Текст книги "В объятиях графа"

Элизабет Хойт
В объятиях графа

Моему мужу Фреду – сумасбродному пирогу с черникой, сладкому, терпкому и всегда утешительному.

Глава 1

Когда-то очень давно в одной далекой стране жил обедневший герцог с тремя дочерьми…

Из сказки «Принц-ворон»

Литтл-Бэттлфорд, Англия

Март, 1760

«Сочетание стремительно несущейся лошади, крутого поворота на грязной дороге и женщины, идущей навстречу, не может быть хорошим знаком. Даже при лучших обстоятельствах шансы положительного исхода невелики. Но добавьте собаку, очень большую собаку, и… – пронеслось в голове у Анны Рен, – несчастье станет неизбежным». Возникшая перед Анной лошадь испуганно шарахнулась в сторону. Английский дог, бегущий рядом, кинулся ей под ноги, что, в свою очередь, заставило лошадь встать на дыбы. Копыта размером с блюдце молотили воздух. И, как следствие, огромный всадник оказался выброшен из седла. Мужчина упал к ее ногам, как ястреб, подстреленный на лету, разве что несколько менее грациозно. Раскинув длинные конечности и выронив рукоять кнута, он приземлился с эффектным всплеском в грязную лужу. Волна мутной воды окатила ее с головы до ног.

Все, включая собаку, остановились.

«Идиот», – подумала Анна, но вслух этого, разумеется, не сказала. Приличные вдовы определенного возраста – ей через два месяца должен был исполниться тридцать один год – не употребляют подобных слов по отношению к джентльменам, даже если джентльмены того заслуживают. Нет, конечно нет.

– Я очень надеюсь, что вы не поранились при падении, – вместо этого участливо сказала она. – Могу я помочь вам подняться? – Она улыбнулась сквозь стиснутые зубы промокшему мужчине.

Он не ответил на ее любезность.

– Какого черта вы делали посередине дороги, глупая женщина?

Мужчина поднялся из лужи и угрожающе замаячил над ней, пытаясь напустить на себя важность, как делают джентльмены, оказавшиеся в глупом положении. Его бледное лицо в потеках грязи и со следами оспы представляло собой ужасное зрелище. Черные слипшиеся ресницы и глаза цвета обсидиана едва могли скрасить большой нос, подбородок и тонкие, обескровленные губы.

– Я так сожалею. – Улыбка Анны не дрогнула. – Я шла домой. Откуда мне было знать, что вам потребуется вся ширина дороги…

Но, очевидно, его вопрос был риторическим. Мужчина отвернулся, игнорируя ее объяснения. Он не стал поднимать свою шляпу и кнутовище, а повернулся к лошади и начал проклинать ее низким и странно успокаивающим монотонным голосом.

Собака села, чтобы посмотреть на представление.

У гнедой костлявой лошади на шкуре были более светлые, словно выцветшие, пятна, которые придавали ей неуместную пегость. Она скосила глаза на мужчину и робко сделала несколько шагов в его сторону.

– Очень хорошо. Потанцуй здесь, как девственница, ущипнутая за сосок, ты, отвратительный кусок шкуры, изъеденной личинками мясной мухи! – проревел мужчина животному. – Когда я схвачу тебя, ты, незаконнорожденный отпрыск больного верблюда, горбатящего свою качающуюся задницу, я скручу твою идиотскую шею, обещаю.

Лошадь настороженно прядала ушами, прислушиваясь к нежному баритону, и наконец сделала неуверенный шаг вперед. Анна сочувствовала животному. Голос отвратительного мужчины напоминал прикосновение пера, которым провели по подошве ступни, – такой же раздражающий и соблазнительный. Она задумалась, выражался ли он подобным образом, занимаясь любовью с женщиной. Оставалось только надеяться, что он использовал другие слова.

Мужчина подошел достаточно близко к испуганной лошади, чтобы схватить за уздечку. Он постоял с минуту, бормоча непристойности; затем вскочил на лошадь одним гибким движением. Сырые штаны из оленьей кожи нескромно обрисовывали его мускулистые бедра, плотно прижатые к бокам лошади, когда он развернул ее.

Он склонил перед Анной свою непокрытую голову:

– Мадам, хорошего дня.

