Текст книги "Три девочки [История одной квартиры]"

Е.Верейская
Три девочки

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава I

Наташа переезжает на новую квартиру и знакомится с люсей и катей. Странности доктора…

Когда Софья Михайловна пришла домой и сообщила, что нашла, наконец, комнату, на которую стоит обмениваться, Наташа первым делом спросила:

– А девочки в квартире есть?

Софья Михайловна ответила:

– Я там видела двух девочек, и как раз твоего возраста.

Наташа кивнула головой.

– Это хорошо. Потому что я люблю общество.

Отец и мать засмеялись.

– Ничего нет смешного! – возмутилась Наташа. – Что это за квартира, где одни взрослые, как у нас?

– Одни взрослые, – повторил отец, – да и те… – и он сделал такую гримасу, что Наташа громко расхохоталась. Никто не умел делать таких изумительных гримас, как Леонтий Федорович – Наташин отец. Это не были просто смешные или уродливые гримасы, – нет, они всегда выражали именно то, что он в данный момент хотел сказать словами. И сейчас Наташа поняла сразу папину гримасу.

Софья Михайловна также засмеялась и сказала:

– Леня, ну почему ты юрист? Тебе надо было на сцену

– Юрист тоже должен быть немножко актером, – ответил Леонтий Федорович, потом притянул к себе Наташу, посадил ее на колени и сказал жене: – Ну, рассказывай, какую нашла комнату.

Через несколько дней они переехали. Новая комната была очень большая, светлая, с широкой стеклянной дверью на балкон. Когда расставляли мебель, было очень много споров, куда что поставить. Наташе непременно хотелось иметь свой собственный, совсем отдельный уголок, и она доказывала, что лучше всего отделить его огромным папиным книжным шкафом и буфетом. А папа уверял, что тогда ему невозможно будет подойти к своему письменному столу, и в лицах изображал, как он с трудом лезет в узкую щель между буфетом и столом. Мама с Наташей смеялись; смеялись и возчики, вносившие вещи В конце концов все были довольны: и Наташа, получившая отдельный уголок, и папа, установивший свой большой стол и шкаф так, как ему хотелось, и возчики, с которыми он все время шутил, и мама – потому что вокруг нее все были веселы.

Когда все было внесено и расставлено и возчики ушли, Наташа выбежала из комнаты и громко крикнула в пространство:

– Девочки! Выходите сюда!

Дверь прямо против Наташиной комнаты открылась, и на пороге появилась девочка с двумя светлыми косичками. Она остановилась, держась за ручку двери, и глядела на Наташу исподлобья большими глазами. И в тот же миг где-то хлопнула еще дверь, раздались быстрые шаги по коридору, и в прихожую выскочила еще девочка – круглолицая, темноглазая, с широким вздернутым носиком и большим веселым ртом.

– Это вы к нам въехали? Ты здесь жить будешь? А как тебя зовут? – спросила она, с любопытством разглядывая Наташу.

– Да, мы будем здесь жить. Я – Наташа. А ты?

– А я – Люся. Мы тоже недавно сюда переехали. А тебе сколько лет?

– Ровно через неделю будет двенадцать. А тебе?

– А мне двенадцать будет через одиннадцать месяцев. Я перехожу в четвертый класс. А ты?

– А я в пятый.

– А смотри-ка! Я ростом выше тебя. Давай померяемся! Перед зеркалом!

Девочки встали рядом и посмотрелись в зеркало.

– Точка в точку! – удивилась Наташа.

– Совсем одинаковые! – закричала Люся. – Катя! Иди сюда, стань рядом. Ты выше или ниже нас?

Девочка с косичками, смущенно улыбаясь, подошла и стала около Люси.

– И я такая же, – сказала она.

– Чудно-чудно-чудно! – Люся захлопала в ладоши. – Все три – как одна!

– Тебя зовут Катя? – спросила Наташа девочку с косичками.

Та молча кивнула головой.

– А тебе сколько лет?

