Текст книги "Мэрилин Монро. Жизнь и смерть секс-символа Америки"

Другой роман – с красавчиком Чарльзом Стенли Гиффордом, коммерческим менеджером CFI, – закончился беременностью. Во всяком случае, так сказала Глэдис уже повзрослевшей Норме Джин, это же повторяла после ее смерти и Роз Энн Купер в «Рок-Хейвен». Никаких доказательств тому, что именно Гиффорд был отцом Мэрилин Монро, биографам не удалось добыть и доселе. Жениться на Глэдис этот весьма самоуверенный молодой человек, очевидно, не помышлял и никакого интереса к своей гипотетической дочери не проявил. Более того, когда в кинолаборатории устроили сбор денег в пользу новорожденной и ее мамы, один только Гиффорд демонстративно уклонился от участия.

В ту пору, когда Глэдис носила под сердцем третьего ребенка, ее мать Делла Мэй была ходячей достопримечательностью Хоторна, пригорода Лос-Анджелеса, в котором проживала. Как и в молодости, она экстравагантно одевалась, щеголяла в широкополых шляпах, украшенных цветами. Но не столько возраст, сколько подтачивавший изнутри недуг наложил неизгладимый отпечаток на ее облик.

Вот как описывает ее в возрасте 49 лет со слов очевидцев Рэнди Тараборелли:

«Ее кожа, когда-то фарфорово-белая и гладкая, обвисла, пропал румянец. Теперь она выглядела неопрятно, волосы истончились и стали напоминать мотки проволоки, которые, казалось, были прилеплены к ее голове. Деллу так сильно изменило не только естественное старение. Когда-то она была общительной, быстрой, остроумной, с яркой индивидуальностью. Губы, покрашенные ярко-красной помадой, постоянно улыбались. Однако через какое-то время ее глаза потухли. С годами она стала отдаляться от людей. Было похоже, как будто между окружающим миром и жизнью Деллы Монро постепенно воздвигалась стена».

Отчуждение внезапно сменялось приступами бешенства. Делла могла закатить скандал из-за любого пустяка кому угодно и где угодно, разразиться бранью прямо посреди улицы. Ида Болендер, чей дом стоял напротив Деллиного, вероятно, не раз наблюдала подобные сцены, а иногда и унимала разбушевавшуюся соседку.

Ида, благочестивая прихожанка местной протестантской церкви, делила свое время между воспитанием приемных детей за умеренную плату и делами прихода. В ее обязанности входила распродажа пожертвованных церкви вещей. Делла была постоянной покупательницей, и Ида с удовольствием сбывала ей то, что под угрозой смерти не надели бы на себя набожные матери семейств, – все пестрое и блестящее, вычурную бижутерию, декольтированные платья, туфли на высоких каблуках. Иногда Делла заходила за «добычей» к Иде домой, и мало-помалу разительно непохожих соседок связало некое подобие дружбы.

В один из таких визитов, осенью 1925 года, Делла посетовала на беременность своей незамужней дочери. В ответ на сочувственные расспросы Ида с изумлением услышала, что будущая бабушка, несмотря на все ее беспокойство, вовсе не намерена хлопотать вокруг растущего живота Глэдис и вот-вот отправится вместе со своим сожителем Грейнджером в путешествие по Азии. Ида Боллендер, рассудительности у которой было гораздо больше, чем у вдовы и дочери «потомка президента» вместе взятых, предложила отдать ребенка, когда он появится, ей на попечение.

По сути, две эти женщины – полубезумная Делла и святоша Ида – и определили участь Нормы Джин еще до ее рождения.

Но поведение Глэдис лишь подтвердило правильность этого решения. Молодой женщине хватило силы воли отказаться от аборта как самого легкого выхода из положения и отважиться выносить дитя. Однако потом, в больничной палате, ею овладела апатия – возможно, вызванная послеродовой депрессией. Глэдис достаточно легко поддалась на уговоры вернувшейся из странствий матери.

13 июня 1926 года Глэдис Перл Бейкер с двухнедельным младенцем на руках переступила порог дома Иды и Уэйна Болендеров.