И, не оборачиваясь, пустил лошадь легким галопом вниз по дороге; собака мчалась рядом с ним. Через мгновение он скрылся из виду. Затем смолк и топот копыт. Она опустила глаза вниз.

Ее корзинка лежала в луже, а содержимое – утренние покупки – рассыпалось по дороге. Она, должно быть, уронила ее, когда уклонялась от приближающейся лошади. Теперь полдюжины яиц источали желтки в грязную воду, а единственная селедка злобно смотрела на нее, недовольная столь недостойным приземлением. Она подняла рыбу и вытерла ее. Ее, по крайней мере, можно было спасти. Серое платье Анны, настоящий цвет которого не слишком отличался от цвета облепившей его грязи, жалко обвисло. Анна одернула юбки, чтобы они не липли к ногам, и вздохнула. Она посмотрела на дорогу в обоих направлениях. Голые ветки деревьев качались над головой. Маленькая дорожка оставалась пустынной.

Анна сделала вдох и произнесла запрещенное слово вслух, громко – перед Богом и своей вечной душой:

– Ублюдок!

Она задержала дыхание, ожидая, что ее поразит удар молнии или, что более вероятно, чувство вины. Ни того, ни другого не произошло, и это заставило ее почувствовать себя неловко. В конце концов, леди не бранят джентльменов, независимо от того, какова причина их недовольства.

А ведь она, помимо всего прочего, приличная леди, разве не так?

К тому времени, когда Анна добрела до главной дорожки, ведущей к ее дому, юбки высохли и стали жесткими от грязи. Летом крошечный палисадник перед домом заполняли пышные яркие цветы, оживляя его, но сейчас, в это время года садик был гол и неприветлив. Прежде чем Анна успела дойти до него, открылась дверь. Женщина небольшого роста с сизо-серыми локонами у висков показалась в дверном проеме.

– А, это ты. – Женщина помахала вымазанной в подливке деревянной ложкой, нечаянно роняя капли себе на щеку. – Мы с Фэнни готовили баранье рагу, и, по-моему, ее соус стал лучше. В нем уже почти нет комочков. – Она наклонилась вперед и прошептала: – Но мы все еще работаем над клецками. Боюсь, у них довольно необычная консистенция.

Анна устало улыбнулась своей свекрови:

– Я уверена, что рагу будет замечательным. – Она вошла в узкий коридор и поставила корзинку на пол.

Пожилая женщина просияла, но затем сморщила нос, когда Анна прошла мимо нее.

– Дорогая, какой-то специфический запах исходит от… – Она смолкла и уставилась поверх головы Анны. – Почему у тебя на шляпе мокрые листья?

Анна сделала гримасу и подняла руку, чтобы проверить на ощупь.

– Боюсь, со мной произошел небольшой несчастный случай на большой дороге.

– Несчастный случай? – Матушка Рен уронила ложку от волнения. – Ты поранилась? Твое платье выглядит так, будто ты валялась в свинарнике.

– Я в порядке, просто немного промокла.

– Так, тебе надо немедленно переодеться в сухую одежду, дорогая. А твои волосы… Фэнни! – прокричала матушка Рен в направлении кухни. – Нам придется вымыть их. Твои волосы, я имею в виду. Давай я помогу тебе подняться наверх. Фэнни!

Девочка с копной рыжих волос и красными от бесконечной стряпни руками робко вошла в коридор.

– Что?

Матушка Рен задержалась на лестнице позади Анны и сказала, перегнувшись через перила:

– Сколько раз я говорила тебе – ты должна отвечать: «Да, мэм?» Ты никогда не станешь горничной в большом доме, если не будешь правильно себя вести.

Фэнни стояла, глядя на двух женщин. Ее рот был слегка приоткрыт.

Матушка Рен вздохнула.

– А сейчас поставь котелок с водой на огонь. Мисс Анна будет мыть голову.

Фэнни стремглав бросилась на кухню, затем быстро вернулась:

– Да, мэм.

Вершина крутой лестницы выходила на крошечную площадку. Слева была комната пожилой женщины, справа – Анны. Открыв дверь в свою маленькую комнату, она подошла прямо к зеркалу, висящему над комодом.

