Текст книги "Созерцатель скал"

Евгений Кораблев (Григорий Григорьевич Младов)
СОЗЕРЦАТЕЛЬ СКАЛ

Часть первая

I. География над морской пучиной

– У нас искони так заведено, его зовут не озером, а морем, – строго поправил англичанина старик пассажир, неодобрительно глядя на его заграничную шляпу-шлем. «Куда едешь?» – говорят. – «За море». – «Откуда приехал?» – «Из-за моря». – Улица в Иркутске, которая ведет на дорогу к Байкалу, так и называется «Заморская».

– Что же это – особое почтение какое-то? – презрительно выпячивая губы, спросил мистер Таймхикс.

– Совершенно верно, – подхватил услышавший их разговор молодой профессор. – Взгляните, – указал он в окно каюты на открывавшуюся безбрежную водную даль. – Разве это не море?

– Святое море, – добавил наставительно старик.

Мистер Таймхикс недоумевающе пожал плечами:

– Значит, что-то особенное, как все у русских.

Профессор улыбнулся.

– Это море – грозное, внушающее прибрежным жителям суеверный, почти необъяснимый страх. Благополучная переправа через него на парусном судне считается счастьем. Вы знаете, раньше матросы перед переездом ставили пассажирам определенные условия: не называть Байкала озером, не отзываться о нем во время переправы бранными словами, не плевать в него и так далее. И теперь хоть не ставят никаких условий, но очень не любят, когда этого не соблюдают. Видели, какая вчера сцена вышла из-за моей собаки, – он ласково потрепал огромного, косматого черного сенбернара, который положил свою громадную голову на колени хозяина и, добродушно высунув красный язык, глядел на пассажиров умными карими глазами. – Все из-за клички его «Байкал»...

Услыхав свое имя, пес сейчас же взглянул на хозяина, проделав приветственную сигнализацию хвостом.

– Вы не думайте... Ваша собака нам даром не пройдет, – нахмурился старик. – Вот помяните мое слово.

Профессор улыбнулся. Вчера при посадке как раз этот длинноусый старик и заварил всю кашу. Заклиная капитана не брать с собой собаку с такой кличкой, предсказывая, что она принесет им несчастье, он так кричал и бранился, что, возбужденные им, начали ворчать и матросы, и профессор не без труда мог водворить на судно своего четвероногого любимца.

– Это здесь почти обычное явление. Напуганные Байкалом жители всякому путешественнику пророчат катастрофу. При переправе создается какая-то тревожная, нервная атмосфера нависшего несчастья. Таинственный Байкал может послать это несчастье, а может и не послать...

– Суеверие?

– Да. Но даже тот, кто переправится благополучно, навсегда уносит от Байкала, благодаря этому, впечатление какой-то смутной тревоги. Вы посмотрите, какой суровый, величественный вид! Раз увидав, вы никогда не забудете.

Мистер Таймхикс глянул в окно, потом долго смотрел в бинокль. Затем, докурив сигару, он машинально бросил окурок в байкальские волны и плюнул вслед.

Старик подпрыгнул от негодования. Профессор поглядел на него и улыбнулся. Он был еще совсем молодой, и от этой улыбки лицо его приняло какое-то задорное, мальчишеское выражение.

Старик не выдержал насмешливого взгляда, рассерженно поднялся и вышел.

– Не удивительно, что Байкал породил много романтических легенд и поверий, – улыбаясь, говорил англичанину профессор. – Но далеко не все в них продукт фантазии. И в нем самом, я сказал бы, много дикой романтической поэзии. Его огромность, трудность переправы... До недавнего времени существовало убеждение, что глубины его даже не измеримы.

– Он, кажется, очень велик, – согласился англичанин и заглянул в свой справочник.