Глава 2
«Покажи им, какая ты красивая»

Сегодня существует несколько сотен книг, посвященных истории жизни Мэрилин Монро. А впервые о детстве Нормы Джин Бейкер публика узнала из многочисленных интервью, данных Монро разным изданиям в разные годы. В 1960 году появилась книга «О, беспечная любовь» – единственная прижизненная биография Мэрилин, составленная Морисом Золотовым. «Мэрилин Монро. Моя история», написанная актрисой вместе с голливудским сценаристом Беном Хехтом, – читатели и исследователи до сих пор теряются в догадках, что в этой книге надиктовано самой Мэрилин, а что принадлежит фантазии ее соавтора, – должна была появиться на несколько лет раньше, но вышла только в начале 70-х.

Все эти источники рисуют картину мрачную, устрашающую, неприглядную, словно вышедшую из-под пера Диккенса или братьев Гримм. Ранние годы кинозвезды, по ее словам, изобиловали ужасами. Почти все позднейшие биографы Монро сходятся в одном: детство Нормы Джин действительно было нерадостным, каким только и могло быть детство сироты при живой матери, ребенка, которого передавали с рук на руки, будто надоевшую игрушку, однако оно обошлось без голода, холода, жестоких побоев и прочих экстраординарных кошмаров, описанных в «Моей истории» и интервью. Авторы книг о Мэрилин потратили немало времени, чтобы отделить зерна от плевел, факты от преувеличений и выдумок.

Душераздирающие байки отчасти были коммерческим ходом, ведь сказки о золушках хорошо продаются всегда и везде. Но в то же время они отражали подлинные чувства Мэрилин. Утрируя, она подчеркивала ощущение неприкаянности, которое, судя по всему, не покидало ее не только в ранние годы, но и потом, в пору беспримерной, фантастической славы.

Норме Джин казалось, что она не нужна никому. Особенно той, кто вытолкнула ее в этот мир.

«Я родилась по ошибке. Мать не хотела, чтоб я появилась на свет… вероятно, я ей могла в чем-то помешать. Мое рождение, должно быть, каким-то образом запятнало ее. У разведенных женщин и так много проблем; еще раз выйти замуж нелегко; что уж говорить про тех, у кого незаконный ребенок… И все же… И все же, как было бы хорошо, если б она хотела меня».

Ида Болендер, первая воспитательница Нормы Джин, в чьем доме девочка прожила до семи лет, бесспорно, заслуживает нашего внимания. Вот ее портрет руки Тараборелли:

«Темно-карие глаза за большими круглыми очками, сидящими на удлиненном серьезном лице. Она была похожа на классическую сельскую учительницу. Возможно, она была бы привлекательной, если бы ее это интересовало. Однако у нее не было времени заниматься своей внешностью. Ее прическа говорила об этом красноречивее любых слов. Ее волосы были неровно обрезаны по кругу прямо под ушами, они выглядели так, как будто она взяла ножницы и, не глядя, обрезала их. Завершал картину черный как смоль чепец на голове… Ее одежда также много говорила о ней. Она постоянно носила один и тот же фасон – платье с короткими рукавами, которое мешком висело на ней. Она называла этот предмет одежды своим функциональным и практичным „домашним платьем“. Хотя ей было всего тридцать семь лет, она была настолько деловитой и усердной, что выглядела намного старше – казалось, что ей около пятидесяти».

Ида и ее муж Альберт Уэйн, местный почтальон, были, судя по всему, людьми отнюдь не бессердечными, но сдержанными и строгими. Вверенных их заботам детей они воспитывали так же, как воспитали их самих, – скупо отмеряя ласку и требуя неукоснительного исполнения неписаных правил поведения, твердо вбитых когда-то в их головы родителями-баптистами.

