Текст книги "Сказки города Н. Часть первая – По кромке зла"

Шло время, постепенно выгоды нового положения для Николая перевесили горечь неудачного сватовства, он отъелся, приоделся, при редких встречах с Лидой начал даже бурчать ей отрывисто что-то типа «здрасте». Лицо у него при этом было все равно набыченное, но, по крайней мере, теперь она могла не опасаться злых действий с его стороны – толчка, подножки, плевка, рывка за руку. Она вздохнула свободно, перестала шарахаться от громких звуков, и теней в подъезде. Немалую роль в этом сыграла, кстати, ее соседка по этажу, та самая самозабвенная сплетница Валентина, открывшая когда-то Николаю глаза на плюсы провального жениховства.

– Дурень, ты! – сказала она ему. – Ну, чего ты ерундой занимаешься! Чего на нее злишься? Что отказала? Ну, так сам виноват, она тебе и так и эдак намекала – не хочу, мол, а ты пер тупым танком, она и не выдержала, в конце концов. Ну, а как еще объяснить, если человек понимать вежливо не хочет? Довел бабу – она тебе и ответила. А что – ты, если тебя довести приставаниями, ты бы до последнего реверансы отвешивал, а напоследок взял бы ручку с бумажкой, да написал бы вежливо – сударь милостивый, простите меня окаянного, никак не могу вашу просьбу исполнить, а потом пошел бы, да повесился – чтобы больше не приставали?

– Да я бы сразу послал!! – прогудел, сбитый с толку Николай.

– Вот, видишь. А она сколько терпела, сколько тебе объясняла…. А ты все свое…

– Ну, сказала бы прямо – не хочу!..

– Так она и говорила!

– Не, она как-то так… юлила…, я думал, заманивает…

Валя засмеялась.

– Ну, так ты спасибо скажи, что заманивала, да не заманила. Смотри, какая у тебя теперь жизнь! И в холе, и в тепле, и костюм, и мокасины кожаные…. Вон, даже запонки купил.

– Так вчера с Алкой в ресторан ходили, дорогой, зараза, но вкусно…

– А были бы у тебя запонки с ресторанами, если бы Лида тебе не отказала? То-то же! И никаких Алок тоже не было бы, Лида бы тебя в такой оборот взяла, ты бы последнее ей отдал. Нет, так как сейчас – не в пример лучше. Скажи ей спасибо, что послала. Сам видишь, как все обернулось.

Как-то Лида уехала в командировку. Надолго. Почти на три месяца. Она, собственно, работала в том самом местном музее, которому сплетницы уже практически завещали ее квартиру. Музей был краевым, этнографическим, Лида работала там художником-реставратором. Рисовала она с детства, а кружок кройки и шитья плавно продолжаясь, привел ее, в конце концов, в училище художественных ремесел. Практику она проходила как раз в музее, да так в нем и осталась, приглянувшись искусными руками и редкой понятливостью тогдашнему главному художнику-реставратору, бабе Люсе, Людмиле Мелентьевне – строгой, а порой и жесткой, если не сказать жестокой, в своих принципах и высказываниях даме, с пышным начесом седых волос, увенчанных испанским гребнем, в неизменных черепаховых очках и длинной нитке полированных агатов, каждый из которых сам по себе был отдельным произведением искусства. Кстати, Лидины «монологи вслух и в никуда» зародились как раз благодаря музею – в ту пору, когда ей начали поручать делать доклады не только в родных стенах, но и в других городах. Лида, очень боявшаяся публичных выступлений, по совету бабы Люси стала работать над собой, проговаривая тщательно, вслух, все тексты, все возможные вопросы, и все варианты своих ответов. Она расхаживала по комнатам, заучивая доклад наизусть, перебивала сама себя вопросами и сама себе на них отвечала. Баба Люся, в ответ на замечания окружающих про Сизифов труд, ибо «всего не предусмотришь», меланхолично отвечала, что, да, не предусмотришь, но воспитаешь в себе волю, и умение не пасовать перед нападками. А главное, – прищуривалась она на возражающих, – актерство это дает такую свободу владения материалом, которая совершенно бесценна для лектора – и Лида, опробовав этот метод несколько раз, целиком и полностью с ней согласилась. Постепенно она начала использовать его для решения и других, волновавших ее, вопросов, а потом эти беседы вошли в привычку. Когда она, расхрабрившись, призналась в своем «грехе» Людмиле Мелентьевне, та, пожав плечами, сказала небрежно: «Деточка, да я всю жизнь так живу», и добавила: «А чего тут стесняться? Всегда приятно поговорить с умным человеком – разве нет?»

