Текст книги "Евангелие от Иуды"

Предчувствие Иуды

Ну вот, мы распределили обязанности. Ваш покорный слуга будет вести всяческие переговоры: с владельцами так называемого Евангелия от Иуды, чтобы они дали нам хоть одним глазком на него взглянуть; с фондом «Возвращение», чтобы он дал нам денежек на расследование; с разными организациями – архивами, книгохранилищами и т. д. и т. п.; и еще по возможности заниматься аналитикой, то есть делать выводы, ху из ху и что за чем стоит. А что касается собственно Евангелия от Иуды (ясно, что именно публикации о нем активизировали внимание фонда к проблематике странноватого и несчастного апостола), то, конечно, ясно как Божий день, что ничего в нем такого нет (в смысле – ничего особо заслуживающего внимания), но наш лидер от науки Гена Таманцев сказал, что, тем не менее, для чистоты эксперимента на него все-таки неплохо бы взглянуть. Собственно, мы от этого ничего не потеряем, просто убедимся в том, что и так навскидку понятно. И все-таки…

– Все-таки, – сказал Генка, – никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Если можно что-то посмотреть, надо это сделать. Всегда ведь существует гипотетическое «вдруг». Причем под ним может скрываться все, что угодно, любые сюрпризы, вообще все. Глупо говорить: «Я в глаза не видел этого текста и понятия не имею о том, что он собой представляет, но, тем не менее, заявляю, что он поддельный. Он не может быть истинным, потому что он не может быть истинным никогда». Гораздо круче сказать: «Мы его видели, читали. На основании нашего анализа папируса и почерка рукописи можно сделать вывод, что данный список документа, который в настоящее время принято называть Евангелием от Иуды, сделан не ранее… например, V века; на основании особенностей языка и некоторых мотивов, отчетливо прослеживаемых в тексте памятника, он может быть датирован концом I—началом II вв., но не ранее. Поэтому мы приходим к выводам, что: а) перед нами не изначальный текст памятника, а его поздний список; б) первоначальный текст, с которого мог быть сделан данный список (или список, предшествующий данному), не дошедший до нас, мог быть составлен не ранее конца I в., а следовательно, не может принадлежать перу Иуды Искариота, которому его настойчиво атрибутируют нынешние хозяева».

После Генкиных слов в течение пары минут в комнате висела тишина, наконец не выдержала Софи:

– Слушай, скажи, только честно, откуда ты все это знаешь? Ты уже это Евангелие от Иуды видел? Ты его в руках держал? Может, ты его и пиарил?

– Да нет, я ничем таким не занимался и текста этого пока в глаза не видел, но надо бы на него посмотреть, – улыбнулся Гена.

– Но откуда же ты все это знаешь? – не унималась Софи.

– Научная методика, текстология, школа академика Лихачева, – развел руками Таманцев. – И похлеще клубки в свое время приходилось распутывать. Эка невидаль установить подлинность документа, когда есть возможность его в руках подержать. Совсем другое дело, если приходится работать с текстом гипотетическим, а нужно найти его автора, датировать произведение, прояснить в нем какие-то темные места… Ну вот как с тем же Словом о полку Игореве…

Я понял, что Таманцев оседлал свою любимую лошадку и собирается выступить перед восхищенной аудиторией с докладом по истории древнерусской письменности, а заодно и пересказать все теории относительно аутентичности/неаутентичности Слова. Я очень люблю Таманцева иной раз послушать, но всему должно быть место и время. Чувство меры, в принципе, тоже пока еще никому особо не мешало.

– Гена, – безапелляционно перебил я его, – а в данном-то случае что может быть? Вроде же ты все правильно вычислил с Евангелием, еще не видя его. Ты всерьез полагаешь, что есть какие-то нюансы?

– Да теоретически мы обязаны допускать вообще любой поворот событий. Вплоть до того, что перед нами окажется автограф самого Иуды Искариота. Бывает и такое тоже…

Софи вскрикнула, Жерар глуховато выругался.