– Длина около семисот километров и ширина от двадцати девяти до семидесяти, – ответил профессор. – Это глубочайший в мире пресноводный бассейн с общей поверхностью 34 000 квадратных километров, то есть более всей Московской губернии[1]1
  Современные более точные данные о Байкале таковы: длина его 636 км, наибольшая ширина – 79,4 км, наименьшая – 25 км. Площадь озера 31 500 кв. км, то есть Байкал по площади, приблизительно равен таким государствам, как Бельгия или Голландия. Глубина Байкала достигает 1741 м. Средний уровень поверхности воды озера находится на абсолютной высоте – 457,8 м, наиболее глубокие части дна ниже уровня океана почти на 1300 м.


[Закрыть]. Лежит он среди горных хребтов, на высоте приблизительно пятисот метров над уровнем моря. В него падают с гор со страшной быстротой больше трехсот рек и ручьев, вытекает только одна река Ангара, русло которой ниже уровня Байкала. На все шестьдесят пять километров расстояния от истока до Иркутска русло ее все понижается, в общем, на сто тридцать метров, и по этому уклону река летит с бешеной быстротой, местами до пятнадцати километров в час. При таком течении даже сорокаградусные иркутские морозы не могут ее сковать, – она замерзает только в январе.

Происхождение Байкала тоже не может считаться точно выясненным. Чтобы хорошенько изучить совершающиеся на нем многие странные и загадочные явления, чтобы изучить его замечательную фауну, нужны труды целых поколений. Он пока мало исследован. Его дикие пустынные берега, в особенности северные, до сих пор почти необитаемы. Издавна там бродили одни только медведи, волки да беглые нерчинские каторжники. В самом выходе Ангары из Байкала стоит знаменитый Шаман-Камень[2]2
  Шаман-Камень, или Шаманский Камень, – невысокая известняковая скала, подымающаяся со дна реки Ангары в ее истоке. С Шаманским Камнем связана старая бурятская легенда. У седого Байкала было много послушных жен-рек, но только лишь одна непослушная дочь – Ангара. Неусыпно берег Ангару Байкал, а она влюбилась в красавца Енисея. Когда Ангара бежала к своему возлюбленному, разгневанный Байкал бросил вслед ей огромный камень. Среди бурят бытовала также легенда о том, что Шаманский Камень якобы сдерживает воды Ангары и предохраняет город Иркутск от наводнения. Видимо, легенда основана на том, что в годы больших наводнений, что случаются в Забайкалье, Шаманский Камень заливается водой.


[Закрыть], священнейшее место у бурят, где, по их верованиям, живет какой-то непобедимый белый бог. Камень сдерживает напор байкальской воды. Если бы от какой-нибудь причины, например землетрясения, он рухнул, вода хлынет огромным потоком в Ангару, и день падения Шаман-Камня, по мнению многих, будет последним днем Иркутска.

Англичанин сделался задумчивым.

– Но у Иркутска есть более опасное соседство, – помолчав, сказал профессор. – Глубоко в земле, под Иркутском и Байкалом, по-видимому, находится лаборатория, где древние огни до сих пор не погашены. Горючих материалов, кажется, там достаточно.

– Вы думаете?

– Да. Кругом землетрясения бывают почти ежегодно. И, кроме того, около Байкала почва часто в одних местах опускается, в других поднимается.

– А если Байкал прорвется в эту подземную топку? – спросил молчавший до сих пор молодой бурят.

– Это будет уж из Жюль Верна, – рассмеялся профессор. – Во всяком случае известное основание для тревоги, как видите, имеется, а почва для суеверных страхов невежественного населения – тем более. Еще в XVIII веке в Иркутске не раз падали кресты с городских церквей, сами собой вдруг начинали звонить колокола. В 1861 году они вдруг зазвонили, и в это время местность около Байкала, в тридцать километров длиной и несколько километров шириной, провалилась со всеми деревнями и жителями. В место провала хлынули байкальские волны[3]3
  Действительно бывшее событие. В декабре 1861 г. произошло опускание части берега реки Селенги. Под воду опустилась, северная часть дельты реки, так называемая «Цыганская степь» общей площадью в 190 кв. км. В результате образовался залив. Провал.


