Текст книги "«Штурмфогель» без свастики"

Евгений Федоровский
«Штурмфогель» без свастики

© ООО «Издательство «Вече», 2015

© Федоровский Е.П., 2007

© ООО «Издательский дом «Вече», 2007

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2015

Сайт издательства www.veche.ru

Пролог

По кремнистой дороге Кастилии шел военный грузовик с германскими летчиками. Они возвращались из Валенсии, где проводили краткосрочный отпуск. Бодрые, загорелые, молодые, они орали «Милую пташку» и неохотно прервали песню, когда увидели на дороге молодого человека с поднятой рукой. Шофер затормозил. У парня была типичная физиономия северянина – белобрысый, светлоглазый, с конопушками на тонком, прямом носу. Он был одет в полувоенный френч, солдатские брюки. За спиной болтался ранец из рыжей телячьей шкуры, какие носят баварские горные стрелки.

Узнав соотечественника, летчики ухватили его за руки и легко втянули к себе в кузов. Оказалось, молодой человек ехал в ту же часть к Мельдерсу[1]1
  Мельдерс Вервер – командир соединения истребителей, действовавших в составе фашистского легиона «Кондор» в период гражданской войны в Испании в 1936–1939 годах.


[Закрыть], куда направлялись и летчики.

Дымящийся от зноя аэродром был почти пуст. Истребители ушли на задание. Солдаты-марокканцы из аэродромной охраны на раскаленных камнях пекли просяные лепешки и лениво отгоняли больших зеленых мух. Чуть поодаль у бочек с водой толпились техники. Они охлаждали воду, бросая в бочку заиндевелые баллоны со сжатым воздухом. Если кто-нибудь опускался в воду, то сразу выскакивал, будто ошпаренный кипятком.

Новичок подошел к длинному морщинистому механику, который отчаянно растирал полотенцем рыжую грудь. Механику было лет под сорок. Чем-то он напоминал Жана Габена, уже завоевывающего славу на экранах Европы.

Очевидно, новичок заинтересовал механика.

– Примите душ, вода холодная, как в Шпрее, – посоветовал он. – Вы сразу почувствуете себя ангелом.

Новичок покачал головой.

– Вы к нам?

– Да. Направлен после школы Лилиенталя.

– О, туда попадал далеко не каждый! – Механик присвистнул и оценивающе оглядел молодого человека. – Я знал кое-кого из школы Лилиенталя: все сынки богатых папаш, что с толстыми кошельками.

– Мои родители погибли на пароходе «Витторио», когда плыли в Америку.

– В двадцать восьмом?

– Вы слышали о катастрофе?

– Как же! Об этом писали все газеты. Они были коммивояжеры?

– Нет. Искатели счастья.

Механик помолчал, думая о чем-то своем, а потом глуховато проговорил:

– Тогда многие искали счастья… Механик подал жилистую руку:

– Меня зовут Карл Гехорсман…

– Пауль Пихт.

– Вы были у Коссовски?

– Я только что приехал.

– Начальник секретной службы. Когда нет командира, то заменяет его. Вон его палатка…

Подойдя к пятнистой камуфлированной палатке, молодой человек откинул полог и вытянулся перед рослым, средних лет капитаном, у которого вдоль виска до скулы алел глубокий шрам. Коссовски изнывал от жары, его тонкая бязевая рубашка потемнела от пота.

Парень положил на раскладной столик свои документы и спросил:

– Надо полагать, вам обо мне сообщили?

Коссовски промолчал. Он долго рассматривал документы и наконец откинулся на спинку стула. Его зеленоватые, глубоко посаженные глаза впились в лицо прибывшего:

– Рекомендации у вас веские… Но почему вы захотели попасть именно в Испанию?

– Хочется узнать, на что я способен, господин Коссовски.

– Понимаю. А вот как вы в семнадцать лет научились летать на боевых самолетах, не понимаю.

