Электронная библиотека » Эллина Наумова » » онлайн чтение - страница 1


  • Текст добавлен: 18 марта 2018, 11:20


Автор книги: Эллина Наумова


Жанр: Иронические детективы, Детективы


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Эллина Наумова
Квартира. Карьера. И три кавалера


В оформлении издания использована иллюстрация Марины Павликовской







Пролог


То детское воспоминание уже давно не преследовало Катю Трифонову, взрослую тетю тридцати трех лет, не догоняло и не мучило вопросом: «Что плохого сделала мама?» Отстало постепенно, заблудилось во времени. Ответ перестал быть нужен и, разумеется, сразу же нашелся: «Что сделала, то и плохо».

Случилось это в новогоднюю ночь. Тогда маме было тридцать, а Кате десять. Нежная женщина слегка перебрала шампанского. И в этом святом состоянии тихонько подпевала нелепо наряженным людям на телеэкране. А те исполняли заунывные древние песни. У девочки возникло колкое ощущение, что, если от любви так выглядят и так ноют, то ну ее, хваленую. Казалось, между любовью и бесконечными отчаянными расставаниями с невыносимой тоской можно было ставить знак равенства.

Пока Катя разочаровывалась в неведомом еще чувстве, мама схватила за рукав проходившего мимо ее кресла папу. И начала многословно вспоминать, когда впервые услышала каждую мелодию. По мере перечисления из ее глаз текли слезы, а губы улыбались. Катя такого никогда не видела. Папа вырвался и скрылся в кухне, отчетливо буркнув: «Сентиментальная дура». В его тоне было столько брезгливой злобы, что Катя вздрогнула. «Зато ты у нас несентиментальный умник, – неожиданно визгливо крикнула ему в спину мама. – Заодно и бездушный!» Но сразу махнула рукой, приложилась к бокалу и завела про милого, спустившегося с горочки. С ним ей тогда было явно гораздо лучше, чем с мужем.

Утром Катя открыла словарь на букве С. Значение слова «слащавый» озадачило. Девочка определила бы состояние мамы как горькое. Со значением слова «сентиментальный» Катя согласилась. Да, вполне терпимо – подумаешь, чувствительность на разные лады. Но почему голос папы звучал так ужасно? Будто сентиментальность не только верная компаньонка глупости, но и проступок. Вина и стыдная беда одновременно. Катя ничего не поняла. Но запретила себе многословно откровенничать даже с подружками. Особенно, когда возникает настроение болтать и выбалтывать. На всякий случай. Еще не хватало распахнуть душу при какой-нибудь Машке, Ирке, Галке и услышать в ответ: «Сентиментальная дура».

Давалось следование запрету тяжело. Смысл девчачьей дружбы в искреннем трепе. Но постепенно вошло в привычку. А потом, как водится, стало натурой.

У любого человека есть ощущение собственной судьбы. Кате представлялось, что ее жестокая безумная сволочь-судьба играет с ней, как с мячиком. Хватает и зашвыривает куда подальше. Потом долго ищет, рассматривает, подбирает и вновь бросает. Ее дело быть тугой и твердой. Не разбиться и не расплющиться о землю. Бодро катиться вперед по инерции, упиваясь тем, что ты сама на что-то способна. Не дать себя раздавить, пока валяешься невесть где и ждешь следующего полета. А куда денешься? Мыслительница рано догадалась, что, забудь ее судьба под каким-нибудь лопухом навсегда, будет гораздо хуже. Приходилось лелеять в себе упругость и твердость. О сентиментальности даже речи не шло. Презренное качество.

Но, прописавшись в центре Москвы в собственной квартире, Екатерина Трифонова впервые сломалась.

Был августовский вечер пятницы. За окном сложно шумел дождь: струи тихо похлопывали друг друга по бокам и звучно плюхались на асфальт. Из открытого окна тянуло прохладой. Она уже не сулила облегчения в жаркой городской плавильне, но вызывала щемящие подозрения, что на этом благодать запросто кончится. Будет лить до сентября, до октября, до ноября… Словом, прощай тепло, бабье лето теперь является не каждый год.