– Но я полагаю, в этот раз все обойдется без неожиданностей. Очень уж все тут шито белыми нитками, очень уж хочется кому-то состричь купоны на представленной интерпретации памятника. Ничего, прорвемся… 99,9 процентов, что никакого автографа Иуды мы не обнаружим и вообще все это окажется жуткой лажей… Но смотреть все равно будем.

– Приятель, а ты прочитать-то этот текст сможешь? – резонно осведомился Жерар. – Он же на коптском языке написан, ты его знаешь? А в особенностях написания букв разного времени разбираешься? А папирус датировать сумеешь?

– Да нет, конечно, – Генка ничуть не стушевался. Вот за что я особенно его люблю – так это за отсутствие ложной амбициозности. Он вовсе не считает, что должен знать абсолютно все, не стесняется того, что чего-то не знает и не стремится у окружающих создать о себе мнение, как о затычке в каждой бочке. – Нет, греческий я разумею – образование предрасполагало; латынь, естественно, тоже. А вот что касается коптского… Надо что-то придумывать.

– Ну вот, приплыли, – вздохнула Софи. – И какой тогда смысл добираться до заветного текста, если все равно ничего толком с ним сделать не сможешь?

– Да есть у меня идеи, – загадочно усмехнулся в бороду Генка. – Вот только сначала надо продумать, какими бумагами следует заручиться, чтобы выбить себе разрешение работать с источником…

– Так возьмем ходатайство у Блейка, – мне казалось, что это наилучший вариант. – В конце концов, кто девушку обедает, тот ее и танцует. Он нам заказал расследование – вот пусть и обеспечивает зеленый свет…

– Да не факт, что, если мы предъявим ходатайство от его фонда, с нами вообще будут разговаривать. Думаю, тут надо действовать по-другому. Ладно, чуть позже начну со всеми этими делами разбираться, пока же нужно распланировать нашу операцию и распределить обязанности. Итак, Этьен выступает постоянно, что бы ни происходило, в роли менеджера проекта – со всеми договаривается, держит связь и пр. Я беру на себя доступ к Евангелию от Иуды и прочим рукописям, их просмотр, поиски знатока коптского языка. Ты, Софи, поскольку тебе все равно сидеть привязанной к телефону, соберешь и собьешь вместе всю информацию об Иуде по официальным источникам – то есть Новому завету (Четвероевангелию, Посланиям апостолов и пр.). А ты, Жерар, займешься пока тем же самым, что и Софи, только работать будешь с апокрифическими текстами.

На том мы и порешили. Еще договорились непременно делиться друг с другом всеми результатами, по возможности оперативно сводить их воедино и, когда первый этап нашей работы окончится, прикинуть, не нужен ли еще и второй и что он может собой представлять.

– У меня предчувствие, – сказал Геннадий, – что пока мы открываем только подготовительный этап наших расследований. Все интересное начнется тогда, когда будет решена обозначенная сегодня программа-минимум. Реальная работа пойдет потом; а нынешние находки лягут ей в фундамент. Как-то так. Вы не думайте, это не мистические всякие измышления, это моя научная интуиция работает, да и идеи кое-какие есть, вот просто пока их обсуждать преждевременно. Хочу, чтобы у вас мнение формировалось обо всем независимо от меня, без моих подсказок. Потом сверимся…

– Я тоже предчувствую Иуду, – согласилась Софи. – Знаете, я его всю жизнь считала выродком и поганцем, а тут вдруг стало просто интересно, что же он мог реально собой представлять. Может, правда, редкостный подонок, но почему-то мне кажется, что его оболгали нарочно, не знаю, кто, почему и когда… Я уверена, мы все это поймем, а главное – поймем, что такое был Иуда на самом деле.

– А у меня такое ощущение, – не отстал от Таманцева и Софи Жерар, – что этот Иуда – крепкий орешек и вся эта история какая-то темная. Кто-то почти 2 тысячи лет назад взялся наводить прятать концы в воду, а мы вот теперь возьмем и все поймем; да мало того – всему миру все расскажем о том, кто есть кто в истории Иуды. Мне кажется, это ровно тот случай, пережив который, понимаешь, что, в принципе, жил не зря!

