Текст книги "Конь"

Эльжбета Латенайте
Конь

«Иди ты!» – слышалось постоянно. С утра до ночи только «иди ты». Когда свистят пронзительные вестники утра и липкие сумерки задумывают для человека завтрашний день. Все «иди ты» да «иди ты». В корке хлеба и маленьком молитвеннике – «иди ты». Длинная седая коса до самой земли метет тротуар. В волосах мелкий мусор, а в ушах – «иди ты». Длинная-длинная, словно совесть, коса.

Плыли знойные летние сутки. По вечерам в курортном городе, на окраине которого жил Даниэль, загорались цветные фонари. Днем туристы, будто песок в пустыне, накрывали город. Рассыпа́лись по территории – тут пятеро потягивают холодный чай, там сто один лежит на пледе, выставив кожу, – и складывались в песочный узор, напоминающий орнамент пустыни.

Даниэль обходит город. Каждый день весь город, весь песочный орнамент. Идет, притопывая. Топает и метет улицы своей длинной-длинной косой, как совесть. Многие оглядываются, но он привык, уже не замечает показывающих на него пальцев.

В тот день на курорте был праздник – юбилей города. Люди-песок, летучие как никогда – всё оседали на приморских скамейках, в кафе, высыпали на главные улицы. Песок задувало в стаканчики мороженого, тарелки с едой, бутылки с квасом. Чувствовалось, как вокруг свивается самая разная человеческая и природная музыка. Пекло солнце, день изрядно затянулся, от зноя расплывались мгновения, замедлялось дыхание, тяжелели веки. Летучий песок-туристы перемещался в замедленном движении, наслаждался отпуском.

Даниэль в зеленой рубашке с антилопами топал и мел тротуары. Взгляд почти все время уперт в плитки. Дети рисовали на них цветными мелками. Даниэль остановился, всмотрелся в рисунки: семья, родители детям по пояс, дальше – четвертая в жизни попытка писать. Посмотрел, посмотрел. Всё, пошел дальше.

На пляже Даниэль пробирался сквозь множество людей. Вечерело. Было еще светло, и туристический песок все перекатывался по взморью. Совсем не торопился домой. Даниэль топал и мел косой по деревянному настилу. Огляделся, прищурившись, взглянул на солнце – оно все еще высоко, хотя уже не такое безжалостное. Даниэль о чем-то подумал, потряс головой, будто конь-мудрец, и повернул по деревянной дорожке к морю. Солнце осветило лицо.

Дошел до песочной площадки между двух дюн, откуда открывался вид на море, приостановился. На площадке было несколько скамеек, тележка с картами и лимонадом, за ней – пляж. Даниэль отошел на край площадки, чтобы не мешать гуляющему песку. Здесь росла осока. Плыл босой нарядный песок с загорелыми ногами. Даниэль вглядывался в лица. Налившийся недоверием мужчина, сеньора с известковыми глазами, бабушки с белыми канклес, трехногий парень, угловатая девочка-подросток с оранжевыми волосками на руках и шрамом от кончика носа до верхней точки лба. Другой мужчина, без локтей, сказал, оглядывая ее, почти громко:

– Ох, хорошо бы завалить такую!

Даниэль почувствовал, как весь день его жизни навалился на него усталостью.

Приближалась интеллигентная пара среднего возраста, их объединяла улыбка: уголки губ у женщины вытянуты кверху, у мужчины – книзу. Когда до них оставалось несколько метров, Даниэль резко отступил. При встрече смиренно согнул позвоночник, наклонил голову и вытянул сдвинутые ладони. Видимо, это резкое движение испугало пару, потому что у обоих губы дрогнули в противоположных направлениях. У мужчины от испуга слетела белая шляпа, ударилась женщине в лоб, упала на пробегавшего пса и, перекатившись через него, что-то накрыла на песке. От неожиданности женщина схватилась за грудь.

Помедлив несколько смеркавшихся мгновений, Даниэль сделал еще один шаг, будто не заметил испуга, и приподнял руки. Безмолвный и упорный.