И воздев палец, торжественно провозгласила: «Себя нужно баловать!»

И рассмеялась лукаво.

Вернувшись из поездки, Лида обнаружила, что Николай опять сменил жильцов. Он их именно менял, когда они ему надоедали. Когда его утомляло бегать проверять – не текут ли краны, и не взломал ли жилец замки на запертых комнатах, тогда он начинал вредничать и придираться по пустякам. Он начинал ходить к ним как на работу, и в урочное время и в неурочное. Они возвращались с работы или из гостей, и заставали его пьющим чай на оплаченной ими кухне, или спящим в одной из неиспользуемых ими комнат. Иногда он даже приводил с собой дружков или подружек – ненадолго, впрочем, не так, чтобы потом сьемщики отказались платить при выселении, ради которого, собственно, это все и затевалось. Впрочем, на Николая желание вернуться в свою квартиру нападало нечасто и нерегулярно, чего нельзя было сказать о нынешней его «Алке», которую, на самом деле, звали Ларисой – но он все равно звал ее Алкой, когда набирался до белых глаз. У нее, раз возникув, оно стало непременным условием ее существования. Ей ужасно хотелось обосноваться в его квартире и хозяйничать там, сколько влезет. А то, может, и замуж за него выйти, и прописаться, и оттяпать себе кусок, а может и всю даже – вон он как пьет! Сдохнет, неровен час, а жилплощадь тю-тю, поминай, как звали. О том, что в квартире могли быть прописаны и другие люди, кроме Николая, Лариса не задумывалась. Он не рассказывал – она не спрашивала. Каждый из них придумывал себе свою реальность и знать не хотел ничего о том, что могло бы ее разрушить. Черта эта была вполне общечеловеческой, только в их случае, глупость, вкупе с горячительными напитками, крайне усугубляла ситуацию.

Поползновения любовницы, в конце концов, стали настолько очевидны, что они всерьез разругались и Николай выставил Ларису вон из комнатки, которую снимал, а потом напился до полной отключки. Утром следующего дня, охая аки при смерти, и дрожа коленками, он дополз до маленькой кухоньки, где согнулась над кастрюлей горячего бульона хозяйка квартиры – Александра Митрофановна, которую все звали баба Саня.

– Супчику, милок? – прогудела она неожиданно простуженным басом. – Супчик, перво дело, когда с похмелюги…

– Давай, – согласился дядя Коля. – А то в глазах все зеленым отсвечивает.

Баба Саня налила ему супа в миску, сунула в руки деревянную ложку. Он изумленно уставился на щербатое дерево, а старуха ухмыльнулась краем заросшего старческой щетиной рта.

– Ты, милок, ешь. Дерево, оно свою силу имеет. Поможет, не сомневайся.

На самом деле, секрет деревянной ложки был прост. Бабкин муж тоже пил когда-то, с перепою и умер. Но пока не стал совсем плохой, ложка ему и впрямь помогала, выручала по утрам тем, что была деревянная, нелакированная, и волей-неволей заставляла концентрироваться – и непривычно, и вдруг рот занозишь. Человек собирался, как-то подтягивался весь, и похмелье отступало быстрее.

– Поругались? – участливо вопросила бабка.

– Квартиру мою хочет себе забрать, шалава, – буркнул Николай. – Типа, давай поженимся, будем жить-поживать, я за тобой ухаживать буду, дом охорашивать…. Ага, сейчас! Сначала женись, потом пропиши, а потом – пожалуйте вон, Николай Степаныч, размечталась, корова сивая, как же, как же….

– Ну, ты не спеши костерить, она, может, и правда к тебе с душой, нельзя сразу так… надо посмотреть-проверить…

– Да чё ее проверять, вся как на ладони, ехидна зубатая….