– Ей только на днях исполнилось одиннадцать, и она в одном классе со мной, только я с ней не дружу, потому что она кислятина, – выпалила Люся одним духом. – А смотри-ка, – показала она пальцем в зеркало, – какие у тебя брови забавные, – точно птица крыльями размахнула. А у меня – смотри – бровей вовсе нет. А у Кати тоненькие-тоненькие. А ты отличница или нет?

– Я отличница, – сказала Наташа. – А ты?

– А я нет. А Катя тоже отличница. Она уроки долбит-долбит, а я так не могу. А ты знаешь, что у вас в комнате – балкон? Я на нем ни разу не была, а мне так хочется!

Наташа схватила девочек за руки.

– Пойдемте сейчас на балкон!

– Чудно-чудно-чудно! – И Люся запрыгала.

– А разве можно? – робко спросила Катя.

– Раз я зову, – значит, можно, – живо ответила Наташа. – Я же теперь хозяйка. Идемте!

И, держась за руки, они втроем вбежали в комнату. Дверь на балкон была раскрыта настежь, и там, облокотившись на перила, стояли Наташины родители.

– Мама! Папа! Вот мои девочки! – закричала Наташа, выталкивая Люсю и Катю перед собой в балконную дверь. Отец и мать оглянулись.

– Твои? – улыбнулась Софья Михайловна. А Леонтий Федорович протянул руку и, взяв в свою широкую ладонь руки обеих девочек, потряс их.

– Как здесь красиво! – воскликнула Наташа, оглядываясь во все стороны.

– Да! – откликнулась мать. – Хорошо!

– Ой! Как здесь чудно! – захлопала в ладоши Люся.

– А ты что же молчишь? Или не нравится? – обратился Леонтий Федорович к Кате и поднял за подбородок ее опущенную голову.

– Нравится, – прошептала Катя.

– И мне нравится, – сказал серьезно Леонтий Федорович. – Ширина-то улицы какая! И сплошной бульвар!

– А теперь пойдем, мы тебе всю квартиру покажем! – И Люся схватила Наташу за руку.

– Подожди, мне жалко уходить отсюда, – ответила Наташа.

* * *

Под вечер познакомились с остальными жильцами квартиры.

Первым вернулся домой старый доктор. Он был высокого роста и держался очень прямо, несмотря на свои семьдесят лет. У него была привычка быстрым движением головы откидывать назад свои густые и слегка вьющиеся длинные седые волосы. Во всей его фигуре и в лице с крупными и выразительными чертами было что-то благородное и гордое, но одет он был неряшливо.

Он вошел в прихожую в тот самый момент, когда вновь въехавшая семья разбирала поставленный в угол сундук. Люся и Катя стояли тут же.

– Здравствуйте, – приветливо сказал Леонтий Федорович, поднимаясь с корточек. – Вы, по-видимому, наш сосед? Мы только что сюда въехали.

– Здравствуйте, – очень вежливо, но холодно ответил доктор, протягивая всем по очереди руку и называя свою фамилию, но так невнятно, что Леонтий Федорович переспросил:

– Простите, – как?

Доктор повторил фамилию, но снова никто ее не разобрал. И сейчас же он неловко поклонился и поспешно ушел в свою комнату.

Люся прыснула со смеху.

– Это доктор, – заговорила она вполголоса. – Он всегда так говорит, что ничего не поймешь. Мы его и имени не знаем, его так все и называют – просто "доктор".

Леонтий Федорович пробормотал что-то невнятное, поразительно похоже передразнив доктора.

Все три девочки расхохотались, и тут Наташа увидела, что и Катя умеет смеяться весело и заразительно.

– Леня, – укоризненно сказала Софья Михайловна мужу, – нехорошо над стариком смеяться. У него такое славное лицо.

– А я и не смеюсь. Даже не улыбаюсь, – ответил муж и сделал подчеркнуто-серьезную физиономию.

В что время открылась дверь и вошла молодая женщина. Взглянув на нее, Наташа сразу поняла, что это Люсина мама, – до того мать и дочь были похожи друг на друга.