Какое-то время пара стояла в оцепенении, потом они переглянулись, и дама взяла господина под руку, чего не делала уже двенадцать лет, а господин стал вертеть в свободной руке поднятую шляпу, проверял, сильно ли испачкалась. Оба разом ускорили шаг, чтобы обойти просителя. Вдруг из шляпы абсурдно, без преднамеренности выскользнула ящерка – прямо даме на нежную щеку – и заставила ее танцевать и петь. Господин выронил из рук шляпу и выплюнул всего столько, сколько уже лет десять не доводилось. От этого плевка вокруг со страху заплакали дети и с неба посыпались чайки.

Однако дама, вибрациями своего голоса спугнувшая ящерицу, вовсе не рассердилась и не испугалась, только, все еще танцуя и распевая, с облегчением и по-летнему игриво бросила: «Иди ты!» Произнося эти слова, она как раз направлялась мимо Даниэля к мужу, который, уже надев шляпу, дожидался в нескольких шагах и с привычной улыбкой демонстрировал элегантную терпимость к неожиданностям.

Даниэль стремительно поднял голову, со скоростью молнии схватил даму за локоть и сдавил его пальцами, как клещами. На этот раз господа не успели и охнуть. Даниэль перебегал глазами от одного к другому.

– «Иди ты»?! – передразнил он.

При этих словах мужчина подскочил к Даниэлю, схватил его за руку, все еще сжимавшую локоть дамы, и силой высвободил жену. Они уже удалялись, когда Даниэль еще раз прокричал «иди ты!» и упал на колени в теплый песок. Запустил в него пальцы:

– Иди-и-и ты!

Вокруг, сколько глаз видит, нарядный песок-туристы с загорелыми голенями. Подтягивались к Даниэлю и господам и ждали, что будет дальше. Стоя на коленях, Даниэль бросал кругом взгляды с жаром и немного с упреком. И еще жалобнее, еще горше прокричал двусловную молитву: «Иди ты!»

Может, и не стал бы он передразнивать и кричать, может, и не вилась бы его коса до половины по песку, если не то «иди ты!» – совсем другое, чем до сих пор. «Иди ты!» у этой незнакомки было такое легкомысленное, не такое, как у других – унизительное, произносимое с глубоким раздражением или презрением. Ведь на просьбу о подаянии так никто не отвечает. Словно подтолкнула, мягко приказала – это ведь интонация любви!

Не ошибись, песок, – конь в самом ясном рассудке. Свое курортное существование Даниэль строил и укреплял, будто иммунную систему, чтобы любовь, нежность утратили значение. Просить без любви – путь более достойный, чем просить по привычке, – не остается страха быть оставленным. И уже давно никто не обжигал коня такими прекрасными словами. Так произнесенного «иди ты» он уже давно не слышал. Вырвались два слова – без злобы, без малейшего неудовольствия. И все усилия обезнуждить нежность – впустую! Даниэль кричал, боялся даже подумать, сколько придется стараться, чтобы все опять потекло привычным тихим путем, чтобы опять не утратить самообладания, когда услышит что-нибудь родное.

Так гребет своей косой Даниэль в курортной реке. Мог бы прикинуться, что ничего не случилось – ведь это всегда чистая правда! – но длинная-длинная, словно совесть, коса, седая и разметавшаяся, не даст соврать.

Этот проклятый песок такой настырный. Люди и не собирались расходиться, их становилось все больше. Даниэль чувствовал песчинки во рту и в ноздрях, песок путался в волосах, смешивался со слезами. Защипало глаза, стал неловко тереть их руками, но и они в песке. Песок хорошо лип к мокрому лицу.

«Иди ты», – говорила старая рыбачка Юлиана, когда собиралась на зимнюю рыбалку, а он заставлял ее замотать горло шарфом. Юлиана небрежно и строго отмахивалась рукой, потом, весело фыркнув, хлопала дверью. «Иди ты» уже впиталось в стены их дома, когда однажды зимой, более теплой, чем обычно, Юлиана умерла от воспаления легких. Даниэль соскреб со стен все «иди ты» и часть сжег в печке. Оставшуюся часть оставил про запас, на случай зимы, более холодной, чем обычно.