Текст книги "Как богатые страны стали богатыми, и почему бедные страны остаются бедными"

Сегодняшняя стандартная экономическая наука (в той форме, в какой она применяется в бедных странах) не признает важности возрастающей отдачи (т. е. того, что в некоторых видах экономической деятельности затраты на производство падают при увеличении объемов производства), технологического прогресса, возможности которого сильно различаются в разных видах экономической деятельности, и синергии. А ведь именно эти факторы, действуя совместно, образуют цепную реакцию, которая создает структурные изменения, именуемые экономическим развитием. Прежде всего абстрактные теории не предусматривают многообразия и гетерогенности. Я утверждаю, что благодаря перечисленным выше факторам экономический рост напрямую зависит от вида деятельности: в одних видах он происходит, а в других нет. Эти факторы иногда присутствуют в «игрушечных моделях» экономистов, даже в моделях мировых финансовых организаций. Однако (возможно, из-за непонимания того, что такое «научный метод») стандартная экономическая наука почти всегда учитывает только один из факторов реальности за раз[50]50
  Единственное исключение – статья Роберта Лукаса. Lucas Robert. On the Mechanics of Economic Development // Journal of Monetary Economics. 1988. Vol. 22. Р. 3 – 42.


[Закрыть]. Другие аспекты остаются за кадром и рассматриваются также в изоляции. Таким образом, инструментарий экономиста по большей части основан на физике, вследствие этого стандартная наука и стандартная политика всегда берут верх. Для того чтобы понимать динамику развития богатства и бедности, Другой канон требует разом отказаться ото всех основанных на физике предпосылок.

Принцип возрастающей отдачи можно использовать, не понимая до конца, как он работает, так же как можно жевать ивовую кору для лечения головной боли и есть цитрусовые для профилактики цинги. Давным-давно Европа заметила, что обрабатывающая промышленность приносит странам богатство, но это наблюдение никак не было связано с понятием возрастающей отдачи. Здравый смысл опережает науку. Как сказал в 1620-е годы английский экономист Эдвард Миссельден, «раньше мы знали это из здравого смысла, а теперь из науки». Считается, что растущая отдача происходит от знаменитой «булавочной мануфактуры» Адама Смита. Как обычно, все, что происходило до Адама Смита, игнорируется. Однако еще Ксенофон (ок. 427–355 до н. э.), чей труд «Oeconomicus» дал экономике ее название, системно описал возрастающую отдачу в своей книге «Poroi». В 1613 году Антонио Серра, который, как писал Йозеф Шумпетер, был «первым автором научного трактата… об экономических принципах и политике»[51]51
  Шумпетер Йозеф. История экономического анализа: в 2 т. СПб., 2001. Т. 1. С. 250.


[Закрыть], описал возрастающую отдачу и рост богатства, к которому она приводит, гораздо доходчивее, чем это сделал Смит в 1776 году. Немецкий экономист Эрнст Людвиг Карл (1682–1743) описал феномен возрастающей отдачи в трехтомнике[52]52
  Ernst Ludwig Carl. Traité de la Richesse des Princes, et de leurs Etats: et des Moyens Simples et Naturels Pur y Parvenir. Paris, 1722 – 3.


[Закрыть], использовав в качестве примера «булавочную мануфактуру», которую позже Смит прославил на весь мир.

С тех пор как возрастающая отдача была названа Антонио Серра основой богатства, жизнь этого понятия в истории экономической мысли была крайне бурной. Получив в 1613 году разрешение рассказать о своих идеях наместнику короля, Серра был осмеян и отправлен в тюрьму, где и умер спустя несколько лет. Однако в 1750-х годах об идеях Серра вспомнил первый профессор экономической науки, появившийся южнее Германии, Антонио Дженовези. Еще позднее Роберт Мальтус (1766–1834) и его друг Давид Рикардо совершенно отказались от идеи возрастающей отдачи, построив свои экономические теории вокруг противоположного явления, типичного для сельского хозяйства, – убывающей отдачи. После того как в 1803 году труд Серра был переиздан, в 1840 – 1850-е годы немецкие экономисты Фридрих Лист (1789–1846) и Вильгельм Рошер (1817–1894) вернули растущей отдаче ее славу как в теории, так и на практике. Основатель неоклассицизма в экономической науке Альфред Маршалл (1842–1924) обращался к возрастающей отдаче[53]53
  См., в частности: Маршалл Альфред. Принципы экономической науки. М.: Прогресс, 1993.