– Мама! – Люся бросилась навстречу и повисла на шее у матери. – У нас новые жильцы, и девочка, и я уже была у них на балконе, – тараторила она.

– Ну пусти же, пусти! – весело говорила мать. – Дай поздороваться. – И она с открытой улыбкой подошла к новым жильцам. Они представились друг другу.

– Это очень, очень хорошо, что вы к нам переехали! – сказала вошедшая.

– А вы почему думаете, что хорошо? – с деланной серьезностью спросил Леонтий Федорович. – Может быть, вам от нас житья не будет?

– Неправда, мама! Они чудные, чудные! – Люся прыгала около матери.

И снова открылась входная дверь, и вошел пожилой человек небольшого роста с кожаным чемоданчиком в руках.

– Новые жильцы? – обратился он к Кате, кивнув головой на приехавших.

– Да, дедушка, – сказала Катя.

– Здравствуйте! – Леонтий Федорович стоял над сундуком с ворохом белья в руках.

– Здравствуйте, – безразличным тоном сказал старик и снял кепку, обнажив совершенно лысую голову с бордюрчиком темных волос вокруг розовой лысины. – Катюшка! Обед готов?

– Готов, дедушка. Он в подушках, – ответила Катя.

– Идем есть.

Они ушли в свою комнату.

– Не будем вам мешать разбираться. Пойдем, Люся, я тебе чего-то принесла, – сказала Люсина мама, обняв дочку и увлекая ее в коридор.

– Я еще приду к тебе, Наташа! – крикнула Люся, оглядываясь.

* * *

Вечером все три девочки снова стояли на балконе и, опираясь локтями на перила, беседовали.

Вечер был ясный и тихий. Стоял конец июля. Белые ночи уже шли на убыль, и в сумеречном свете густая зелень деревьев казалась еще гуще и темнее. На фоне светлого неба четко выделялся силуэт старой церкви. Улица была полна народу, снизу доносился говор, смех, топот ног. Звенели трамваи, и их огни то и дело мелькали сквозь деревья.

– Как красиво! – сказала Наташа. – Когда я буду художницей, я нарисую это.

– А ты будешь художницей? – живо спросила Люся.

– Непременно! Я очень люблю рисовать.

– И я! – воскликнула Люся. – Я очень люблю, только у меня плохо выходит. У меня терпения не хватает. И вышивать тоже. … Знаешь, мы с мамой в цирке были, и там такой смешной слон! – Она расхохоталась. – Понимаешь, он танцевал!

– Люся, знаешь, на кого ты, по-моему, похожа? – спросила Наташа.

– Знаю! На маму!

– Нет, не лицом, а вообще?

– На кого?

– На обезьян из "Маугли". Они вот тоже так: начнут одно и сразу забудут, и бросят, и сейчас же за другое принимаются. Так и ты, когда говоришь.

– Из какой это маугли?

– Не "из какой", а "из какого". Ты не читала "Маугли"? Это же так интересно! – сказала Наташа. – У меня есть эта книжка.

– Ты дашь мне почитать? Она толстая?

– Конечно, дам. Книжка толстая; я тоже люблю толстые книги.

– Лучше дай сначала мне, – попросила Катя, – а то Люся очень долго читает. А я скоро прочту.

– Вот еще! – рассердилась Люся и даже топнула ногой. – Я первая попросила!

– Подождите, девочки! Я придумала, – закричала Наташа, – я дам эту книжку Кате, а тебе, Люся, дам другую какую-нибудь, поменьше, у меня книжек много. А когда Катя прочтет, можешь взять и читать, сколько хочешь.

Люся надулась. Наташа посмотрела на нее сбоку и сделала вид, что не замечает этого. Катя слегка покраснела от удовольствия и повторила:

– Я скоро прочту.

Но Люся долго сердиться не умела.

– А какой твой папа чудный! Такой смешной! – рассмеялась она вдруг.

– Совсем папа не смешной! – возмутилась Наташа. – Он так много знает. Мы с ним почти каждое воскресенье ходим куда-нибудь.