– А ты все ж не торопись. Ты и сам не слишком-то добер к людям… вон, жильцы твои – они тебе и денег платят и квартиру блюдут, а ты с проверками да подставами к ним ездишь. Ты к людям со злом, и к тебе другие так же. А вот если кому доброе сделаешь, то и тебе прибудет.

Николай махнул рукой досадливо, не удержался на табурете, и свалился в проход между стеной и столом.

– А ты не махай мне тут, – вскинулась бабка. – Ишь, махальщик выискался. Не веришь? А вот увидишь – так оно и будет. Надо только добро это не за спасибо делать, а просто… потому, что хочется…. От души оно идти должно, от нутра…..

С Ларисой Николай помирился, но ссору ту в уме все равно держал. Поэтому и устроил очередной скандал своим жильцам, вдруг они с Лариской уже о чем-то сговорились? И снова развесил объявления, не особо впрочем, надеясь на скорый улов. Шел январь, только что отгремели девять выходных, народ был без средств, и готовился быть без оных, как минимум, до середины марта. Но на выплаты бывшей жене у Николая деньги были отложены, причем аж на полгода вперед, и он мог позволить себе подождать. В конце марта на его объявление, наконец, откликнулись.

С этого и началась та странная история, которая в итоге, сделала Николая не только богатым, но и хорошим человеком.

2. ЛИДА, СВЕТА, ИРАИДА. СТОЛКНОВЕНИЯ

Со Светой, «девочкой-веточкой», как называли ее за глаза – столь хрупкой и тоненькой она была – Лида познакомилась в супермаркете на проспекте, куда все жители окрестных домов ходили за продуктами и хозяйственной мелочью. Несмотря на гордую приставку, магазин был не очень велик; его собрат, кстати, вполне оправдывавший свое название, располагался не так уж далеко, чуть поближе к выезду из города и окружной дороге, но туда можно было добраться только на машине. Автобус один был, был он круговой, объезжал весь их район, останавливался буквально у каждого столба, но именно поэтому ждать его приходилось чуть не вечность, народу в нем было в часы пик – не продохнуть, а после девяти вечера, он и вовсе почти прекращал движение. И если туда добраться, к этому супер-гипер-мега-магазину, на общественном транспорте было еще возможно, то обратно, с котомками и сумками (изобилие на полках неукоснительно соблазняло понабрать и что надо и чего не надо) – обратно приходилось вызывать такси. Смысл скидок и бонусов, следовательно, утрачивался автоматически, и получалось, что выгоднее все-таки ходить в, так сказать, «урезанный формат»

Дело было летом, улицы и магазины кишмя кишели родителями и их детьми. Летом Лида ходила в магазин исключительно после девяти вечера, но сегодня, около полудня, позвонила баба Люся, сказала, что заедет – обсудить очередную совместную статью, и Лиде пришлось бежать на проспект. Ее собственная выпечка, которую она предпочитала любой другой, была съедена накануне подчистую, печенье, найденное под пакетами с пшеном и рисом, оказалось тверже камня, и чая у нее тоже не было. Кончился. Пришлось отправляться. Она решила, пользуясь случаем, взять еще что-нибудь из молочки – йогуртов каких-нибудь, или творожков. По штучке, чтобы не скисли, пока она пойдет обратно, от магазина к дому.

Было что-то около трех дня. Касса работала всего одна. Перед Лидой в очереди оказалась полная, одышливая тетка, лет сорока, она толкала перед собой продуктовую тележку на колесиках, там лежали продукты – печенье, пакет молока, бутылка минералки, коробка сухих завтраков, пара упаковок с конфетами и батон. Девочка лет пяти, помогала маме выкладывать продукты на прикассовую ленту, сидя в этой же тележке, на корточках внутри нее, прямо посреди раскиданных по дну продуктов. На ногах у девочки были сандалии на толстой, грубо отстроченной подошве. Лида не выдержала.

– Вы бы хоть сандалии с ребенка сняли, раз уж с ногами его в продуктовую тележку запихнули.

Ответом ей был затравленный взгляд кассирши, в котором читались одновременно благодарность, смирение перед судьбой, и осознание полной безысходности.