– Мне кажется, что мы, в самом деле, многое поймем, может быть, даже и многому научимся, – резюмировал я. – Чувствую, придется отказываться от привычных ярлыков, дать людям и событиям новые интерпретации… Ребята, еще есть время. Кто-нибудь, может, хочет отказаться от этого безумного и рискованного проекта?

– Да ладно, – пробурчал Жерар добродушно, – залетим – так все сразу, это значит, не так и страшно…

– Да вообще не страшно! – отпарировала Софи. – Ну, если что, анафеме предадут, ну, пальцем станут показывать, может, еще к суду привлекут… Ерунда это все…

– Значит, все правильно рассчитали и каждый понимает, будучи абсолютно взрослым человеком, что отныне отвечает за свое здоровье, физическое и моральное, а также за все, что с ним будет или может произойти. Так, что ли, главный?

– Да аминь, – хмыкнул я. – Предчувствую я, что даст нам этот Иуда Искариот жару только так!

Тяжелый рок – тяжелый рок

Итак, каждый из нас получил задание и приступил к его выполнению. Что касается Гены Таманцева, то он, как и было задумано, начал с того, что связался одним специалистом в области коптского языка. Правда, выбор его показался мне в первый момент несколько неожиданным. Но обо всем по порядку.

Таманцев позвонил мне на трубку и сказал:

– Этьен, в первом приближении вопросы с коптским улажены. Мне хотелось бы познакомить тебя с этим человеком. Пожалуйста, подойди сегодня в клуб «Барселона» часам к 11 вечера, там все и встретимся и обо всем поговорим.

Я немного удивился выбору места для встречи, но подумал, что, в конце концов, всему имеются какие-то объяснения, очень скоро я смогу понять и это чудачество своего приятеля.

– Слушай, – только уточнил я, – а Софи и Жерара обязательно брать с собой?

– Вот я как раз думаю, что пока тебе надо самому познакомиться с Сержем, – ответил Гена. – А там, если все у нас срастется, ты его им просто представишь. Ты меня поймешь на месте. Так будет лучше…

Конечно, я был заинтригован. Но мне не надо было добираться ни до какого места, чтобы понять, что лучше не таскать с собой Софи на деловую встречу, даже если встреча эта намечается в столь злачном местечке, как «Барселона». Ну а что касается Жерара, то пусть уж не идет туда с ней за компанию; с другой же стороны – может быть, он ее немного поразвлекает; иногда все-таки жалко бывает девочку, которую я так мало вывожу в свет. Бедная, совсем засиделась, ни впечатлений тебе, ни себя показать миру… Впрочем, она неизменно так тянет на себя одеяло, стоит ее куда-нибудь прихватить с собой, что каждый раз после таких вылазок даешь себе слово, что это было в самый что ни есть распоследний раз.

Естественно, вечером я был в «Барселоне». Геннадий в черной косухе, бандане и каких-то сомнительных цепях поджидал меня у барной стойки. Собственно, большинство здешних аборигенов было прикинуто примерно так же. На мне были просто черные вельветовые штаны и черный же джемпер грубой вязки, так что я соответствовал заведению хотя бы цветовой гаммой своей одежды. Я заказал бренди и закурил:

– А Серж-то твой где? Опаздывает, что ли?

– Будет минут через пять, подожди…

– Да я-то, конечно, подожду. Занятно здесь, все красивенькие такие. А я и не думал, что когда-то встречу тебя в таком виде… И кто бы мог подумать, батюшка Геннадий, на кого же вы похожи-то?

– Да я же, во-первых, расстриженный. А во-вторых, где это написано, чтобы православный христианин, скажем, не смел одеваться таким образом или не смел посещать такие места?

– Ну, нигде, наверное…

– Вот именно что нигде. А то, что не нельзя, то, стало быть, можно, – Генка хитро прищурился и подмигнул мне.

В это время все присутствующие в клубе повернулись к эстраде, кто-то закричал:

– Серж! Серж!

