Текст книги "Кровь и золото"

Глава 9

Я не смог устоять перед желанием посетить Рим и вопреки советам Авикуса и Маэла последующие ночи неизменно бродил по его улицам. Они опасались, что я не понимаю, сколько времени провел в забытьи, но напрасно. Я знал, что прошло почти сто лет.

Величественные здания, построенные во времена расцвета империи, лежали в руинах, и те, кому нужен был строительный камень, постепенно растаскивали то, что еще осталось. Огромные статуи валялись на земле, почти скрытые высокой травой. Мою улицу было не узнать.

Население города сократилось до нескольких тысяч человек.

Тем временем христиане продолжали проповедовать, и их добродетель вселяла надежду. А поскольку среди захватчиков тоже было немало почитателей Христа, многие церкви оставались нетронутыми. Римский епископ старался защитить их и поддерживал прочные связи с Константинополем, городом, правившим и Востоком, и Западом.

Но те немногие старые семьи, которые не пожелали покинуть Рим, подвергались бесконечным унижениям. Им приходилось служить новым хозяевам и уповать на то, что грубые варвары – готы и вандалы – приобретут хоть какой-то лоск, полюбят книги и станут уважать римское право.

Я снова подивился, как сильна оказалась религия христиан, расцветавшая в мирное время и набиравшая силу в период несчастий и горестей.

И поразился гибкости старых патрициев, которые, как я уже говорил, не отошли от общественной жизни, а стремились по мере возможности сохранять былые ценности.

Повсюду попадались усатые варвары с нечесаными сальными волосами, одетые в грубые штаны. Среди них было много христиан-арианцев, чьи обряды отличались от церемоний «ортодоксальных» католиков. Кто они? Готы? Вестготы? Германцы? Гунны? Некоторых я и вовсе не мог определить. А правитель этого огромного государства жил не в Риме, а на севере, в Равенне.

Также я обнаружил, что в забытых всеми катакомбах свили очередное гнездо вампиры, поклонявшиеся сатане: там они воздавали почести дьяволу-змею, а затем выходили на охоту, не делая различий между невинными и преступниками.

Авикус и Маэл понятия не имели, откуда взялись эти новые изуверы, и, устав от них, решили больше не вмешиваться.

Пока я бродил по разрушенным улицам, заглядывая в опустевшие дома, фанатики следили за каждым моим шагом. Я испытывал отвращение, но не думал, что они представляют опасность. Годы голодания сделали меня сильнее. А в венах моих текла кровь Акаши.

О, как же я заблуждался на их счет! Как жестоко заблуждался! Но об этом чуть позже.

Вернемся к тем ночам, когда я блуждал среди обломков классической цивилизации.

Нельзя сказать, что я чрезмерно ожесточился. Кровь Акаши не только увеличила мою физическую силу, но и придала ясность мыслям, укрепила способность сосредоточиваться на главном и стоять на своем, отбрасывая все лишнее.

Тем не менее состояние Рима огорчало меня и не оставляло пустых надежд. Цивилизация, похоже, действительно сохранилась лишь в Константинополе, и я был полностью готов к предстоящему путешествию.

Настала пора заняться последними приготовлениями. Авикус и Маэл с величайшим почтением помогли мне аккуратно обернуть тканью божественную чету и поместить их, словно мумии, в гранитные саркофаги, которые не под силу открыть даже большой группе людей. Так я делал в прошлом, так же буду делать и в будущем, когда понадобится перевозить куда-либо Священных Прародителей.

Страшнее всего для Авикуса и Маэла оказалось смотреть, как Отца и Мать передвигают с места на место и как заматывают обоих в льняные бинты. Они не знали древних египетских молитв о безопасности путешествия и потому вряд ли почувствовали облегчение, после того как я их прочитал. Но все, что касалось божественной четы, было прежде всего моей заботой.