– Когда у вас в кармане ни пфеннига, и никого не осталось дома, и вы в какой-то дыре в Швеции…

– Там вы стали личным механиком генерала Удета?

– Да. Он и ввел меня в школу Лилиенталя.

– Почему же вы не остались с Удетом?

– Хочу заработать офицерское звание на фронте!

– Прекрасный ответ, – суховато проговорил Коссовски.

Он снова уткнулся в документы. Повертел в руках диплом об окончании летной школы. Он не привык доверять первому впечатлению.

– Двадцать два года… – в раздумье проговорил он и вдруг резко опустил руку с дипломом на столик, от чего тот жалобно пискнул. – Идите. Я подумаю о вашем назначении.

Коссовски встал, пропустил новичка вперед и тоже вышел из палатки. На аэродром возвращались истребители. Они показались из-за невысоких холмов. Шли вразброд. Двукрылые «хейнкели», похожие на майских жуков. Разгоняясь на планировании, они заходили на посадку и, приземляясь, делали «козла»[2]2
  Делать «козла» – на жаргоне летчиков: неправильно садиться. Самолет, не совсем погасив скорость, при соприкосновении с землей подпрыгивает, делает «козла».


[Закрыть].

– Пилоты измотаны боем, – проговорил новичок.

– Такое и вам предстоит, – усмехнулся Коссовски.

– Благодарю вас, господин Коссовски. Ни о чем так не мечтаю, как побывать в настоящем деле.

Один из истребителей с дымящимся мотором косо промчался по аэродрому, сбил крылом пустую бочку из-под бензина, развернулся, взвихрив пыль, и замер. Техники бросились к самолету. Пилот поднял на лоб разбитые очки, расстегнул привязные ремни, попытался встать, но не смог.

Гехорсман, растолкав остальных, вытащил его из кабины:

– Опять вы лезли в самое пекло!

– Красные ощипали меня, как гуся, – вяло пробормотал пилот, стягивая шлем с большой мокрой головы.

Толпа окружила его, но, когда подошел Коссовски, техники расступились.

– Что случилось, Альберт? – спросил Коссовски.

– У красных тоже появились бипланы. Мы сначала думали, что это макаронники на своих «фиатах», а это были республиканцы. Хватились, но поздно. Задали они нам головомойку. Едва ноги унесли.

– Вы родились в сорочке, – проговорил новичок, рассматривая пробоины.

Летчик оглянулся и вдруг раскинул руки:

– Пауль! Глазам своим не верю! Откуда ты?

Новичок и пилот стиснули друг друга в объятиях.

– Вы знакомы, Альберт? – удивился Коссовски.

– Еще со Швеции, Зигфрид! – ответил летчик радостно. – Дети рейха собираются вместе!..

Глава первая. Накануне эры

В марте 1939 года была решена судьба Испанской республики. На Пиренеях воцарился Франко. Все приличные люди разъехались по курортам. Модным считалось Средиземное море. О политике уже не говорили. Политика приелась. Фашисты? Геринг на яхте плывет по Рейну. Гейдрих фехтует в Антверпене. Гиммлер собирает астрологов… Светские люди. Тишина. Душно. Респектабельная Европа купалась, томилась, лелеяла равновесие.

Но свастика напрягала щупальца. Фашизм ковал цепи для глобуса. Готовились к новым войнам фельдмаршалы и фельдфебели, фюреры и гаулейтеры, банкиры, промышленники, инженеры…

1

В солнечный и тихий день 30 июня 1939 года над бетонной полосой испытательного аэродрома в Ростоке пронесся с необычным свистом маленький самолетик. Он только взлетел и сразу пошел на посадку. Свист как будто захлебнулся. Кончилось топливо.

Из тесной кабины выбрался летчик, сорвал с головы шлем и ударил им по фюзеляжу.

– Я жив! – закричал он подбегающим техникам и механикам.

Тут же по полевому телефону набрали номер главного конструктора.

Хейнкель схватил трубку:

– Ну как, Варзиц?