Те, кто сидел, заколотили ногами, раздались свист, разноголосые вопли радости, несколько девиц хлопали в ладоши. Свет в зале притушили, и на эстраду вышел длинно– и черноволосый парень в черном балахоне, с акустической гитарой. Все одобрительно заревели, замахали ему, он показал залу «козу», сказал: «Привет, люди, начнем, что ли?», взял первые аккорды. Публика притихла. После недлинного проигрыша он запел низким, очень проникновенным голосом:

Ты помнишь, демоны стучались в окна наши?

Они скребли по стеклам грязными когтями…

Никто не выслушал моления о чаше,

И смерть костлявая стояла перед нами…

И ты безжалостно шагнула ей навстречу,

И кровь твоя, как первый дождь, омыла землю…

Так ты ушла, а мне оправдываться нечем:

Зачем дышу, зачем дышу, вообще – зачем я?..[12]12
  Перевод Д.Смелянской. – Прим. редакции.


[Закрыть]

Смолкли последние аккорды, и зал начал бурно выражать свою радость. Было видно, что певца здесь любили, ждали и были безумно рады его выступлению. Серж спел еще несколько песен, публика подпевала, скандировала его имя, топала, хлопала и приплясывала. Примерно через полчаса он объявил перерыв и направился к нам.

– Ну вот, – представил нас друг другу Гена, – рок-звезда Серж, в миру Сергей Ларионов, в монашестве (бывшем) о. Сергий. Он же – кандидат филологических наук, лингвист, посвятивший свою диссертацию саидскому диалекту коптского языка.

– Ох ни фига ж себе… – только и смог сказать я, пожимая руку Сержа, на указательном пальце которой красовалось массивное серебряное кольцо с коптским крестом.

– Привет, Этьен, – улыбнулся он. – Как тебе здесь?

– Да ничего клуб, видно, что здесь собирается определенный контингент…

– Это точно… А как музыка?

– Знаешь, – я нисколько не покривил душой, – очень за душу берет. В особенности как ты спел первую свою балладу, у меня просто мороз по коже пошел… Слушай, но мне показалось, что звучала не одна акустика, между тем на сцене ты был один…

– Да у меня нет группы. Я работаю только с сольными проектами. Всегда. Тут есть некоторые технические ухищрения, если попросту говорить – то включается фанера еще нескольких инструментов.

– Только имей в виду, эту фанеру Серега сам и пишет, – вставил свое слово Таманцев. – Он у нас человек-оркестр.

– Постойте, так ты, Сергей, говорил, что это твой очередной проект?

– Кассе, ты не поверишь, – снова откликнулся Геннадий. – Проект называется «Я Иуда»…

– Опаньки!!!!!! А он при чем тут?

– Ну как же, я же коптолог. – Пояснил Серж. – А в начальной коптской традиции Иуде уделялось очень много внимания, он был фактически ключевой фигурой ряда гностических апокрифов. Иуда – символ духовного поиска, нетщеславной любви, самопожертвования и самоотречения… Мне кажется, если вдуматься, Иуда – один из первых бунтарей в истории человечества, потому он вполне коррелирует с тяжелым роком. Кроме того, Иуда – это трагедия, смерть, космизм – то есть опять же тяжелый рок. Вот поэтому «Я Иуда».

– Нет, у меня сегодня вечер откровений, – подивился я. – Сначала Генка предлагает встретиться в ночном клубе, потом сам туда припирается в косухе и бандане, по ходу оказывается, что специалист в области коптского, с которым мне и забита стрелка, рок-музыкант, тут же выясняется, что он еще и монах-расстрига, как и сам Генка, ну и на закуску он говорит, что он торчит и прется от Иуды, расследовать обстоятельства жизни которого мы, собственно, и подвизались…

Минут через пять Серж снова оказался на сцене и снова пел. И я, то ли потому что выпил уже достаточно бренди, то ли потому что так на меня все это подействовало, не зная слов, подпевал ему, и кричал его имя, и свистел, и размахивал зажженной зажигалкой, когда он исполнял наиболее лирические свои композиции. Это было, на самом деле, необыкновенно талантливо и красиво.