Девушка бездумно взяла плотный лист бумаги, уселась за письменный стол и аккуратно вывела: «Мои прекрасные москвичи, которым я буду благодарна до смерти. И, наверное, после». Прочитала, недовольно фыркнула, скомкала испорченный листок, достала чистый. Ее расстроил и рассердил не смысл написанного. Что чувствовала сквозь подступивший к горлу комок, то и выразила. Каких москвичей она собиралась перечислить? Своих, ставших любимыми, едва ли не родными. Есть за что говорить им спасибо каждый день? Конечно. В нее мама с папой столько не вложили. А эти, чужие, дали все, что она знала и умела плюс работу и крышу над головой. Катя полагала, что никогда не докатится до наглой мысли: «Благополучные интеллигентные люди старались не ради меня. Им важно изредка демонстрировать нержавеющую порядочность самим себе, друзьям, врагам. Будь я тупее и слабее, ничего не получилось бы. Дело не в них, во мне».

Нет, все она написала правильно. Но каллиграфия! Буквы были кривенькие-косенькие, разной высоты и почему-то норовили не соединяться черточками, но обособиться. А ведь у хронической отличницы Трифоновой был лучший почерк в классе, в медучилище, в поликлинике. Все восхищались и завидовали. Катя, безжалостно усмехаясь, шутила: «По почерку определяют характер. У меня – идеальный». Шутку понимали не все. Некоторые считали ее заносчивой.

«Отвыкла, – удивленно подумала девушка. – Сколько лет не писала, только набирала на клавах и экранах. С ума сойти. Так хочется красиво изобразить добрые слова, чтобы застеклить в рамку и повесить на стенку. Но не получается, не получается, не получается». Троекратное повторение сработало как заклинание. Девушка вновь написала свой трогательный заголовок. Получилось почти так же. Однако добиваться совершенства она не стала. Продолжила медленно и старательно, все больше увлекаясь процессом. Хотя пальцы через несколько минут заломило от напряжения.

«Анна Юльевна Клунина.

Мой первый доктор в моей первой поликлинике на окраине Москвы. Научила честно пахать за символическую зарплату. И не бояться ни начальства, ни коллег, ни пациентов. Показала, как пользоваться столицей. Ее театрами за небольшие деньги и громадными пространствами бесплатно. А то я сидела в общаге безвылазно и уже не соображала, зачем сюда приехала. Когда умер Андрюша, и я загибалась в комнате на десять коек от несправедливости жизни, одной-единственной фразой отвадила от спиртного. Это как же надо меня знать и любить, чтобы десятком слов раз и навсегда вернуть в разум. Могучая женщина!

А когда она по собственным связям ушла в частную клинику, договорилась и обо мне. Должна была проститься, не было смысла тащить в новое место балласт. Но не бросила. Я стала операционной сестрой, о чем бесполезно мечтала, сидя на терапевтическом приеме. Первые нормальные деньги, первое снятое жилье, в котором я была одна за закрытой, а не открываемой каждые пять минут с пинка дверью, – все благодаря ей.

Потом, хоть она и отрицает свое участие, порекомендовала меня в главные медсестры. Если не с ее подачи, то как вообще руководство узнало о моем существовании? А было наверняка так: ее назначали заведующей отделением. И упомянули, что нужна главная медсестра, далекая от пенсионного возраста. Доктор опять назвала мое имя, хотя мы давно не работали вместе. И презентовала, как надо. Она умеет убеждать. Я уж и не знаю, за нее мне до последнего вздоха молиться или на нее.

Андрей Валерьянович Голубев. Андрюша.

Когда мы встретились, ему было за шестьдесят, мне – за двадцать. Ну и что? Он был настоящим любовником. Мы ложились на широкую кровать, на чистое белье, а не перепихивались в машине или на диване в съемной квартире очередного молодого приятеля. Там в голову не приходило даже намекнуть на то, что хорошо бы простынку постелить. Может, и к лучшему, что я не видела тех простынок. Наверняка были мятыми и грязными.

Андрюша был ласковым и неторопливым автором моего первого в жизни оргазма. Всему, что я умею в постели, научил он. Этот наставник не ограничивался сексом. Я жила у него, он кормил меня, одевал и баловал подарками. Сам читал запоем и меня пристрастил. И еще часами со мной разговаривал! После него у меня с мужчинами было много чего. А спокойного долгого общения и разговоров на любые темы не случилось.