[Закрыть], но впоследствии это понятие исчезло из неоклассической теории. Возрастающая отдача была возрождена в Соединенных Штатах в 1920-х годах благодаря статьям Фрэнка Грэма (1890–1949) и Эллина Янга (1876–1929), но уже в 1930-х годах была отброшена другим американским экономистом, Джейкобом Вайнером (1892–1970), на том основании, что она не совместима с предпосылкой о равновесии. В 1980-е годы возрастающая отдача вернулась в теорию международной торговли благодаря Полу Кругману, но почти немедленно была авторитетно отвергнута Ягдишем Бхагвати как «уступка [Кругмана] юношескому максимализму»[54]54
  Bhagwati Jagdish. Free Trade Today. Princeton, 2002. P. 22.


[Закрыть].

В плане экономической политики возрастающая отдача – это скользкая тема. Если предположить, что она характерна для всех видов экономической деятельности, как это делали Адам Смит и иногда Пол Кругман, она становится прекрасным аргументом в защиту свободной торговли. В главе IV я объясню, как это происходит. Однако если предположить (как это сделали Антонио Серра, Фрэнк Грэм, Пол Кругман и Пол Ромер), что для некоторых видов деятельности (например, для сельского хозяйства) характерна убывающая отдача, а для других (например, для обрабатывающего производства и оказания продвинутых услуг) возрастающая, то станет понятно, почему бедным странам необходима индустриализация (Приложение III). После 1850-х годов возрастающая отдача стала основным аргументом в пользу индустриализации континентальной Европы.

В последние 20 лет возрастающая отдача постоянно фигурирует в экономических исследованиях, однако редко используется отдельно от упомянутой выше предпосылки о равенстве; «окна возможности» для масштаба производства, такие разные в разных странах, тоже почти никогда не упоминаются. Различия в квалификации и возможностях заработка, которые есть на «булавочной мануфактуре» Адама Смита, также почти никогда не учитываются. Возможно, экономисты и открыли возрастающую отдачу заново, по крайней мере американские экономисты Брайан Артур, Пол Кругман и Пол Ромер публично спорят о том, кому принадлежит честь этого открытия[55]55
  См. особенно приукрашенную версию истории в: David Warsh. Knowledge and the Wealth of Nations. A Story of Economic Discovery. New York, 2006.


[Закрыть]. Однако нежелание принять во внимание разнообразие и гетерогенность мира лишает экономистов возможности использовать понятие растущей отдачи для того, чтобы объяснить феномен неравномерного развития.

Чарльз Бэббидж (1791–1871), более известный своим вкладом в разработку компьютера, в истинно Бэконовом духе отправился на фабрику булавок и собрал там данные о зарплатах[56]56
  Babbage Charles. On the Economy of Machinery and Manufactures. London, 1832. P. 84.


[Закрыть]. Оказалось, что работник, покрывающий булавки оловом, получал 6 шиллингов в день, а работники, выпрямляющие проволоку, – только 1 шиллинг. Возрастающая отдача и специализация помогают нам понять, почему экономический рост так неравномерен. Опасность глобализации в том, что производственные цепи могут оказаться разорваны так, что богатым странам достанутся все квалифицированные виды работ, т. е. покрывать булавки оловом, а бедным странам останется только выпрямлять проволоку. Бедные страны, как правило, специализируются на видах экономической деятельности, которые богатые страны не могут механизировать или рационализировать, и при этом еще терпят критику за то, что в их деятельности мало инноваций.