Тетка угрожающе развернулась, но увидев, что Лида выше ее на голову и куда лучше сложена, струсила и попыталась оправдаться:

– А у нее сандалии, между прочим, чистые, – застрекотала она на весь магазин, – они совершенно чистые, она не пешком, между прочим, сюда пришла….

– Да что вы! Вы ее на руках, что ли, принесли? – не сдержалась Лида, смерив рыхлую фигуру взглядом оценивающе, и засмеялась.

– Нет! – выкрикнула тетка. – Она на самокате сюда приехала! Вот! Ну, что молчите? Язык съели?

Лида и впрямь оторопела от этой несусветицы. Непонятно даже, чего тут было больше – наглости, тупости, отчаяния?

И тут кто-то у нее за спиной рассмеялся в голос. Она обернулась. Девушка с пушистыми светлыми волосами стояла за ней, лицо она закрыла тонкими, в серебряных кольцах, пальцами и смеялась самозабвенно.

Лида тоже начала хохотать в голос. Тетка побагровела. Девочка притихла и волчонком уставилась на взрослых. А потом вдруг схватила с ленты-транспортера йогурт в баночке, причем не свой, а как раз Лидин, и швырнула его об пол. Полетели брызги, попали Лиде на голые ноги (слава Богу, что юбку надела, а не джинсы, как хотела вначале), – и тут кассирша обрела голос и потребовала от матери убрать и себя, и дитя из магазина, иначе ей придется вызывать директора и составлять акт.

– Скажите спасибо, что женщина еще не оплатила покупку, а то пришлось бы вам ей деньги отдавать! – заявила она тетке.

К месту происшествия уже торопились охранник и уборщица.

Тетка вытащила дочь из тележки и, заслонив ее своим телом, отругивалась, оплачивая покупки. Угроза вызвать администратора подействовала как хлыст, спустя пару минут их и след простыл. Кассирша начала извиняться, сама даже хотела пойти за новым йогуртом, но Лида махнула рукой.

– Хорошо, что стаканчик маленький. – сказала она, – вот была бы хохма, если бы я взяла тот, который хотела вначале, трехсотграммовый.

И снова засмеялась. Девушка, стоявшая сзади, покачала головой.

– Хорошо, что она до моей еды не дотянулась.

Лида и кассир посмотрели на ленту. Там лежали два литровых «животика» – один с кефиром, один с молоком, двухсотграммовая банка сметаны, такая же – с ацидофилином, и пластиковая емкость с неплотно закрытой крышкой, из кулинарного отдела, с холодцом. Да, уж, любую выбирай – не ошибешься.

Отсмеявшись, благо народу в магазине почти не было, да и вторая касса открылась, Лида и девушка вместе вышли на улицу.

– Светлана, очень приятно. – девушка протянула руку и улыбнулась виновато. – Не сердитесь, что я вот так, лезу со знакомством…

Лида пожала тонкие пальцы, покачала головой.

– Не смущайтесь, право, это не страшно. Я – Лида, живу неподалеку, вон в том…

– А я знаю, – перебила ее девушка, и смутилась. Какая интересная улыбка у нее, виноватая, но она так украшает, она словно освещает лицо, и что-то детское проглядывает, незамутненное. – Я вас знаю, вижу часто.

Лида вздернула брови непонимающе. Девушка заторопилась объяснить.

– Я на дому работаю, я что-то вроде журналиста, но не по новостям, я о музыке пишу, о театре…. Я вас из окна часто вижу.

Лида нахмурилась, недоумевая, где может жить эта Светлана, лицо ей было не знакомо.

– Что-то я не соображу…

– Я у Николая живу, над вами. Сняла у него две комнаты, недавно, с месяц назад.

– Те две, что с балконами?

– Нет. Ту, что у кухни, и другую, просто с окном которая, без балкона.

– Странно. Он всем втюхивает балконные. Они и получше…

– …и подороже, – закончила за нее Светлана. – Он и мне предложил, но я отказалась, я боюсь в таких комнатах спать. И жить в них боюсь.

– Почему?

– Не знаю. Страшно.

– Так третий же этаж, никто не полезет.

– Я не этого боюсь.

