Текст книги "Такой долгий и откровенный день (сборник)"

3.
10–00. Скатерть с ришелье

ДИВНОЕ место, чудный край, райское местечко.

Недаром Ровень признан самым романтическим уголком Хорватии. Неслучайно в поисках уникального места, где разворачивалось бы действие его романов, бессмертный Жюль Верн остановился именно на этом городе. Наверное, это о многом говорит. В распоряжении великого фантаста был весь мир.

Миша курил на веранде и любовался прекрасным видом. Слева – море, справа, вдалеке, на высоком холме – церковь Святой Евфимии, с колокольней и статуей святой. Зрелище завораживало и сейчас, на фоне синего-синего неба. А еще красивее становилось вечером, когда статуя подсвечивалась прожекторами.

В соседнем особняке заработала дрель. Ну вот, опять ремонт, не дадут покоя. Хотя, что делать, они тоже строились и мешали соседям. И эти неудобства придется терпеть еще, видимо, не один год.

Ольга суетилась, пыталась все приготовить к приходу гостей побыстрее. А вот уж и не получалось так споро. Все-таки возраст давал о себе знать, и она уже не была такой расторопной, как десять лет назад. Да что десять, еще пять лет назад бегала, как угорелая. Теперь все не то.

Ольга оглядела обстановку комнаты. Хотелось посмотреть со стороны, глазами постороннего человека. Вошел человек в дом, что он увидел? Да ладно, при чем здесь посторонний человек. Конечно, Ольга думала о подруге. Как она воспримет Ольгин дом?

Обстановка в гостиной, которая служила одновременно и столовой, была достаточно простая. Ничего лишнего, утяжеляющего, вся мебель из индонезийского ротанга цвета коньяка, большой диван, покрытый льняным непрокрашенным чехлом.

Все-таки Ольга воспринимала дом как летний, и ей хотелось эту атмосферу сохранить. Много солнца, света. Одна стена была полностью стеклянной. От пола до потолка раздвижные окна, открывающие прекрасный вид на веранду. Стены Ольга решила выкрасить в разные цвета. Одна, та, что напротив огромного окна, была терракотовой, а две другие – нежные, абрикосовые. Яркие цвета еще больше добавляли жизни, настроения. Никаких ковров, на полу – гранит, мраморная лестница. Сначала Ольга сопротивлялась этому холодному камню. По московским меркам, на полу просто обязан лежать паркет, лестница однозначно должна быть дубовая с тяжелыми перилами и балясинами. Здесь же вкусы постепенно поменялись. Походила по магазинам, посмотрела на отремонтированные новые дома. И стало ясно, что значительно лучше смотрятся легкие кованые перильца, гладкие, как стекло, полы, в которые можно смотреться, огромные французские окна от пола до потолка. Ольга прямо заболела новым дизайном, новыми материалами.

И вот дом готов – светлый, уютный, ничего лишнего. Ольге все нравилось. Даже если Ядвига дом не примет, она не расстроится!

– Миш, что ты скажешь?

– Ты о чем?

– О чем, о чем. Весь в отца. Поговорить не с кем! Не о чем, а о ком. О Ядвиге, конечно. Подай мне скатерть. Да не ту! Белую, с ришелье.

– Мам, почем я знаю, что такое ришелье?

– А мог бы выучить за столько-то лет. Не в огороде, чай, живешь. Нет, я все-таки переживаю: удобно то, что мы поселили их в гостинице? Как-то неловко. У нас дом, конечно, небольшой. Но имеется же комната для гостей. Как ты думаешь, Миша?

– Мама, ну что теперь про это думать? Думать уже нечего. В гостинице всем будет удобнее. Захотели – встретились, захотели – разошлись. А в одном месте так не получится. И потом, мама, с Ядвигой ребенок. Не забывай, мы с тобой совершенно не имеем об этом никакого представления.

– Заметь, не имеешь только ты! Я тебя растила сама, мне никто не помогал.

– Да, да, при том, что ты танцевала практически без перерыва на декретный отпуск. А папа работал дома. Ты знаешь, мне почему-то всегда казалось, что он тоже принимал участие в моем воспитании.