Однако же Нэнси Джеффри, прожившая у Болендеров несколько лет, вспоминала: «В нашем доме Норма Джин была счастлива. Это была любящая семья, счастливый дом, полный детей. Мать была очень трудолюбива. Она сама шила нам одежду. Она любила нас, хотя не говорила нам об этом. Она заботилась, чтобы с нами ничего не случилось. Всякий раз, когда мы выходили из дома, не важно куда, она говорила: „Подождите минутку“ и произносила короткую молитву о нашей безопасности…»

Детство помнилось Нэнси совсем не так, как Мэрилин: «Мы росли на свежих помидорах, кукурузе, арбузах, зеленых бобах и тыкве. У нас в саду было полно слив, яблок и лимонов. Было одно огромное фиговое дерево, на которое любили залезать Норма Джин и Лестер – наш брат, единственный, кого мама и отец официально усыновили. Они затаскивали туда одеяла и делали там себе домик. У нас были цыплята и кролики, и папа даже купил козу, потому что у некоторых из нас в раннем возрасте была аллергия на коровье молоко. Нам не нужно было часто ходить в магазин, но в тех случаях, когда мы туда отправлялись, папа вез нас на своем „Форде“ модели „Т“, и мы сидели в машине, пока мама и отец делали покупки. Мы играли на улице, пели любимые песни, а иногда папа рассказывал нам разные истории. Еще сохранилось детское воспоминание, что в дождливые дни нам приходилось сидеть дома, и мы делали домик под столом в столовой, переворачивая стулья и ставя их на стол, чтобы получились стены. Затем все это накрывалось одеялами. Мама даже иногда позволяла нам там завтракать. Норме Джин все это очень нравилось».

Рисуется картинка почти идиллическая. Но в 20-е – 30-е годы на всей планете насчитывалось не так уж много противников телесных наказаний, и Ида Болендер не принадлежала к ним. Отшлепать или отстегать ремнем провинившегося ребенка она почитала за педагогическую норму, более того – за священный педагогический долг.

Однажды Делла Монро увидела из окна своего дома, как Ида задала трепку Норме Джин – девочка, которой не сравнялось еще и года, опрокинула миску с кашей, которой ее кормили за столиком в саду. Возмущенная бабушка пулей перелетела дорогу, чтобы вступиться за внучку. С тех пор Ида Болендер начала опасаться соседки.

Возможно, именно этими страхом навеяна кочующая из книги в книгу, из статьи в статью жуткая история – о том, как обезумевшая Делла якобы пыталась придушить подушкой 13-месячную Норму Джин. «Помню, я проснулась. Мой сон прервался, я боролась за жизнь. Что-то давило на лицо. Может быть, подушка. Я сопротивлялась изо всех сил», – рассказывала Мэрилин. Реальное это воспоминание или ложное, позднейшее, навеянное словами опекунши? Мы не знаем.

В пересказах разнятся даже внешние обстоятельства дела.

То ли Делла Мэй забрала к себе внучку на несколько послеполуденных часов, как делала регулярно, а Ида зашла за Нормой Джин и заметила нечто неладное. Что именно – еще вопрос. По одной из версий – всего лишь закашлявшегося и покрасневшего ребенка. Возможно – бабушку, поправлявшую подушку запутавшейся во сне внучке.

То ли Делла ворвалась в дом соседей, выбив локтем дверное стекло, и фурией кинулась к малышке, – и перепуганные Болендеры вынуждены были вызвать полицию.

Примерно месяц спустя после момента, к которому относят это событие, Деллу Мэй Монро поместили в Норфолкскую больницу. Там она и умерла – в возрасте 51 года. В медицинской карте, констатировавшей смерть от миокардита, значился также «атипичный маниакально-депрессивный психоз». Тут-то бы нам и вспомнить о «родовом безумии», но этот диагноз был довольно расплывчат и поставлен только потому, что Глэдис, жившая с матерью в последнее время, упомянула об участившихся перепадах ее настроения.

Можно предположить, что «безумие» Деллы было просто нервной реакцией на изматывавшую болезнь. К тому же проблемы с сердцем и сосудами ослабляли кровоснабжение мозга, что влияло на психику и делало женщину, и всегда-то эмоционально неустойчивую, с трудным характером, и вовсе невыносимой для окружающих.

Глэдис переехала в Хоторн не только из-за ухудшавшегося здоровья матери. Отдав Норму Джин Болендерам, она договорилась, что станет проводить с дочерью каждые выходные, – а ездить туда-обратно, живя в Голливуде, было слишком уж утомительно. Потом, когда девочка уже вышла из младенческого возраста, Глэдис вернулась в Голливуд и устроилась на работу сразу в две киностудии.