Лида притормозила, взглянула с интересом. А ей, похоже, к сорока, она только на вид – девочка девочкой, а глаза вон какие измученные… и морщинки под глазами, и на лбу…. И руки. Ну да, ни маникюра, ни макияжа, серебро на пальцах и в ушах – вот ничто внимания и не привлекает, но если присмотреться – возраст все же виден.

– Значит, не чужих боитесь…..

– Свои хуже чужих, – тень улыбки скользнула по лицу Светланы, волосы, рассыпавшись, закрыли бледное, чуть ли не прозрачное лицо. – Я и себя боюсь… иногда…

«Ну, вот!» – подумала Лида. – «Они меня как специально находят. А у нее что случилось? Чем я ей помогу? Впрочем, неважно, я привыкла. Чем смогу, как говорится, только бы не любовь, но на любовь вроде не похоже…».

Она коснулась плеча новой знакомой.

– Будет страшно – приходи. Где живу – знаешь. И не стесняйся. Вечерами я дома всегда, так что твоя главная задача – дотянуть до вечера. А сейчас, прости, я тебя брошу, вон моя начальница идет – ко мне в гости. Пойду встречать. А ты не унывай. Увидимся.

Вообще говоря, это было странно, и в первую очередь, самому Николаю. Он не рассматривал семейные пары и одиноких девиц в качестве квартирантов. Первых – по той причине, что воспоминания собственные до сих пор давили на психику, а вторых – потому что те редко были настолько щедры, чтобы поддаваться на его уловки с двумя комнатами. А если велись на них, то редко были действительно одинокими, и в итоге в квартире, сданной одному человеку, поселялись двое, и к ним еще и начинали ходить гости. Кроме того, в последнем случае, нервничал не только он сам, но и его периодически менявшиеся «Аллочки».

А тут – как затмение нашло. Свету Николай, если честно, просто пожалел – как брошенного котенка, как нищего безногого, застигнутого проливным дождем, как жалеют увечных, больных детей, когда что бы ты ни сделал, ничто всерьез муки не облегчит, разве только чуть утешит. «Сделай хотя бы это» – говорят в таких случаях. Вот и дядя Коля сделал, что мог – сдал две комнаты практически по цене одной. Пожалел. И альтернатив на тот момент особо не было, и комнаты она просила не большие, с балконами, а маленькие. Большие категорически не хотела, сказала высоты боится, хотя какая тут высота, и причем она вообще – можно же на балкон и не выходить. А с другой стороны, зачем брать с балконом, если туда не ходить – где логика? И он подумал вдруг, что может и хорошо – эти две, балконные, постоят, отдохнут от жильцов, а эти две, закрытые, наоборот, проветрятся, Светлана их приберет, обиходит. А то и впрямь получается – две все время в пользовании, в износе, а две другие – пылью зарастают. Надо иногда менять их местами.

Гостей Светлана обещала не водить, шумных вечеринок не затевать, сказала, что не пьет, не курит – по здоровью. Сказала, что сердце больное – по ней похоже, тонкая – дотронуться страшно, вдруг переломится; и кожа бледная, словно у покойницы. Волосы только хороши – светлые, пушистые, как гало, вкруг головы. Красивые волосы.

Лариса пыталась возражать вначале, а потом, когда, наконец, увидела новенькую – это случилось в день поминок мужа Ираиды Львовны, величественной дамы, жившей этажом выше над Николаем, тоже в четырехкомнатной, так только рукой махнула. «Блаженненькая она, жиличка твоя, – сказала она Николаю, – такие долго не живут».

И накаркала – и года не прошло, как Светлана погибла. Выпала из окна маленькой комнаты, той, что рядом с кухней. Правда, потом сказали, что умерла она еще до того как упасть на землю – от сердечного приступа. Вроде как, когда он начался, она к окну бросилась, чтобы воздуха глотнуть, раму открыла настежь, лето, душно было, она ее рванула, высунулась, вроде как не в уме была, не понимала, что делает, ну и не удержалась, рухнула вниз. В полете и умерла. Упала уже мертвая.

– Довела девку Ираидка, карга злобнючая! – прошипела сплетница Валя, узнав о несчастье. – Чтоб тебе пусто было, черная вдова, горе ходячее, королева тьмы, тьфу тебе на голову!