– О чем ты говоришь? – Ольга от удивления сначала даже перестала разглаживать скатерть на столе. Потом решила не расстраиваться. Если вступить сейчас в дискуссию по поводу того, кто на самом деле растил Мишу, можно что-нибудь упустить из праздничной сервировки, а она сейчас, безусловно, важнее.

– Миша, не нервируй меня, откуда ты можешь помнить, кто тебя воспитывал, ты был для этого слишком мал. Лучше скажи, куда я положила зажимы для салфеток? Господи, ну куда я могла их задевать?

– По-моему, к тебе в гости едет английская королева. Они, между прочим, на две недели приехали. И что, каждый день их так встречать будешь?

– Это парадный обед, Миша, – Оля на минуту остановилась. – Это важно. Есть традиции, их ломать нельзя. Сын, дай мне слово, что ты никогда не забудешь, что значит парадный обед. Рецепт фаршированной рыбы записан у меня в красной кожаной тетрадке. Миша! Ты мне обещаешь?!

– Ну конечно, обещаю. И все, мне пора ехать за гостями. Может, что-то по дороге еще купить? Может, дыню?

– Да нет, какая дыня. – Оля уже разговаривала сама с собой.

Но услышав рев заводимого мотора, выскочила во двор.

– Миша! Ну ты же не ответил!

– Мам, про что, про зажимы?

– Господи, ну при чем тут зажимы? Ядвига! Как она тебе?!

Михаил обессилено вздохнул:

– Ты неисправима. И ты, конечно, лучше. Ядвига выглядит неважно.

– Ну и ладно, – вслед Михаилу успокоенно произнесла Оля, – поезжай с богом.

4.
13–00. Бриллианты или горный хрусталь?

– ЗНАЧИТ, вот как ты, подруга, устроилась.

Ядвига рассматривала дом. Во взгляде сквозило удивление. Такой Ядвига подругу не знала. Часто бывая у нее в московской квартире и на даче в Переделкино, Ядвига привыкла к совсем другой обстановке. Массивная дубовая мебель, много ковров ручной работы, картины, которые собирал Григорий. Против всего этого Ядвига всегда восставала.

– Ну как можно так жить? Это же не музей. Просто хочется тетечку на стул вот здесь сбоку посадить. Такую, в сером костюме, в очках, с указкой и табличкой на лацкане «Смотритель музея». Вот это будет дело! А то думаю, чего мне в вашей квартире все время не хватает? – Ядвига не могла не уколоть.

– Да ладно тебе, – добродушно парировал Григорий, – ты же знаешь, здесь много подарков. Люди же от всего сердца дарили. Ну а что-то, безусловно, куплено. Но ведь тоже с какой душой! Нет, ну посмотри на этого раннего Рейна. Скажи, как бы мы жили без этого мальчика? Он же как живой, практически стал членом семьи!

– Гриша, господь с тобой! У вас есть мальчик, причем совершенно живой, настоящий. Обалдел совсем – член семьи! Ну прямо Рембрандт. Ты знаешь, что Саския в итоге начала ревновать его к своим же портретам? Достукаешься, выкинет Мишка этого мальчика на помойку!

Ольгу эти вечные замечания Ядвиги немного раздражали. Пришел человек в дом, ну и похвали или промолчи. Зачем же сразу критиковать? Хотя… Вот это и была Ядвига. И все-таки скорее это была не злоба, не желчность, а излишняя прямолинейность, постоянное желание всем и всегда говорить правду. И это после многолетней школы жизни в Большом театре! Как она там только выжила, с этим ее характером? А может, Большой и сформировал его?!

В новом доме подруги Ядвига не увидела ни дуба, ни клена. Яркие стены, шторы с растительным орнаментом, несколько современных литографий.

– С ума сойти! Оль, ты ли это? Сейчас мне плохо будет! Неужели выветрилась наконец эта твоя одесская провинциальность? Ну просто европейский дом.

– Ой-ой, Ядвига, ты неисправима! Ну не могла не вставить про провинциальность, – Ольга уже собиралась обидеться.