– В кино?! – воскликнула Люся.

– Да нет, не только в кино. Мы с ним ходим в музеи. Он мне показывает разные места в Ленинграде, рассказывает, где что произошло…

– Как интересно! – прошептала Катя.

– А мы с мамой каждое воскресенье в кино ходим, – перебила Люся, – или в цирк. Я ужасно люблю цирк!

– Да, цирк и я люблю, – сказала Наташа. – А ты, Катя?

– Я… никогда там не была, – тихо проговорила Катя и потупилась.

– Она только все читает да уроки долбит. – Люся передернула плечами. – Ее дедушка такой уж… никуда ее не поведет. Он ее, верно, не любит! А моя мама мне все-все позволяет, и мне от нее никогда не попадает…

– Мой дедушка очень хороший и… и любит меня, – неожиданно громко сказала Катя и вся выпрямилась, – а только он очень много работает, и ему некогда…

– А твои папа и мама где? – спросила Наташа.

– Умерли. Я их и не помню, – снова совсем тихо сказала Катя.

– Так вы только вдвоем с дедушкой и живете?

– Да. У меня есть еще брат Вася, он тоже будет художником, в Академии художеств учится. Только он живет не с нами, а в общежитии.

– И у меня братишка есть, – сказала Наташа. – Ему скоро три года будет. Такой забавный!

– А где же он? А как его зовут? А он уже хорошо говорит? – забросали Наташу вопросами Катя и Люся.

– Его назвали Иваном, а я его почему-то прозвала Тотиком. Так и пошло – Тотик и Тотик. Он сейчас у бабушки под Лугой, но на зиму мы его сюда возьмем.

– Как чудно! Я так люблю маленьких! – вскричала Люся.

– Наташа, иди чай пить, – позвала из комнаты Софья Михайловна, – да и спать пора ложиться.

Девочки простились и разошлись – каждая к себе.

* * *

На другой день, когда никого из старших не было дома, Люся и Катя показывала Наташе квартиру во всех подробностях. Прямо из прихожей шел короткий и очень широкий коридор.

– Девочки! – воскликнула Наташа, быстрым взглядом окидывая его. – Ведь это же целая комната! Тут можно хорошую лампочку ввинтить и стол посередине поставить, и – давайте! – это будет наша комната! Нас всех трех! Мы тут будем читать, играть, уроки готовить!

Люся запрыгала от радости.

– А ведь и правда, – улыбнулась Катя. – Вечером мой дедушка отдыхает, и Люсина мама тоже…

– А мой папа придет из своего института – отдыхает, а по вечерам тоже работает; он диктует маме ученое сочинение, а она пишет на машинке, и им мешать нельзя, – перебила Наташа. – Здесь мы никому мешать не будем. Назовем мы эту комнату… знаете как? … Как в "Детстве и Отрочестве" – "Классная"! Хорошо?

– Хорошо! Хорошо! – Люся подхватила Наташу за плечи и закружила по всему коридору.

Перед кухней была крошечная темная проходная комнатка, вся левая сторона которой была отделена занавеской.

– А там что? – спросила Наташа.

– А там такой закуток, там сундуки стоят и всякое старье. – Люся отдернула занавеску. – Знаешь, когда у меня задача не выходит, я сюда поплакать убегаю, чтоб мама не видела.

– Как?!. И ты?!. – вырвалось у Кати.

Люся быстро повернулась к ней.

– Ты разве тоже сюда ходишь плакать? У тебя задачи разве когда-нибудь не выходят?

Катя нахмурилась.

– Не только же о задачах… – пробормотала она и умолкла.

Наташа зашла за занавеску и сразу уселась с ногами на сундуке в углу.

– Девочки! Да тут очень уютно! – Она подвинулась в самый угол и хлопнула рядом с собой ладонью по сундуку. – Садитесь! Тут вовсе не только плакать! Тут как раз такое местечко, – сидеть вместе и разговаривать о самых интересных вещах. Катя! Задвинь занавеску!