– Не знаю, куда катится мир, – пыхтела позади нее свекровь. – Тебя обрызгала карета? Некоторые из этих возничих почтовых карет ужасно безответственны. Они считают, что вся дорога принадлежит им одним.

– Не могу с тобой согласиться, – ответила Анна, вглядываясь в свое отражение. Увядший венок из засушенного яблоневого цвета – напоминание о ее свадьбе – свисал с края зеркала. – На сей раз это был одинокий всадник. – Ее волосы были похожи на крысиное гнездо, а на лбу все еще виднелись капли грязи.

– Они еще хуже, эти джентльмены на лошадях, – пробормотала пожилая женщина. – Некоторые вообще не способны контролировать своих животных. Ужасно опасно. Они представляют собой угрозу для женщин и детей.

– М-м-м. – Анна сняла свою шаль, ударившись голенью о стул, когда сделала шаг. Она оглядела крошечную комнату. Здесь они с Питером провели четыре года семейной жизни. Она повесила свою шаль и шляпку на крючок, на котором когда-то висело пальто Питера. Стул, куда он когда-то складывал свои тяжелые книги, теперь служил ей прикроватным столиком. Почти ничто уже не напоминало о нем, даже его щетка с несколькими рыжими волосами, застрявшими между щетинками, давно была убрана.

– По крайней мере, ты спасла сельдь, – все еще переживала матушка Рен. – Хотя не думаю, что макание в грязь улучшит ее аромат.

– Несомненно, – ответила Анна рассеянно. Ее взгляд вернулся к венку. Он осыпался. Неудивительно – ведь она вдова уже шесть лет. Скверное дело. Ему было бы лучше в куче садового мусора. Она отодвинула его в сторону, чтобы снять позднее.

– Дорогая, давай я помогу тебе. – Матушка Рен начала расстегивать по направлению снизу вверх крючки на платье. – Мы должны сразу же его постирать. По всему подолу налипло много грязи. Возможно, если бы я пришила новое… – Ее голос стал приглушенным, когда она наклонилась. – О, кстати, ты продала мое кружево модистке?

Анна спустила платье вниз и переступила через него.

– Да, кружево ей вполне понравилось. Она сказала, что оно самое тонкое из всех, какие она видела за последнее время.

– Ну, я плету кружева почти сорок лет. – Матушка Рен старалась выглядеть скромной. Она прочистила горло. – Сколько она дала тебе за него?

Анна вздрогнула.

– Шиллинг и шесть пенсов. – Она потянулась за изношенной одеждой.

– Но я работала над ним пять месяцев, – задохнулась матушка Рен.

– Я знаю, – вздохнула Анна, распуская волосы. – И, как я сказала, модистка оценила тончайшее качество твоей работы. Просто кружево не приносит много дохода.

– Ей принесет, когда она пришьет его на шляпку или платье, – пробормотала матушка Рен.

Анна сделала сочувствующую гримасу. Она сняла полотенце с крючка под карнизом, и обе женщины спустились по лестнице в молчании.

В кухне Фэнни склонилась над чайником с водой. Пучки высушенных трав свисали с черных балок, наполняя воздух пряным ароматом. Старый кирпичный очаг занимал одну стену целиком. Напротив находилось обрамленное занавеской окно, которое выходило на задний сад. Салат-латук на маленьком участке выбросил вверх свои бледные стрелки, а редис и репа уже неделя как зеленели.

Матушка Рен поставила таз с отбитыми краями на кухонный стол. Ставший гладким от долгих лет ежедневного мытья, стол занимал почетное место в середине комнаты. Ночью его отодвигали к стене, чтобы маленькая горничная могла разложить свой соломенный тюфяк перед очагом.

Фэнни принесла чайник с водой. Анна склонилась над тазом, и матушка Рен полила ей теплую воду на голову.

Анна намылила волосы и сделала глубокий вдох.

– Боюсь, нам придется предпринять кое-какие меры по поводу нашего финансового положения.

– О, только не говори, что будет еще больше экономии, дорогая, – застонала матушка Рен. – Мы и так уже перестали есть свежее мясо, за исключением баранины по вторникам и четвергам. И прошла уже вечность с тех пор, как у кого-либо из нас появлялось новое платье.