Когда я приблизился, чтобы забинтовать лицо Акаши, она закрыла глаза. То же сделал и Энкил. При виде столь странной, пусть и мимолетной вспышки сознания я похолодел, но продолжал выполнять свой долг – словно египтянин, собиравший в последний путь почившего фараона в священном Доме мертвых.

Наконец Маэл и Авикус отправились со мной в Остию, в порт, откуда отплывал наш корабль. Мы взошли на борт и поместили божественную чету в трюм.

Меня поразили рабы, выбранные Авикусом и Маэлом, – они были превосходны даже для галерных гребцов, работающих за будущую свободу и богатое вознаграждение.

Нас сопровождал отряд отлично вооруженных, прекрасно подготовленных солдат, ожидавших той же награды. Наибольшее впечатление произвел на меня капитан корабля, римлянин-христианин по имени Клемент. Человек незаурядных способностей, он в течение всего нашего долгого пути умело руководил командой и неизменно поддерживал в своих подчиненных веру в то, что по окончании путешествия каждого отблагодарят по заслугам.

Что касается корабля, то мне еще не доводилось видеть такой большой галеры. В просторной, надежно защищенной каюте стояли три скромных сундука, обитые железом и бронзой, где нам с Авикусом и Маэлом предстояло спать в течение дня. Открыть сундуки, как и саркофаги, простым смертным было практически невозможно, не говоря уже о том, чтобы поднять их.

Закончив приготовления и вооружившись до зубов на случай пиратского нападения, мы отплыли среди ночи, быстро продвигаясь вдоль побережья и благополучно обходя благодаря нашему сверхъестественному зрению все мели и рифы.

Можно себе представить, какой страх испытывали при этом солдаты и команда – ведь в те времена корабли двигались только днем, ибо в темноте не было видно ни берега, ни скалистых островков и даже с хорошими картами и умелыми лоцманами оставался риск наткнуться на какой-нибудь подводный камень.

Мы же перевернули издавна заведенный порядок с ног на голову и с наступлением утра вставали на якорь в очередном порту, позволяя нашим рабам и охране воспользоваться всеми местными развлечениями. Это не могло не радовать смертных и только укрепляло их преданность. Капитан, твердой рукою управлявший всеми, отпускал на сушу лишь некоторых, а остальным приказывал выспаться или стоять на вахте.

Проснувшись и выйдя из каюты, мы неизменно находили наших слуг в хорошем настроении: музыканты при свете луны играли для солдат, а капитан Клемент, по обыкновению, был уже пьян. Мы не вызывали подозрений – считалось лишь, что мы эксцентричны и невероятно богаты. Иногда я даже слышал, как нас называли волхвами – словно трех восточных царей, что преподнесли дары младенцу Иисусу. Такое сравнение немало веселило меня.

Единственная наша проблема была сущим абсурдом. Нам приходилось заказывать в каюту еду, а потом выбрасывать ее прямо в море.

Каждый раз это сопровождалось взрывами хохота, но мне такой поступок казался недостойным.

Время от времени мы проводили ночь на суше, чтобы поохотиться. Годы сделали нас великими мастерами в этом деле. Мы могли бы голодать все путешествие, но предпочли этого не делать.

Особенно любопытно было ощущать дух товарищества, царивший на корабле.

Никогда еще мне не доводилось жить в такой тесной близости со смертными. Я часами разговаривал с капитаном и солдатами и, как оказалось, получал от бесед с ними огромное удовольствие. С удивлением обнаружив, что моя бледная кожа не привлекает излишнего внимания и ничуть не мешает общению, я почувствовал невероятное облегчение.

Я очень привязался к капитану Клементу и с наслаждением слушал рассказы о том, как в молодости он бороздил на торговых судах Средиземное море. Меня забавляли описания портов: одни я знал столетия назад, в других никогда не бывал.

Слушая Клемента, я забывал о печали. Я видел мир его глазами, жил его надеждой. И с радостью представлял, как обустрою себе дом в Константинополе, куда он сможет по-дружески заглядывать.