– Я рад сообщить вам, доктор, что ваш «сто семьдесят шестой» впервые в мире совершил ракетный полет!

– Как вы себя чувствуете?

– Я жив, жив!

– Сколько вы продержались, Варзиц?

– Пятьдесят секунд.

– Я немедленно сообщаю в Берлин, Варзиц. Приготовьте самолет к двум часам.

Хейнкель быстро связался с отделом вооружений министерства авиации и попросил соединить его с генерал-директором люфтваффе[3]3
  Люфтваффе – военно-воздушные силы фашистской Германии.


[Закрыть], старым своим другом Эрнстом Удетом.

– Дорогой генерал! – воскликнул он, услышав в трубке ворчливый голос Удета. – Я поднял свой «сто семьдесят шестой» в воздух! Очень прошу вас сегодня же посмотреть на него в небе.

– Зачем спешить, доктор? – спросил Удет недовольно, но тут знаменитый пилот, очевидно, понял нетерпение Хейнкеля и, помолчав с минуту, бросил: – Ладно. Ждите.

Во второй половине дня Варзиц еще раз поднял свой маленький самолетик.

Машина с короткими, будто срезанными крыльями, на маленьких, как у детской коляски, шасси взвыла так оглушительно, что механики зажали уши. Огнедышащей ракетой «Хе-176» пронесся по аэродрому и взмыл вверх.

Эрнст Хейнкель, владелец и главный конструктор всемирно известной фирмы «Эрнст Хейнкель АГ», не мог скрыть своего торжества. Его реактивное детище – первое в Германии – увидело наконец небо. Он был настолько захлестнут ощущением удачи, что не заметил настроения Эрнста Удета.

Удет, хмурясь, слушал Хейнкеля и позевывал. Прославленный ас первой мировой войны уважал доктора и обычно подолгу беседовал с ним о разных авиационных проблемах. Но на этот раз он, ведающий новым вооружением люфтваффе и теснейшим образом связанный с авиапромышленниками, не хотел понять Хейнкеля, который расхвастался этим маленьким, ужасно свистящим попрыгунчиком.

Было жарко и душно. Удет изнемогал. На крепких, коротких ногах он прошелся по полосе и оглянулся на Хейнкеля. Но Хейнкель, сверкая единственным глазом, любовался полетом своего самолета. Своего. А Удет отвечал перед Герингом за оснащение всего военно-воздушного флота, и для него одного рейхсмаршал придумал и форму, и редкостный чин – генерал-директор люфтваффе.

И Удет не мог, как Эрнст Хейнкель, восторгаться этим крошечным недоноском, пусть хоть и с реактивным двигателем.

– И это все? – спросил он, когда самолетик пронесся мимо них, отчаянно тормозя.

Хейнкель с удивлением уставился на Удета. Его большой, вислый нос начал багроветь, задергалось веко кривого глаза.

– Право, доктор, вы настоящий энтузиаст. – Удет положил руку на плечо конструктора. – Но, боюсь, меня эти прыжки – вы не обижайтесь, если я назову их лягушачьими, – не привели в восторг. Впрочем, поздравьте Варзица. Он – храбрец.

– Разве вы не хотите поздравить его лично?.. Он был бы счастлив, – пробормотал Хейнкель.

– Простите, доктор. Я слишком долго ждал, когда же наконец ваш лягушонок оторвется от земли. Я спешу. До свидания.

Хейнкель неумело вскинул руку в нацистском приветствии, как обиженный ребенок, посмотрел вслед квадратной генеральской спине, резко повернулся и, подталкиваемый сухим горячим ветром заработавших винтов, по-старчески засеменил к дожидавшемуся поодаль Варзицу.

– Эти люди не заметят и божественного перста истории, – проговорил он, и Варзиц расценил эту фразу, как невольно вырвавшееся извинение.

И хотя Хейнкель мог не извиняться перед собственным летчиком-испытателем этой заранее придуманной фразой, он действительно оправдывался, что не сумел объяснить Удету невероятность происшедшего.