И перекрестилась истово.

Лиды в тот год в городе почти не было. Она уехала в очень долгую командировку, в Сибирь, на самую границу с Монголией. Ее давно влекли к себе древние раскосые куклы и шаманские культы тех пределов, и когда появилась возможность поработать в одном из музеев – она бросилась бить челом бабе Люсе. Людмила Мелентьевна за годы беспорочной службы связями обросла могучими, крепости невиданной, поэтому, хоть городок их и был несколько в стороне от магистральных путей и благ цивилизации, но имя ее много в научном мире значило, ей пошли навстречу.

Уезжала Лида ранней осенью, стоял сентябрь, тихий, напоенный ароматами поздних трав и цветов. Было все еще жарко днем, и мелкая речушка, обвивавшая тонкой вязью границы пустыря, еще гнала поверх песка да камней легкую, чуть теплую волну.

Они со Светланой долго бродили в один из последних дней перед Лидиным отъездом вдоль речки, сидели на отлогом берегу, болтали ногами в воде. Света была грустна, ее явно печалил отъезд соседки.

– Не унывай. Я ж не навсегда.

– Я знаю.

– Хочешь, я тебе ключи оставлю? По крайней мере, будешь отдыхать от звезды нашей, от Ираиды Львовны. Она себя, как там, прилично ведет?

– После твоего вмешательства – да. Притихла. Ходит только еще тяжелее. Наверное, специальные какие-то тапки купила. На чугунной подошве.

Лида засмеялась.

– Хочешь совет? Попроси у Николая как-нибудь ключ от какой-нибудь из комнат. Скажи, что убраться хочешь, ну, мол, они давно закрыты, пыль насела, и вообще. Хочешь хорошее что-нибудь сделать для него, типа доход от твоего съема небольшой, так хоть так отработаешь…

Светлана засмеялась и похлопала в ладоши.

– Шикарный текст!

Лида замерла на мгновение и охнула, прикрыв ладонью рот.

– Ой. Прости!

– Да, ладно. Я перефразирую, когда озвучивать буду. Чтоб без ненужных ассоциаций. А зачем мне ключ?

– Сделаешь себе копию. Сейчас на любом углу эти умельцы. Замки-то у него, небось, на обе комнаты одинаковые.

Света сложила руки у груди и лукаво усмехнулась.

– Ты забыла. У него же раньше две других были закрыты. Те, в которых я сейчас. А замки, у него, между прочим, везде одинаковые. У него этих ключей штук шесть или семь, сама видела, он, наверное, в эти две комнаты не ключи под замки, а замки под ключи заказывал. Шучу, впрочем. Думаю, он с самого начала купил на все комнаты сразу, если на выбор комнаты предлагал. Просто раньше он, наверное, жильцам ключей от их комнат не давал. Наверное, незакрытые стояли.

– А у тебя, что, есть ключи от твоих комнат?

– Естественно. А как иначе? Он от меня закрывает свое имущество, а я свое должна нараспашку держать?

– Ну, он – понятно, переживает, что к тебе могут прийти… неизвестные ему.

– А с ним не могут прийти… неизвестные мне? Он пойдет проверять свое имущество, а они вместо того, чтобы ждать в коридоре или на кухне, пойдут и проверят мое у меня. Знаешь, если бы у меня было много имущества, оно бы и ладно, но у меня его мало…. Так что…

– Понятно. Как там говорят – последние сто рублей легче потратить, чем последний рубль?

– Вот именно.

Лида хлопнула себя по коленкам.

– Ну, и отлично! Значит, ключ у тебя есть. Надоест слушать грохот каменных тапок – идешь тихонько в одну из балконных комнат, и там расслабляешься. Бьюсь об заклад, там, где тебя нет – она не ходит.

– Почему ты так думаешь?

– Она не тапки купила. Она, я думаю, в комнатах над тобой ковры сняла. У нее раньше ковры и дорожки лежали везде поверх линолеума. Линолеум-то старый, подсевший. За годы уже прилип, наверное, к бетону. Звукоизоляции, соответственно, ноль, скорее даже наоборот.

– И так у нее во всей квартире было?