После того как Серж отпелся, мы втроем переместились в другое место, где просто пили остаток ночи да говорили о жизни.

Сергей Ларионов родился в семье потомственных питерских интеллигентов, обожал родителей, обожал сестру. Окончил университет, во время обучения на филфаке его переклинило на коптских традициях и религии, поэтому он поступил в аспирантуру, вместо 3-х лет проучился в ней всего 2 года, с блеском защитил диссер. Основательно поднаторев в своей науке, Сергей решил дальнейшую свою жизнь посвятить Богу и принял постриг в том же мужском монастыре, что и Гена Таманцев. Еще ранее знакомые друг с другом, ребята здорово сблизились в своей обители, постоянно устраивали философские дебаты, пытались даже издавать в монастыре листок «Православный путь». Однако Генка сбежал из монастыря ввиду непредвиденных обстоятельств,[13]13
  Об этом подробно рассказано в книге «Ключ Соломона». Если особо не вдаваться в подробности, то история Генкиного бегства и расстрижения выглядит следующим образом: Таманцев собирал материалы для написания биографического исследования о Христе. Настоятелю монастыря ход его мыслей и характер привлеченных источников не понравился; Генка был вынужден спасаться бегством, а заодно спасать и свой труд. – Прим. автора.


[Закрыть] был заочно расстрижен и через некоторое время вынужден нелегально эмигрировать из России. История Сержа-Сергея развивалась по иному сценарию. Его младшая сестра, увлекавшаяся тяжелым роком и, похоже, входившая в сатанинскую секту, в один прекрасный день покончила жизнь самоубийством, написав ему на прощание очень сумбурное и ничего не объясняющее письмо. Горю тогда еще о. Сергия не было предела. Он бесконечно винил себя за то, что настолько ушел в мир сначала своей науки, а потом веры, что совершенно забыл о близких. Он прекрасно знал, что если бы рассказал своей Катьке о том, что знал сам, она бы так фатально не запуталась, а значит, была бы жива. Постепенно горечь утраты сменилась для него осознанием нового долга: он не спас Катьку, но, может быть, сумеет достучаться до других Катек, может быть, подберет ключ к их внутреннему миру, научится говорить с ними на одном языке. Только вот что это должен быть за язык? Ясно, что проповедью в наше время никому ничего не доказать. Зато современные тины и молодняк прекрасно понимают язык тяжелого рока. Придя к таким умозаключениям, о. Сергий обратился к настоятелю монастыря, чтобы тот благословил его на сольный проект. Тот посмотрел на своего монаха, как на полоумного:

– Сын мой, – сказал он, – я вижу, что ты находишься под влиянием тех же бесовских заблуждений, что и твоя покойная сестра. Она накликала своим поступком жуткую беду на всех своих родичей, а у тебя так просто помутился разум в связи с ее кончиной. Единственное, что ты теперь можешь сделать в память о ней, – это молиться о ее заблудшей душе, которая не пожелала принять покаяния и не захотела отойти в мир иной так, как подобает православной душе – смиренно и с молитвой. Ее последний поступок глубоко аморален и отвратителен, он характеризует ее как женщину взбалмошную и нечистоплотную, достойную анафемы и осуждения. Я понимаю твои чувства, сын мой, но ты просишь о том, о чем не может быть и речи. Никогда не позволю я тебе принимать участия в бесовском действе, которое принято именовать роком. Думай о свей душе, спасай ее, ибо враг уже вплотную подобрался к ней и нашептывает в уши твои срамные и прелестные речи!