Казалось бы, живи и радуйся. Но я бесилась. Ох, как я бесилась. У него возле телефона лежала записная книжка с десятками имен, фамилий, адресов, номеров. Сначала я ее с изумлением листала – сколько контактов у человека. Даже учитывая его возраст, многовато получалось. Надо было беречь каждого встречного-поперечного, чтобы она так распухла. А потом уж стала замечать, что в мое отсутствие он принимает гостей – в сушке оказывались то бокалы, то чашки и десертные тарелки из сервиза. Чудеса! Я должна была стесняться показывать ровесникам старика, а не он прятать от своих, пожилых, молодую девушку. Молчала только из гордости: не считает достойной, и не надо. Но как-то высказала свою обиду. «Для начала познакомься с ними заочно», – предложил он. И каждый вечер я выбирала из книжки имя, а он рассказывал про этого человека. Господи, чего только с его друзьями не случалось. И всегда они проявляли лучшее качество – доброту. Вот просто добрыми были, просто помогали людям в беде, не натужно, не в ущерб себе, а как-то естественно и даже весело.

Когда случалось забегать в общагу, я пересказывала все девчонкам. Иногда, наслушавшись, вся комната ревмя ревела от умиления. Особенно любили историю о том, как бизнесмен Антон Красильщиков подарил начинающей журналистке пишущую машинку. Ее все приятели послали. Даже у себя напечатать статью не разрешили. У каждого нашлась причина. А Красильщиков заметил, что женщина плачет, усадил в свой «Мерседес», выслушал. Потом принес машинку и подарил. И ничего взамен не требовал. И у девушки отличная карьера сложилась после этого.

В общем, шло к тому, что Андрюша пропишет меня у себя, завещает квартиру или вдруг да женится. А он как-то днем пришел с работы, приготовил нам ужин, лег отдохнуть до моего возвращения и умер во сне. Я нашла его уже остывающее тело. Бросилась звонить распрекрасным друзьям. И выяснилось, что таковых не существовало – трубки поднимали какие-то левые чуваки, то есть другие граждане. Андрюша их всех выдумал, не захотел признаваться, что абсолютно одинок. Когда я стала доставать его вопросами, начал имитировать вино– и чаепития. А «выдать» что-нибудь про любого персонажа ему было легко. Московский книгочей и девочка со средним специальным образованием из провинции… Не могла я догадаться, что слушаю сказки…

Думала, все улеглось и успокоилось. Но вот пишу и не могу… Одно дело по крохотным кусочкам вразнобой это припоминать, а другое – последовательно целиком. Конечно, в итоге пришлось среди ночи беспокоить Анну Юльевну. Она посоветовала, что делать.

Так накрылась медным тазом моя двухкомнатная квартира с ремонтом. Я вернулась жить в общежитие и проклинать себя, невезучую доверчивую идиотку.

Кирилл.

Мразь – вот его сущность. Как этого подлеца зовут на самом деле, я не имею представления. Он играл в свои игры и врал мне с первой секунды знакомства. Нет, сначала искал меня в поликлинике и общаге, выслеживал около клиники и дома, изобретал повод заговорить, а потом только врал. Корыстный лживый выродок. Преступник. А я влюбилась до безумия. Никогда никого так не любила ни до, ни после. Это был маниакальный психоз, я бредила обаятельным скотом круглосуточно. Дышала полной грудью только при нем, а без него обмирала и часто забывала вдохнуть. Не-ет, любовь в первой стадии – не душевная болезнь. Там душа вообще не задействована, только то, что ниже живота. Может, потом неуемная жажда быть вместе поднимается выше, к сердцу. Не успела выяснить.

Моя квартирная хозяйка тогда надолго уехала, и Кирилл перебрался ко мне в комнату. Как заливисто пел про Пражский университет и раскладушку у строгой тетушки, гад. Якобы студент, торчал дома, пока я работала в клинике, в операционной. А вечером у него чередовались приступы страстного желания близости и нуднейшей ревности. Он будто доставлял наслаждение и тут же наказывал за него допросом: «Кто у тебя был до меня? Сколько? Каких?» Я рассказала про Андрюшу, чтобы отвязался. Нельзя же соперничать с покойным пенсионером. Он непоправимо слетел с катушек. Умер? Сам? Значит, ты его не бросала, значит, все еще любишь? Наверняка взяла на память ту дурацкую записную книжку. И, если не признаешься, значит, действительно не забыла развратного старикашку.