[Закрыть].

Эти загадочные явления вселили в сердца жителей суеверный ужас. Много легенд и так называемых «предсказаний шаманов» передается здесь из поколения в поколение. И достаточно случиться какому-нибудь сравнительно редкому явлению в природе, как все эти предания оживают. А так как на Байкале все время происходят питающие фантазию, необъяснимые для невежественного человека явления, то все ожидания и тревоги связаны с Байкалом. К нему чувствуют какой-то почти суеверный, необъяснимый страх.

II. Сарма

В то время, пока в каюте шла оживленная беседа, капитан, пожилой человек с загорелым от морских ветров лицом, внимательно вглядывался в горизонт. На хмуром лице его была написана тревога.

Веселый смех, доносившийся из каюты, неприятно действовал на него: «В каюте они ничего не подозревают». А ему небо и волны говорили, что Байкал что-то готовит. То обстоятельство, что норд-ост, – или «баргузин», как его зовут здесь моряки, – попутный ветер, гнавший «Мысовую» к юго-западным берегам, к Лиственничному заливу, дул, против обыкновения, вот уже несколько дней, подтверждало его опасения. Он с тревогой прислушивался к свисту ветра в снастях и думал, что это не предвещает ничего хорошего ни его старому судну, ни грузу, ни пассажирам, случайно захваченным на восточном берегу. Но он не знал еще, откуда налетит шквал.

«Мысовая» – небольшой дощаник, грузоподъемностью около ста тонн, – качаясь, как пробка, по волнам, неслась вперед. Это было плоскодонное судно с палубой, двумя каютами, в одной из которых теперь находились пассажиры, и мачтой с огромным парусом. На таких судах на Байкале перевозят груз и, как случайное явление, пассажиров. Доски судна были по старинке скреплены деревянными гвоздями, и «Мысовая», проработавшая на Байкале около десяти лет, собственно уже дослужила свой срок. Команды на ней имелось всего пятнадцать человек, считая капитана.

Капитану вспомнилось теперь, как вчера профессор, глядя на надутый парус, шутил:

– Видите, попутный ветер! Значит, море не гневается на «Мысовую», хотя я и назвал собаку его именем.

Капитан сердито подумал:

«Вот он, попутный ветер».

На «Мысовой» в качестве пассажиров ехали командированный из Ленинграда молодой профессор Булыгин с двумя сопровождавшими его вузовцами, длинноусый старик с мальчиком лет двенадцати, двое бурят: один – юноша, очень живой, со значком КИМа, другой, поглядывавший на него не без враждебности, – уже пожилой, необъятной толщины с тяжелым разбойничьим взглядом, богато одетый. «Самый толстый человек в Восточной Сибири», – шутил про него капитан. Толстяк был необыкновенно важен и неподвижен, как статуя Будды. Эту компанию довершал мистер Таймхикс, путешествующий англичанин, один из тех, кого нельзя не встретить в странах, почему-либо интересующих Англию в данный момент. Высокий, сухой, в очках, с подозрительно строгой выправкой и, вероятно, в связи с этим, с повышенным интересом ко всему, что касается обороны СССР. Он недавно вернулся из поездки в Ургу, как он говорил, и теперь все время делал какие-то пометки в своей записной книжке. Разговор поддерживал старик, очень словоохотливый и, видимо, хорошо знавший Сибирь.

– Мы – рассейские, дальние... Услыхали, что за Байкалом бабы коромыслом соболей бьют, ну, и набежали. Да и прижились здесь. Двадцать восемь лет тут болтаюсь. А старинные жители на Байкале – черт, медведь да бурят. Хе-хе-хе-хе! Одна братва!

Старик покрутил длинные седые усы, поглядел на толстого бурята и стал рассказывать о своих приключениях в первое время сибирской жизни.