Выслушав эту тираду, Сергей, вопреки предположениям своего духовного отца, вместо того, чтобы вернуться на путь истины и осудить свою сестру-суицидницу, повел себя практически неадекватно. Во-первых, он заявил настоятелю, что тот не имеет никакого права осуждать Катю, которую ему, Сергею, пока он жив, не заменит никто. Во-вторых, он сообщил, что, хочет того настоятель или не хочет, он, Сергей, непременно возьмет Катину старенькую гитару и станет петь для ее сверстников песни про нее же. Ну а в-третьих, он полагает, что вездесущий и всевидящий Бог мог бы и позаботиться о рабе своей и отвести от нее искушения, если уж на то пошло, и не допустить ее смерти. А если он все это спокойно допустил, а теперь еще требует того, чтобы истинные христиане заклеймили позором покончившую собой девочку, то он жуткой лицемер, бессильный и самовлюбленный дурак, от которого в принципе нет никакого прока. «Понимаете, – резюмировал Сергей, – сейчас, во время беседы с вами, я вдруг понял, что Бог мне больше ни к чему. Он не помог моей сестре, он допускает войны, стихийные бедствия, с его соизволения и при его попущении люди убивают друг друга, измываются друг над другом. А Бог при этом только со всех спрашивает ответа, но не помогает никому. Ему надо кланяться, его надо бесконечно задабривать молитвами и жертвами, чтобы на выходе он дал тебе возможность умереть. Но ведь даже если он этого и не захочет, я умру все равно! Он не сможет отнять у меня этого права! А все остальное – просто мишура, фантики!!!». С этими словами о. Сергий совлек с себя монашеское одеяние, сложил свои немудреные пожитки и отправился в путь. Сначала он вернулся в Питер, потом его начало кружить по жизни, он оказывался со своей гитарой то здесь, то там, и вот уже вышло 2 его CD, и вот о нем уже начали говорить, как о явлении в мире рок-музыки. Наконец к тому времени уже Серж на время обосновался в Париже. Именно здесь в один прекрасный день с ним нос к носу среди бела дня столкнулся наш Гена Таманцев. Они пообещали не терять друг друга из виду. А вскоре у Таманцева появилась возможность привлечь давнего приятеля как специалиста в наш проект.

– Знаешь, – под утро, когда небо уже начинало становиться белесым, говорил мне Серж, – тяжелый рок – это тяжелый рок. Это такая нелегкая судьба, если хочешь, карма. В нем и жизнь, и смерть, и все, что я знаю, и все мои вопросы к жизни. Знаешь, я сейчас пытаюсь осмыслить два момента – личность Иуды и идеи Ла Вея… Ведь Катька моя, похоже, на них подсела. Размотать бы это все, понять бы как-то… Ведь этот самый Антон Шандор – личность, безусловно, незаурядная. С какого такого перепугу он стал основателем альтернативной религии?[14]14
  Антон Шандор Ла Вей – основоположник современного сатанизма, автор нашумевшей «Книги Сатаны». – Прим. автора.


[Закрыть] И что молодняк в сатанизме находит? Надеюсь, мне когда-нибудь удастся раскрутить этот клубок. Может быть, тогда я узнаю, что же толкнуло Катьку… Вот такой у меня рок. А проектом вашим я займусь за милую душу. Мне всегда казалось, что придет время, и мои познания мне еще сослужат службу. Вот, похоже, такое время и настает. Я уверен, если взяться за дело с головой, можно нарыть очень даже много интересного. Коптский язык – это тоже мой тяжелый рок.

– Только я одного не понимаю, – честно признался я. – Как тебя в рокеры-то занесло? Ну, хотел говорить с молодежью, вразумлять кого-то – шел бы в преподы, тем более, у тебя же есть степень, вроде интересная квалификация?

– Да понимаешь, – ответил он, – это вопрос приоритетов и жизненной философии. Образование, даже самое что ни на есть фундаментальное и прикладное, – это всегда некий официоз. А молодые ребята официозу не верят. В общем, и правильно делают. Университеты во все времена у всех народов были проводниками официальной идеологии. Впрочем, случались и поныне случаются эпизоды университетских бунтов, но там инициатива исходила и исходит от студиозусов, а не от профессуры.[15]15
  Кстати, нынешней весной в Париже как раз и произошел очередной студенческий бунт, вызванный полнейшей непродуманностью закона о первом найме. – Прим. редакции.