Все дело в том, что мировые финансовые учреждения навязывают стандартную экономическую науку всем странам, которые находятся под их крылом, т. е. большинству бедных стран. Ущерб, наносимый пренебрежением ключевыми факторами, разнится от страны к стране. Цену за монополию одной очень абстрактной экономической науки в реальной жизни платят бедняки. Страна, где наблюдается активный технологический прогресс, где есть возрастающая отдача и национальные синергические эффекты, нисколько не страдает от того, что этих факторов нет в экономической науке, потому что в реальной жизни они есть. Бедные страны, экспортирующие виды товаров, которые не подразумевают этих важнейших элементов – ни технического прогресса, ни возрастающей отдачи, ни синергии, несут все убытки. Аналогичным образом выполнение задачи, требующей большой физической силы, не повредит сильному человеку, но может навредить слабому. Как мы увидим, существует множество убедительных аргументов в защиту свободной торговли, но теория Рикардо к ним не применима. В случае богатой страны Рикардо со своей теорией торговли случайно оказывается прав и не может нанести никакого вреда; в бедной же стране он оказывается категорически неправ.

Йозеф Шумпетер писал, что экономическая наука страдает от «рикардианского греха»: она строится на априорных предпосылках безо всякого эмпирического основания. К этому «греху» мы можем прибавить «грех Кругмана», состоящий в том, чтобы разработать теории, лучше стандартной описывающие окружающий мир, но при этом отказаться применять их на практике. Можно прибавить сюда и то, что нобелевский лауреат 1974 года Гуннар Мюрдаль (1898–1987) назвал оппортунистическим невежеством, т. е. подмену экономических предпосылок ради достижения политических целей. Когда политикам требовалось склонить избирателей в пользу Европейского экономического сообщества, оно рекламировалось как способ увеличить богатство при помощи возрастающей отдачи (доклад Чеккини, 1988 г.). Когда тем же политикам понадобилась теория для налаживания торговли с Африкой, они обратились к теории Рикардо, которая отрицает существование возрастающей отдачи. Политики могли бы использовать другие предпосылки и теорию, по которым Африка должна была бы развить свою собственную обрабатывающую промышленность (в которой существует возрастающая отдача), а единый рынок оказался бы совсем не таким выгодным из-за отсутствия возрастающей отдачи. Выбор разных предпосылок в разных обстоятельствах зависит от корыстных интересов и политической власти. Мало того что между экономической риторикой и реальностью лежит пропасть; экономисты подменяют предпосылки, делая свою науку инструментом для поддержания бедности в бедных странах. Экономическая наука в некоторых вопросах тесно перемешана с властью и идеологией.

Технологии и возрастающая отдача, основные источники экономической власти, создают экономические барьеры для доступа. Исключая технологический прогресс и дихотомию возрастающей / убывающей отдачи из теории международной торговли, экономисты выступают в роли полезных и бездумных инструментов для достижения корыстных целей стран. Если не брать эту дихотомию в расчет, то при глобализации одни страны будут стабильно богатеть, а другие стабильно беднеть (Приложение III). В реальном мире богатые страны, которые специализируются на правильных видах экономической деятельности, развивают экономию на масштабах в использовании силы[57]57
  Lane Frederick. Profits from Power. Readings in Protection-Rent and Violence-Controlling Enterprises. Albany, 1979.


[Закрыть] и способности к принуждению[58]58
  Tilly Charles. Coercion, Capital and European States AD 990 – 1992. Cambridge, 1990.


[Закрыть].

