех, кто её встретил, захватило дыхание, а у Николая больше всех. Светло-серая ткань марлёвки, густо раскрашенная яркими рваными мазками, преимущественно розовыми, зелёными и жёлтыми, снова была девушке необыкновенно к лицу. Костюм, покроенный по типу тех, в которых принято видеть отдыхающих на южных пляжах, удачно сидел на Анне, опять же подчёркивая и её тонкую талию, и её выраженный бюст. Блуза с короткими рукавами, на пуговицах впереди и под пояс, была расстегнута до того самого предела, который позволял оценить размеры груди, не будучи вызываемым.

Волосы Анны, накануне распущенные и беспорядочные, теперь были красиво заколоты в низкий тугой узел, из которого с лёгкой небрежностью выпадала всего одна вьющаяся прядка, спускающаяся вдоль лица по шее почти до того места, на котором была застегнута верхняя пуговица. Подобная причёска придавала Анне величественный вид. Её дополнял аккуратный макияж. От быстрой ходьбы и летнего зноя Анна раскраснелась, глаза её блестели, рот был полуоткрыт, как бутон розы. Она смело вошла во двор Кравцовых и сразу же на крыльце увидела Надежду.

– Здравствуйте! – поприветствовала Надежда и крикнула в дом, – Лариса, Коля, Анна пришла!

Они вывалили на крыльцо гурьбой, вместе с Иваном и детьми и, глядя на гостью, восхищённые остановились. Первой очнулась Лариса:

– Привет! О, какая красивая! Где это ты такой костюмчик отцепила?

– В «Ганге», – ответила Анна, попутно здороваясь.

Фирменный индийский «промтовар» в Москве считался одним из самых посещаемых. По всей столице была открыта серия магазинов с названиями «Лейпциг», «Ванда», «Белград», представляющих продукцию соответствующей страны. Основными покупателями были столичные туристы, для которых посещение престижных торговых точек стало неизменным культурным мероприятием и отодвинуло на задние планы и «Третьяковку», и даже автобусные экскурсии. Невзирая на многочасовые очереди при входе, приезжие стоически сносили подобное неудобство, относя его к неизбежным требованиям большого города. Москвичам, работающим целыми днями, доступ в магазины из-за очередей был маловероятен. По этой причине многие из них стали недолюбливать не только приезжих, но и сами магазины. Наверное потому Лариса, услышав название, позволила себе скривиться:

– А, да, типично индийская раскраска! Тебе нравится, Коля?

Николай, с вниманием осматривавший пришедшую, угукнул.

– Здравствуй, здравствуй! – прорвался через блокаду остановившихся родственников Иван и поспешил спуститься с крыльца, чтобы подать гостье руку, – Заходи, пожалуйста! Быстро ты нас нашла?

– Конечно. – Анна благодарно улыбнулась, впервые показав красивые острые зубки. Улыбка у неё была милой, – Вы вчера мне так подробно описали этот дом.

В сопровождении Ивана Анна поднялась на крыльцо к остальным. Чтобы ей войти в дом, Надежда шуганула детей:

– Поздоровайтесь и идите внутрь. Чего рты пораскрывали?

– Здравствуйте! – улыбнулась Анна и детям, вытаскивая из красочного полиэтиленового пакета шоколадки и протягивая угощение детям.

– Спасибо! – Катюшка очарованно глядела на подарок: такого шоколада в деревенской лавке не было.

– Боль-шой те-а-тр, – прочёл Максим, поглаживая синий картон упаковки с нарисованной балериной на одной ноге.

– Молодец! Тебе сколько лет?

– Шесть! – гордо ответил паренёк.

– И уже читать умеешь?! Снова молодец! – похвалила гостья.

Белоголовый, весь в отца, мальчонка, с таким же потешным стоячим хохолком на коротко остриженном затылке, заблестел глазами:

– Я ещё и таблицу умножения знаю!

– Не хвастай! – цыкнул на него старший брат Егор, – Таблицу знаешь токо до пяти.

– Ну и чё? До пяти – это тоже трудно, – кинулся на брата Максим.