[Закрыть] Это вообще классическое противостояние «студент—профессор», так сказать, самовоспроизводящаяся система. Я могу кого-то научить разбираться в коптском языке, устанавливать возраст папирусов, навскидку анализировать состав чернил – это у меня получится из позиции «препод». Но повлиять на чью-то душу, достучаться до внутреннего мира, причем в массовом порядке… Однозначно нет, не получится. Тут нужно другое. И я давно понял – что, понял, работая с сочинениями отцов церкви и представляя себе воочию их деятельность в первые века христианства…

– Ты хочешь сказать, что какой-нибудь Павел был рокером?

– Не совсем так. Он был проповедником. Причем выступал столь патетически, что собирал огромные толпы народу! Люди слушали его и теряли голову. Они скандировали его имя, повторяли за ним каждое его слово, плакали и кричали во время его выступлений. А Иоанн Златоуст? Вот ведь тоже глыба! Просто необыкновенных масштабов фигура!..

– Я все-таки не до конца понимаю… Ты решил, что достучаться до людей можно только проповедью… и пошел на сцену с микрофоном?

– Ну да! В современном мире толпы собирают рокеры. Мы тоже своеобразные проповедники. Нас слушают, за нами повторяют слова, на наших выступлениях люди впадают в экстаз, как когда-то впадали в экстаз религиозный и мистический. Я понял, что сегодня проповедник может быть только в черном и с гитарой. Что-то проясняется теперь?

Я быстренько прокрутил в голове теперь уже вчерашний вечер. Толпа беснующегося народа, перед ней на эстраде – бледный, вдохновенный Серж с гитарой… Они слушали его, они верили ему, они готовы были идти за ним! Безусловно, все именно так и есть, как он говорит. Его рок – его крест, его способ говорить с людьми и рассказывать им самое сокровенное о себе. Делиться с ними своими мыслями и чаяниями. Но, черт возьми, какой феномен: бывший священник, ушедший в мир, взявший в руки гитару, влезший на эстраду в надежде «поймать в свои сети человеков».[16]16
  В Новом завете апостолы, обращающиеся к миру с христианской проповедью, называются «ловцами человеков». – Прим. редакции.


[Закрыть]

Я кивнул Сержу. Пора было расходиться.

– Слушай, а как же ты оторвешься от своих выступлений? – спросил я его напоследок.

– Да не волнуйся, оторвусь с удовольствием. Ты пойми, что я по одной совей ипостаси проповедник и рокер, а по другой – ученый, исследователь, двинутый на всю голову на древних коптах и их писаниях. То, что Генка предложил мне, – просто царский подарок. Я и мечтать не мог, что мне придется выступить в роли эксперта при анализе этого нашумевшего Евангелия от Иуды.

– А ты давно знаешь об этом памятнике?

– А как мне о нем не знать, если это моя страсть, которая исчезнет, видимо, только вместе со мной? Конечно, я читал о нем все, что публиковалось, знаю мнение ведущих коптологов на его счет, отслеживал каждое упоминание о нем… Но даже и в мыслях не держал, что мне придется самому поработать с этим текстом…

– Ну что, ребята, – подытожил Таманцев, у которого уже начали слипаться глаза, – у вас уже пошла лирика чистой воды и взаимное шарканье ногами. Это все хорошо и полезно, но не срочно необходимо. Пойдем-ка мы по домам, выспимся… Все же вроде обсудили, что нужно, теперь дело за техническими вопросами. Давайте вечерком соберемся у Этьена да все это быстро и распишем – какие брать отношения,[17]17
  Отношениями называются деловые письма от соответствующей организации, в которой числится ученый или под патронажем которой он проводит свое исследование, в архив или хранилище древних актов с просьбой предоставить предъявителю возможность пользоваться теми или иными источниками. – Прим. редакции.


[Закрыть] рекомендательные письма, когда нам с Сержем куда ехать и прочее. Забились, что ли?

– Конечно, забились. – Я смотрел на Таманцева и Ларионова и думал, что жизнь преподнесла мне очередной сюрприз. Ну что ж, дают – бери! Я не из тех, кто отступает и трусливо чуть что поджимает хвост. Русский поэт Александр Блок писал: «Узнаю тебя, жизнь, принимаю – и приветствую звоном щита!». Эти слова можно было бы сделать эпиграфом к моей жизни.