– Все же сегодня великий день, доктор, – сказал Варзиц.

Летчик был взволнован неожиданным доверием Хейнкеля. Эта вспышка откровенности значила для него больше, чем само участие в решающем испытании реактивного самолета. Она заслонила собой и напряжение страшного пятидесятисекундного полета, и фантастичность перспектив, открывшихся ему там, наверху.

Но Хейнкель уже понял, что в раздражении сказал ненужную, очевидно, опасную фразу.

– Я уверен, Варзиц, ОН нас поймет, – напыжившись, проговорил Хейнкель, – и ОН оценит наши усилия. Так что будем работать дальше.

Хейнкель, хотя и был уже стар, не утратил энергии. Не раз жизнь ставила его в отчаянные положения, но милостивая судьба спасала от банкротства, как это произошло в страшную инфляцию после Первой мировой войны и в кризис тридцатых годов. В первый раз выручил Хейнкеля богатый поклонник авиации, во второй – советский заказ на изобретенные им катапульты и летающие лодки.

Три года назад конструктор создал двухмоторный «Хейнкель-111». Машина стала основным бомбардировщиком люфтваффе, оправдала себя в Испании. Но тут престарелого конструктора увлекла работа над реактивным истребителем. Он сделал две модели – «Хе-176» и «Хе-178». Первый истребитель – «Хейнкель-176» – он и демонстрировал генерал-директору Удету.

Однако генерал сегодня не понял Хейнкеля.

– Ну что ж, мы еще посмотрим, кто кого, – погрозил Хейнкель генеральскому самолету, уходящему в знойную дымку июньского дня.

В это время Удет, не заглянув, как обычно, в пилотскую «Зибеля», прошел в задний отсек, отделанный под «походный бар».

– Пусть штурвал берет второй, а ты приготовь мне бренди, – сказал он шеф-пилоту Паулю Пихту.

Ледяное бренди вернуло генералу утраченную бодрость. Раздражение исчезло. К тому же самолет взлетел, а в воздухе Удет всегда чувствовал себя лучше.

– Ты видел эту лягушку, Пауль?

– Видел, господин генерал, – ответил адъютант.

– Недоносок без пропеллера. Дурацкая работа. Еще бренди, Пауль!

Огладив любовным взглядом пятиярусную батарею бутылок, самую полную, как утверждали знатоки, коллекцию бренди в мире, Удет снова с тоскливой горечью подумал: никогда, нет, никогда не вкусить ему сполна всю крепость напитка, заключенного в этих бутылках. С тех пор как он перестал летать, опьянение приходило к нему тусклым, земным.

Удет взглянул на адъютанта. Тот сосредоточенно готовил новую смесь из бренди и лимонного сока.

Прямого, иногда даже грубоватого генерала устраивал этот молодой человек – умный, расторопный, преданный. С ним Удета свела судьба в Швеции. Пихт хотел добыть офицерский чин в бою, и Удету пришлось согласиться с его просьбой – послать в Испанию, хотя серебряные погоны адъютанту Удета были обеспечены и без этого риска. Но Удет сам был таким же отчаянным и не любил покровительства. Разумеется, Пихта испытывали в разных учреждениях, Пихта проверяли. Генерал-полковнику, впоследствии генерал-директору люфтваффе, заместителю самого Геринга, полагался шеф-пилот и адъютант с более высоким чином и положением, но Удет умел ценить и храбрость, и преданность, и ту особую любовь к авиации, которая сроднила их обоих – старого и молодого.

– А ты что скажешь, Пауль? – спросил Удет, принимая от Пихта новый стакан.

– Что вас интересует, господин генерал?

– Брось ты этот официальный тон, чинуша несчастный! «Господин генерал, господин генерал»! А что у генерала на душе, ты-то знаешь, господин адъютант? Молчишь! А ведь ты меня помнишь другим, Пауль. Ты помнишь, как обнимал меня Линдберг? Ты видел, как надулся этот старый попугай Хейнкель, когда я сел в Италии, установив новый мировой рекорд на его дурацкой машине! Ведь это было в прошлом году, Пауль! В прошлом году!