Произошла и еще одна перемена. Теперь я мог назвать себя близким другом Авикуса и Маэла. Не одну ночь провели мы за полными чашами вина, беседуя о событиях, происходивших в Италии, и о многом другом.

Авикус, как я и предполагал, обладал острым умом и горел желанием читать и узнавать новое. Он выучил латынь и греческий. Но в то же время не до конца понимал мой прежний мир и его добродетели.

Он взял с собой Тацита и Ливия, а также «Правдивую историю» Лукиана и жизнеописания Плутарха на греческом. Последний труд, однако, оказался для него слишком сложным.

Много часов я читал ему вслух, объясняя, как трактовать тот или иной отрывок, и видел, что он буквально впитывает каждое мое слово. Он стремился познавать мир.

Маэл не разделял наших увлечений, но и не противостоял им, как в былые времена. Он слушал наши обсуждения и, возможно, черпал что-то для себя. Мне было ясно, что эта пара – Авикус и Маэл – выжила, потому что оба удачно дополняли друг друга. К счастью, Маэл больше не искал во мне врага.

Я же наслаждался ролью учителя, с новой радостью споря с Плутархом и комментируя Тацита, словно они оба сидели рядом.

И Авикус, и Маэл с годами стали сильнее. Кожа у них заметно побледнела. И каждый признался, что в определенный момент был близок к отчаянию.

– Увидев, как ты лежишь в святилище, я перестал мечтать о том, чтобы спуститься в подвал и уснуть, – рассказывал Маэл, и в голосе его больше не было враждебности. – Я решил, что больше не проснусь. И мысль об Авикусе, моем вечном спутнике Авикусе, не позволила мне уйти.

Когда же Авикус чувствовал, что устал от мира и не может больше жить, его удерживал Маэл.

Оба они страдали, глядя, как я лежу недвижимый и не отвечаю на их мольбы, но слишком страшились Священных Прародителей, чтобы приносить цветы, воскурять благовония или ухаживать за святилищем.

– Мы боялись, что они нападут на нас, – рассказывал Авикус. – Нам страшно было даже смотреть на их лица.

Я кивнул.

– Священные Прародители, – ответил я, – никогда не проявляли никаких желаний. Я сам выдумал эти ритуалы. Возможно, темнота столь же по вкусу им, сколь и свет лампы. Посмотри, как они спят в гробах под палубой, обернутые тканью.

Я говорил так смело, ибо вспоминал прежние видения, но никогда не упоминал о них самих, как не хвастал, что пил Могущественную Кровь.

Во время плавания нам угрожала всего одна, но чудовищная опасность: в любое время дня и ночи на галеру могли напасть и затопить ее вместе со Священными Прародителями. Даже говорить о такой возможности вслух было страшно. И всякий раз, размышляя об этом, я понимал, что нужно было выбрать менее опасный путь – по суше.

Однажды на рассвете мне открылась ужасная истина: если такое несчастье случится, я выплыву, а Те, Кого Следует Оберегать, – нет. Что произойдет с ними на таинственном дне великого океана? Мысли роились у меня в голове, не давая покоя.

Я старался отогнать тревожные думы и возвращался к приятным беседам с попутчиками или выходил на палубу, смотрел на серебряную морскую гладь и поверял ей свою любовь к Пандоре.

Я не разделял энтузиазма Маэла и Авикуса относительно Византии. Мне уже довелось когда-то жить в восточном городе – в Антиохии. Но Антиохия находилась под сильным западным влиянием. И несмотря на это, я, истинное дитя Запада, покинул ее ради Рима.

Теперь же мы направлялись в метрополию, которую я считал истинно восточной столицей и опасался, что ее кипучая энергия станет для меня невыносимой.

Пойми вот что: у римлян Восток, то есть земли Малой Азии и Персия, всегда вызывал подозрения своей тягой к роскоши и необыкновенной мягкостью и терпимостью. Я, как и многие римляне, считал, что Персия укротила Александра Великого и смягчила греческую культуру. А греческая культура, находясь под влиянием Персии, принесла восточную мягкость и в Рим.

Конечно, вместе с мягкостью пришли великая культура и искусство, не имевшие себе равных. Рим впитывал любое греческое веяние.

И все же в глубине души я испытывал укоренившуюся подозрительность в отношении Востока.

Естественно, я не обсуждал ее с Авикусом и Маэлом, ибо не хотел смущать их в предвкушении встречи с троном восточного императора.

Когда же долгий путь приблизился к концу и мы вошли в мерцающее Мраморное море, глазам предстали высокие бастионы Константинополя с мириадами факелов-светлячков. Открывшаяся картина заставила меня в полной мере оценить величие полуострова, когда-то избранного Константином.

Наша галера медленно входила в величественную гавань. И мне выпало использовать свою «магию», чтобы уладить все формальности с местными властями и получить разрешение на временную стоянку в порту, дабы подыскать подходящее убежище, куда можно будет перенести священные саркофаги с телами почтенных предков, которых мы привезли захоронить в родной земле. Конечно, у нас возникали и более мирские вопросы – например, где найти агента по найму. Несколько смертных вызвались помочь нам советами.

Благодаря золоту и присущим вампирам способностям затруднений не возникло. Вскоре мы сошли на берег, готовые исследовать мифическое место, где Господь повелел Константину создать величайший город на земле.

Признаюсь, ночь не принесла мне разочарований.

Первым приятным сюрпризом стало то, что торговцев в Константинополе обязывали в темное время суток оставлять рядом с лавками зажженные факелы и потому улицы города были ярко освещены. И конечно же, нам предстояло осмотреть великое множество церквей и соборов.

Население города приближалось к миллиону, и я ощутил в нем ту необычайную жизненную силу, что покинула Рим.

В сопровождении моих сговорчивых спутников я сразу же направился к огромной открытой площади, именуемой Августеум, где стоял собор Святой Софии – храм Священной Мудрости. Оттуда открывался вид и на другие величественные здания, такие как потрясающие общественные бани, украшенные великолепными языческими статуями, привезенными из разных городов мира.

Мне хотелось везде побывать одновременно: и на огромном ипподроме, где днем собирались тысячи людей, чтобы поглазеть на гонки колесниц, и в неописуемо прекрасном императорском дворце, куда мы с легкостью могли пробраться незамеченными.

От центральной площади на запад уходила широкая улица – главная артерия города, а от нее разбегались во все стороны другие улицы и бесчисленные переулки, многие из которых приводили на красивые площади.

Маэл и Авикус послушно следовали за мной, куда бы я ни пошел. Мы вместе стояли под гигантским куполом собора Святой Софии, окруженные его великолепными стенами, ослепленные красотой храма, мириадами арок, изысканными и точными до мелочей мозаичными изображениями Юстиниана и Феодоры, сверкающими при свете бессчетных ламп.

В последующие ночи восхитительным приключениям, казалось, не будет конца.

Мои спутники иногда уставали от них, но только не я. Используя ловкость и хитрость, я намеревался вскоре проникнуть в императорский дворец и осмотреть его изнутри. На счастье – или на беду – я находился в кипящем жизнью городе, где можно было познать радость близости многих человеческих душ.

В течение следующих недель мы приобрели роскошный, хорошо укрепленный дом с садом, окруженный неприступной стеной, и соорудили под мозаичным полом потайной склеп.

Что касается Священных Прародителей, я был твердо намерен поместить их вдалеке от города. Я уже вдоволь наслушался о беспорядках в Константинополе и хотел обеспечить максимальную безопасность святилища.

Однако за городом не нашлось подходящих склепов и мавзолеев, подобных древней этрусской гробнице в холмах возле Рима. Выбора не оставалось – пришлось приказать рабам построить святилище под домом.

Мне было не по себе. В Антиохии и в Риме я сам создавал такие укрытия. Теперь же приходилось полагаться на других.

И я разработал хитроумный план.

Я придумал систему пересекающихся коридоров, которые вели вниз к большой зале. Чтобы попасть туда, нужно было повернуть сначала направо, потом налево, затем опять направо и налево. Столь запутанная система ослабляла внимание и мешала запомнить дорогу. Потом я установил на расстоянии одна от другой две тяжелые бронзовые двери с мощными засовами.

Путь в сей извилистый проход закрывала толстая каменная плита, замаскированная под мозаичный пол и, как обычно, неподъемная для смертных. Даже железные ручки были выкованы так замысловато, что казались частью узора на полу.

Маэл и Авикус считали, что я переборщил, но промолчали.

Тем не менее они одобрили мое распоряжение покрыть стены святилища золотой мозаикой, какую я видел в богатых церквах, и выложить пол самым лучшим мрамором. Для царской четы приготовили широкий роскошный трон, окованный золотом.

С потолка на цепях свисали лампы.

Ты спросишь, как я добился того, чтобы работники не выдали тайну подземелья? Убил ли я тех, кто участвовал в создании святилища?

Нет. Пользуясь умением зачаровывать, я вносил сумятицу в головы тех, кто направлялся работать вниз, а часто просто надевал рабам и даже художникам повязки на глаза. Те не жаловались – красивые слова о «возлюбленных и невестах» устраняли любые возражения, а остальное делали деньги.

Наконец настала ночь, когда я перевез божественную чету в святилище.

Авикус и Маэл тактично заметили, что будет лучше, если я сделаю это один.

Я не возражал. Словно могучий христианский ангел смерти, я один за другим перенес саркофаги в подземелье и поставил их рядом друг с другом.

Сначала я встал на колени и, обняв Акашу, осторожно снял с нее бинты. Некоторое время глаза ее оставались закрытыми, а потом внезапно распахнулись и с прежним бессмысленным выражением уставились в никуда.

В тот момент я испытал смертельное разочарование и прошептал молитву, чтобы скрыть свои чувства. Я снял с Акаши остатки ткани, поднял ее и усадил на трон. В помятом платье, ко всему безучастная, она безмолвно наблюдала, как я разматываю бинты, скрывавшие Энкила.

Когда царь открыл глаза, меня снова охватило странное чувство, но заговорить с ним я не осмелился. Поднимая Энкила с пола и усаживая рядом с царицей, я с удивлением обнаружил, что его тело более легкое и податливое, чем ее.

Лишь несколько ночей спустя я закончил трудиться над их одеяниями, ибо требовалось воссоздать в мельчайших подробностях платье знатных египтян. Я отлично помнил, какими именно должны быть старинные одежды. К тому же нужно было купить новые необычные драгоценности – столь приятные заботы я тоже целиком взял на себя. Константинополь изобиловал подобными товарами, и мастеров найти было нетрудно.

Все это время я непрестанно молился Матери и Отцу – негромко, но почтительно.

Наконец святилище было завершено – оно выглядело даже прекрасней, чем первое, созданное в Антиохии, и намного лучше того, что я создал под Римом. Я установил жаровни для благовоний и наполнил подвесные лампы сладко пахнущим маслом.

Только тогда я смог вернуться к изучению нового города, обдумать в деталях собственное обустройство и еще раз проверить, действительно ли Акаша и Энкил будут в настоящей безопасности.

Я нервничал. Я осознал, что еще не знаю местности. Меня терзали разные мысли: хотелось продолжать осмотр церквей и наслаждаться красотой Константинополя, но важно было знать, есть ли здесь другие вампиры.

Их отсутствие казалось мне странным. Ведь в мире немало тех, кто пьет кровь. Почему бы им не добраться и до самого великолепного города на земле?

Что касается греческой составляющей Константинополя, мне она не понравилась. Стыдно признаться, но это так.

Меня раздражало, что люди говорят не на латыни, а по-гречески, хотя и этот язык я знал очень хорошо. Не привлекали меня и христианские монастыри, в своем глубоком мистицизме более близкие Востоку, чем Западу.

Да, произведения искусства, которые я здесь видел, впечатляли, но я не находил связи с классическими традициями Греции и Рима.

Новые статуи изображали людей грубыми и коренастыми, с совершенно круглыми головами. Глаза навыкате, лица невыразительные. А иконы, лики святых, были чрезмерно стилизованными и мрачными.

Даже восхитительные мозаичные изображения Юстиниана и Феодоры – фигуры в длинных развевающихся одеяниях – противоречили канонам привычной мне классической красоты и казались статичными, неестественными, словно бы сонными.

Иными словами, этот мир был великолепен, но совершенно чужд мне.

Гигантский императорский дворец, полный рабов и евнухов, производил отталкивающее впечатление. Мне удалось пробраться туда и исследовать тронные залы, кабинеты для аудиенций, пышные часовни, невероятных размеров столовые и многочисленные спальни. Повсюду я видел персидскую расхлябанность, и мне становилось не по себе, однако винить в этом было некого.

Жители города – а их было великое множество – могли ругаться посреди улицы, обсуждая исход гонок на колесницах, только что завершившихся на ипподроме, или прямо в церкви устраивать беспорядки и убивать друг друга из-за религиозных разногласий. Кстати, бесконечные ссоры на почве религии граничили с массовым помешательством, и богословские диспуты держали в напряжении всю империю.

А проблемы на границах были столь же актуальны, как и в эпоху цезарей. С востока постоянно угрожали персы, а варварам, совершавшим набеги с запада, не было конца.

Всей душой ратуя за спасение империи, я не находил утешения в этом городе. Меня не покидало чувство подозрительности и глубокого отвращения.

И все же я часто заглядывал в храм Святой Софии, восхищаясь огромным куполом, без видимой, казалось, опоры парящим над головой. Создателям удалось запечатлеть в этом храме нечто неуловимое, но заставлявшее даже гордецов смиренно склонять головы.

Авикус и Маэл были довольны городом. И оба безоговорочно дали мне понять, что признают мое превосходство. Когда по вечерам я ходил на рынки покупать книги, Авикус с радостью присоединялся, а потом просил почитать новые приобретения.

Тем временем я с комфортом обустроил дом и нанял художников, чтобы расписать стены, ибо не хотел снова становиться пленником нарисованных садов.

При мысли о Пандоре мне становилось еще хуже, чем прежде. Я не переставал искать ее. Некоторые безобидные, незначительные истории из нашей с ней жизни я рассказал Авикусу и Маэлу, стремясь донести главное: всю силу своей любви к этой замечательной женщине. Я надеялся, что ее образ останется в их мыслях. Если Пандора окажется на этих улицах и столкнется с моими спутниками, может быть, она догадается, что я здесь и что больше всего на свете я хочу снова быть с ней вместе.

С самого приезда я начал собирать библиотеку, скупая свитки, просматривая их на досуге и заполняя ими сундук за сундуком. Я приобрел удобный письменный стол и, пользуясь своим старым шифром, начал вести дневник, стараясь объективно описывать события, но не поверяя бумаге свои потаенные мысли.

Мы не пробыли в Константинополе и полугода, когда почувствовали, что к нашему жилищу приближаются те, кто пьет кровь.

Мы услышали их рано утром. Видимо, они пришли прочесть наши мысли, а затем умчались прочь.

– Почему они так долго не появлялись? – спросил я. – Наблюдали за нами? Изучали наш образ жизни?

– Может быть, это из-за них здесь нет ни одного дьяволопоклонника? – предположил Авикус.

Наверное, он был прав, так как, судя по обрывкам мыслей, которые нам удалось уловить, шпионы не принадлежали к числу Детей Сатаны.

Наконец, едва село солнце, они вернулись с любезным приглашением проследовать за ними в гости к их госпоже.

Я вышел из дома, чтобы поздороваться, и обнаружил за воротами двоих красивых бледных мальчиков, с ясными темными глазами и короткими вьющимися черными волосами. В момент перерождения им было не больше тринадцати. Они носили длинные восточные одеяния из тонкой расшитой ткани с красно-золотой каймой; на ногах – нарядные туфли, на пальцах – кольца с драгоценными камнями.

Путь им освещали двое смертных с факелами – рабы-персы, стоившие в то время весьма недешево.

Один из блистательных юных вампиров вложил мне в руки маленький свиток. Я тотчас развернул его и прочел написанное по-гречески, очень красивым почерком послание:

«Согласно обычаю, у меня испрашивают разрешения охотиться в моем городе. Приглашаю вас в мой дворец». И подпись: «Эвдоксия».

Стиль и содержание письма взволновали меня не больше, чем что-либо иное в Константинополе. Не могу сказать, что послание меня удивило, но оно дарило мне надежду побеседовать с другими вампирами, не подпавшими под влияние культа сатаны. Такой возможности мне прежде не выпадало!

Добавлю, что за все годы бессмертной жизни мне не доводилось видеть вампиров столь же элегантных, изящных и прекрасных, как те два мальчика.

Не сомневаюсь, что среди Детей Сатаны тоже встречались красавцы с невинными глазами, но с ними в основном сталкивались Авикус и Маэл. Кроме того, фанатизм обычно портит любую красоту.

А эти мальчики были совсем другими.

Исполненные достоинства и смелости, светившихся в глазах, они вызывали подлинный интерес. Что касается имени Эвдоксия, оно вызывало не столько страх, сколько любопытство.

– Я следую за вами, – ответил я.

Однако мальчики знаком предложили Авикусу и Маэлу присоединиться к нам.

– Зачем? – настороженно спросил я.

Авикус и Маэл безмолвно сообщили мне, что тоже хотят пойти.

– Сколько вас? – поинтересовался я у мальчиков.

– На все вопросы ответит Эвдоксия, – сказал тот, кто передал мне свиток. – Пожалуйста, оставьте разговоры и следуйте за нами. Эвдоксия уже наслышана о вас.

В сопровождении юных посланцев мы проделали долгий путь по улицам города и наконец добрались до квартала, выглядевшего даже богаче, чем наш. Мы остановились у большого дома с фасадом из шероховатого камня, за которым, по-видимому, скрывались комнаты с пышным убранством и внутренний сад.

Пока мы шли, мальчикам прекрасно удавалось скрывать свои мысли, но я – возможно, по их желанию – смог уловить имена: Асфар и Рашид.

Двери открыла другая пара смертных рабов, они же проводили нас в просторный зал, от пола до потолка отделанный золотом и ярко освещенный факелами.

В центре зала на разбросанных по золоченому ложу фиолетовых шелковых подушках возлежала ослепительная женщина с густыми, вьющимися, как у мальчиков-посыльных, но длинными и усыпанными жемчугом волосами. На ней были парчовые одежды, а под ними – шелковая туника тончайшей работы. Столь великолепного одеяния я еще не встречал в Константинополе.

Ее маленькое овальное лицо казалось совершенным, хотя внешне она ничем не напоминала Пандору, которая всегда оставалась для меня воплощением совершенства.

Огромные глаза, идеально подкрашенные губы и аромат, созданный, несомненно, персидским чародеем, чтобы окончательно вскружить нам головы.

Поодаль на мозаичном полу с изображениями неистовых греческих богов, выполненными со вкусом, свойственным ушедшим временам, в кажущемся беспорядке расставлены были стулья и диваны. Роспись на стенах запечатлела сцены сродни той, что была выложена на полу, но грубоватые, замысловато украшенные колонны относились, по-видимому, к этому веку.

Кожа хозяйки дома была совершенно белой. В этой женщине, похоже, не осталось ничего человеческого. От этой мысли меня бросило в дрожь. Но выражение ее лица и улыбка были сердечны и не скрывали величайшего любопытства.

Не изменив позы, по-прежнему опираясь локтем о подушки, она подняла глаза. Унизанная браслетами рука поражала изяществом.