В закуток проникал лишь слабый свет из стеклянной двери в кухню. Когда Катя задвинула занавеску, стало совсем темно.

– Где же вы? – Катя нащупывала руками подруг.

– Ой, не хватай меня за коленки! Щекотно! – завизжала Люся.

– Иди сюда! – Наташа поймала в темноте Катину руку и потянула к себе. – Люся, ты подвинься! Катя, садись здесь в угол, а я буду в серёдке. Ну разве тут не хорошо?

– Очень хорошо! – прошептала Катя и слегка прижалась плечом к Наташе.

– Только темно-о-о, – протянула Люся. – Я не люблю, когда темно. Когда я плакать сюда прихожу, всегда щелочку в занавеске оставлю, чтоб свет видеть.

– Вот как раз и интересно страшные истории в темноте рассказывать! – с увлечением заговорила Наташа. – Так дух захватывает, сожмешься вся и думаешь: "Ну, что дальше?.. Что дальше?" Знаете, мы часто сумерничаем с папой и с мамой… Заберемся с ногами на тахту, – видели у нас? И папа рассказывает. Ой, как он хорошо умеет рассказывать!.. И вот иногда страшное что-нибудь, – я больше всего люблю. Вот он недавно "Майскую ночь", "Страшную месть"…

– Это Гоголя? – перебила Катя. – Я читала.

– И вот, – продолжала Наташа, – слушаешь, а в комнате все темнеет; прижмешься к папе и боишься глаза открыть, – вдруг что-нибудь привидится…

– Ой, не говори, мне и сейчас страшно! – закричала Люся и, соскочив с сундука, отдернула занавеску.

Наташа расхохоталась:

– Ну и трусиха же ты!.. Нет, девочки, правда, пусть это будет наша вторая комната. Это будет "разговорка", хорошо? Ну, пошли смотреть дальше…

В очень просторной и светлой комнате Люси Наташа с любопытством огляделась вокруг.

– Это у вас всегда такой кавардак? – спросила она.

Казалось, что хозяева собрались переезжать и занялись разборкой вещей. На столе валялись учебники и тетради вперемешку с недоштопанными чулками, каким-то начатым вышиваньем, тарелкой с бутербродами. На спинке одной из кроватей висели смятые блузки, юбки, на спинке стула – чистое полотенце рядом с грязным фартуком.

– Нет, – Люся живо затрясла головой, – совсем не всегда. По воскресеньям мама такой порядок наводит, такой… Прямо смотреть красиво! А в будние дни ей некогда: придет с работы, еще обед разогреть надо, да и на завтра сготовить…

– "Мама"! – воскликнула Наташа. – А ты-то сама разве прибрать не можешь?

– Нет! – весело ответила Люся. – Мне и мама всегда говорит: "Ты, Люська, лучше уж не прибирай, а то после твоей уборки ничего не найдешь".

– А мне бы попало от мамы, если бы я такой беспорядок в комнате устроила, – сказала Наташа. – Ну, а теперь пойдем к тебе, Катя.

В комнате у Кати был полный порядок. Две кровати под белоснежными покрывалами, в середине небольшой обеденный стол с чистой клеенкой, и перед каждым из двух окон еще по столу.

– Это вот мой стол, а это дедушкин, – пояснила Катя. На Катином столе были аккуратно сложены стопочки тетрадей и книги.

– Это всё твои книжки? – заинтересовалась Наташа.

– Мои! – с гордостью сказала Катя. – Мне дедушка всегда книжки дарит.

Дедушкин стол был буквально заполнен самыми разнообразными инструментами. Все они лежали в строгом порядке.

– Твой дедушка что делает? – спросила Наташа.

– Работает на Балтийском заводе мастером. Он слесарь, – сказала Катя.

– Какие интересные штуки! Это что такое? – Наташа взяла в руки какой-то очень сложный инструмент и стала его разглядывать.

– Не знаю. Всех названий не помню, – тихо произнесла Катя и покраснела.

– А это что? – Люся схватила другой инструмент.