Да, в прошлом году Хейнкель построил новый истребитель «Хе-100». Это была аэродинамичная и маневренная машина. По скорости она превосходила хваленый «Мессершмитт-109». Хейнкель рассчитал машину на двигатель с водяным охлаждением, но отказался от радиаторов нормального типа. Охлаждающая жидкость проходила через сложную систему устройств, расположенных в двойной обшивке крыльев. Удет промчался на «Хе-100» с невиданной скоростью, но сразу после полета высказал конструктору свое мнение со всей прямотой: «Эта капризная белоручка на фронте летать не будет. Если ослабнут одна-две заклепки в крыльях или, не дай бог, пуля прошьет крыло, то жидкость испарится и двигатель выйдет из строя. Самолет будет обречен». С тех пор между Удетом и Хейнкелем, как говорится, пробежала кошка.

Слушая хвастливые жалобы Удета, Пауль Пихт привычно подумал о том, что вовсе не нужно особой проницательности, чтобы разглядеть смятенную душу генерал-директора.

Для многих коллег Удета его неожиданное возвышение казалось трудно объяснимым капризом Геринга. Не поддался же в самом деле «Железный Герман» сентиментальной привязанности к старому однокашнику еще с Первой мировой войны по эскадрилье Рихтгофена? Деловые качества? Но Удет совсем не похож на дирижера величайшего авиапромышленного оркестра, призванного прославить могущественный военно-воздушный флот Германии.

Нет, не Удет нужен был Герингу. Только его имя, имя национального героя Германии, всемирно известного воздушного аса. Удет – хорошая реклама для немецкой авиации. Удет – удобный, проверенный посредник между новым руководством люфтваффе и авиапромышленниками. Удет, наконец, послушный исполнитель воли и замыслов Геринга. «Железный Герман» не погнушался использовать его и как «противовес» хитрому, пронырливому, иногда чрезмерно энергичному Мильху[4]4
  Фельдмаршал Мильх – заместитель Геринга, после самоубийства Эрнста Удета руководил вооружением люфтваффе. В 1935 году, будучи статс-секретарем министерства авиации, выступил против истребителя «МЕ-109». Ныне почетный член правления западногерманского концерна «Клекнер».


[Закрыть] – второму своему заместителю, генерал-инспектору люфтваффе.

Удет, разумеется, уже осознал и покорно принял уготованную ему роль. Отказаться от нее он мог, лишь признавшись в измене нацизму. Но, как виделось Пихту, его начальник не очень страдал от иллюзорности нынешней своей власти. Его бесило расставание со своей прежней артистической властью над толпой. «Акробат воздуха» не привык, чтобы боялись его, он привык, чтобы боялись за него. Он властвовал над людьми, рождая у них страх за себя, царил, рисуясь бесстрашием, снисходя к филистерскому обожанию. Категорический приказ Геринга, запрещавший ему самому испытывать новые модели и участвовать в спортивных полетах, застал Удета врасплох. Он почти физически ощутил, как ему опалили крылья.

Удет припомнил добродушное сияние на широком лице Геринга. Руки толстяка были сцеплены на животе, а большие пальцы, как пулеметы, выставлены вперед.

«Я ничего не понимаю в производстве больших самолетов, Герман, – сказал Удет. – Это дело не по мне. Лучше отказаться сейчас…»

Большие пальцы выстрелили. Геринг встал, укоризна раздула его щеки.

«Не беда, Эрнст. Положись на людей. Нам нужны твои идеи. Это – главное!..»

– Люди, идеи… – проворчал Удет, вспомнив этот эпизод, и вдруг в упор, как будто впервые, посмотрел на своего адъютанта. – О чем ты думаешь, Пауль?