В конце 1700-х годов английская экономическая мысль разошлась с континентальной европейской теорией. Во время первой индустриальной революции Адам Смит, бывший среди прочего таможенным чиновником, описывал мировую экономику как коммерческое общество, занятое больше покупкой и продажей, чем производством. В это же время экономисты континентальной Европы, например Иоганн Бекман (1739–1811) из Гёттингена, писали о производстве, технологиях и знаниях как об основах для создания богатства. Адам Смит также упоминал изобретения, но в его теории они совершаются вне системы, не являются ее частью. Производство, знания и изобретения исчезают из экономической науки Адама Смита потому, что он сводит производство и торговлю до уровня абстрактных трудовых часов. В 1817 году примеру Смита последовал Рикардо. Он разработал еще более абстрактную теорию, в которой мерилом ценности был «труд» – понятие, лишенное каких-либо качеств. Немного позднее Карл Маркс, продолжая немецкую традицию ставить производство в центр общественных наук, писал о развитии капитализма и о проблемах, которые он порождает в обществе. К сожалению, когда от Маркса потребовалось решение проблем капитализма, он обратился к трудовой теории ценности Рикардо. В немецкой традиции было принято рассматривать в качестве движущих сил экономики знания, новые идеи и технологии, так что теория Рикардо была для нее чуждым элементом. Выбор Маркса имел очень серьезные и долгосрочные последствия: он позволил абстрактному мышлению Рикардо воцариться по всей политической оси, от правого до левого фланга, на протяжении холодной войны и после ее окончания. Осознав это в 1955 году, Николас Калдор (1908–1986) писал, что «Марксова теория – это на самом деле упрощенная и переодетая версия Рикардо»[59]59
  Kaldor Nicholas. Alternative Theories of Distribution // Review of Economic Studies. 1955–1956. Vol. XXIII. No. 2. Reprinted in Essays on Value and Distribution. Glencoe, Ill. 1960. P. 211.


[Закрыть].

Получается, что коммунизм и либерализм – это если не родные, то двоюродные братья, два абстрактных теоретических учения, витающих над тривиальными фактами реального мира. В обеих теориях не хватает того, что мы называем капиталом человеческого духа и воли (нем. Geist– und Willens-Kapital) – новых знаний, инноваций, предпринимательства, лидерства и организационных способностей. Поскольку процесс производства свелся к применению одинаковых трудовых часов, мировую экономику можно свести к покупке и продаже уже произведенных товаров. Аналогичным образом человеческая деятельность свелась к поставке идентичных трудовых часов, лишенных каких бы то ни было качеств, и к потребительской деятельности. Рассуждая таким образом, коммунисты решили, что можно заменить рынок с его спросом и предложением огромным калькулятором и что результат при этом не изменится. Благодаря Фридриху фон Хайеку (1899–1992) в либеральной теории появился предприниматель, создающий в экономике равновесие. Другой тип предпринимателя, по-настоящему важный, – Шумпетеров предприниматель, который своими инновациями нарушает равновесие и тем самым создает экономический рост – труднее было формализовать, поэтому он остался за пределами системы.

Первая волна популярности Рикардовой экономической теории достигла пика в середине 1840-х годов. Общественные проблемы, которые во всех странах, кроме Англии и России, с 1848 по 1871 год обернулись революциями, показали, что без продуманной политики рынок не способен создать экономическую гармонию. К 1890-м годам стало ясно, что абстрактная система Рикардо, в которой ни одна предпосылка, за исключением уменьшающейся отдачи, не отражала реальности, лежала в основе всех пороков правого и левого политических флангов[60]60
  Об этом пишет кембриджский экономист Герберт Фоксвелл в работе, которую я уже цитировал. См. также некролог, написанный Кейнсом, о Фоксвелле в журнале «Economic Journal» в 1936 г. Немецкое изложение этого же анти-Рикардового Zeitgeist см. в речи Густава Шмоллера при вступлении в должность ректора Берлинского университета. Schmoller Gustav. Wechselnde Theorien und feststehende Wahrheiten im Gebiete der Staats– und Socialwissenschaftlichen und die heutige deutsche Volkswirtschaftslehre. 1897.