Потушить этот пожар не удавалось. Надо было бросить в огонь свое последнее и ждать, когда все сгорит дотла. Книжку я действительно взяла. Но развлекать молодого бугая великим одиночеством Андрея, смотреть, как он с глумливой небрежностью листает страницы, было невмоготу. Еще потребует торжественно уничтожить этот кусок прошлого, к которому не имеет отношения. Я ведь не только Андрюшу предала бы, но и себя. Пришлось купить в магазине обычный блокнот и сделать то, что когда-то сделал Голубев, – вписать любые имена, фамилии, адреса и номера. Из сочиненных им персонажей я помнила только Антона Красильщикова, который изящно выручил несчастную журналистку. Его я внесла в свою подделку с удовольствием, снабдив адресом пустующего дома в соседнем дворе. Не мудрствуя лукаво, поселила парня в третью квартиру – видела на ней роскошную старинную латунную табличку с номером, когда заглядывала в подъезд. Потом старила бумагу обломком кирпича, желтила горячим утюгом, царапала обложку иголкой и добилась нужной потрепанности. Утром выложила результат вечерних трудов на стол, дескать, ладно, твоя взяла, упрямец Кирилл. И ушла на работу.

Возвращалась чуть раньше, чем обещала. И во дворе увидела, как любимый со своей набитой сумкой поворачивает за угол. Я поняла, что он бежит от меня. Кинулась за ним. Он дошел до «дома Красильщикова». Москвичей-то из него выселили, но гастарбайтеры с ближайшей стройки жили припеваючи. Сначала поселились мужчины в одной комнате. Человек десять. Потом их стало гораздо больше, и они заняли все этажи. Чуть позже появились женщины с детьми. Пестрая компания – кто в джинсах, кто в короткой юбке, кто в шароварах, платье-балахоне и платке. Перед полицейскими рейдами их предупреждали. И тогда они толпились в нашем дворе. Стояли или сидели на корточках тихо-тихо. А через полчаса спокойно возвращались к себе. Почему я затормозила и вспоминаю ерунду? Мне до сих пор неприятно думать о том, что произошло дальше. В открытое окно я тупо наблюдала: Кирилл ворвался в третью квартиру, в кухню, выдрал вентиляционную решетку и долго щупал пустоту… Не выдержав странного зрелища, я понеслась домой. Вещи Кирилла исчезли. На полу валялась записная книжка. Из нее был вырван единственный листок. Разумеется, с адресом Антона.

Через минуту вернулся мой окончательно свихнувшийся любимый. Он вопил гнусные ругательства и требовал оригинал. Я держалась твердо: у меня его нет, остался возле телефона Андрея Валерьяновича. Да, каюсь, подделала, чтобы угодить ему, Кирюше. Думала, угомонится. И будем мы жить долго и счастливо. Я не призналась, что следила за ним. Не от большого ума. Просто тогда было важнее неумолчно клясться ему в любви. Он озверел и со всей дури вцепился в мое горло. Задушил бы, гад. Я уже теряла сознание. Но тут маленький и трусливый двортерьер Журавлик, которого хозяйка оставила на мое попечение, вполз в кухню и отвлек убийцу. Журавлику самое место в перечне благодетелей. Он мне жизнь спас. Кирилл сбежал. Я еле оклемалась.

Почему я вписываю мерзавца в этот «благодарственный лист»? Потому что без него не узнала бы, что Андрюша не психотерапией занимался, выдумывая себе друзей. А скрывал единственный реальный адрес в огромном количестве ложных. По нему за кухонной вентиляционной решеткой было спрятано нечто. Ради него можно было убить человека, женщину, с которой… Хватит… После нападения мне удалось привести себя в форму слишком дорогой ценой. И без Александрины я не справилась бы.

Александрина Барышева.