– Конечно, не могла! Потому что, Оля, я права. Ну смотри же, как здорово. Дышится-то как! У тебя на даче в Переделкино так не дышалось. Хотя вроде и дерево, и печка. Но все же залеплено, заклеено тарелками, фотографиями, вазами уставлено. Сесть некуда. Ну то есть встать. Тьфу, запуталась, – Ядвига посмотрела на Ольгу и, поймав ее насупленный взгляд, прижала подругу что есть сил к себе.

– Родная ты моя, не слушай ты меня, старую дуру. Брюзгой становлюсь.

Ольга, в свою очередь, прижалась к Ядвиге, тихонько гладила ее по спине.

– Да ты всю жизнь – брюзга, а я тебя все равно люблю. Спасибо, что приехала!

Ольга рассматривала Ядвигу. Та никогда не была красивой с точки зрения классических канонов. Нет. Но она всегда была стильной, всегда была эффектной. Она была из тех женщин, которые сами себя сделали. Среднего роста, с точеной фигурой. Волосы затянуты в пучок – балетная привычка или в подражание Плисецкой. Она не боялась открыть шею. «Естественно, раз уж операции сделаны, пусть все смотрят», – не без ехидства думала Ольга. И всегда – крупные, массивные украшения.

Сегодня это был горный хрусталь. Огромное кольцо, закрывающее две фаланги указательного пальца, длинные тяжелые серьги, оттягивающие мочки ушей. Такой же огромный камень на кожаном шнурке украшал шею. Ольга не могла не пройтись по украшениям подруги – тоже тема их вечных споров.

– А ты верна себе. Что это – Сваровски?

– Лелька, и еще обижаешься на провинциальность. Горный хрусталь! Любимый камень всех немецких курфюрстов!

– Я думала, любимый камень курфюрстов – все-таки бриллиант.

– Это все пришло уже после, радость моя, а сначала на первом месте был горный хрусталь, – Ядвига повернула голову к Михаилу. – Миш, как, с мужской точки зрения? Скажи, красиво? И главное – это же в единственном экземпляре. А?

– Ядвига, здорово! Если что, эти камешки вполне можно использовать как орудие самообороны.

– Эх вы, тундра и есть тундра. А вы знаете, что это – символ женской чистоты? Слышали когда-нибудь?

– Да, Ядвига. Только как-то ты с этим камнем опоздала. Ты замужем сколько раз была? – хохотнул Михаил.

– А это неважно. Главное, камень мне помогает оставаться чистой душой.

Всем троим сразу стало легко и весело. Ядвига походя обижала других, но и над собой была не прочь посмеяться!

Стильно, ничего не скажешь, но Ольга не понимала увлечения полудрагоценными камнями. Сама носила только бриллианты, чаще – старинной работы. Остались от бабушки, да и муж любил покупать в антикварных магазинах. Для Григория это был ритуал. Договориться с ювелиром, встретиться, долго обсуждать год, когда изделие было сделано, каратность и чистоту камней, целостность огранки. Иногда покупались украшения и не совсем кстати.

– Гриш, ну куда я эту брошь смогу надеть? И главное, с чем? Я допускаю, что это уникальный сапфир. Но выглядит он, как стекляшка в медной тарелочке. Прости, любимый, но мне кажется, ты немножко увлекся семнадцатым веком.

– Оля, о чем ты? Это уникальная вещь. Красоты редкостной. Я даже боюсь предположить, кому она могла принадлежать. Именно из-за этой броши могло произойти то самое страшное убийство! Оля, неужели я докопался до истины?!

– Гриша, господь с тобой, да я никогда это на себя не надену, тем более после твоих рассказов.

Но Григорий жену уже не слышал, он бежал к книжному шкафу, рыться в фолиантах, чтобы подтвердить свою страшную догадку.

Ядвига считала увлечение Григория старинными бриллиантами по меньшей мере мещанством. И всегда носила эти свои булыжники. И в ушах, и на пальцах, и на шее. И никаких юбок. Ядвига очень хорошо знала свои недостатки, и натруженные ноги с узловатыми венами старалась скрывать брюками. Вот и сейчас на ней опять были брюки. В гостинице Ядвига успела переодеться, светлый костюм сменила на ярко-синий. Льняные шаровары, маечка в тон. Что и говорить, светлые украшения из горного хрусталя были здесь как нельзя кстати.