– Ну, кроме кухни – везде. Она считала это очень изысканным. Королева же. Да и пылесосить было кому, пока Петр не слег, он же у нее чистотой заведовал. Снимал половики и вперед. Пылесосил, как целину вспахивал, с остервенением. Тебе повезло, ты въехала, когда он уже не мог пылесос таскать. А то к нему даже Николай ругаться ходил, что ж ты, говорит, так трешь, что тебе бедный линолеум плохого сделал?…. Жену, говорит, отметелить прилично не можешь, так тут отрываешься? Ну, Петр Иваныч, муж ее, притихнет на время, а потом – опять. Даже у меня, через этаж, было слышно.

– Да уж, стены у нас картонные.

– Они еще и с причудами. Звук гуляет так, что и не поймешь, откуда прилетело.

– А почему ты ее королевой зовешь? Она что – дворянских кровей?

– Господь с тобой. Из разнорабочих мадам, как и большинство здесь. Но фанаберии хоть отбавляй.

– Это – да, за версту видно. А зачем она половики сняла, если они такие изысканные?

– Кто ее знает? Может, убирать надоело, может, ногу сломать боится, старая ведь уже, запнется, повернется неудачно, и здравствуй, перелом. А может, тебе досадить хочется. Или всё вместе.

– Последнее, я думаю, – сказала Светлана, и они замолчали, вспоминая, каждая свое.

Света вспоминала, как Лида ворвалась тогда к Ираиде. Как она вызвала ее в тот осенний вечер легким стуком по трубе в ванной, на кухне сделала все так, будто они недавно сидели тут, и пили чай. Стулья отодвинула от стола, в картинных позах, чашки приготовила – налила, и даже отпила из обеих, для натуральности представления. Заполнила вазочку печеньем, разломила несколько, раскрошила одну половинку, насорила крошками, и бросила на спинку одного из стульев Лидину кофту, данную ей накануне. Мол, была, потом ушла, а потом вернулась – кофту забыла, и тут услышала эти вопли сверху.

– Тихариться, так с размахом! – заявила Лида, вручая ей кофту и кулек с домашним печевом.

– А печенье-то зачем? У меня же есть! – удивилась Светлана.

– Ну, так будет нечестно. С тебя и чай, и печенье…. И потом всем известно, что я в гости только со своей выпечкой хожу. Терпеть не могу и чужую, и магазинную. Такая у меня прихоть, знаешь ли. И потом, мои коржики действительно вкуснее.

Когда в половину одиннадцатого вечера с потолка заорал телевизор, Светлана постучала по трубе отопления. Лида поднялась мгновенно, вошла, и двинулась в комнату, окнами выходившую на проспект. Светлана спала там, потому что утра в их доме всегда начинались громко, но особенно это относилось к их подъезду. Здесь была большая мусорная площадка, именно сюда свозили от всех подъездов мусорные бачки на колесиках, и здесь их забирала машина. Здесь, в подвале, хранились все дворницкие инструменты, с этой стороны заезжали уборочные тракторы, здесь было шумно всегда – а Света спала долго, потому что работала по ночам и ложилась, как правило, в третьем часу ночи, под рассвет нового дня.

Каждый день она обещала себе лечь пораньше – и каждый вечер нарушала данное обещание. Ее мучили страх смерти и неопределенность будущего. От этого она боялась высоты – в любом виде и форме, боялась балконов, боялась выйти на них – и упасть. И не то чтобы по случайности глупой, а по вполне веским причинам. То есть, все равно, конечно, это было бы нечаянно, но с другой стороны, и не совсем. Светлана боялась панической атаки – собственного страха и собственного больного сердца, боялась приступа, который может вынудить ее потерять контроль над собой. Она очень боялась, что не хватит сил пересилить свое дурацкое желание покончить со всей этой ерундой, которую называют жизнью. Желание это приходило не часто, но когда посещало – становилось почти непреодолимым; она старалась не давать ему возможности и соблазна разгуляться по полной. И чем больше она боялась, тем хуже работало ее сердце, и тем больше появлялось поводов для страха. Заступничество Лиды и ее поддержка разрывали этот замкнутый круг, даря успокоение и надежду.