Трудно было разобрать, старик ли любил приврать, или же сибирская быль походила на фантазию.

– И пришлось мне тогда из мещан сделаться сибирским поселенцем, – рассказывал он, – да еще беспаспортным. Взял меня к себе в работники богатый чалдон. А паспорт я, грит, тебе справлю, не твоя забота. Купил у писаря в волости паспорт, и стал я поселенец Лапша, Смоленской губернии, а уезда какого, уж не помню. Паспорт старый, что называется «на ять». А до меня еще какой-то поселенец по нему жил. Только попали мы в беду. Приезжает однажды становой.

– Хозяин, я около твоей заимки проезжал, сто рублей обронил. Пошли-ка твоего работника, пусть поищет.

Ну, значит, дать сотенную надо. А хозяин на дыбы, – паспорт справный, за что сто целковых псу под хвост? Пришел эдак через час и докладывает:

– Нету ваших ста рублей. Верно, обознались, в другом месте где обронили.

– Как? Я? Обознался? – позеленел становой. – Позови-ка работника.

Позвали меня.

– Ну-ка, сахар, подойди поближе! – схватил меня, подлец, за усы. – Как тебя зовут?

– Лапша.

– Твой билет?

Подал я... Посмотрел он и, вижу, хохочет... Так хохочет... аж складки по морде пошли. А морда толстая, как у сома. Даже на стол лег, завизжал по-свинячьи.

– Сколько тебе лет, мерзавец?

– Вам виднее. В паспорте прописано.

– Так ты Ефим Лапша?

– Я.

– Ах ты, старый хрен! И ты до сих пор жив?

– Как видите. – А сам думаю: «С чего он меня старым хреном величает?» Мне в ту пору под сорок было, седого волоса не видать.

– И работаешь, ничего? «Отчего мне не работать?

– Ты, чай, глух, слеп.

– Нет, здоров. За зверем в лес хожу, – удивляюсь я.

Он опять в хохот, а меня дрожь взяла. И хозяин, вижу, не в себе.

– А знаешь ты, по паспорту сколько тебе годов? Сто пятьдесят...

Так я и сел. Хозяин попятился. А становой встал, взял его за бороду и душевно так подергивает.

– По рублику за год заплатишь. За науку.

– Помилуйте, ваше-ство, за что же?

– За Лапшу. Дорогое оно кушанье. Не держи работника ста пятидесяти лет...

Англичанин от смеха едва мог писать.

– Однако что-то сильно стало покачивать, – заметил профессор.

Действительно, судно сильно качнуло.

– Ну? – нетерпеливо обратилось несколько голосов к рассказчику.

– Уплатил, хотя и не сразу... По этому паспорту потом, когда рассмотрели, оказывается, человек пять поселенцев до меня жило. Помрет, паспорт сдадут в волость, а писаря его опять в оборот. Так и вышло, что Лапше стукнуло полтора века, а он все живет. Да, у нас в Сибири чего не бывало! В Охотске исправником был немец Кох. Так он сам говорил: «На небе бог, а в Охотске Кох». И правда...

Но старик не кончил...

В это мгновение каюта вдруг накренилась так сильно, что он схватился за стол. Все вскрикнули от ужаса, думая, что судно опрокидывается.

– Сарма! – раздался с палубы чей-то испуганный крик. – Сарма!..

Сарма свирепствует на Байкале обычно осенью и редко в эту пору, весной. Слово «сарма» на Байкале произносят с ужасом. Много трупов и безвестных могил рассеяла она по пустынным, бесприютным берегам моря.

Это было то, чего боялся капитан.

Название ветру дано по имени пади Сармы[4]4
  Название ветру дано по имени пади Сармы... – Сарма – название реки. Падь – резко очерченная, глубокая, неширока» долина, обычно заросшая лесом, лощина между двумя горными кряжами. При ветре «сарма» наблюдаются иногда вихреобразные движения воды, водяные смерчи небольшой высоты (пять-десять метров).