«Опять брюки», – про себя отметила Ольга.

Вот и тут она выигрывала у подруги. У Ольги не было этих страшных мускулистых балетных ног, и она предпочитала платья или юбки. Могла это себе позволить. Ядвига – нет. Ольга поражалась себе самой. О чем она сейчас думает? Почему? К чему сейчас уже эта конкуренция? Гонка – кто в чем, что почем? Откуда в ней столько злости, злорадства?

Приехала ведь, в конце концов, ее лучшая подруга, можно сказать, уже почти единственная. И, наверняка, приехала с добром. Эти Ядвигины колючки можно просто опустить, не обращать на них внимания. В душе она не такая. И сколько же вместе прожито-пережито.

* * *

Оля сидела во дворике на скамейке и ждала, когда наконец выйдет мама. Рядом с удовольствием уплетала мороженое худющая веснушчатая девчонка.

Вовсю светило обманчивое весеннее солнце. Когда кажется, что вот оно, пришло наконец тепло, и можно снять надоевшие шарфы и шапки. И не хотелось обращать внимание на холодный мартовский ветерок. И думать о том, как это опасно. Прохватить может ого-ого как. В один момент! И организм за зиму ослаб, и температура на улице хоть и плюсовая, но всего-то пять градусов. Но ручьи-то журчат! Воробьи-то чирикают!

Девчонка всем своим видом демонстрировала, что ей эти дуновения холодного ветра были не страшны. Пальто распахнуто, шея голая, шарф и шапка виднелись из оттопыренных карманов серого драпового пальто с цигейковым воротничком.

Она с любопытством рассматривала Олю.

– Это ты показываться приехала? – Девочка облизнула вафельный стаканчик. Еще бы немного, и мороженое начало капать на грубые коричневые ботинки.

– Я. А ты откуда знаешь?

– А я все знаю. Я здесь старожилка. Я тебя в коридоре вчера видела. И потом на уроке слышала, как тебя Екатерина с Игорем обсуждали.

– А это кто?

– Ну ты даешь! Профессора наши! Откуда ты приехала-то? Тундра!

– Никакая я не тундра. Из Одессы я.

– Во-во, точно. Разговариваешь смешно. В театральный бы тебя точно не взяли с таким говорком. А к нам возьмут. Счастливая, – девчонка тяжело вздохнула. – У тебя данные природные хорошие.

– Это что, преподаватели так сказали?

– Ага, – девчонка незаметно вытерла пальцы о пальто. – И растяжка хорошая, и гибкость, и прыжок. Говорили, что это редкость. У меня вот тоже прыжок хороший, а руки мои Катерине ну никогда не нравятся. «Тяни, тяни!» Куда тянуть? Некуда уже. Надоели. Назло им пошла и мороженого наелась.

– И что теперь?

– Да ничего, – новая знакомая расхохоталась. – Я не поправляюсь. Вот в этом мне повезло. Ем, сколько хочу.

Оля с недоверием посмотрела на девочку. Что-то не верилось. Девчонка была невероятно худая. Только в фильмах военных играть. Худая и угловатая. Конопатая, с большим ртом. Но был в ней какой-то задор. И Оле стало немножко теплее в этой не очень, как ей показалось, приветливой Москве.

– А где ты жить будешь? – девчонка продолжала задавать вопросы, и это Олю немножко отвлекало от нервного ожидания.

– Не знаю я. И вообще, мы еще ничего не решили. Квартиру будем снимать или комнату. И потом, может, меня еще и не возьмут.

– Возьмут, возьмут. Я никогда не ошибаюсь. Тебя как звать-то?

– Оля.

– А меня Ядвига. Видишь, у меня и имя какое непростое. С таким именем бухгалтером не станешь. Это имя только для артистки.

Ядвига вскочила со скамейки и встала в балетную позицию.

– Выступает народная артистка Советского Союза Ядвига Станюкевич! – и она сделала глубокий реверанс.

– Ну как?

– Здорово! – Оля поражалась раскрепощенности девчонки.