[Закрыть]. Уважаемые историки экономической мысли, получившие образование в 1890-х годах, американец Уэсли-Клер Митчелл (1874–1948) и немец Отмар Шпанн (1878–1950) одновременно написали книги под названием «Types of Economic Theory» («Типы экономической теории»), в которых оба пришли к выводу, что типов экономической теории существует много, но абстрактная теория Рикардо только одна из них.

Несмотря на это, а также на абсолютное господство неРикардовой экономической науки в США и на континенте в первые 40 лет XX века, начавшаяся после Второй мировой войны повальная математизация общественных наук[61]61
  Рассказ об этом процессе и о роли в нем комиссии Коулза см.: Mirowsk Philip. Machine Dreams: Economics becomes a Cyborg Science. Cambridge, 2001. Об утрате исторического измерения см.: Hodgson Geoffrey. How Economics Forgot History: The Problem of Historical Specificity in Social Science. London, 2001; о закате американской институциональной экономики: Yuvoal Yonay. The Struggle over the Soul of Economics. Princeton, 1998.


[Закрыть] в сочетании с холодной войной вернули Рикардо его былую популярность. Рынок вновь, как в 1840-е годы, стали считать механизмом по созданию автоматической гармонии, а революции, зародившиеся в 1840-е годы, объяснять социальным неравенством внутри стран. Сегодня мы вновь стоим перед проблемой неравенства, с той разницей, что теперь неравны в большей степени страны, а не граждане одной страны.

Близкое родство между коммунистическим планированием и неолиберализмом позволяет экономистам с легкостью менять одну политическую крайность на другую: из левых рикардианцев становиться правыми рикардианцами. Доктрина Рикардо, распространившись среди политиков разных убеждений, создала прочный фронт против основанной на опыте экономической науки. Этим можно объяснить трудности, с которыми столкнулась Лиссабонская стратегия Европейского союза. Лиссабонская стратегия сочетала необходимость инноваций с необходимостью общественной сплоченности, но поскольку оба этих понятия чужды учебнику по стандартной экономической науке, они были встречены с таким неприятием, что их пришлось перекроить во что-то более подходящее. В США ситуация иная: пропасть между риторикой и реальностью позволяет применять на практике активную промышленную политику, относительно не испорченную теориями из учебника.

Если бы мы попытались проанализировать профессию экономиста как ветвь производства, мы вскоре обнаружили бы несколько странностей. Первую можно назвать системой первичных стимулов: как сказал Пол Самуэльсон в интервью журналу «New York Times» много лет назад, «экономисты работают ради признания своих же коллег»[62]62
  Цит. по: Reinert Erik. International Trade and the Economic Mechanisms of Underdevelopment, Ph. D. thesis. Cornell University, 1980.


[Закрыть]. Другим наукам (например, медицине) вполне удается совмещать признание коллег с реальностью спасения пациентов. Вторая странность в том, что любое развитие (для бедняков оно может быть как прогрессом, так и деградацией) сильно зависит от пути (англ. pathdependence), однако вот уже многие поколения экономистов следуют по пути наименьшего математического сопротивления, который не учитывает зависимости от пути. Третью странность заметили еще Томас Кун и Карл Поппер: нормальные науки, как правило, действуют в рамках одной научной системы, пока она не исчерпает себя; затем происходит радикальная смена парадигмы; в экономической науке два параллельных подхода могут существовать одновременно. Воспользовавшись метафорой американского экономиста Кеннета Эрроу, можно сказать, что традиция Другого канона «действует, как подземная река, появляясь на поверхности только раз в несколько десятилетий». Существование двух параллельных традиций делает возможным оппортунизм и подмену предпосылок, о которой мы уже говорили; на экспорт идет одна теория (заумная), а «дома» используется совсем другая (прагматичная). В целом же разные типы экономического анализа циклически сменяют друг друга в зависимости от моды. В некоторые периоды (в 1760-е годы во Франции, 1840-е Европе и в 1990-е чуть ли не во всем мире) абстрактный тип мышления становился единственно принятым, за это пришлось платить немалую цену.