[Закрыть] на северо-западном берегу Байкала, откуда он дует. Ветер падает с гор с такой силой, что сбрасывает с берега в воду людей, овец, камни, песок. Чтобы не уносило собранное сено, жители складывают зароды в особую, специально для этого построенную избу без крыши, закрепляя сверху сено старым неводом. Лодки, лежащие на берегу, привязываются к деревьям.

Байкальская вода, благодаря некоторым особенностям воздушного давления над Байкалом и страшной глубине, поднимается легко и, разбушевавшись, долго не может успокоиться. Волны, громадной высоты и длины, летят одна за другой. Свидетельством их работы остаются выброшенные на берег валуны величиной с человеческую голову. Сарма налетела внезапно и с необыкновенной свирепостью.

Сильные бури на Байкале не так часты, но зато беспощадны. «Мысовую» клало на бок и заливало волнами.

Пассажиры замерли в каюте, бледные.

Старик лежал с закрытыми глазами. Мистер Таймхикс испуганно глядел в окно. Он начинал теперь понимать психологию старика. Буряты были недвижны. На смуглых скуластых лицах их не дрогнул ни один мускул. Только пальцы толстяка что-то судорожно перебирали, и губы шептали: «Ом-ма-ни-бад-ме-хом!.. Ом-ма-ни-бад-ме-хом!» – Он молился.

...Наверху шла азартная игра со смертью. Она то кидалась на «Мысовую» огромным мутным валом, со страшным белым гребнем наверху, находившимся выше судна, почти на одном уровне с мачтой, и обрушивалась вниз, чтобы раздавить дощаник; то глядела снизу, из внезапно разверзшейся рядом с «Мысовой» пропасти, куда «Мысовая» стремительно падала. То смерть хватала судно за борт и опрокидывала его на бок, стараясь погрузить в бешено кипевшие волны; то свирепыми усилиями она пыталась разорвать самый остов дощаника, и ветхая несчастная «Мысовая», сколоченная деревянными гвоздями, жалобно скрипела и стонала. Но рев бури заглушал ее скрип и треск. А в образовавшиеся пазы в судно начинала просачиваться вода, уменьшая силу его сопротивления.

Когда стемнело, страшный враг неожиданно кинулся из-за подводного камня и с ужасающей силой схватил «Мысовую» зубами за дно. Еще бы мгновение, и дощаник разлетелся в щепки. Но «Мысовую» строили умелые руки, и доброе старое судно устояло, только скользнуло по камню и понеслось дальше. Ветер гнал его в сторону, противоположную его прежнему курсу. Буря все усиливалась...

Это продолжалось всю ночь.

А когда мутный рассвет поднялся над беснующимся морем, сарма все еще свирепствовала и гонялась за несчастным дощаником.

«Мысовая» начинала слабеть. Капитан понял, что игра продолжаться долго не может. Волнами и ударом о камень судно раскачало и расшатало так, что из всех пазов лилась вода. Матросы не успевали откачивать, и судно тяжелело все более и более.

Надо было принять решительные меры. В бешено ревущее море полетели тяжелые ящики и бочки, «Мысовая» облегченно поднялась, не так тяжело уже перебегала она теперь по водяным горам.

Впрочем, капитан знал, что это не поможет ее печальной участи. Через несколько часов сарма сменилась другим ветром, который изменил направление судна и бешено погнал его к скалистым отвесным берегам острова Ольхона. А через некоторое время, ближе к северу, их опять понесло на восток, к скалам полуострова Святой Нос. И там и здесь их ждали грозные дикие скалы, изгрызенные бурями, иссеченные волнами. Судно, которое несется на них ураганом, можно считать погибшим.

Пассажиры выбрались на палубу. Все больше и больше из дали выступали берега. И скоро все увидели, что ждало их. И содрогнулись.

То, что их ужасало ночью, было только шуткой в сравнении с тем, что увидели они перед собой теперь.