Анна заметила, что ее свекровь не упомянула содержание Фэнни. Хотя девочка считалась одновременно их горничной и кухаркой, в действительности это было благотворительным порывом со стороны их обеих. Единственный родственник Фэнни, ее дедушка, умер, когда ей едва исполнилось десять лет. В деревне поговаривали о том, чтобы отправить девочку в работный дом, но тут вмешалась Анна, и с тех пор Фэнни жила с ними. Матушка Рен надеялась научить ее вести большое хозяйство, но до сих пор успехи ее ученицы были незначительными.

– Твои методы экономии, конечно, весьма эффективны, – сказала Анна, втирая в голову мыльную пену. – Но инвестиции, которые Питер оставил нам, не работают так, как должны были бы. С тех пор как он умер, наш доход постоянно уменьшается.

– Это такой позор, что он оставил нам так мало средств к существованию, – сказала матушка Рен.

Анна вздохнула:

– Он не хотел оставлять такую маленькую сумму. Он был совсем молодым, когда лихорадка унесла его жизнь. Я уверена – будь Питер жив, он бы накопил существенные сбережения.

Фактически Питер улучшил их финансовое положение после смерти своего отца, который умер незадолго до их женитьбы. Пожилой человек был адвокатом, но несколько неблагоразумных инвестиций привели его к большим долгам. После свадьбы Питер продал дом, в котором вырос, заплатил долги и перевез молодую жену и овдовевшую мать в гораздо меньший по размеру дом. Он работал адвокатом, когда заболел, и умер через две недели, оставив Анну вести маленькое хозяйство в одиночестве.

– Полей, пожалуйста.

Поток остывшей воды вылился ей на затылок и голову. Она потрогала волосы, чтобы убедиться, что не осталось мыла, затем отжала из волос лишнюю воду.

– Я думаю, мне нужно найти место.

– О, дорогая, только не это. – Матушка Рен плюхнулась на кухонный стул. – Леди не работают.

Анна раздраженно скривила рот:

– Ты бы предпочла, чтобы я осталась леди и позволила нам обеим умереть с голоду?

Матушка Рен колебалась. Казалось, она всерьез задумалась.

– Можешь не отвечать, – сказала Анна. – Мы в любом случае не будем голодать. Однако нам необходимо найти способ принести немного дохода в наше хозяйство.

– Возможно, если я буду делать больше кружева. Или… или я могла бы полностью исключить мясо, – сказала ее свекровь несколько вызывающе.

– Я не хочу, чтобы ты это делала. Кроме того, благодаря отцу я получила хорошее образование.

Матушка Рен просияла.

– Твой отец был лучшим приходским священником в Литтл-Бэттлфорде на моей памяти, Господи, упокой его душу. Он всем высказывал свое мнение по поводу образования детей.

– М-м-м. – Анна сняла полотенце с головы и начала расчесывать влажные волосы. – Он позаботился о том, чтобы я научилась читать, писать и считать. Я даже получила немного уроков латыни и греческого. Я решила, что поищу завтра должность гувернантки или компаньонки.

– Старая миссис Лестер почти слепа. Вполне возможно, ее зять наймет тебя, чтобы читать… – Матушка Рен замолчала.

Анна тоже почувствовала резкий запах в воздухе.

– Фэнни!

Маленькая служанка, которая все это время наблюдала за разговором двух хозяек, взвизгнула и побежала к горшку с рагу на огне. Анна застонала.

Еще один подгоревший ужин.

Феликс Хоппл остановился перед дверью библиотеки графа Свартингэма, чтобы критически оценить свою внешность. Его парик с двумя тугими завитушками с обеих сторон был свеженапудрен и имел привлекательный лавандовый оттенок. Фигуру – довольно стройную для человека его лет – подчеркивал красновато-коричневый камзол, отороченный витиеватыми желтыми листьями. Рейтузы в перемежающуюся зеленую и оранжевую полоску были симпатичными, но не показными. Его туалет был само совершенство. У него в самом деле не оставалось никакой причины, чтобы медлить за дверью.