– Э-э! Геть отседа, пацанва, – разогнал их отец по сторонам.

– А чё он… – попытался пожаловаться Максим на брата.

– Геть, сказал! – прикрикнул отец построже, – И не нюнь, не баба.

Белоголовый бойко ответил, не пугаясь строгости:

– Я не нюню. А таблицу я знаю даже и на шесть, и на восемь.

Иван, не желая в такой момент заниматься ребятнёй, согласился:

– Знаешь, знаешь. Вундеркиндом растёт. – погладил он сына по голове.

– Умница! – подбодрила Анна мальчонку, выставляя большой палец.

Он в ответ улыбнулся ей такой широкой и преданной улыбкой, какая только может быть у счастливого ребёнка.

– Мамк, а мамк, а можно нам шоколад попробовать? – спросил за всех Егор, уходя. Он уже раскрыл свою пачку, и все увидели, что шоколад внутри лежал не единой плиткой, а был разбит на восемь тоненьких полосочек, каждая из которых была завёрнута в серебряную фольгу.

– Токо по одной, – уступила мать, понимая сколь сильно для детей искушение ждать.

– Спасибо, мамк, – кинулась к Надежде Катюшка, тоже разворачивая свою шоколадку.

– По одной, доченька, – напомнила ей мать, ласково проводя рукой по шелковистой светлой головке, – А то потом кушать не станешь. Иди! – подтолкнула она её, поцеловав.

Девчушка кивнула и побежала в глубь дома, туда, где братья вовсю уже шуршали бумажками.

– А это – на стол! – объснила Анна, протягивая пакет, из которого показалось горлышко шампанского.

– Зачем? – смутилась Надежда, – Мы же всё взяли.

По деревенским обычаям на смотрины подарков не дарили. Но Лариса радостно схватила пакет:

– Всё, да не всё: шампанского как раз и нету. Молодец, Анка! Проходи! —прильнула она к подруге и повела в дом, – Вот теперь у нас настоящая помолвка получится. А я что-то не догадалась вчера перед отъездом купить. И вообще, разве я думала, что здесь в магазине шампанского нет?

– А его тут никода не бывает. Кто б его тут пил? У всех или самогон по хатам, или водка в магазине. На худой конец – пиво. А шампанское для местной братии – не по карману, – крутилась Надежда, определяя напиток в холодильник.

– При чем тут «по карману, не по карману»? Нам к столу нужно что посолиднее, чтобы сразу кумар был. А шампанское ваше – одна только морока. Не мужской это напиток. – Иван замельтешил возле пришедшей.

– Вот мы и будем его пить, – оттолкнула его жена грудью подальше в комнату и тихонько шепнула, – Смотри у меня!

– Понял! – пообещал Иван насчёт предупреждения.

– Проходите, Анна, – ещё раз пригласила Надежда.

– Ничего, что я немного раньше пришла? Думала, может вам помочь надо? – было заметно, что от обрушившегося на неё общего внимания, Анна чувствует себя неловко.

– Правильно сделали, что пришли, – вторя Анне, выкала с ней Надежда, – Картошку надо будет почистить для варки.

– Слушайте, раз мы уже все тут знакомые, может на «ты» перейдём, – вторгла Лариса предложение. Анна согласно кивнула:

– Хорошо.

– Давайте! – еле заметно кивнул Николай. Приход подруги Ларисы отчего-то стеснял его. Он боялся смотреть на неё, а, когда их взгляды случайно встречались, нервно закусывал ус.

– Я что-то тебя не помню. Откуда ты в Серебрянке взялась? – решился он спросить у Анны во время чистки картошки.

Так как стол был занят, Надежда усадила их втроём в стороне и поставила на пол большую кастрюлю с водой. Картошку брали из таза и очищенную бросали в кастрюлю. Иван, в целях безопасности семьи, был в срочном порядке отослан в магазин за хлебом. Сама Надежда тут же, у стола резала и раскладывала на блюдо уже вымытые свежие овощи и зелень.