III. Последний рейс «Мысовой»

Вдали вода грозно кипела и клокотала около отвесных острых черных утесов, вздымавшихся кверху на несколько десятков метров.

Судно, облегчившись от груза, со страшной быстротой мчалось туда, точно там ждало его спасение.

Мистер Таймхикс не выдержал этого зрелища, закрыл лицо руками и уполз обратно в каюту. Бурят с каким-то стоном бормотал свое: «Ом-ма-ни-бад-ме-хом! Ом-ма-ни-бад-ме-хом!» Потом вдруг дико вскрикнул и оборвал.

Остальные стояли точно окаменелые.

– Никакой надежды? – спросил профессор капитана.

Моряк пожал плечами.

– Почему он не пробует бросить якорь? – тихо сказал профессор старику.

– Под нами полкилометра, а то и километр глубины, – сурово ответил старик.

– А ближе к берегу?

– При такой волне сорвет... Нас теперь никакой якорь не спасет... Да...

Он громко разразился такой страшной бранью, что у всех похолодело на сердце.

Матросы, поняв, что бесполезно продолжать что-либо делать, когда остался какой-нибудь час жизни, бросили работу.

Все по-прежнему стояли на палубе. Казалось, так легче встретить смерть. Показалось неясное солнце. Наступил день.

По мере приближения утесов шум от волн делался все грознее и ужаснее, переходя в сплошной рев, за которым ничего не было слышно.

– Приготовь якорь! – крикнул вдруг капитан.

Несколько матросов кинулись к якорю. Загрохотала цепь. С бранью начали спускать.

Минута тоскливого испуганного ожидания, во время которой грозные берега со страшной быстротой летели навстречу... О, радость! «Мысовая» вдруг дернулась и остановилась. Но сейчас же, точно передумав, подпрыгнула и снова с прежней скоростью понеслась вперед, к скалам...

Капитан махнул рукой и выразительно посмотрел на пассажиров. Потом он повернулся к ним спиной и, скрестив руки на груди, стал смотреть на приближавшиеся утесы. Его бездеятельность в эти жуткие мгновения говорила: «Все кончено!» Жалобный вой Байкала, донесшийся в эту минуту из каюты, показал, что не только люди, но и собака чуяла приближение конца.

Их несло к полуострову Святой Нос, издали представлявшемуся высоким горным хребтом. Профессор рассматривал утесы в бинокль. Отдельные вершины хребта белели от снега. Поросшие лесом береговые скалы почти отвесно спускались в воду. У самого берега, если и была обычная для Байкала узкая полоса «накатника», то сейчас она совершенно скрывалась огромным бурным прибоем. Дальше море представляло какую-то «толчею», образуемую столкновением волн, – явление обычное здесь при норд-норд-весте.

Всем показалось, что профессор слишком долго рассматривает берег.

Вдруг он опустил бинокль и торопливо направился к капитану.

Подойдя, он слегка хлопнул его по плечу. Капитан даже подпрыгнул, – так глубоко ушел он в размышления. И не сразу понял, что ему говорил пассажир.

– Там человек! – кричал ему на ухо профессор, силясь перекричать рев волн. – Человек на скалах. Он делает нам знаки.

Капитан наконец пробудился из своего оцепенения и вслед за профессором перешел на борт.

Смотреть в бинокль было очень трудно, так как судно сильно качало. «Мысовая» по-прежнему с огромной быстротой неслась на утесы.

Но то, что издали представлялось сплошной массой берега, в бинокль оказывалось несколькими рядом стоящими скалами и островами, и за ними уже виднелись берега. «Мысовая», гонимая ветром к берегам, мчалась мимо одного из этих небольших, уединенно стоящих скалистых островов. Возможно, что она налетит и разобьется именно об него, а возможно, что проскочит мимо, через пролив, и долетит до других утесов, чтобы погибнуть там. Капитан не видел в этом существенной разницы и не понимал, чего хочет пассажир, показывающий ему на остров. Но в бинокль было отчетливо видно, что на вершине скалы стоял человек и махал большим белым платком, чтобы обратить на себя внимание.