– А ты говоришь, сомневаемся. Что тут сомневаться? Это шанс. Танцевать в Москве, в Большом театре. Музыка, цветы, поклонники.

Ядвига легко двигалась перед Олей, периодически изящно приседая в сторону неведомых поклонников. Ей не мешали ни огромные ботинки, ни пальто, свешивающееся с плеч.

– Что ты там увидишь в своем Херсоне?

– В Одессе, – поправила Оля. – У нас там, между прочим, тоже есть Театр оперы и балета. Очень даже известный.

Ядвига остановилась.

– Так у вас там Большой театр есть?

– Ну нет же, откуда? Большой театр – один, – Оля даже растерялась.

– Тогда при чем здесь Театр оперы и балета? При чем? Танцевать нужно только в Большом. А если ты в Большом не танцуешь, ты должна всю жизнь к этому стремиться и идти к этому часу мелкими шажками. Это должно быть твоей целью. Запомнила?

Оля сидела пораженная. Ну надо же, эта маленькая Ядвига ни в чем не сомневается. Ей известно абсолютно все. Как же ей, наверное, легко в жизни. Когда не надо мучиться, принимая решения, просить бесконечных советов. И Ольге захотелось иметь вот такую подругу, как Ядвига. Которая может вот так – раз, и решить все за тебя.

Оля улыбнулась. А действительно, что они с мамой, собственно, сомневаются? Решено, остаемся в Москве.

– Смотри, вон твоя мама идет, – девчонка кивнула на дверь училища.

Действительно, пропустив вперед ватагу ребят, к ним приближалась Галина Михайловна. Оля посмотрела на маму и невольно залюбовалась ею. Высокая, статная, в красивом коричневом пальто с большим шалевым воротником, с поясом, подчеркивающим талию. На голове – аккуратная шляпка в тон, с большим бантом в белый горох. Шляпку позаимствовали у соседки Риты, все-таки в Москву ехали, нужно было не ударить в грязь лицом. Пальто мама сшила себе сама. Отрез сохранился еще довоенный. Хватило на пальто и ей, и Оле. Правда, для Оли пришлось комбинировать с кусками вишневого цвета. Остались от пошива пальто все для той же Риты. Мама взяла за работу чуть дешевле, в обмен вот на эти куски. И красиво сделала в другом цвете воротник, кокетку, отделала отворотами рукава. Еще хватило и на берет. Вот такими двумя модницами они в Москву и приехали.

И кстати, зря волновались. Женщины в Москве одеты были совсем не интересно. Мрачно, в основном цвета серые, боты грубые. На головах чаще платки, а не шляпки, привычные для Одессы. Отголоски войны еще сказывались, людям было не до модных нарядов.

– Ну ладно, мне тоже идти пора!

Ядвига развернулась и красиво побежала, размахивая непомерно большим для нее портфелем.

Оля смотрела ей вслед и не знала, что следующая их встреча будет только через двадцать лет.

5.
14–30. Балерина, это на всю жизнь

– НУ ЧТО, Лелька, рыба замечательная!

– Ты знаешь, действительно! Я так волновалась. Не знаю, наверное, все-таки возраст. И рыбу удалось купить только двух сортов, ты же знаешь, я всегда делаю из трех. И кастрюли такой глубокой с плоским дном здесь нет. Думала, все, опозорюсь, ничего не выйдет. А вроде получилось.

– Миш, тебе понравилось? – крикнула Ольга сыну. Он уже давно вышел из-за стола и сидел в своем кабинете за компьютером.

– Конечно, мама, – ответил Михаил, не отрываясь от работы.

– Думаю, он даже не услышал, о чем я его спросила. Весь в отца. Тот вечно был в своих мыслях.

– В мыслях о своих книгах, – поправила подругу Ядвига.

– Ты об этом? – Оля задумалась. – Наверное, ты права. Юлечка, а тебе? Ты наелась, лапушка?

Девочка укладывала спать на диване новую куклу.

– Было вкусно. Мама, можно я пойду с Машей во двор?

– Ты назвала куклу Машей? – Ядвига подошла к Юле. – Почему? Может, придумаем с тобой вместе какое-нибудь красивое имя, сказочное? Смотри, какая кукла интересная. И платье на ней бальное. Давай она будет Эсмеральдой?