– Так она же из беженцев, – ответила она за Анну.

– Из каких ещё беженцев? – Николай удивленно вскинул брови.

– С Азии.

– Из Душанбе, – уточнила Анна.

– А чё уже и оттуда бегут? – Кравцов заметил, как тема поменяла весёлое выражение гостьи, поэтому спрашивал с осторожностью.

– Бегут.

– Союзу-то недолго осталось существовать. Вот зверьё и подняло головы. Поняли гады, что скоро их время наступит, хозяевами себя почувствовали, – злобно выступила Лариса в защиту Анны, – Ух, как я их всех ненавижу, чёрных этих! Передавила бы всех! Плодятся, как крысы, и также по крысиному живут.

– Зря ты так. Они тоже разные бывают. Большинство из них как раз-таки искренне против нынешних перемен, – попыталась успокоить подругу Анна, – Я, когда в школе училась, не помню, чтобы мы делили кто есть кто, все вместе дружили. Одна из моих лучших подруг – таджичка была. Из очень интеллигентной семьи. В школе на одни пятёрки училась, а потом в медицинский поступила и окончила его с красным дипломом.

– Таких мало. В основном они все тупые и кровожадные. Сколько вон наших русских за последние годы поперерезали; сама рассказывала в поезде.

– Поперерезали? – теперь и Надежда удивилась. Николай с сомнением посмотрел на Анну:

– А по телевизору ничего такого не передают.

Ответить гостье не дала Лариса:

– Наивный ты, Коля. Кто ж тебе такое передавать будет? Это же государственная политика. А она разглашению не подлежит. Понимать надо, – от гнева москвичка безжалостно кромсала картошку, угловато срезая её наполовину.

И опять Николай невольно сравнил невесту с Анной, у которой каждая картошечка выходила из-под ножа кругленькой, гладенькой, а срезаемая шкурка падала на газету прозрачной ленточкой. Пальцы у Анны были тонкие, длинные, а кисти прозрачные, такие, что Николаю хотелось сжать их. Он сидел напротив, рассматривая девушку украдкой исподлобья. И всё чаще заглядывался на Анну, на её склонённый над полом корпус, и оттого выставленную напоказ красивую грудь в белом кружевном бюстгальтере. Его Кравцов тоже видел, ухватывал краем глаз, не давая знать никому что видит, а просто тщательно рассматривая и гадая, что такие же, в тон лифчику, должны быть и трусы. Ему приятно было слушать ровный голос Анны, пропитанный какой-то особой бархатцой. Отчего в ушах приятно щекотало, а к горлу подкатывал ком нетерпения заглянуть девушке в рот и посмотреть, что же это там так притягательно постанывает и пошёптывает на перезвуках и междометиях.

Позже, ещё до прихода гостей, из разговора Надежды и Анны Кравцов узнал, что с Ларисой они знакомы, оказывается, всего лишь с поезда: сидели рядом и, разговорившись, узнали, что едут в одно и то же место. А узнав, мгновенно подружились, сочтя, что это так и было задумано кем-то, сведшим их в этом вагоне.

– Очень хорошо, что у меня есть теперь там кто-то, кто будет меня поддерживать, – весело доверялась Лариса Анне, – А то сейчас как выставят меня на осмотр его родне… А там, поди знай, какие они? Хорошо ещё, что только сестра с мужем, родители умерли уже, – призналась она, совершенно не понимая, что говорит страшную вещь, – Я так не люблю все эти показухи.

– Не бойся, если не понравишься и выгонят – придёшь ко мне! – шутила ей в ответ Анна и тут же уверяла, – Но только я почти уверена, что ты понравишься.

– Спасибо! – смущалась Лариса.

А потом они приехали в Калугу, и на вокзале Анна увидела кто же есть будущие родственники Ларисы; она их конечно же знала, не раз встречалась, хотя знакома с ними не была. А вот жениха Ларисы видела впервые, и даже имени-фамилии его до этого дня в деревне ни разу не слышала. Встретившись на вокзальной платформе, Анна одобряюще глянула на Ларису. На вопрос : «Как он тебе?», Анна ответила: «Видный».