– О Стокгольме, господин генерал, о ваших гастролях…

…Стокгольм в конце двадцатых годов был европейской ярмаркой, европейским перекрестком. Сюда съезжались из голодной Европы злые, предприимчивые и азартные юнцы. Юный Пауль Пихт стоял в толпе, задрав голову. А в небе носился белый самолетик.

Самолет разворачивался так низко, что крылом касался травы. На траве лежал женский головной платок. Крючок на конце крыла цеплял красный шелк и уносил его ввысь. И вот уже подхваченный ветром он спускался к толпе из поднебесья. Тысячи рук тянулись к платку. Тысячи глоток вопили: «Удет, Удет!..»

– В Стокгольме я понял, что должен летать, – задумчиво проговорил Пихт.

– Да, Стокгольм… – довольно улыбнулся Удет. – Оглушительный успех. Я был отличным летчиком, Пауль!

– Германия вами гордится, господин генерал.

– Германия не дает мне летать!

– Вы должны ценить заботу рейхсмаршала…

– Да, да, Пауль, я был сердечно тронут. Герман проявил истинно братские чувства…

– Вы нужны рейху, генерал. Ваш опыт…

– Мой опыт? – взорвался Удет. – Что толку в моем опыте, если я не могу взять в руки штурвал? Ты видел этого мальчишку Варзица, Пауль? Зеленый трусливый сопляк! Он вылез из кабины белый, как мельничная мышь. Но как он смотрел на меня! Как на инвалида, Пауль, как на последнего жалкого инвалида! Налей мне двойную!

Разливая бренди, Пихт невольно представил себе элегантного, широкоплечего Удета, вылезающего из «Хейнкеля-176». Да, будь сегодня на месте Варзица Удет, обстановка на аэродроме была бы иной. «Король скорости» сразу бы оценил удивительные возможности реактивного двигателя. Теперь же Удет увидел в затее Хейнкеля лишь грубое посягательство на те устои воздухоплавания, которые были освящены им самим.

– А как тебе понравилась эта прыгающая лягушка, эта скорлупа с крылышками, а, Пауль? Доктор носится с ней, как будто и в самом деле снес золотое яйцо.

– Вы хотите услышать мое неофициальное мнение, господин генерал?

– Я хочу знать твое мнение, Пауль, и катись ты еще раз к черту со своей официальностью!

– Я очень уважаю заслуги доктора Хейнкеля перед немецкой авиацией, но считаю, что в данном случае ему изменило чувство ответственности перед немецким народом. «Хейнкель-176» – машина несерьезная. Мне бы не хотелось так думать, мой генерал, но, видно, у доктора рыльце в пушку, если он взялся за разные фокусы. Его дело – бомбардировщики.

– Да, ты прав, Пауль. Геринг не устает мне твердить: бомбардировщики, бомбардировщики. Но я же говорил Герману: мое дело – истребители. Скорость, скорость, скорость! А ведь у Хейнкеля были весьма приличные истребители. У него всегда не ладилось дело с шасси, но зато какая рама! И в этой новой машине что-то есть, Пауль, что-то в ней есть!

– Новый двигатель. Реактивная тяга. Но это пока лишь идея, лишенная всякого практического применения. Пятьдесят полетных секунд никого не убедят.

– Спасибо, Пауль. Ты прав. Завтра же позвоню Хейнкелю и наложу запрет на дальнейшие работы над этим выродком.

– Не торопитесь, мой генерал. Реактивный двигатель – безусловное новшество в авиации. Пусть пока бесполезное. Но стоит ли вам брать на себя незавидную роль врага технического прогресса? При вашей должности это вам не к лицу. Что, если показать машину фюреру? Она развлечет его. Наш фюрер обожает всякие технические курьезы. Ну, и если старик Хейнкель докажет полезность своего детища в будущей войне…

– Ты молодчина, Пауль! Сообщи Хейнкелю, чтобы он притащил свою лягушку в Рехлин. А теперь помоги мне подняться. Скоро Берлин. Я хочу сам посадить «Зибель»…