Он вздохнул. Граф имел приводившую окружающих в смятение манеру рявкать. Как управляющий поместьем Рейвенхилл-Эбби, Феликс слышал этот грозный рык довольно часто за последние две недели. Это заставляло его чувствовать себя подобно несчастным туземным джентльменам, описываемым в рассказах о путешествиях, которые жили у подножия больших зловещих вулканов – тех, которые могли начать извергаться в любой момент. Почему лорд Свартингэм решил поселиться в Эбби после долгих лет блаженного отсутствия, Феликс не мог понять, но у него появилось тяжелое предчувствие, что граф намеревался остаться очень, очень надолго.

Управляющий пригладил камзол. Он напомнил себе, что, хотя дело, на которое он собирался обратить внимание графа, не было приятным, оно ни в коей мере не могло быть истолковано как его собственная вина. Подготовившись таким образом, он встряхнул головой и постучал в дверь библиотеки.

Последовала пауза, а затем низкий, уверенный голос проскрежетал:

– Войдите.

Библиотека находилась в западной части главного особняка, и послеполуденное солнце проникало внутрь через большие окна, которые занимали почти всю внешнюю стену. Можно было предполагать, что это сделает библиотеку солнечной, приветливой комнатой, но каким-то образом солнечный свет тут же поглощался пустым пространством, оставляя большую часть комнаты во владении теней. Потолок высотой в два этажа терялся во мраке.

Граф сидел за массивным столом в стиле барокко, который бы заставил казаться маленьким менее крупного человека. Трепыхавшийся поблизости огонь боролся с угасанием и уныло терпел поражение. Огромный пятнистый пес растянулся перед камином, будто мертвый. Феликс вздрогнул.

Собака была нечистокровной – эта помесь включала большую долю английского дога и, возможно, волкодава. Результатом стал уродливый, отталкивающего вида пес, которого он изо всех сил пытался избегать.

Он прочистил горло.

– Могу ли я занять минуту вашего времени, милорд?

Лорд Свартингэм поднял глаза от бумаги, которую держал перед собой:

– Что там еще, Хоппл? Входите, входите. Присядьте, пока я не закончу с этим. Я освобожусь через минуту.

Феликс пересек комнату, направляясь к одному из стульев перед столом красного дерева, и опустился на него, не сводя глаз с собаки. Он воспользовался временной передышкой, чтобы изучить своего работодателя на предмет его настроения. Граф сердито пробегал глазами по строкам, оспенные рубцы делали выражение его лица особенно непривлекательным. Конечно, это не обязательно дурной знак. Граф вообще имел обыкновение хмуриться.

Лорд Свартингэм отбросил бумагу в сторону. Он снял очки для чтения и перенес свой значительный вес на спинку стула, отчего тот заскрипел. Феликс вздрогнул с сочувствием.

– Итак, Хоппл?

– Милорд, у меня есть кое-какие неприятные известия, которые, я надеюсь, вы не воспримете слишком близко к сердцу. – Он неуверенно улыбнулся.

Граф скосил глаза на свой большой нос в ожидании продолжения.

Феликс одернул манжеты рубашки.

– Новый секретарь, мистер Тутлхэм, получил сообщение о крайне критическом положении своей семьи, что заставило его заявить о незамедлительном уходе с должности.

Выражение лица графа по-прежнему не изменилось, хотя он все-таки начал стучать пальцами по подлокотнику стула.

Феликс заговорил быстрее:

– Кажется, родители мистера Тутлхэма в Лондоне прикованы к постели из-за лихорадки, и им потребовалась его помощь. Это очень опасная болезнь с потоотделением и расслаблением кишечника, до-довольно заразная.

Граф поднял одну черную бровь.

– Фа-фактически вся семья – два брата, три сестры мистера Тутлхэма, его престарелая бабушка, тетя и их кошка – все подхватили инфекцию и совершенно не способны позаботиться о себе. – Феликс остановился и посмотрел на графа.

Молчание.

Феликс прилагал героические усилия, чтобы не проболтаться.

– Кошка? – тихо проворчал лорд Свартингэм.

Феликс начал что-то мямлить в ответ, но был прерван непристойным ревом. Он пригнул голову с недавно приобретенной ловкостью, когда граф взял керамический кувшин и бросил его над головой Феликса в дверь. Раздался ужасный грохот, зазвенели падающие осколки. Собака, очевидно давно привыкшая к странной манере, в которой лорд Свартингэм давал выход своему гневу, только вздохнула.