Ещё бы не видный: Николай был не только видным, а даже завидным женихом. Именно поэтому в предложении Керман поменяться шутки была всего лишь малая доля. Дай ей пятерых Окуньков и троих Зуевых, Анна всё равно остановила бы выбор на одном Кравцове.

Было в Николае что-то приковывающее к нему взгляд женщины. Возможно красивые бурые глаза, не карие и не зелёные, а такие, глядя в которые невольно задерживаешься для того, чтобы понять их настоящий цвет. Обыкновение Николая укладывать взгляд на незнакомого собеседника, придавало лицу выражение особой заитересованности. Но в то же время тёмные глаза Кравцова смотрели не нагло, а скорее с любопытством, граничащим с детской невинностью. Поглядев продолжительно, Николай вслед за тем мягко опускал глаза, застывая так на несколько мгновений. В это время можно было подумать, что в голове Николая формировались мысли относительно увиденного. Вот только понять характер этих мыслей дано было не каждому; в очередной раз подняв глаза Кравцов смотрел уже совсем в другую сторону. Как знать, не была ли таковой его манера ловца, проявлявшаяся естественно, без умысла и усилий. Кроме взгляда присущ был Николаю и особый, совершенно мужской запах, слышимый на расстоянии даже через одеколон, ещё более запах усугубляющий. Наконец особо притягательным было тепло его тела, передаваемое даже через приветственное рукопожатие, достаточно крепкое для того, чтобы понять насколько надёжны эти руки, но в то же время нежное мягкостью кожи.

Не заметить всего этого в мужчине Анна не могла, как не могла заставить себя не думать о нём всю прошлую ночь. И сегодня, собираясь на званый ужин, одевалась и готовилась исключительно из желания понравиться ему, ему одному и никому более, хотя заранее знала, что будут у Кравцовых и другие ребята, неженатые. Один из них, Вовка Окунёк, встретился ей сегодня в автобусе по дороге из Калуги, куда Анна ездила за шампанским. Он первым подошёл к ней и, поздоровался, напомнив о вечере. Анна ему приятно улыбнулась, внушив тем самым, быть может, надежду, но на самом деле всего лишь думая о другом.

– До семи, ежели как что, – попрощался Вовка.

– До семи, – ответила Анна, а сама, не выдержав, явилась раньше на час и вся буквально зарделась, заметив остановленный на ней взгляд Николая. Она тоже аккуратно, чтобы никто не заметил, стрельнула на него глазами потом, когда уже зашли в дом. Да и позже, за столом, нет-нет да и смотрела вкрадчиво в те моменты, когда Лариса, увлечённая словесной перебранкой с мужиками, выпускала Николая из-под контроля. Смотрела так, словно говорила ему о том, что он нравится ей: без обиняков, без лишних гаданий, без всяких сомнений нравится. И в ответ получала именно такой же откровенный взгляд, сопровождаемый неприкрытым изумлением возможно ли подобное, допустимо ли оно при сложившихся обстоятельствах…

…Перекурив, компания взрослых вернулась к столу. За то время, что мужиков не было женщины прибрали стол и, по просьбе Анны, внесли в посадной порядок изменения. Теперь место Анны было рядом с Надеждой, а своё она предложила Фёдору.

– Пора и запеть, – объяснила наспех Верка, – А то что же это за смотрины без песен? Заводи, Федя!

Латыпов, казалось, только и ждал команды, потому что тут же, без подготовки запел:

 
– Лучше не-е-ету того цве-е-ету,
Когда яблоня цветёт.
Лучше не-е-ету той мину-у-уты,
Когда милый мой идёт.
 

Пел Фёдор приятным баритоном, обладавшим неожиданно богатым диапазоном. Он позволял ему одинаково плавно выводить как высокие ноты, так и старательно понижать голос на перепадах. Запевалу сразу же подхватили Верка и тётка Настасья, войдя в его голосовую тональность мягкими женскими тембрами, окрашенными народными обертонами.