В скромно обставленном жилище Иды и Уэйна Глэдис выглядела пришельцем с другой планеты, диковинным экзотическим цветком. Выкрашенные в вишневый либо в оранжевый цвет волосы, кричащий наряд, сигарета в руке, подчас – и запах алкоголя. Понятно, что думала Ида о примере, подаваемом гостьей Норме Джин и другим малышам, которые застенчиво поглядывали на «странную тетю». Но терпела. Из милосердия, из-за благовоспитанности и из-за дополнительной платы, которую вносила Глэдис Бейкер за право понянчить собственную дочь.

«Негоже вставать между ребенком и матерью, какой бы та ни была», – так, верно, думала Ида Болендер. И, когда малышка называла ее «мамой», неизменно поправляла: «Нет-нет, твоя мама – та рыжеволосая дама, что приезжала к нам в субботу».

Когда девочка доросла до длинных прогулок, Глэдис стала придумывать для нее развлечения, которые хотя бы с утра до вечера вырывали Норму Джин из однообразного, устоявшегося однажды и навсегда уклада дома Болендеров.

Районы и пригороды Лос-Анджелеса, как известно, очень отличаются друг от друга. И если унылый пыльный Хоторн походил на американские провинциальные городки середины XIX века, – в других местах все было иначе. Жизнь там била ключом.

Вдвоем мать и дочь устраивали пикники на пляже в Сансет-Бич, радостно опустошая корзинку с припасами, болтая о том о сем и нежась на солнце. Ахали, восхищаясь ловкостью акробатов и жонглеров на площади Святого Марка в лос-анджелесской Венеции. Или просто садились на трамвай, выходя где в голову взбредет и не строя никаких планов заранее. Много лет Норма Джин хранила полосатый зонтик, купленный ей матерью в одну из их вылазок.

Но эти праздники омрачались частыми переменами настроения Глэдис. Порой та надолго замолкала, лишь изредка устало морщась: «Ах, не шуми так, детка. У мамы болит голова». Порой болтала взахлеб и смеялась – и казалось, что ей немногим больше лет, чем ее дочке. А порой принималась мечтать вслух о том, как навсегда заберет свою девочку к себе. Они поселятся в маленьком домике, где непременно будут белые занавески и белый рояль, на котором Норма Джин научится играть. И никогда больше не расстанутся.

Нередко к семейному дуэту присоединялась «тетя Грейс» – Грейс Мак-Ки, по-прежнему самая близкая подруга Глэдис. Немногим позже она станет главной фигурой в жизни Нормы Джин. Глэдис и Грейс снимали на двоих квартирку в Голливуде. Иногда девочку привозили после прогулки туда и оставляли ночевать. В спальне Глэдис висели на стенах и стояли на комоде фотографии актеров. Как-то раз мать – то ли в шутку, то ли в ответ на постоянные расспросы маленькой «безотцовщины» – показала дочери на портрет Кларка Гейбла в роли очередного лихого красавца, усатого покорителя сердец: «Это твой папа». Ее слова прочно застряли в памяти Нормы Джин.

Подруги, как и встарь, бредили кинематографом. Они гордились своей причастностью к нему, чувствовали себя жителями волшебной страны, хотя монотонная, донельзя прозаичная работа, которой они занимались, казалось, должна была бы лишить их иллюзий. Гуляя с Нормой Джин среди вычурно-роскошных голливудских кинотеатров, больше похожих на сказочные дворцы, они говорили ей: «Смотри, здесь идут НАШИ фильмы!» Они обсуждали перипетии жизни звезд (честолюбивая шотландка Мак-Ки когда-то мечтала попасть в их число), особенно любовные похождения. Вероятно, тогда-то у Глэдис и Грейс и зародилась мысль: хорошенькая белокурая девчушка должна стать актрисой! В самом деле, а кем же еще?!

Исподволь трех-, четырех-, пятилетней девочке преподавались основы «женской премудрости». Две дамы не только забавлялись, позволяя Норме Джин играть с содержимым своих косметичек, но и учили ее накладывать румяна и красить губы помадой.