Лорд Свартингэм тяжело дышал и сверлил Феликса своими угольно-черными глазами.

– Полагаю, ты нашел замену.

Шейный платок Феликса вдруг показался ему тесным. Он оттянул пальцем его верхний край.

– Э… знаете, милорд, хотя, конечно, я искал в-вполне усердно и, в самом деле, все близлежащие деревни были весьма тщательно обысканы, я не… – Он сглотнул и храбро встретил взгляд своего работодателя. – Боюсь, что я пока не нашел секретаря.

Лорд Свартингэм не шелохнулся.

– Мне нужен секретарь, чтобы переписать рукопись серии моих лекций, объявленных аграрным обществом через четыре недели, – с угрозой произнес он. – Предпочтительно тот, кто задержится более двух дней. Найдите такого.

Он выхватил другой лист бумаги и вернулся к чтению.

Аудиенция закончилась.

– Да, милорд. – Феликс нервно соскочил со стула и поспешил по направлению к двери. – Я начну искать прямо сейчас, милорд.

Лорд Свартингэм подождал, пока Феликс почти достигнет двери, прежде чем прогромыхать:

– Хоппл.

Словно пойманный при попытке сбежать, Феликс виновато отдернул руку от дверной ручки:

– Милорд?

– У вас есть время до утра послезавтра.

Феликс уставился на все еще склоненную над столом голову своего работодателя и сглотнул, понимая, как, должно быть, ощущал себя этот парень Геркулес, впервые увидев Авгиевы конюшни.

– Да, милорд.

Эдвард де Рааф, пятый граф Свартингэм, закончил чтение репортажа из поместья в Северном Йоркшире и отбросил его на стопку бумаг вместе со своими очками. Смеркалось. Он встал из-за стола и подошел к окну. Собака тоже поднялась, потянулась и встала рядом с ним, ткнувшись мордой ему в руку. Эдвард рассеянно потрепал ее уши.

Уже не первый секретарь сбегал отсюда под покровом ночи, словно граф представлялся им драконом. Все до единого секретари были больше мышами, чем мужчинами. Стоит чуть показать характер, повысить голос, и они убегают прочь. Если бы хоть один из этих секретарей имел мужество женщины, которую он чуть не сбил вчера… Его губы искривились. Он не упустил ее саркастического замечания в ответ на его вопрос, что она делала на дороге. Нет, эта дама проявила твердость, когда он изрыгал на нее пламя. Жаль, что его секретари не могли поступать так же.

Он бросил сердитый взгляд в темноту окна. Кроме того, было кое-что еще, вызывающее ноющее беспокойство. Его отроческий дом оказался не таким, каким он его помнил.

Конечно, теперь он был мужчиной. Он покинул Рейвенхилл-Эбби юным отроком, скорбящим о потере семьи, и последующие два десятилетия провел скитаясь между своими северными поместьями и лондонским городским особняком. Но ни одно из этих мест так и не стало для него домом. Он не возвращался сюда именно потому, что Эбби уже не могло быть прежним, таким, как во времена его детства. Он ожидал увидеть кое-какие изменения, но не был готов к этой тусклости. И к ужасному чувству одиночества. Сама пустота комнат разрушала его надежды, насмехаясь над счастьем и светом, которые он помнил.

Семьей, которую он помнил.

Он настоял на том, чтобы открыли особняк, надеясь привести сюда невесту, свою будущую новобрачную, в ожидании успешных переговоров по поводу брачного контракта. Он не собирался повторять ошибок своего первого короткого брака и не стремился обосноваться где-либо еще. Когда-то он пытался сделать свою молодую жену счастливой, оставшись в ее родном Йоркшире. Это не сработало. Через много лет после ее безвременной кончины он пришел к выводу, что, где бы они ни решили создать свой очаг, она нигде не была бы счастлива.

Эдвард отвернулся от окна и пошел большими шагами по направлению к дверям библиотеки. Он не отступит: он будет жить в Эбби и снова сделает его своим домом. Это был центр его владений и место, где он собирался снова посадить дерево своей семьи. И когда брак принесет плоды, когда в коридорах зазвенит детский смех, тогда Рейвенхилл-Эбби вновь оживет.