Лида постояла посреди комнаты, вышла в коридор, потом на лестничную площадку, и демонстративно хлопнув дверью, сбежала, громко стуча тапками, на свой этаж. Там хлопнула входной дверью, спустя минуту выскочила на лестницу, хлопнула дверью еще раз, и, взбежав одним духом на четвертый этаж, нажала кнопку дверного звонка и держала, не отрывая пальца, пока ей не открыл красный от возмущения Петр Иванович, суетливо поддергивавший пижамные штаны, бежевые в серую полоску. Майка-алкоголичка висела на его плечах и тощей груди, как парус в безветренную погоду. Лида фурией влетела в квартиру, ее ярость была цвета льда. Она резала пространство, как нож масло, голос был ровен и тих, но в этой тиши слышался лязг металла. Чаячьи вскрики Петра Ивановича не задержали Лиду ни на миг, она распахнула дверь в комнату, где орал телик, выхватила из рук Ираиды пульт, одним движением заглушила звук до приемлемого уровня и швырнула пульт на кровать.

– Вам хорошо было видно? – произнесла она, глядя прямо в расширившиеся зрачки пожлой дамы в синем банном халате и старомодных бигудях. – Четыре деления. Это все. После десяти вечера – все. В противном случае, я приглашаю сюда Сергея Афанасьевича, пишу заявление, составляем протокол, вы получаете штраф. И так – каждый раз. Я вас разорю, милая. Вы, кажется, не очень богаты? Ну, так и не будете. Ясно?

– Что вы себе…. – начала было хозяйка дома, пытаясь одновременно встать с кровати, запахнуть на груди халат, и еще и нажать на пульт, чтобы восстановить громкость.

– Даже не пробуйте – предупредила Лида, перехватывая пульт. – Еще раз дернетесь, он вылетит в окно, вместе с телевизором. У вас такая рухлядь – даже компенсации не потребуется.

– Это хулиганство! – заверещал Петр Иванович, нервно подпрыгивая у Лиды за спиной. – Вы за это ответите!

– Это – возмездие, – холодно заявила Лида. – Отвечать будете вы. По закону. За нарушение тишины. Виданное ли дело, такой грохот в ночи. Даже у меня через этаж слышно!

– А вы, что, проверяли? – раскричался супруг Ираиды. Сама она хранила молчание, судорожно пытаясь отобрать у Лиды пульт, но так, чтобы это не очень походило на нападение и не перешло, не дай Бог, в драку, потому что в этом случае ни у нее, ни у Петра Ивановича шансов не было – это Ираида Львовна отчетливо понимала.

– Проверяла, – отрезала Лида. – Короче, вы поняли? 4 деления – и это все. В противном случае я зову участкового. И он придет – вы это знаете.

И вышла, швырнув пульт об кровать так, что он аж два раза подпрыгнул, прежде чем улечься неподвижно.

Супруги молчали. Они знали. Придет. Обязательно.

Сергей Афанасьевич, их участковый, и без вызова часто приходил к Лиде. История с Николаем познакомила их и сдружила, в какой-то степени. Она с удовольствием пила с ним чай, выслушивала его жалобы на маленькую зарплату и вязала варежки и шапки с шарфами для его егозливых внуков, которые вечно искали приключений, и естественно, находили их во множестве. Одежда на них просто горела, а варежки и шарфы еще и беспрестанно терялись. Магазинные изделия пацанята не любили, там не было прикольных картинок и узоров, которые Лида делала специально для них – ей это было в развлечение. Многое она делала не руками, а на вязальной машине, стоявшей рядом с окном в одной из балконных комнат. Когда она узнала про капризы насчет рисунков, она предложила Сергею Афанасьевичу купить самых простых, лучше одноцветных, варежек – в магазине или на рынке, а она сделает на них вышивку, мохером или шерстяными нитками. Так будет и дешевле и быстрее. Тронутый ее вниманием, Сергей Афанасьевич поклялся, что все, что будет в его силах – он для нее сделает, если конечно это не будет идти вразрез с законом. На это обещание Лида и рассчитывала – тем более в данном случае все было ровно в указанных им рамках. И еще она рассчитывала на всеобщую «любовь» соседей к Ираиде, вряд ли они бросились бы помогать Лиде, но мешать бы – точно не стали.