Бывало и так, что компания разрасталась, – и Норма Джин оказывалась на пляже или в чьей-нибудь гостиной среди взрослых, приятелей и приятельниц Глэдис и Грейс. Сначала девочку осыпали приторными нежностями, а потом забывали про нее. И никто, даже мама и тетя Грейс, уже не обращали на Норму Джин внимания. Вдобавок все эти люди слишком громко и экзальтированно говорили и слишком много курили. Норме Джин становилось скучно, она замыкалась в себе и уже с меньшей тоской ждала того момента, когда вернется в Хоторн и Ида без улыбки прикажет ей поскорее переодеться и тщательно умыться.

Случалось, что Глэдис не заходила за Нормой Джин в уик-энд, пропуская встречу с дочерью ради свидания или модной вечеринки. Материнские чувства она проявляла бурно, но как-то спорадически, непостоянно…

Есть свидетельства, что Ида Болендер всерьез подумывала официально удочерить девочку и говорила об этом с Глэдис.

Беседе якобы предшествовало мелодраматическое событие, о котором рассказывали дети друзей Болендеров и которое подозрительно напоминает историю с покушением Деллы Монро на жизнь своей внучки.

Это повествование, передававшееся из поколения в поколение и обраставшее, видимо, все более эффектными подробностями, вкратце можно пересказать так.

Когда Норме Джин было около трех лет, ее мать в одно не самое прекрасное утро решила, что дочь должна жить с ней, – и что уладить вопрос нужно радикально и немедленно. Явившись в Хоторн, она застучала обоими кулаками в дверь Болендеров и агрессивным тоном сообщила, что забирает девочку сейчас же. Встревоженная Ида попыталась урезонить гостью, но та, оттолкнув хозяйку, прорвалась во двор, где играла Норма Джин, и схватила ее в охапку. Испуганная девочка заплакала. Ида бросилась отнимать ребенка у взбесившейся мамаши. Завязалась драка. Глэдис, не отпуская дочку, вбежала в дом со стороны кухни, где был отдельный вход, и заперлась. Через несколько минут Ида увидела, как раскрасневшаяся Глэдис пересекает лужайку, сгибаясь под тяжестью огромного армейского вещмешка. В этом мешке Уэйн Болендер хранил инструменты, а теперь из него раздавались сдавленные детские крики… Борьба возобновилась. Две женщины перетягивали мешок, пока лямки не лопнули и Норма Джин не вывалилась на траву. На этот раз быстрее оказалась Ида. На этот раз уже она успела вместе с заходящейся в рыданиях девочкой запереться в доме. Глэдис немного походила вокруг, пробуя на прочность засовы окон и дверей, и, когда Ида Болендер крикнула ей, что вызвала полицейских и те вот-вот приедут, тихо ретировалась.

Могла ли эта дикая сцена разыграться на самом деле? Или мы вновь имеем дело с преувеличением или откровенной выдумкой? Конечно, Ида Болендер на склоне лет расстраивалась, слыша, как прославившаяся воспитанница публично обвиняет ее в сухости и жестокости, и желание не просто оправдаться, но и кое-что приукрасить в свою пользу было бы по-человечески понятным. (По словам рассказчиков, плачущая девочка на траве с криком «Мама!» простирала руки именно к Иде.)

В желании жителей Хоторна задним числом, после смерти Мэрилин Монро, приобщиться к славе своей великой землячки тоже не нашлось бы ничего удивительного.

Но не исключено, что какая-то реальная основа у рассказа все же имеется: в конце 20-х – начале 30-х годов Глэдис Бейкер снова переживала нервные срывы и к бутылке прикладывалась куда чаще, чем прежде.

Чуть более убедительно, чем вышеизложенная, звучит история о том, как Ида вскоре после битвы за Норму Джин просила разрешения удочерить ребенка. «Простив» Глэдис сумасшедшую выходку, она пригласила ее на ужин и принялась объяснять, что любит девочку как родную, а та ее – как родную мать, что Норма Джин счастлива с ними, Идой и Уэйном, и своими приемными братьями и сестрами. Глэдис, дескать, просто обязана отказаться от своих материнских прав, если хочет обеспечить дочери достойное будущее.

Эта беседа, после долгих слез и уверений, закончилась ничем. Глэдис Бейкер не забрала дочку у Болендеров, но и не отказалась от нее. Все вернулось в прежнюю колею: нерегулярные субботние визиты, экскурсии по Лос-Анджелесу и его окрестностям, поджатые губы Иды, встречающей Норму Джин у дверей.