– Девочки… – растерянно заговорила Катя, – не надо трогать дедушкиных вещей. Он их как-то настраивает, и легко испортить…

Наташа поспешно положила инструмент обратно.

– Ой, как Катька своего дедушку боится! – рассмеялась Люся, бросая инструмент на стол, – смотри, Наташа, она даже вся красная от страху… Струсила…

– Да! И струсила! – Катя высоко подняла голову, и глаза ее заблестели. – Не что дедушка рассердится, а что вы инструменты испортите. Их все дедушка сам сделал, и придумал сам, и его на заводе много раз премировали, – так он хорошо изобретает. И он их бережет, и я берегу, и не надо их трогать! Я потому… никого и не зову к нам…

– Пойдем, Наташа, лучше ко мне; у меня все можно трогать! – Люся потащила Наташу за руку.

– Нет, – сказала Наташа, – теперь пойдемте ко мне; я вам свои открытки покажу. У меня их много. Снимки с хороших картин в музеях, виды Ленинграда…

* * *

Наташины родители нашли очень удачной ее мысль устроить в широком коридоре комнату для занятий девочек. Коридор был полутемный, но ведь заниматься в нем предполагалось все равно по вечерам. Днем освещался он полукруглым окном над всегда закрытой дверью в комнату доктора, и в солнечные дни там было почти совсем светло. Вечером горела в нем маленькая лампочка под самым потолком. Придя с работы, Леонтий Федорович собственноручно удлинил шнур и ввинтил сильную лампочку. Очень кстати нашелся у Анны Николаевны – Люсиной мамы – и лишний стол, вынесенный за ненадобностью в сарай. Стол был водворен посреди комнаты, прямо под лампочкой. Девочки живо смастерили под руководством Софьи Михайловны большой красивый абажур из пестрого сатина; вокруг стола появились стулья, и вчерашний пустой и скучный коридор вдруг преобразился в уютную комнатку.

Все три девочки были в восторге. Одобрительно отнеслись и взрослые.

– Молодец, Наташка, что придумала это! – сказал Леонтий Федорович. – Теперь хоть меня совесть мучить не будет, что я по вечерам тебя свободы лишаю.

– И я за вас обоих рада, – прибавила Софья Михайловна.

Анна Николаевна – совсем как дочка – воскликнула:

– Чудно! Чудно! – и обещала со следующей получки купить на стол красивую клеенку.

Яков Иванович – Катин дедушка, – вернувшись домой уже вечером, когда все три девочки сидели за столом, освещенные яркой лампой, и весело беседовали, – приоткрыл дверь, заглянул к ним и одобрительно произнес:

– Ну-ну! – И ушел в свою комнату.

Как отнесся доктор, никто не разобрал. Он пришел домой в тот момент, когда к столу девочек подсели Наташины родители. Все вместе горячо обсуждали вопрос, не совместить ли Наташино рождение с новосельем и не справлять ли его именно за этим столом.

В эту минуту и вошел доктор. Он сразу остановился от неожиданности, но сейчас же, как ни в чем не бывало, направился к двери в свою комнату.

Софья Михайловна растерянно посмотрела на его спину, когда он всовывал ключ, и шепнула мужу:

– А об нем-то мы и забыли…

– Доктор! – окликнула она.

Доктор оглянулся.

– Что вам угодно?

– Доктор, – заговорила она, – вы нас простите, что мы распорядились этим помещением, не поговорив с вами.

– О, пожалуйста, – вежливо, но холодно ответил доктор и скрылся за дверью.

– Он какой-то странный, – задумчиво произнесла Софья Михайловна. – Кто его знает, что у него на душе, но он, видимо, очень одинок. А что на свете может быть страшнее одинокой старости?

– Если человек одинок, – сказал Леонтий Федорович, – он сам в этом виноват.

– Верно, Леня, – кивнула Софья Михайловна головой. – Но ты же юрист и должен помнить, что даже преступника никогда не осуждают, не выслушав его.

Леонтий Федорович встал и обнял жену за плечи. – Ты права. Ты всегда права, умница моя. Ну, а теперь пойдем работать…