Кукла, действительно, была необыкновенной. Ольга потратила много времени, чтобы ее купить. У нее никогда не было знакомых детей-девочек, и она сначала просто не представляла, что выбрать. Про мягкую игрушку в такую жару даже не думалось. Ну какой может быть мишка или слоник? В такую жару и к себе-то такую игрушку не прижмешь. Ну конечно, кукла. Только вот какая? От сплошных рядов одинаковых заморских Барби Ольгу замутило. Что это? В это можно играть?

В ее детстве были большие краснощекие пупсы. В такого же играл и маленький Миша. И спал долго с куклой Валериком. (Боже, и почему с Валериком? Сам вот придумал и назвал! Разбери этих ребятишек.) Пока в один ненастный день Валерик не упал с кровати. Фарфоровая голова бедняги разбилась вдребезги, Мишка долго и безутешно плакал. И потом начались проблемы со сном. Новый Валерик был ему не нужен, и без своей куклы он отказывался засыпать категорически.

Оля выбирала подарок для Юлечки и вспоминала сначала свое детство и игрушки, которыми играла, потом детство Миши. Как же все изменилось! Красочные конструкторы, огромные автомобили, просто как настоящие. А куклы-то, куклы?! Нет, Барби покупать Оля не хотела принципиально. Пусть будет вот эта хорватка. Красивая резиновая мордашка, светлые кудряшки, национальный задорный наряд. Она купит Юле именно ее. И будем надеяться, девочка не разочаруется.

И действительно, Ольга угадала. Юля сразу приняла игрушку, вот уже два часа ее из рук не выпускает, за столом потихоньку кормила ее с ложечки. Смешные они, девчонки. Вот и имя ей уже придумала. А Ядвиге не нравится.

– Мне нравится Маша. Ты же знаешь, я против необычных имен. Все должно быть, как в жизни, – холодно ответила Юля. – Так я пойду во двор?

– Конечно, конечно, деточка. Мы сейчас с тетей Олей тоже переместимся на веранду. Оля, да? По-моему, жара, наконец, спала. Что ты скажешь?

– Отличная идея, Ядька! Сейчас я сварю роскошный кофе, и мы будем с тобой сплетничать на веранде. С хорошим кофе и настоящей сигаретой.

Ольга раздвинула огромные окна и пригласила подругу на веранду. Мощеный пол из шероховатого камня, полосатая маркиза. Мебель вся также из ротанга, только светлая, цвета меда. Маленький диванчик, два кресла, журнальный столик. Опять минимум мебели, максимум удобства и уюта.

– Располагайся, кофе сейчас будет. Как ты любишь, с пенкой! – заговорщицки подмигнула Ольга. И, понизив голос: – Я не знала, что она стала звать тебя мамой.

– А как ей еще меня называть, мачехой? Ой, Лелька! Всего не рассказать. Это все потом. Для этого нам нужно с тобой больше времени. Как же хорошо, что я приехала на две недели. Нет, ну ты почувствовала ее характер? Ей не нравятся красивые имена. На меня намекает. Маша в вечернем платье. Оля, плебейская кровь. Я ничего не смогу сделать. А как она сама одета, ты заметила?

– Ну, сейчас девочки вообще странно одеты, мне непонятно, – осторожно произнесла Оля, хотя и ей наряд Юли показался как-то не по погоде. В отличие от Ядвиги, девочка после самолета не переоделась. Колготки (это в такую-то жару!), черная водолазка.

– Все как-нибудь образуется, – Ольга не знала, как поддержать подругу, они не общались слишком долго, и действительно им было что рассказать друг другу.

Ядвига прошла обратно в дом, помочь Ольге с посудой.

– Да-да, ты права. Оставим это. Все это пустое, пустое. Ладно, говори, какие чашки брать. Вот эти, желтые?