Если Ида Болендер и вправду хотела удочерить свою воспитанницу – значит, эта суровая женщина была искренне привязана к девочке.

Но вспомним слова Нэнси: «Она любила нас, хотя не говорила нам об этом». Похоже, Норме Джин отчаянно не хватало именно слов – а также искренних улыбок, жестов, прикосновений. Не хватало нежности и поддержки. Зато с избытком хватало нравоучений и попреков – за выпачканное платьице, за слишком громкий смех, за…

«Этой паре было трудно угодить. Во мне всегда чего-либо не хватало, хоть я и не припоминаю, чтобы я натворила или же навлекла на себя что-то особенное», – вспоминала Мэрилин. Есть вещи, переходящие от поколения к поколению, – и не так уж важно, что Норма Джин не была родным ребенком Болендеров. «Могла бы постараться и получше», – с упреком говорила маленькой Иде ее мать. «Могла бы постараться и получше», – с упреком говорила взрослая Ида маленькой Норме Джин, что бы та ни сделала.

Подобной воспитательной методы многие родители и учителя придерживаются и сейчас. Допустим, что с кем-то она и оправдывает себя, но Мэрилин Монро на всю жизнь сделала внутренне глубоко неуверенной в себе. Хотя Нэнси в своих мемуарах уверяет, что, пусть Ида Болендер обращалась с Нормой Джин даже строже, чем с остальными воспитанниками, – но исключительно для того, чтоб закалить ее характер, сделать самостоятельной и сильной.

Рассказы тех, кто помнил кинозвезду в раннем детстве, до странности не совпадают. Как будто речь идет о двух разных девочках. Одна – резвая, веселая, озорная, с зачатками властного и волевого характера. Другая – «удобная», послушная, тихая, даже несколько отрешенная от мира.

Скорее всего, правда и то и другое. Шаля с «братцем» Лестером (ее ровесником, тем самым мальчиком, которого усыновили Ида с Уэйном), лазая по деревьям, Норма Джин становилась такой, какой задумала ее природа. Окрики и холодность заставляли ее затихать, замыкаться в себе.

И покойная Делла Монро, и Болендеры были горячими поклонниками евангелистской проповедницы Эйми Сэмпл Макферсон. Личностью она была весьма необычной. Суровость, аскетичность нравов большинства адептов ее учения – Болендеры лучший тому пример – парадоксальным образом шли вразрез с характером и замашками самой Макферсон. Пышущая жизнелюбием блондинка, она трижды разводилась с мужьями, крутила романы со знаменитостями (например, с Чарли Чаплином), была замешана во многих громких скандалах и несколько раз чуть не угодила в тюрьму.

Так, в мае 1926-го Эйми таинственным образом исчезла, купаясь в Тихом океане. Спустя пять недель она столь же таинственно «выплыла» и принялась рассказывать уже оплакавшим ее последователям, что была похищена врагами, но Господь даровал ей чудесное спасение. Дело дошло до суда, где проповедницу обвинили в лжесвидетельстве, но Эйми была оправдана.

Эта дама определенно обладала незаурядными артистическими и организаторскими способностями. Каждое свое выступление она превращала в театрализованное шоу. О законе Божием Эйми вещала, надев пригнанный по ее фигуре мундир полицейского, о нравственности разглагольствовала, нарядившись в костюм викторианского рабочего, который, вопреки смыслу речей, придавал ей задорный и соблазнительный вид. Почти профессиональная сценография, игра света и зеркал, музыкальный аккомпанемент – Эйми Макферсон хорошо знала, как ввести паству в состояние экзальтации.

После этих полупроповедей, полуспектаклей Норма Джин видела странные, тревожащие сны.

«Мне снилось, что я стою в церкви совершенно раздетая, все люди лежат у моих ног на церковном полу, а я с ощущением полной свободы прогуливаюсь себе нагишом между распластанными фигурами, стараясь ни на кого не наступить».