Неожиданное появление человека на скалах всех удивило.

На палубу собралась вся команда, выполз даже вообразивший, что настала последняя минута, обезумевший от страха толстый бурят.

– Он хочет, чтобы мы непременно прошли по ту сторону острова! – воскликнул капитан, поняв наконец отчаянные жесты.

– Да, да! – вскричало несколько матросов, видевших человека и без бинокля.

– Черт его знает, зачем это ему. Но если, чтобы сообщить это, он рискует жизнью... залез в такую бурю на скалу, значит, хочет что-то для нас сделать... А нам терять нечего. Попробуем!

Задача заключалась в том, чтобы пройти проливом, отделявшим остров от берега, а не там, куда направлялась «Мысовая», державшая курс, насколько она слушалась капитана, возможно дальше от прибрежных утесов, в пролив между островами. Но значительно наполненная водой, она настолько отяжелела, что повиновалась больше ветру и волнам, чем матросам. И этот маневр мог бы кончиться только тем, что она налетела бы на утес острова.

Человек на скале, видимо, понял угрожающую судну опасность и делал им отчаянные знаки поторопиться.

Матросы с вспыхнувшей энергией кинулись кто отливать воду, кто к рулю. Увы, хотя «Мысовая» и изменила направление, но ей, ясно было, не успеть, и она летела прямо на скалы.

– Паруса! – бешено заревел вдруг капитан. – Ставь парус!

Это было безумство – ставить парус в бурю, в такой близости от скал... Только несколько минут отсрочки...

Подхваченная ветром «Мысовая» понеслась, как птица.

Это было жуткое мгновение. Перед ними, совсем близко около берегов, ревел прибой, и нависли грозные скалы острова, белые от птичьего помета. Но «Мысовая» судорожным движением все-таки пронеслась мимо них, и, когда она обогнула остров, все увидели, что им наперерез, отчаянно работая веслами, греб человек в лодке. Неужели он хотел взойти на приговоренное к смерти судно? Сумасшедший это или самоубийца? Все с замиранием сердца следили за его отчаянной борьбой. Лодка то вздымалась на самые гребни волн, то исчезала в бездне. Но человек был настойчив и, вероятно, исключительно силен. И скоро стало очевидным, что лодка и дощаник в этом разъяренном море встретятся.

Капитан что-то крикнул, но и без его указаний матросы уже знали, что делать, и несколько рук уже давно готовили канаты, чтобы принять лодку на борт. Надо было выждать только удобную минуту. Момент – и лодка взлетела на гребень волны, человек смотрел на палубу «Мысовой» сверху; в следующую минуту он был уже в бездне, а наверху, над ним, находились пассажиры... Канаты полетели вниз...

После нечеловеческой борьбы веревка была схвачена, и лодка подтянута к дощанику. Обрекший себя на смерть человек взобрался на борт «Мысовой».

– Убрать! – кивнул он на парус, едва став на палубу.

Капитал сделал знак.

– Кто вы? – сурово спросил он незнакомца. – Вы знаете, что все мы через несколько минут разобьемся о скалы Святого Носа?

– Я попытаюсь вас спасти, – быстро сказал приехавший, не совсем правильно говоря по-русски.

К своему изумлению, все увидели совершенно седого человека. Он, видимо, был измучен борьбой с валами и ветром и тяжело дышал.

Его мужественное, суровое лицо, густо заросшее седыми волосами, светилось энергией. Высокий лоб говорил об интеллигентности. То, как он управлялся с лодкой, как стойко и цепко держался теперь на прыгающей и качающейся палубе, выдавало в нем моряка. Он производил впечатление такой стальной, несокрушимой силы, что, вероятно, ему несмотря на седину, было не более лет пятидесяти.