– Ядвига, не позорь меня. Из этих желтых я пою чаем рабочих. Купила здесь, на местном рынке. Но они веселые такие, летние. Опять же, как ты заметила, подходят к моему новому видению жизни. Но, Ядвига, парадный обед!!! Зря я, что ли, Кузнецовский фарфор с собой тащила. Именно думая вот о таких случаях. Вот приедет ко мне вредная Ядвига и спросит: «Ну что, надоело тебе народ удивлять, начала кофе из обычных магазинных чашек пить?» – а тут я – раз, и свой сервиз! Я его, если надо будет, и на Северный полюс с собой заберу!

Ядвига расхохоталась и сразу превратилась в смешную конопатую девчонку.

– Лелька, Лелька, пусть эти годы идут к черту! И будем мы с тобой и дальше не молодеть, а и наплевать. Главное, чтобы в душе мы сами себе не изменяли. И оставались всегда собою.

– Неси на веранду! – Ольга передала Ядвиге маленькую сахарницу, белую, с неприметным цветочным узором. На первый взгляд ничего особенного. Но это не для знатоков: кто представление имеет – и тонкость фарфора оценит, и клеймо на обратной стороне разглядит.

– Не разбить бы!

– А ты аккуратней. Тут пол везде каменный, если что, все сразу на мелкие кусочки, – нарочито строго сказала хозяйка. И тут же улыбнулась: – Ой, подруга ты моя дорогая, – Ольга дотронулась до руки Ядвиги, – а неважно это все. Главное, ты приехала. А посуда, она бьется, это не страшно! Слушай, у меня же есть потрясающая пластинка. Сейчас будем пить кофе и слушать Шопена. Помнишь, как раньше.

Конечно, Ядвига помнила. Они обе вросли в классическую музыку, столько лет жили в ней. Но предпочтение всегда отдавали Шопену. Под его музыку обе когда-то танцевали «Шопениану». Как же здорово, что и для Ольги это было важно.

Ольга поняла настроение подруги.

– А как ты думала, это всегда со мной.

На веранде они удобно расположились в мягких креслах, обе закурили и погрузились в завораживающую музыку польского композитора. Даже жалко было прерывать молчание. Потому что молчали они каждая про свое, но вместе, и им было хорошо от этого. И вспоминался их каждодневный класс и Катерина с резким голосом и громкими хлопками в такт:

– Девочки, собрались! И раз, и-и два! Ольга, держи спину, Ядвига – руки! Батман, еще! И глубокое плие.

Ольга поняла, наконец, что безумно рада встрече с подругой, со своей молодостью.

Прошедший год был для нее тяжелым. Этот перелом, никак не могла встать на ноги, ничего не хотелось. Ну и, как результат, расплылась, конечно. Нет, Ольга знала, что для семидесяти лет она выглядит достаточно прилично и еще очень даже моложаво. Пришлось обновить гардероб, и это тоже было неплохо. Ольга умела носить вещи.

Но сама про себя она знала, что изменилась. В молодости Оля была очень похожа на польскую актрису Барбару Брыльску, только темноволосую. Такой ее Ольга видела только в одном фильме – «Анатомия любви». Фильм был в свое время страшно популярным. И сравнения эти с Барбарой даже раздражали Олю. Потом актриса выкрасилась в белый цвет, и приятели немного успокоились. Теперь Оля сияла своей уже несравненной аристократической красотой. Как правильно заметила Ядвига, все это осталось только в душе. Ну что же делать. Жизнь практически прошла. А еще хочется и встречаться, и стол накрыть, и, слава богу, есть еще силы вот так встретить дорогую подругу.

– Подожди, Ядвига, подожди. Ты же мне привезла подарок. Нет, ну ты подумай – память! Я со своей фаршированной рыбой и фамильным сервизом забыла обо всех правилах приличия. Позор, Ядвига, позор. Что это? Скатерть? Боже, неужели это та самая, которую ты привезла из Парижа?! Нет, не возьму, с ума сошла, я же знаю, что она для тебя значила.

Ольга держала в руках обычную на первый взгляд белую скатерть. Едва угадывалась белая же вышивка затейливыми вензелями.

Ольга расцеловала подругу, у обеих глаза наполнились слезами.

– Того уже не вернешь, Леля, и ты осталась единственным человеком, кто может это оценить. А я уже вспоминать ничего не хочу. У меня другая жизнь. Юльке семь лет. Я хотя бы десять лет еще обязана жить.