Она была первой москвичкой, которая не сдавала мне жилье, а снимала со мной на равных. Обшарпанная, но уютная квартира на Большой Садовой. Две изолированные комнаты, совмещенный санузел, просторная кухня. Что еще нужно трудящимся с утра до вечера девушкам. Соседствовали всего год, изо всех сил пытались друг другу не мешать. Но сколько приключений пережили – и страшных, и забавных. Она вытащила меня из ямы, в которую столкнул проклятый Кирилл. Иногда тянула из последних сил. Заметно было, как от напряжения набухали сосуды на руках и висках. Я после того, как он меня едва не задушил, почти свихнулась. Боялась ходить по улицам вечером. Ждала, что он или его сообщники меня убьют. А соседка была самым легким человеком, какого мне довелось встретить. Она словом обращала пригоршню вонючей липкой грязи в песок. Тот мгновенно высыпался сквозь пальцы, оставляя чистыми и сухими ладони и душу.

Мы никогда не говорили о прошлом и не старались подружиться. Наверное, поэтому я считаю ее своей лучшей подругой. И Мирона не жалко было ей отдавать. Она хотела его честно, поэтому я за него спокойна.

Мирон Стомахин.

Слишком образованный сын неприлично богатых родителей. И внук непристойно богатых дедушек и бабушек. Мы встречались раз в неделю, но для этих куцых свиданий он снял громадную квартиру. Я лежала в спальне и через открытую дверь разглядывала рождественскую елку в дальнем углу гостиной. И пышное трехметровое дерево казалось мне не очень большим. Еще никогда не забуду первое соприкосновение щеки с натуральным шелком наволочки. Гладкая прохлада расслабляла мгновенно. До сих пор не верится, что у тех, кто с детства спит на таком белье, могут появляться морщины. Эти счастливцы должны жить вечно, им не с чего умирать.

Мирон любил меня так же, как я Кирилла. Нет, сильнее. Увидел на вечеринке мельком, захлебнулся счастьем, надолго потерял, искал, отчаялся найти. Он страдал по-настоящему. Я тоже, но иначе. Мой мерзавец предал, я собирала в кучу растоптанную себя. А Стомахин о себе не думал, только обо мне.

Я потянулась к нему, думала, его чувство спасет, как живая вода. И зарастут раны, и задышат легкие, и можно будет открыть глаза, подняться с земли и спросить: «Что это было?» Я истово пыталась в него влюбиться. Но не получилось. Кроме обреченности ничего во мне не было. Терзать его дальше холодностью и отстраненностью, а потом награждать за терпение качественным сексом было бесчеловечно. Я чувствовала себя проституткой. Накануне разрыва Александрина попросила познакомить ее с Мироном. Твердила, что я делаю глупость, отказываясь от идеального парня. Собиралась быть мостом между нами на случай, если опомнюсь. Я познакомила. Они начали строить мост.

А меня накрыло свободой от Мирона и от своей ущербности. Чем еще можно считать неспособность ответить на любовь, зарядиться энергией, к которой подключилась напрямую? Но судьба считала, что подарила мне Стомахина от царских щедрот. И предложила еще раз задуматься, не напрасно ли я отвергаю этот дар. Однажды ночью позвонила Барышева. Мирон умирал у нее на глазах. Я ринулась в ту самую, снятую для встреч квартиру. Благо она была в двух шагах. Он валялся на полу без сознания. Это был явный передоз. Потом выяснилось, что мальчик переборщил с антидепрессантом. Но тогда я твердо сказала – наркоман. И реанимировала, то есть сделала непрямой массаж сердца, искусственное дыхание и промыла желудок.

Еле живая от потрясения Барышева вызвала его родителей. Мирон так и не пришел в себя, но порозовел и спал. У меня был выбор: представиться родителям спасительницей их сына или предоставить эту роль Александрине. Я пожелала Александрине удачи и пошла домой. Через пару месяцев Барышева и Стомахин поженились.

Иван.