– Я знаю здесь один «отстой» и хочу провести вас туда, – быстро добавил он. – Я не раз отстаивался там от здешних бурь. Я буду вашим лоцманом. Но не станем терять даром времени.

В двух словах он рассказал капитану, что делать.

– Надо вести судно на большой утес, находящийся справа, затем против него круто свернуть мимо гряды подводных скал, расположенных к северу; обойти их и править прямо на два больших дерева, хорошо видных в бинокль, где находятся орлиные гнезда; затем уже «Мысовая» может подойти к берегу и в маленькой бухточке простоять до конца бури спокойно.

Капитан нервно начал отдавать приказания.

С пробуждением надежды матросы взялись за дело с удесятеренной силой.

Пассажиры, захваченные и опьяненные этой последней схваткой, кинулись тоже отливать воду. Два десятка живых существ обратились, казалось, в один организм, с одной волей, одной мечтой – одолеть стихию. Они схватились с Байкалом.

Это была борьба отчаяния.

И через полчаса нечеловеческих усилий, иногда казавшихся безнадежными, они одолели. Байкал был побежден.

Но и победительница «Мысовая» доживала последние минуты. Чуть живая, едва держась на волнах, она тихо подходила к берегу.

А еще через несколько минут две лодки отвозили на землю пассажиров, команду с капитаном, лоцмана и собаку.

Когда они высадились, «Мысовая» еще качалась на якоре. Но едва успели подняться на первый горный выступ, как, оглянувшись, увидели на том месте, где была «Мысовая», чистое пространство: судно уже погрузилось в волны.

Все невольно остановились и переглянулись. Капитан обернулся и крепко пожал лоцману руки.

– Вы рисковали для нас жизнью! – воскликнул профессор. – Вы спасли нас!

Мистер Таймхикс сорвал с себя массивные золотые часы и протянул незнакомцу.

Но он холодно отвел руки англичанина, и легкая ироническая улыбка засветилась под усами.

– Нет, нет! – пробормотал он. – Только не это! Я очень рад, что все хорошо кончилось. Но я сделал то, что должен был сделать каждый моряк на Байкале. И я прошу вас больше не говорить об этом.

– Скажите же, кто вы? – настаивал профессор. – И чем мы можем отблагодарить вас?

Этот естественный вопрос необыкновенно сильно взволновал странного лоцмана.

– Кто я? – сурово сказал он, останавливаясь. – Я житель здешних берегов. Живу работником у тунгуса... Этого вам недостаточно? – пробормотал он, видя ожидание на всех лицах. – Что же вам еще сказать? – Я – военнопленный. Моряк... Поселился здесь после империалистической бойни... Мне стало все противно. Я порвал все прежние социальные связи. Общество этого человека я переношу легче, чем прежнее...

Он тяжело перевел дыхание.

– Единственная моя просьба к вам... Если вы хотите отблагодарить меня... не будем больше никогда говорить об этом... Не выпытывайте, кто я. Мне это очень тяжело. Прошу вас...

Профессор и за ним все остальные крепко пожали ему руку. Причем всем показалось, что руки англичанина лоцман коснулся с каким-то отвращением.

Когда заходило солнце, спасенные сидели у огня в юрте зверолова-тунгуса. И хотя лоцман просил не говорить о нем, англичанин первым делом спросил тунгуса, как зовут его работника. Профессор, знавший тунгусский язык, очень неохотно перевел его вопрос. Обменявшись несколькими фразами с хозяином, он среди общего напряженного ожидания передал его ответ.

– Тунгус говорит, что работник пришел к нему несколько лет назад. Он сам ничего не знает о его прошлом... Работник все время находится в одиночестве и любит подолгу молча глядеть на скалы. Это его постоянная привычка, и за нее его здесь прозвали... – профессор сказал тунгусское слово, – в переводе на русский это значит «Созерцатель скал». Это его имя. Вот все, что он знает.