От выбора инструмента сильно зависит логика действий. Как писал Марк Твен, «человеку с молотком в руках все вокруг кажется гвоздями». Математизация экономической науки только усугубила слабость, присущую системе Риккардо, – неспособность учитывать факторы реальности, от которых во многом зависят богатство и бедность. Немецкая философия называет тип качественного понимания, которое нельзя свести к цифрам и знакам, словом verstehen (нем. «понимание»)[63]63
  Дискуссия основана на: Wolfgang Drechsler // Natural versus Social Sciences: on Understanding in Economics // Globalization, Economic Development and Inequality: An Alternative Perspective / Erik Reinert (ed.). Cheltenham, 2004. Р. 71–87.


[Закрыть]. Философ Ганс-Георг Гадамер (1900–2002) описывает этот тип понимания как нечто сущностное для человеческой личности. Если мы попытаемся понять, что такое другой человек, исключительно через количественно измеряемые характеристики (высоту, вес, процентную долю воды и минералов в его организме), то упустим из виду многие ключевые аспекты. Можно сказать, что, с точки зрения количественного понимания, вся разница между человеком и крупной медузой заключается в том, что в человеке меньше воды. Нечто похожее происходит с экономической наукой, когда экономисты пытаются изучать общество при помощи только количеств и знаков; математика вытесняет качественное понимание предмета. Во времена Просвещения ученые, чтобы лучше понимать окружающий мир, разрабатывали таксономии (системы классификации). Создав категории «беспозвоночные» и «позвоночные», ученые попытались определить различия между медузами и людьми. Однако экономическая наука почти лишена систем классификации; ее точность построена на отсутствии таксономии, или систематического наблюдения и классификации видимых различий. Как только в экономической теории вводится больше одной категории за раз (к примеру, категории возрастающей и убывающей отдачи), экономическая теория приходит к неравенству и дисгармонии вместо равенства и гармонии. Как утверждал Людвиг Витгенштейн, математика стремится к тому, чтобы замкнуться на себе самой, стать самодостаточной. Альберт Эйнштейн так выражал скептицизм в отношении использования математики: «Если утверждения математики относятся к реальности, они не точны, а если они точны, они не относятся к реальности». В той форме, в которой математика используется в экономической науке, она сообщает ей замкнутый, аутистический характер. Например, можно утверждать, что в теории международной торговли выводы следуют из предпосылок. Если взять систему, в которой все факторы и все вводные данные качественно равны, и применить ее в мире, лишенном контекста, то в результате непременно получим единообразие. Вот почему экономическая наука производит в качестве естественного вывода экономическую гармонию. Выводы заранее встроены в предпосылки. Именно это имели в виду французские студенты-экономисты, когда, протестуя против современной экономической науки, создали движение за постаутистическую экономическую науку[64]64
  URL: http://www.peacon.net Этим крайне информативным сайтом руководит Эдвард Фулбрук.


[Закрыть].

Мы видим, что неудовлетворенность состоянием экономической науки нагнетается. Вот мнение известного историка экономической науки Марка Блауга: «Современная экономическая наука больна. Она все больше становится интеллектуальной игрой просто ради игры, а не ради практического применения. Экономисты превратили свой предмет в некую разновидность социальной математики, в которой математическая точность – это все, а эмпирическая релевантность – ничто. Если какая-либо тема не укладывается в формальную модель, она просто приговорена к периферийному существованию»[65]65
  Blaug Mark. The Problem with Formalism: An Interview with Mark Blaug // Challenge. 1998. May / June. URL: http://www.btinternet.com/pae_news/Blaug1.htm


[Закрыть].