Оставшись без Мирона и Александрины с перспективой искать новую соседку, я решила, что готова наведаться в кухню по реальному адресу Антона Красильщикова. Оказалось, это совсем недалеко, только Тверскую перейти. Старый капитально отремонтированный дом мне понравился. В квартире, которых на этаже было всего две, мог жить кто угодно. И все-таки я растерялась, увидев полупрозрачную больную раком интеллигентную даму. На мою удачу, она нуждалась в помощнице, которая сможет водить ее на прогулки. Я стала верной спутницей. И ждала возможности добраться до тайника за вентиляционной решеткой. На душе кошки скребли, но я искренне считала себя законной наследницей того, что спрятал за ней Андрюша.

Однажды хозяйка заметила, что я не в меру печальна. Спросила: «Несчастная любовь? Ты не беременна?» Я ответила: «Нет». Она рассказала, как в юности напилась и переспала с парнем. Наутро расстались. Больше не пришел не только он. Месячные тоже надолго задержались. Аборт не сделала, родила мальчика, назвала Ванечкой. А через двадцать с лишним лет затеяла ремонт. И кто явился с бригадой работяг? Отец ребенка. Узнал давнюю случайную подружку. Она призналась, что у него есть сын. Велела ничего Ване не говорить. Он обещал.

История призвана была доказать мне, что в жизни бывает всякое, и оно – к лучшему. Я бы так ее и восприняла. В трудные минуты вспоминала бы, что кому-то досталось от судьбы посильнее. Если бы незадачливого любовника не звали Андреем Валерьяновичем Голубевым. Получалось, что он спрятал клад у своей женщины и своего сына. Мне там делать было нечего. Но очень уж любопытно стало, из-за чего меня чуть не задушил мой подонок.

Когда хозяйка легла в клинику – обычные анализы и процедуры, я все-таки сняла эту чертову решетку. И помахала рукой в воздухе, как Кирилл. Зря грешил, злосчастный урод, в настоящем тайнике тоже было пусто. Я даже не расстроилась. Все слишком усложнилось, когда выяснилось, что тающая на глазах женщина и ее живущий в Америке сын Андрюше не чужие. Только она из больницы не вернулась. Иван прилетел в Москву накануне ее смерти. Наутро позвонил мне, сообщил, что лишился мамы.

После поминок мы с ним остались вдвоем. Я робела. Миллиардер, в общем-то уже американец русского происхождения. Вокруг свора лопающихся от важности помощников. Но он их выдворил. Хотел говорить о маме без помех. Я еще никогда так не маялась при человеке. Наверняка видимся первый и последний раз. Если я сейчас промолчу, Иван никогда не узнает, что его папа тоже умер. Даже, кем он был, не узнает. И я рассказала ему, как жила с Андрюшей, как нашла его мертвым, как хоронила одна… Про Антона Красильщикова и Кирилла выложила все-все. Иван в ответ поведал, что отец данное матери слово не сдержал. Представился. Объяснился. Соорудил тайник и оставил в нем деньги. Условились, если через определенное время за ними никто не придет, Иван волен тратить все. Он условие выполнил. Сумму не назвал, но хватило, чтобы раскрутиться в Москве, а потом преумножить состояние в Штатах. Кстати, тем самым Антоном из самой трогательной истории был он. Действительно выручил паниковавшую журналистку. Единственная правдивая история моего Андрюши. Про родного сына.

Трудный и нервный у нас тогда выдался вечер. Но мы дооткровенничались до того, что сын Андрея Валерьяновича Голубева отдал мне квартиру своей матери. Заставил справедливость восторжествовать. Бог – мой единственный свидетель: я решительно отказывалась. Иван сумел настоять. И теперь я владею отличной недвижимостью в центре Москвы. И все еще в это толком не верю».


На следующее утро Катя прочитала исписанные листы. И сердито поморщилась. Все было правдой. Только казалось, что, общаясь со своими «прекрасными москвичами», она должна была периодически испытывать счастье. Или хотя бы беззаветно радоваться. Вон сколько добра ей сделали, как любили и заботились. Но тогда она была так нагружена своими горестями, что не замечала этого. А теперь… Вчера щипало в носу и глазах, шевелилась замершая душа. А сегодня уже нет. Трифонова собралась порвать записи, но остановилась. Положила на дно ящика письменного стола под всякий бумажный хлам. Не потому что собиралась изредка оживлять ими благодарную память. Так она уважила собственное потраченное на чистописание время. Время, которого ей всегда не хватало.


Страницы книги >> 1 2 3 4 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации