Текст книги "Заводной апельсин (пер.Е.Синельщикова)"

Одного взгляда на расписанный в такой же манере лифт было достаточно, чтобы понять, что он не пашет. Какой-то ужасно сильный гай (сколь сильный, столь и дурной) так саданул, ногой (лучше б головой) по двери, что ее заклинило намертво. Пришлось топать на десятый этаж он фут.

Ох, найти бы этого подонка!

Я открыл дверь квартиры 10-8 своим ключом. В квартире было тихо. Предки пребывали в сонном царстве. На кухне мом оставила для меня ужин-, несколько сдайсов консервированного пористого копченого мяса, хлеб, масло и стакан молока. Старого доброго молока без притаившихся в нем иголок, синтезметика и дренкрома. Все же каким злым может быть невинное белое молоко! Я поел, сначала нехотя, потом с жадностью, Еще достал из брэдницы фруктовый пай и заглотил его весь без остатка. Набив брюхо, направился в свою комнату, сбрасывая на ходу дресс.

Моя берлога стоила того, чтобы на нее посмотреть. В углу рядом с лежкой стояла современнейшая стереосистема – предмет моей особой гордости и источник неземного наслаждения. На навесных полках помещались тщательно подобранные диски, на стенах были развешаны флаги и вымпелы всевозможных калибров и портреты любимых певцов и героев видеофильмов в откровенных позах и позициях. В специальном шкафчике стояли сувениры моей жизни в разных исправительных колониях (впервые я попал туда, когда мне не было одиннадцати).

По всем углам моей рум были развешаны динамики. Они были также на стенах, на потолке, на полу. Когда я ложился на свою бед и слушал потрясный музон, то как бы оказывался посередине оркестра. Музыка обволакивала меня словно паутиной, проникая в каждую клетку моего существа; Сейчас мне захотелось послушать скрипичный концерт, исполняемый божественным Одиссеем Коэрилосом в сопровождении филармонического оркестра Мейкона, штат Джорджия. Благоговейно я взял пластинку с полки, поставил на аппарат и погрузился в чудесный мир музыки.

Постепенно на меня снизошла благодать. Музыка подхватила и понесла меня, нагого, через потолок, крышу убогого жилища в бездну мироздания. Я – осязаемо чувствовал каждый звук, мог потрогать его рукой, поиграть с ним, как с бабочкой. Под кроватью звучала сочная медь тромбонов, золото труб лилось с потолка, переворачивая все мое нутро. И, о чудо из чудес, на воздушном корабле приплыли волшебные звуки солирующей скрипки. Казалось, что смычок пронзает мое сердце, путешествует по моим обнаженным нервам, извлекая целительный бальзам, который умиротворяет, обволакивает, подобно материнской плаценте, мое лишенное кожи тело…

Приученные предки не осмеливались стучать в стену моей рум. Пусть примут снотворное, если я им мешаю. Поистине, я всегда тащился от подобной музыки получше, чем от любого синтезметика. Я чувствовал себя как в раю, и мне чудилось, будто я разговариваю с самим Господом Богом. В такие мгновения меня окружали фантасмагорические картинки. Кругом были мужчины и женщины в белых одеждах, молодые и старые, здоровые и немощные. Они падали ниц, моля о пощаде. Я смеялся и крушил их лица армейскими бутсами. И еще были молоденькие девушки с полными грудями, и я набрасывался на них, как голодный зверь, рвал их сладкое тело и насиловал, насиловал… Музыка достигла своего апогея, и я тоже. Я дико орал, брызгал слюной, стонал, кричал, вопил. Я кончил с последними звуками скрипки. После этого поставил «Юпитера» божественного Моцарта, и с ним вновь появились лица, которые необходимо было сокрушить. На закуску я оставил старого, сильного, энергично-торжественного Иоганна Себастьяна Баха, музыка которого всегда восстанавливала мои физические силы и душевное равновесие. «Бранденбургский концерт». При его звуках перед глазами почему-то всплыла глупая надпись над воротами коттеджа – «НАШ ДОМ». Потом белый лист бумаги с крупно выведенным заглавием «ЗАВОДНОЙ АПЕЛЬСИН». Сейчас, когда я слушал Баха И. С., до меня начал доходить скрытый смысл этого странного названия. Но постигну ли я его когда-нибудь до конца?

Утром я проснулся ровно в, восемь, чувствуя себя препохабнейше. Никак не удавалось продрать глаза, и я решил отдохнуть сегодня от скул, по крайней мере первую половину дня. Поваляюсь часок-другой, потом встану, приму душ, положу что-нибудь на зуб, послушаю радио, а может быть, даже посмотрю, что там брешут в ньюспейперах. Днем, если будет настроение, заскочу в наш дурдом, где нам забивают баки всякой ненужной чушью.

Сквозь полудрему я слышал, как ворчит мой дад, собираясь на пахоту в свою вонючую красильную мастерскую. Потом раздался осторожный голос момми, которая зауважала меня теперь, когда я вырос большим и сильным.

– Уже восемь, санни. Вставай, если не хочешь опять опоздать в школу.

– У меня чего-то голова раскалывается. Пожалуй, высплю боль часок, а там будет видно. Мом грустно вздохнула и покорно сказала:

– Твой завтрак в плите, сын. Ну, я пошла. Все правильно. С работы не сачканешь, даже если твой ребенок вот-вот зажмурится, – мигом вышибут. Мом горбатилась в супермаркете «Стейтсмарт», с утра до вечера расставляя по полкам банки с консервированными супами, бобами, салями, хэмом и другой отравой. Я слышал, как стукнула дверца духовки, потом мом надела пальто и туфли и неуверенно сказала, боясь меня потревожить:

–Ну, я двинула. Не задерживайся поздно вечером.

Щелкнул замок входной двери, и все смолкло. Я с удовольствием зарылся ноузом в пиллоу и погрузился в сладкий сон. Почему-то мне приснился Джоша, в гробу бы я его видал в белых «адидасах». Он был какой-то повзрослевший и строго выговаривал мне о дисциплине, смирении и покорности, а еще о том, что все бойзы теперь должны беспрекословно ему подчиняться и отдавать честь. Я тоже стоял в общей шеренге, с готовностью повторяя «да, сэр» и «нет, сэр», и вдруг заметил большие звезды на его плечах, как если бы он был генералом.

Джоша строго указал на меня и рявкнул:

– У этого ублюдка вся форма в г…е. Он позорит нашу доблестную дебило-дегенератскую армию. Ну-ка, почистить его.

Я посмотрел на свою одежду и с ужасом осознал, что он прав.

– Не бейте меня, братья! – благим матом заорал я и бросился бежать.

Но почему-то я бегал кругами, возвращаясь в одну и ту же точку, как привязанный к веревке апельсин, если его раскрутить. Кир преследовал меня по пятам, безумно хохоча и щелкая бичом, который то и дело опускался на мою спину и задницу. К физической боли прибавилась страшная боль в голове, в которой вдруг громко зазвонил… звонок.

Странно. Никто вроде бы не должен знать, что я дома. Звонок продолжал нахально рингать, а потом из-за двери донесся знакомый голос:

– Вставай, разгильдяй, я знаю, что ты дома.

Я скривился, будто мне прищемили боллзы, так как узнал голос П. Р. Дельтувы, моего опекуна из идиотского посткоррективного общества содействия органам охраны правопорядка. Мистер Дельтува был затраханным жизнью нудаком с поношенным лицом, который должен был надзирать за сотней охламонов вроде меня. «Сейчас, сейчас!» – поспешно крикнул я, облачаясь в просторный шелковый халат, украшенный набивными картинками из райской жизни постиндустриального общества. Сунул ноги в теплые войлочные тапочки и был готов к приему гостя, которому обрадовался, как овца ножу мясника. Когда я открыл дверь, на пороге предстал мой наставник со скорбным выражением на прокисшем лице, в поношенной старомодной шляпе и засаленном плаще.

– А, Алекс, мой мальчик, – вымученно улыбнулся он. – Я встретил твою мать, и она сказала, что тебе нездоровится и поэтому ты не пошел в школу,

– Совершенно точно, сэр. Страшная головная боль, – светским тоном произнес я. – Думаю, к обеду все пройдет.

– Да, к вечеру уж это точно, – со скрытым сарказмом сказал Дельтува. – Ведь это твое любимое время суток, не так ли, парень? Садись. Присаживайся, присаживайся, – пригласил он, словно это был его дом, а не мой.

Он по-хозяйски расположился в кресле-качалке моего фазера, будто пришел покачаться, а не дать накачку мне. Я воспитанно предложил ему чашку чая.

– Совсем нет времени, сынок, – ответил он, посмеиваясь. – С вами, ребятки, даже чашку чая некогда выпить.

Однако он продолжал беззаботно раскачиваться, не торопясь уходить, и я включил электрокеттл.

– Чем обязан вашему визиту, сэр? Что-нибудь случилось?

– Случилось? – хитро прищурился он. Взял со стола газету, на первой странице которой была изображена шикарная чувиха с вываленными грудями, рекламировавшая прелести югославских курортов. Схавав се глазами в один присест, мой наставник произнес с фальшивой улыбочкой:

– А разве что-то должно было случиться? Ведь лично ты ничего не натворил?

– Ну, это просто оборот речи, сэр, – не поддался я на его неумело заброшенный крючок.

– Ну, уж коль мы заговорили об оборотах речи, то прими к сведению и мой, так, для поддержания разговора. Если в следующий раз что-нибудь действительно случится, ты не отделаешься исправительной школой для трудновоспитуемых. Ты загремишь в настоящую тюрягу… и очень меня подведешь. Вся моя работа с тобой пойдет насмарку. Если не думаешь о себе, то подумай хотя бы обо мне и о своих родителях…

– Но, сэр, откуда такие мрачные мысли? Копполы, то есть легавые, а точнее, полицейские не имеют ко мне ни малейших претензий, Я чист и непорочен, как святая дева Мария.

Да уж! Ты скорее тянешь на роль кающейся Магдалины. Хотя представляю себе Магдалину с таким… Ну да ладно, оставим религию в покое. Так вот, не вешай мне дерьмо на уши относительно полиции, Они ничего на тебя не имеют, пока не сцапали» Ты мне не хочешь рассказать о вчерашней драке? Кто-то здорово поразвлекался, пустив для этого в ход ножи, велосипедные цепи и подобные безобидные игрушки. Тебя, конечно, там не было. Одного толстого парня, кстати, тоже моего подопечного, «Скорая помощь» подобрала ночью в районе городской подстанции и увезла в больницу. В бреду Билли упоминал твое имя. Сведения дошли до меня по обычным каналам. Упоминались также имена твоих дружков. Конечно, никто ничего не может доказать. Но я предупреждаю тебя, парень, предостерегаю как друг, как единственный человек, который может спасти тебя от себя самого…

– Я очень ценю ваше участие, сэр, – бесстрастно произнес я,

– Ценишь? Да что ты говоришь! – с неподдельной горечью усмехнулся Дельтува. – Ну, я тебя предупредил. Нам известно гораздо больше, чем ты думаешь, Алекс, Какой бес в тебя вселился, парень? Мы изучаем эту проблему вот уже больше столетия, но никак не можем ее решить. У тебя хороший дом, любящие родители. И мозги у тебя вроде в порядке. Скажи, что тебя гложет изнутри? Может быть, я пойму. Как-никак угробил на воспитание таких, как ты, почти сорок лет…

– Никто ничего не сможет мне пришить, – упрямо повторил я. – Меня не задерживали уже более трех месяцев,

– Вот это-то меня больше всего и беспокоит, – вздохнул Дельтува, – Ты подозрительно долго остаешься пай-мальчиком. Сам не замечаешь, что приближаешься к критической точке,

– Да, сэр, но я чист, как стеклышко. Можете на меня положиться, Я ощармил его типично американской белозубой улыбкой. Подавая ему чашку крепкого натурального чая, я усмехнулся над всеми этими охами и ахами Дельтувы и его фрэндов-воспитателей. Ну, хорошо! Допустим, я поступаю хреново, файтинг, битинг, страйкинг, каттинг более слабых ножом и бритвой и рейпинг понравившихся мне герлз. Но это делают все в нашем поганом обществе. Разве я устанавливал его законы? Я лишь живу по ним. И чего ой тогда талдычит, что любит меня? О какой всеобщей любви воняет он и ему подобные? Три месяца в одном исправительном учреждении, полгода в другом. А сейчас со всей любовью обещает запереть меня еще в каком-нибудь зоопарке. И ни одна тварь не догадывается, как я ненавижу клетку. Все эти разговоры о причинах зла и насилия повергают меня в смех до колик.

Почему сначала не разобраться в том, что делает человека хорошим и вообще что такое добро? Лично я считаю, что люди бывают (а скорее притворяются) добрыми, потому что это им нравится (или выгодно). А другим нравится быть жестокими, злыми, беспощадными. В природе тоже непременно должны быть хищники и их жертвы, иначе все на свете выродится и вымрет. А может быть, создавший этот мир Бог радуется, глядя на меня, гордится мной, как своим лучшим творением? И я должен сохранить свое собственное «Я»? Однако правительство, судьи и все эти школы стараются искоренить зло, так как я посягаю на их привилегию быть злыми по отношению к другим, и им жизненно необходимо под маркой зла уничтожить мое «Я», превратив меня в безропотную овцу из общего эксплуатируемого ими человеческого стада? Разве вся история человечества – не о борьбе маленьких смелых «я» против несправедливости сильных мира сего? Нет, друзья, серьезно?

Но то, что я делаю, я делаю потому, что это мне нравится, Повздыхав еще минут пять, мой ментор наконец убрался, Я же отбросил философские мысли, приготовил себе чашку крепчайшего чая с молоком, набухав туда пять ложек сахара (я из породы сладкоежек), и принялся за оставленный матерью брэкфаст. Покончив с ним, взялся за ньюспейпер. Нет, друзья, вы бы только почитали, какую муть голубую пишут наши ньюспейперы. Точно бы животы надорвали, как и я. Изо дня в день одно и то же.

Новый всплеск насилия. Участившиеся ограбления банков. Угроза забастовки футболистов ведущей команды города, если не будут удовлетворены их требования о повышении заработка. (Ублюдки! Можно подумать, шарик перестанет крутиться, если они не сыграют пару матчей!) Запущено еще с десяток космических кораблей. (Уверен, что девять из десяти – военные, и все это во благо мира на земле.) Новые стерео ТВ-системы с экранами в полстены. Но больше всего мне понравилось объявление: «Меняю три пакета мыльных хлопьев на этикетки от банок с консервированными супами». Совсем с ума съехали.

Вдруг мое внимание привлекла большая статья о современной молодежи (то есть обо мне). Посмотрим, что там о нас пишут. Очень долго и нудно один умник расписывал отсутствие парентальной дисциплины, то есть ответственности родителей за воспитание детей, о нехватке учителей по призванию, которые бы выбили иждивенческие настроения из своих учеников и показали бы им, почем нынче фунт лиха. Читать эту туфту без смеха было невозможно, но все же приятно сознавать, что кто-то еще печется о нас. Вообще-то я бы не сказал, что нас обходили вниманием. Каждый день появлялось что-нибудь «о воспитании подрастающего поколения, от которого зависит будущее цивилизации». Из всех артиклз, появившихся в последнее время, мне больше всего понравилась статья одного старого священника в строгом пастырском воротничке-удавке, где он высказывал мнение о том (а говорил он как бы от имени Бога), что «это дьявол, который до этого был в других землях», пытается тайком вселиться в безвинные души молодого поколения, а еще, что за все в ответе взрослые со своими войнами, ядерными бомбами и повальным развратом. В этом я был с ним согласен. Он, должно быть, знал, о чем говорил, будучи ближе к Богу, чем остальные. Получалось, что мы невинные создания и во всем виноваты взрослые. Я бы мог сказать: «Хиэр, хиэр, хиэр»,-как в английском парламенте.

Поразмышляв так пару минут, я выбросил всю эту чушь из головы, врубил дебильник, надев его на шею и засунув в уши стереовкладыши, и принялся выбрасывать все из гардероба в поисках, во что бы такое облачиться, чтобы не очень шокировать тичерз, случись мне зайти в мою скул. Слушая прекрасный скрипичный квартет Клаудиуса Бердмана, я мысленно усмехнулся, вспомнив одну статью в «Ю-Эс Ньюс» о благотворном влиянии классической музыки на современную молодежь. Там говорилось, что нас может исцелить и цивилизовать прекрасный мир истинного искусства. Старая песня о том, что красота спасет мир. Какое, к черту, спасение? Какое благотворное влияние музыки? Красота неизменно вызывала у меня единственное желание – разрушить ее, так как она совершенно не вписывалась в наш уродливый мир.

А музыка… Музыка всегда лишь обостряла мои ощущения. Слушая ее, я чувствовал себя наравне с самим Господом Богом, который вправе карать и миловать этих никчемных людишек. Музыка будила во мне самые низменные инстинкты и давала ощущение вседозволенности.

Я оделся так, как в то время одевалась вся студенческая молодежь: в потертые джины и в голубую водолазку-педерастку с вышитой буквой А – начальной буквой моего имени. Был хай тайм сходить в музыкальный салон (да и башли после вчерашнего остались) и посмотреть, поступили ли давно заказанные стереодиски Девятой симфонии для хора с оркестром Людвига Ивана Бетховена в исполнении симфонического оркестра «Эш Шам» под управлением Л. Муха-вира. И я вышел на улицу.

Эт дэйтайм она была совершенно не такой, как ночью. Ночью она принадлежала мне и моим фрэндам и другим надсадам, пока сытые обыватели покорно проглатывали помои, выплескиваемые на них ТВ и частными телевещателями. И как их только не тошнило от этой ежевечерней жвачки! Теперь улица принадлежала им. Да и забрал днем было несравненно больше. На углу я заскочил в бас и доехал до центра. В торговых рядах «Тэйлор Плейса» я зашел в мой излюбленный музыкальный салон с глупым названием «Мело-ди». Несмотря на название, это было хорошее место., оборудованное стереофоническими бутиками, где каждый мог прослушать выбранный им диск. В салоне было пусто. Старина Энди, которому было года двадцать четыре,  вежливо улыбнулся мне. Он вообще хороший парень, всегда такой услужливый, благожелательный, хотя тощий и уже с заметными залысинами. Энди узнал меня и радостно сообщил:

– А, знаю, зачем ты пришел. Могу тебя обрадовать. Вчера я их получил.

Он подмигнул и пошел в подсобку.

Энди вернулся быстро, торжественно помахивая двумя огромными дисками в глянцевых белых конвертах, с которых величественно и строго на меня смотрел сам Людвиг Иван.

– Вот, пожалуйста, – протянул мне их Энди. – Хочешь послушать?..

Придя домой, я всадил себе в руку изрядную дозу героина. Потом вытащил из конверта божественную «Девятую, хоральную» и поставил диск, врубив полную громкость…

Когда мы с Людвигом Иваном кончили, я устало потянулся, повернулся к стене и уснул.

Я продрых до самого вечера и очнулся от позвякивания чашек и тарелок и сдержанного разговора, доносившихся из столовой. Было уже полвосьмого, и мои предки вернулись с пахоты. Они сидели за усталым ужином, вяло обмениваясь новостями. Хотя какие у них могли быть новости? Старость не радость, а им уже было далеко за сорок. Накинув халат, я выглянул из своей комнаты и весело сказал:

– Салют, камарады! Уже припылили? Дад и мом устало улыбнулись.

– Небось наломались за день? А мне гораздо лучше после дневного отдыха. Пожалуй, пойду поработаю, сшибу доллар-другой.

Мои предки были уверены, что я подрабатываю по вечерам в магазине. Отчасти это было верно: что-что, а уж лавки и магазинчики мы не обходили вниманием.

Мой старый конь смотрел на меня без особого обожания, и в его глазах сквозило невысказанное подозрение, но он благоразумно помалкивал.

После скорого ужина я нырнул в ванную, принял душ и оделся.

Когда я вышел из комнаты, готовый к новым вечерним подвигам, фазер неуверенно спросил:

– Не подумай, что я вмешиваюсь в твои дела, сын, но мне бы хотелось знать, где ты работаешь так поздно каждый вечер?

– Да так, где придется, – непринужденно ответил я, пресекая тяжелым взглядом дальнейшие расспросы. – По-моему, денег я у тебя не прошу ни на шмотки, ни на пластинки, ни на другие развлечения. Так в чем же дело?

– Да нет, я так, ничего, – смешался он и уткнулся в чашку. – Просто я… мы беспокоимся за тебя. Мне иногда снятся такие дурацкие сны… Можешь смеяться надо мной, но вот, например, прошлой ночью мне приснилась одна вещь, которая мне очень не понравилась.

– Да? И что же это такое было? – с неподдельным интересом спросил я.

– О, это выглядело так натурально во сне. Будто бы ты лежишь в пыли на тротуаре и тебя молотят твои дружки, ну, те, с которыми ты ходил до того, как последний раз попал в исправительную колонию.

– Да что ты говоришь? – усмехнулся я. Мой старый, загнанный конь искренне верил, что я исправился после выхода из колонии. Блажен, кто верует. И тут мне вспомнился сон, приснившийся мне самому. Я отбросил эти навязчивые видения. Как-то я слышал, что в отличие от снов в жизни все бывает как раз наоборот.

– Отринь беспокойство о своем единственном сыне и наследнике, отец мой, – шутливо затянул я. – Он сможет постоять за себя…

– Но ты беспомощно барахтался в луже собственной, крови и даже не сопротивлялся.

«Нет, действительно в снах все наоборот», – подумал я про себя, а вслух сказал:

–Все это бабские страхи, дал. На-ка лучше, держи. Вчера заработал. Правда, тут немного, но все-таки… На пузырь для тебя и на какую-нибудь тряпку для мом хватит. А может быть, сходите с ней куда-нибудь.

И я выгреб из кармана оставшиеся мани и плюхнул их на тэйбл.

– Спасибо, санни, – растроганно сказал фазер. Потом печально добавил:

– Но мы последнее время опасаемся куда-то выходить по вечерам. Кругом столько хулиганья. Но все равно спасибо. Завтра прихвачу домой бутылочку «скотча», и мы со старухой раздавим его на пару.

Он поспешно сунул мани в карман, чтобы их не заметила мазер, мывшая на кухне посуду. Я вышел на улицу, обогреваемый лучами отцовской любви.

К моему немалому удивлению, внизу, в подъезде, меня ждала вся моя кодла в полном составе. Дебила сосредоточенно рисовал на стене. Услышав шумные приветствия Пита и Джоши, он оторвался от своего занятия и, обнажив крупные прокуренные зубы, заплясал с криками «ура!».

– Мы уже было начали волноваться, – сдержанно проговорил Джоша. – Ждали тебя битый час в «Коровяке», вылакали все молоко, а тебя все нет и нет. Думали, может, ты на что-нибудь обиделся, вот и пришли… встретить. Ведь правда, Пит, правда?

– Да-да, – поспешно подтвердил Пит.

– Примите мои искьюзиз, братья. Страшно разболелась башка. Меня случайно по балде никто вчера не бил? – пошутил я. – Короче, сразу после завтрака завалился спать и проснулся только полчаса назад. И так народ для веселья собран, не так ли?

Видно, я подцепил это «не так ли» от моего опекуна Дельтувы.

– Приносим глубочайшие соболезнования твоей голове, – с кривой ухмылочкой произнес Джоша. – Ну, еще бы ей не болеть! Видать, перетрудил, выдумывая разные приказания и пути повышения нашей дисциплины. Ты уверен, что она у тебя перестала болеть? Может, пойдешь полежишь еще?

– Что-то я не пойму твоего сарказма, урод, – недобро процедил я. – Вы что, ребятки, о чем-то сговорились за моей спиной? – жестко спросил я, на всякий случай прижимаясь спиной к стене. – А ну-ка выкладывайте все начистоту, пока я не стер глупые ухмылки с ваших рож. Вот ты, ублюдок, чего скалишься? – приступил я к Киру, который разверз свою пасть в беззвучном смехе.

Джоша поспешно встрял, предостерегающе сунув руку в карман:

– Завязывай, Алекс. Теперь ты больше не будешь пристебываться ни к Киру, ни к кому-либо другому.

– Теперь? – насмешливо переспросил я. – А что теперь?

Точно. Пока я дрых, они о чем-то договорились. Ну что ж, узнаем, к чему они пришли, ублюдки вонючие.

– Давай, фуфлогон, валяй дальше, только не в штаны. Я тебя внимательно слушаю.

Я стоял выше их на несколько ступенек. Небрежно облокотился на перила, готовый в любую минуту схватиться за них и дать ногами в рожу любому, кто осмелится приблизиться ко мне.

– Не лезь в бутылку, Алекс, – твердо произнес Пит, – но отныне в нашей стае все пойдет по-другому. Нам не нравится, что ты нам постоянно приказываешь, что нам делать, а чего не делать… Не обижайся.

– Да дело даже не в атом, – раздраженно вставил Джоша. – Главное в том, что у него детство в заднице играет. – Он нахально уставился на меня и даже ткнул в мою сторону пальцем. – Все какие-то бойскаутские штучки, как прошлой ночью. Напакостить и смыться. А мы уже не дети!

– Так, еще что? Я слушаю, слушаю, – спокойно сказал я.

– А то, что мы сик энд таэд от твоих детских забав. Подумаешь, ворваться во вшивую лавчонку, набить карманы мелочевкой. Мы мелко плаваем. А вот Уилл-англичанин на днях сказал мне, что знает одно местечко, где можно легко взять желтизну и камушки. Вот где настоящие-то бабки!

– Где это ты успел снюхаться с Уиллом-англичанином? – внешне спокойно спросил я, хотя внутри у меня все кипело.

– А это уж не твое дело, Алекс, – зло огрызнулся Джоша. – В отличие от некоторых я на тебе не зациклился. У меня есть и другие фрэнды…

Некоторое время я взвешивал ситуацию, а потом размеренно проговорил:

– Золото? Драгоценности? А вы знаете, кретины, что чем больше добыча, тем выше риск схлопотать настоящий срок? Об этом вы подумали, недоноски? Не пойму, Чего вам еще не хватает. Нужна машина – угнали любую тачку, покатались и бросили. Бабки? Вам мало того, что мы экспроприируем у буржуев? Откуда эти капиталистические замашки?

Я не на шутку рассердился. Мой сон оказался вещим. Джоша-генерал решал, что мы должны делать, а что нет. Но я обуздал гнев и решил действовать осторожно, очень осторожно. Поэтому, улыбаясь, я сказал:

– Ну, хорошо, бразерс. Ну и ладненько. Я многому научил вас. Посмотрим, как это теперь получится у вас. У тебя есть план, Джоша-бой?

– Ты умный парень, Алекс. Недаром мы столько времени держали тебя за вожака, – удовлетворенно осклабился Джоша. – Теперь у нас будет полная демократия. Никаких боссов. Почему бы нам, парни, не взбодрить себя доброй порцией молочка из-под бешеной коровки?

– Ты угадал мои мысли, Джоша, – криво улыбнулся я. – Как раз хотел предложить посидеть для начала в нашей доброй старой «Коровяке». Прекрасно, прекрасно, прекрасно. Веди нас, мой маленький Джоша.

Я растянул рот в безумной улыбке, в то время как мысль моя продолжала лихорадочно работать. Когда мы вышли на улицу, я решил, что напряженно думают только глупцы, умные же действуют по наитию, вдохновению, ниспосланному самим Богом. В этот момент на помощь мне пришла чудесная музыка, доносившаяся из припаркованного неподалеку кара. Это была заключительная часть концерта для фортепиано со скрипкой моего любимого Людвига Ивана. Решение созрело мгновенно, и я выхватил каттер.

– А теперь поговорим, Джоша-бой, – угрожающе сказал я.

– Я готов, – ответил он, и в его руке блеснул нож.

Мы приняли боевую стойку и затанцевали друг перед другом.

– Э, так не пойдет, фрэнды, – пробасил Кир и принялся разматывать с пояса цепь.

– Оставь это, Дебила, – сказал Пит и положил руку Киру на плечо. – Пускай разбираются сами.

Некоторое время мы кружили, делая выпады, выискивая бреши в обороне друг друга. Видя, что мои атаки не имеют успеха и я никак не могу дотянуться до лица или глаз Джоши, я изменил тактику и несколько раз удачно полоснул бритвой по его руке, державшей нож. Это мне удалось, и он выронил его и удивленно посмотрел на изрезанные пальцы.

– Теперь ты, Дебила. Посмотрим, кто из нас проворнее.

– Ага-га-га, – зарычал Кир, молниеносно сдернул чейн с пояса и со свистом покрутил ею в воздухе, примериваясь к моим глазам.

Я озверел и, нырнув под Дебилу, удачно резанул его пару раз по ногам. Теперь он, в свою очередь, взревел от боли, а я, воспользовавшись его минутным замешательством, неожиданно выпрямился и сосредоточился на его руке, в которой была цепь. «Жжик-жжик-жжик!» – я почувствовал, что каттер легко, будто в масло, входит в его флэш. Наконец он выронил чейн и принялся баюкать свою искалеченную руку, краинг, как маленький беби. Он попробовал остановить кровь ртом, но ее было слишком много, и он чуть не захлебнулся.

– Ну, что, ребятки? Теперь вы знаете, кто в доме хозяин. Не правда ли, Пит?

– А я что, я ничего, – ответил Пит. – Я не сказал против тебя ни слова. Надо подумать, что делать с Киром, пока он не истек кровью. Еще сдохнет..

– Ни за что на свете. Человек умирает один раз, а Кир помер, не успев родиться. Дай ему свой платок. Вот увидишь: кровь остановится сама собой.

Действительно, основные артерии оказались не задетыми, и я сам перевязал жалобно скулившего Дебилу.

Это послужит для них неплохим уроком. Теперь будут знать, кто овцы, а кто пастух.

Успокоить моих раненых солдат не составило большого труда. Для этого я завел их в ближайший снэкбар на Дьюк оф Нью-Йорк и купил пострадавшим два больших брэнди. Понуро заглотив их, они понемногу отошли. Наши старушки-хохотушки встретили нас привычными «спасибо, добрые ребятки» и «да благословит вас Господь», споро обмыли вискарем и перевязали сравнительно чистыми тряпками Кира и Джошу. Расщедрившись, Пит купил им по сандвичу и по банке сидра на свои деньги, которых у него оставалось полные карманы. Старые ведьмы еще громче заверещали:

– Вы самые добрые и щедрые ребята на свете. Мы никогда не заложим вас. Наконец хоть кто-то о нас думает.

Я смерил Джошу тяжелым взглядом и категорично произнес:

– Слушай сюда. Недеюсь, не в обиде? Ты начал первым…

– 0'кей, о'кей, о'кей! – поспешно закивал он.

– Вот теперь самое время поговорить о делах, – сказал я. – У тебя, кажется, было что предложить?

– Шиза косит наши ряды, – философски заметил Пит, а Джоша зло гаркнул:

– Закрой хлебало, кишки простудишь! – Потом раздумчиво добавил:– Есть на примете один дом.

С двумя фонарями у входа и с глупым названием.

– Каким еще названием?

– «Обитель заблудших Божьих тварей» или что-то в этом роде. Там живет одна старая ведьма. Никакой прислуги. Только дюжина облезлых бродячих кошек, которых она приютила и заботится о них, как о собственных детях. У этой выжившей из ума карги уйма всяких дорогих старинных вещей.

– Конкретнее.

– Ну, там столовое серебро, золотишко, побрякушки с камушками. По крайней мере так утверждает Уилл-англичанин…

– По-нят-на-а, – протянул я. – По-моему, это действительно неплохой расклад.

Я знал, о каком доме идет речь. Это в Олдтауне, на окраине микрорайона «Виктория». Настоящий вожак обязан чувствовать, когда натянуть поводья, а когда и ослабить. Я решил проявить великодушие.

– Хорошо, Джоша. Эта идея мне нравится. Пойдем прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик.

Я многозначительно взглянул на навостривших уши старушек.

– Ничего не слышали, ничего не знаем, – в один голос заскрипели они. – Все время вы были здесь с нами.

– Примерные девочки. Просто отличницы, – похвалил я их. – Минут через десять получите свои поощрительные призы.

И я повел моих фрэндов навстречу собственной судьбе.

Дальше за Дьюк оф Нью-Йорк шли офисы деловой части города, за ними – древнее, обшарпанное здание публичной библиотеки, за которой сразу начинался микрорайон «Виктория», названный так в честь какой-то победы. И, наконец, вольготничали старые усадьбы Олдтауна. Здесь жили разные буржуи, такие же старые, как их дома.