– Мариус, ты рассматриваешь мои стены и пол так внимательно, словно книгу читаешь, – произнесла она на безупречной латыни.

Я отметил про себя, что голос ее звучит приятно, под стать лицу.

– Прошу прощения, – ответил я. – Но в столь изысканной комнате было бы невежливо вести себя иначе.

– Ты тоскуешь по старому Риму, – продолжала она, – по Афинам, даже по Антиохии, где тебе доводилось жить.

О, это опасная соплеменница! Ей удалось вырвать информацию из потаенных глубин моей памяти. Скрыв мысли, я не сумел заставить молчать сердце.

– Мое имя Эвдоксия, – сказала она. – К сожалению, я не могу поприветствовать вас от всей души. Это мой город, и ваш приезд меня не обрадовал.

– Разве мы не сможем достичь взаимопонимания? – спросил я. – Мы проделали долгий и трудный путь. Город большой.

Повинуясь едва заметному движению руки госпожи, смертные рабы покинули помещение. Только Асфар и Рашид остались в ожидании распоряжений.

Я старался понять, есть ли в доме другие вампиры, но не мог сделать это незаметно для Эвдоксии, поэтому слабая попытка не принесла результатов.

– Пожалуйста, садитесь, – сказала она.

Асфар и Рашид направились к диванам, чтобы придвинуть их поближе.

Однако я попросил разрешения воспользоваться стулом.

Авикус и Маэл неуверенным шепотом высказали ту же просьбу.

Мальчики принесли стулья, и мы сели.

– Старый римлянин, – заметила Эвдоксия с неожиданно лучезарной улыбкой. – Пренебрегаешь ложем и выбираешь стул.

Я вежливо посмеялся.

Но тут неясное, но сильное чувство заставило меня обернуться и взглянуть на Авикуса, который во все глаза смотрел на великолепную женщину. Похоже, сердце его пронзила стрела Купидона.

Маэл же взирал на нее со злобой – совсем как на меня несколько веков назад в Риме.

– О друзьях не беспокойся, – внезапно заговорила Эвдоксия, застав меня врасплох. – Они верны тебе и пойдут за тобой, куда прикажешь. Сейчас важно поговорить нам с тобой. Видишь ли, хотя город велик и крови на всех хватает, сюда часто заходят бродяги-кровопийцы – приходится их выдворять.

– Мы похожи на бродяг? – мягко спросил я.

Не в силах совладать с собой, я пристально рассматривал ее лицо: округлый подбородок с ямочкой, щечки... По смертным меркам она выглядела не старше мальчиков. Угольно-черные глаза обрамляли такие густые ресницы, что можно было подумать, будто она накрашена, как египтянка, хотя на самом деле никакой краски на лице не было.

Эти мысли вызвали в памяти образ Акаши, и я в панике постарался отвлечься. И зачем только я привез сюда Тех, Кого Следует Оберегать? Нужно было оставаться в Риме, среди развалин. Но об этом тоже нельзя думать.

Я посмотрел в лицо Эвдоксии, слегка ослепленный блеском бесчисленных драгоценных камней и сиянием ее ногтей, ярче которых я видел только у Акаши. Собравшись с силами, я снова попытался проникнуть в ее мысли.

– Мариус, я слишком стара во Крови для того, что ты собрался сделать, но я расскажу тебе все, что тебя интересует, – с милой улыбкой произнесла Эвдоксия.

– Могу я называть тебя так, как ты сказала?

– Для этого я и открыла вам свое имя, – ответила она. – Но знай, что я жду честности, иначе я не потерплю вас на своей земле.

Почувствовав, что Маэла охватила волна гнева, я бросил на него предостерегающий взгляд и снова обратил внимание на завороженное лицо Авикуса.

Я внезапно понял, что Авикус, наверное, никогда еще не встречал подобной соплеменницы. Молодые женщины из числа Детей Сатаны специально ходили грязными и неприбранными, а здесь на богатом ложе возлежала едва ли не императрица.