Сон, оказавшийся в некотором смысле пророческим, повторялся, по словам Мэрилин Монро, часто…

…Норма Джин наконец-то нашла живое существо, которое полюбило ее безо всяких условий и которому она была необходима без всяких сомнений. Это был бродячий щенок, увязавшийся за ней на улице. Девочка назвала собачку Типпи и уговорила Болендеров оставить ее, пообещав, что будет заботиться о ней сама. Типпи участвовала во всех играх Нормы Джин и Лестера. Когда они начали ходить в школу, собака каждое утро провожала их до ворот, а потом встречала, строго по расписанию.

Весенними ночами Типпи убегала из дома, на что ни Болендеры, ни Норма Джин не обращали особого внимания, пока однажды утром собаку не нашли мертвой. По одной версии, ее задавило машиной, по другой – зарубил мотыгой сосед, которого будил лай, доносящийся с его огорода, по третьей – тот же сосед застрелил животное из револьвера.

Семилетняя девочка горевала так, что растерянная Ида, куда лучше умевшая распекать, чем утешать, попросила ее мать приехать. Та взяла с собой подругу-неразлучницу Грейс Мак-Ки. В конце июня 1933 года между Глэдис, Идой и Грейс состоялось историческое совещание, в очередной раз определившее судьбу Нормы Джин.

Июль девочка провела в Голливуде – то в квартире, которую снимали на двоих Глэдис и Грейс, то у их друзей, английских актеров Джорджа и Мод Аткинсонов, чья дочь Нелли была примерно ровесницей Нормы Джин. А в августе Глэдис и Норма Джин Бейкер торжественно въехали в двухэтажный домик неподалеку. Молодой женщине пришлось изрядно влезть в долги, да и дом, конечно, был куплен в кредит. Но зато, как Глэдис и обещала дочке, в их комнатах все было белым, белоснежным, сияющим, возвещающим о новой жизни. Белые стены, белые чехлы на мебели, белые шторы – и белый рояль. Маленький концертный антикварный рояль, принадлежавший раньше актеру Фредрику Марчу.

Аткинсоны переехали вместе с ними, арендовав у Глэдис большую часть дома. Так было удобнее всем.

Для Нормы Джин действительно началась совершенно новая жизнь, к которой прежде ей доводилось прикасаться лишь урывками и изредка. Для Глэдис и Аткинсонов в этой жизни – веселой, суматошной, беспорядочной – ничего нового не было. «Они любили немного выпить, курили, танцевали, пели и играли в карты, то есть делали все то, что Болендеры считали греховным. И тем не менее они очень хорошо ко мне относились», – так Мэрилин позднее отзывалась о Джордже и Мод.

«Мы ходим в церковь, а не в кино», – внушала приемным детям миссис Болендер. Теперь Глэдис и Грейс Мак-Ки водили Норму Джин в кинотеатр каждый уик-энд. Иногда она ходила в кино и одна – по будням, после школы, на специально выданные ей для этой цели карманные деньги. Норма Джин смотрела фильмы с Мэй Уэст, Кэтрин Хепберн, Кларой Боу, Ракель Торрес. А чаще всего на экране перед восхищенной девочкой сияла платиновая шевелюра Джин Харлоу, от которой были без ума и Грейс, и Глэдис. Любовью к этой актрисе они навсегда заразили Норму Джин. Занятная деталь: как мы уже говорили, первая голливудская блондинка никак не могла быть «крестной» своей будущей коллеги, но «Jeane», второе имя девочки, в школьных журналах отныне сменилось на «Jean» – так писалось имя-псевдоним Харлоу.

Когда Норма Джин возвращалась в особняк на Эрбол-драйв, целлулоидные грезы не отпускали ее. Дома постоянно говорили о кино. Хотя вклад Аткинсонов в киноискусство заключался в основном в дублировании других артистов и участии в массовке, а Глэдис с Грейс были монтажницами, техническими работниками, – все они со знанием дела обсуждали режиссуру, нюансы съемки, сценарии.

Обитатели дома были общительны, очень общительны. Двери в доме не закрывались. Большие шумные компании собирались каждый уик-энд, а иногда и по будням.

Норма Джин и Нелли засиживались со взрослыми допоздна, и вряд ли кто-нибудь проверял, не забыли ли они почистить зубы. Молиться на ночь их тоже не заставляли. Норма Джин делала это добровольно. Вселявшийся с младенчества страх перед карой Божьей охватывал ее внезапно – и тогда она часами взывала к небесам, прося, чтобы мама и ее друзья, такие славные люди, но такие ужасные грешники, не отправились после смерти в ад.