Эта же самодостаточность и замкнутость – намеренная оторванность от реальности – типична была для схоластов. Каждый ребенок в Дании и Норвегии знает, как первый великий писатель (и экономист) их стран Людвиг Хольберг (1684–1754) высмеял схоластические черты в науках своего времени. В его книге ученый молодой человек из столицы доказывает бедной напуганной деревенской женщине, что она на самом деле не женщина, а камень: «Камень не может летать. Матушка Нилле не может летать. Следовательно, матушка Нилле должна быть камнем». Аналогичным образом высмеивает науку Джонатан Свифт (1667–1745) в «Путешествии Гулливера». В начале XX века датский экономист Л. В. Бирк, обеспокоенный той же проблемой, написал статью под названием «Современная схоластика»[66]66
  Это обсуждается в: Reinert Erik. Full Circle: Economics from Scholasticism through Innovation and back into Mathematical Scholasticism. Reflections around a 1769 Price Essay: «Why is it that Economics so Far has Gained so Few Advantages from Physics and Mathematics?» // Journal of Economic Studies. 2000. Vol. 27. No. 4 / 5.


[Закрыть].

Первыми начали использовать в экономической науке абстрактную математику итальянские экономисты середины 1700-х годов. Однако когда их первоначальный энтузиазм поутих, они отказались от своей попытки, согласившись, что математика скорее осложняет анализ, вместо того чтобы способствовать ему. В 1752 году математик Игнасио Радикати предупреждал своих друзей-экономистов: «Вы сделаете с политической экономией то же, что схоласты сделали с философией. Все глубже погружаясь в тонкие материи, вы не умеете вовремя остановиться»[67]67
  Tubaro Paula. Un’esperienza peculiare del Settecento italiano: «la scuola milanese» di economia matematica // Studi Settecenteschi. 2000. Vol. 20. Р. 215.


[Закрыть]. Сегодняшние экономисты наивно смотрят на математику как на нейтральный инструмент, не признавая, что Марк Твен был прав, когда писал, что выбор инструмента не может не влиять на точку зрения. Однако я пишу это не потому, что хочу, чтобы экономическая наука отказалась от количественных оценок и от математики. Я хочу, чтобы они перестали быть единственной признаваемой формой экономического анализа, чтобы для качественного анализа тоже нашлось место. Два типа понимания мира, количественное и качественное, не конфликтуют, а дополняют друг друга. Проблема в том, что без понимания качественных различий невозможно понять многие факторы, создающие мир поляризованных бедности и богатства.

Экономисты по собственному желанию ограничивают свои возможности. Если бы ученый, пишущий диссертацию о разных типах снега, решил почему-то писать ее на суахили, он выглядел бы странно, потому что очевидно, что для его целей куда лучше подошел бы саамский или инуитский. Подобно схоластам, с которыми боролись философы Просвещения, экономисты выбрали такой язык, который рискует свести экономическую теорию до мудрости, противоречащей здравому смыслу (вроде «матушка Нилле – это камень»).

Как и стандартная экономическая наука, в своей крайней форме схоластика также доказывает утверждения, противоречащие здравому смыслу и интуиции. Изобретенное Самуэльсоном выравнивание цен на производственные факторы, которое должно произойти при свободной торговле, служит примером экономической схоластики. О том, как приверженцы стандартной экономической науки доказывают положения, противоречащие здравому смыслу, пишет американка Дейдра Макклоски. В качестве примера она приводит нобелевского лауреата Роберта Фогеля: тот доказал, что железные дороги ничего не дали для развития США, поскольку они, по сравнению с каналами, увеличили ВВП только на 2,5 %. Следуя этой логике, можно доказать, что человеческое сердце – не такой уж важный орган, потому что составляет всего 2,5 % общего веса тела. В 1971 году Роберт Хайлбронер спросил: «Применима ли экономическая наука к реальной жизни?» На этот вопрос все чаще хочется ответить «нет».

Возвращаясь к цитате из Томаса Куна, с которой начиналась главе I, приходится признать: правящая экономическая парадигма не располагает инструментами для понимания основных факторов, делающих экономическое развитие таким неравномерным.