Сухой закон в Америке еще не был отменен, но на соблюдение его во многих штатах уже смотрели сквозь пальцы. Летними вечерами взрослые пили на веранде пиво, не таясь от соседских взглядов. А Норма Джин наливала в пустые бутылки воду и ставила в них цветы.

Конец этой своеобразной богемной идиллии настал очень скоро. Осенью 1933 года Глэдис получила одну за другой два дурных известия – о смерти первенца Джека и о самоубийстве престарелого деда Тилфорда Мэриона Хогена. Первое погрузило Глэдис в отчаяние и чувство вины, и их не заглушали ни пиво с виски, ни антидепрессанты. Второе напомнило ей о проклятии наследственного безумия, якобы тяготеющем над семьей.

Глэдис впала в затяжную депрессию. Она едва справлялась с работой, а вечерами без остановки, словно заводная кукла, расхаживала по дому, монотонно читая молитвы. Даже верной Мак-Ки не всегда удавалось уговорить подругу поесть или хотя бы выпить чаю.

Невропатолог назначил Глэдис какое-то лекарство, но оно, похоже, только ухудшило дело. Апатия сменилась беспокойством, даже агрессией, которая выплескивалась на окружающих. В начале 1934 года Глэдис по настоянию Грейс Мак-Ки была помещена в психиатрическую лечебницу.

Грейс же утешала напуганную произошедшей с матерью метаморфозой Норму Джин.

«Тетя Грейс говорила со мной так, как не мог никто другой… – вспоминала спустя много лет Мэрилин Монро. – Она сажала меня рядом с собой и разговаривала, держа за руки. Я чувствовала себя такой цельной, как ломоть хлеба, который никто еще не держал в руках».

В течение года с лишним «тетя Грейс», обходя бюрократические препоны, добивалась официального оформления опеки над Нормой Джин и над делами Глэдис. Большую часть этого срока девочка прожила сначала с Аткинсонами, потом с Гиффенами (четой, принимавшей, как и Болендеры, приемных детей за плату), затем с матерью Грейс. Но «тетя» проводила с Нормой Джин почти все свое свободное время, прилежно занимаясь ее воспитанием.

Когда-то Грейс Мак-Ки взяла под крыло подавленную и опустошенную Глэдис Бейкер и, возясь с ней, как с куклой, практически сотворила ее заново. Теперь ситуация повторялась с маленькой дочерью Глэдис – еще более удобным и податливым объектом.

«Если бы не Грейс, не было бы никакой Мэрилин Монро… – уверяет сослуживица Мак-Ки Лейла Филд по компании „Columbia Studios“. – Грейс восхищалась Нормой Джин так, словно та была ее родной дочкой. Грейс говорила, что Норма Джин обязательно станет кинозвездой. Такое у нее имелось предчувствие. Даже убеждение. „Не расстраивайся, Норма Джин. Когда вырастешь, будешь красивой девушкой – и важной персоной, кинозвездой“».

Ей вторит другая сотрудница Грейс, Шарлотта Энгельберг: «Грейс напрямую говорила о своих намерениях по поводу девочки. Норма Джин должна была стать кинозвездой, и дело с концом».

Дочь третьей работницы киностудии, Диа Нанурис, вспоминает: «Моя мать говорила, что Грейс одевала ее в самое симпатичное платьице и приводила с собой на работу. Она обожала ее и, по-видимому, любила как собственную дочь. Большинство людей на самом деле считали, что они были матерью и дочерью… каждый раз, когда она брала девочку на работу, это было похоже на пробы. Она заставляла ее танцевать и принимать различные позы. „Покажи им, какая ты красивая, Норма, – говорила она. – Совсем как Джин Харлоу! Или покажи им, как ты улыбаешься. Ну, точно как Джин Харлоу. Покажи им“. Моей маме казалось это странным. В конце концов, Норме Джин было тогда всего восемь лет. На девочке была модная одежда, ей завивали волосы, Грейс даже поговаривала об „исправлении носа“! Грейс надевала ей огромную широкополую шляпу, чтобы защитить ее личико от солнца. „Разве это не элегантно?“ – спрашивала она».