Текст книги "Отрок. Богам – божье, людям – людское"

Глава 2

Август 1125 года. База Младшей стражи

Следующий день в крепости начался с казни. Никакой особой судебной процедуры для урядника Бориса сотник Корней организовывать не стал. Просто объявил выстроенному на берегу Пивени личному составу, что за покушение на жизнь боярича Михаила урядник Борис прямо сейчас будет казнен, и пояснил, что казни острым железом он, не будучи ни воином, ни зрелым мужем, не достоин.

Возле парома, лежа одним краем на низком берегу, притулился плот, на плоту были укреплены два столба с перекладиной, а с перекладины свисала веревка с петлей.

«Так вот куда Бурей вчера отлучался – Сучку виселицу заказывал! Дед заранее все решил, а о том, что к несовершеннолетним смертная казнь применяться не должна, ЗДЕСЬ ни у кого и в мыслях нет. В том числе и у вас, сэр, не сочтите за попрек, подобная мысль даже не возникла, когда вы Амфилохия убивали».

Бурей вывел на берег Бориса со связанными за спиной руками, подталкивая в спину, провел через паром и вытолкнул на плот. Парень озирался, словно не понимая, что происходит, или не желая в происходящее верить. Так, кажется, и не поверил до самого конца – во всяком случае, обреченным он не выглядел. Может быть, надеялся, что только пугают? Обозный старшина поставил его прямо под веревкой, сноровисто связал ноги и вопросительно уставился на Корнея и Мишку, возвышавшихся в седлах позади строя учеников Воинской школы.

– Командуй! – негромко произнес сотник.

– Деда, я…

– Командуй, говнюк! – зло прошипел дед, толкая внука локтем в бок. – Я за тебя вершить должен?

«Господи! Как командовать-то? Нет, ну нельзя же так…»

Получив еще один толчок в бок, Мишка все же поднял руку и махнул ей в сторону плота с виселицей. Бурей недоуменно дернул головой и снова уставился на деда с внуком.

– Голосом! – снова зашипел дед. – Давай, Михайла! Пусть это угребище хоть раз ТВОЙ приказ выполнит.

Мишка прокашлялся и, сам не замечая, что до боли вцепился пальцами в поводья, вытолкнул из глотки царапнувший наждаком крик:

– Исполнять!

Бурей снова недоуменно дернул головой, потом пожал плечами и, обхватив Бориса одной рукой поперек туловища, приподнял парня, а другой накинул ему на шею петлю. Еще раз оглянувшись на всадников, отпустил приговоренного и отступил на шаг назад. Борис, выпучив глаза и синея лицом, забился в воздухе. Молодое, здоровое тело не желало умирать, изгибалось, дергалось, раскачивалось, казалось, что эти конвульсии длятся уже вечность и никогда не закончатся.

– Бурей!!! – хлестнул над головами дедов окрик.

Горбун слегка присел и по-обезьяньи подпрыгнув, обхватил тело Бориса руками и ногами, повиснув на нем всей тяжестью. Мишке послышалось, что даже сюда – метров за пятнадцать-двадцать – донесся хруст шейных позвонков.

«Господи, сейчас голова оторвется… Да что ж он творит!»

Бурей припал ухом к спине повешенного, как будто прислушиваясь к тому, как из тела уходят остатки жизни. Глаза закрыты, рот ощерен – урод наслаждался!

– Бурей!!! – Только после того, как палач отпустил тело казненного, до Мишки дошло, что кричал не дед, а он сам. И, что самое удивительное, тон совершенно не соответствовал тому, что переживал Мишка – не истерический вопль (лишь бы прекратить кошмарное действо), а требовательный начальственный окрик.

Обозный старшина перескочил на паром, отвязал чалки, оттолкнул плот с виселицей и остался стоять, провожая его взглядом: казалось, он вот-вот помашет вслед уплывающему мертвецу рукой, желая счастливого пути. Мишка оторвал наконец взгляд от гориллообразной фигуры и посмотрел на «курсантов». Строя не было, на берегу топталась стоящая рядами толпа – кто-то согнулся в приступе рвоты, кто-то, похоже, брякнулся в обморок, и его поддерживали соседи, от того места, где стояли девки, донесся звук истерического рыдания.

Сатанея от собственного крика, Мишка заорал что было мочи:

– Школа, становись! Равняйсь!

Какое там равнение! Толпа продолжала бестолково топтаться на месте, а девки, подгоняемые матерью, двинулись к мосту через ров, как отара перепуганных овец. Мишке вдруг, до дрожи в руках, захотелось пустить веером над головами длинную очередь из автомата, чтобы все попадали и наконец-то угомонились, а потом садить до полного опустошения рожка в горбатящуюся на краю парома уродливую тушу Бурея. В себя его привел очередной толчок в бок, сопровождающийся голосом деда:

– Очнись! Не слышат же тебя, дурила!

– Сейчас услышат…

Мишка соскочил на землю, взвел самострел, наложил учебный болт без наконечника и, найдя глазами спину Дмитрия, выстрелил так, чтобы удар пришелся тому по шлему вскользь. Дмитрий от неожиданности присел, потом оглянулся.

– Старшина Дмитрий!!! – заорал Мишка. – Куда смотришь?! Урядники команды не слушают!!!

Дмитрий понятливо кивнул и побежал вдоль строя, покрикивая и раздавая тумаки. Мишка вернулся в седло и снова скомандовал:

– Школа!!! Слушай мою команду!!! Кру-гом!!!

Повернулись. Почти все.

– Р-равняйсь!!! Смирно! Отставить! Кто там стоять не может? Вон из строя! Левый край, подравняться! Младший урядник Силантий! Ну-ка, дай этому оболтусу в ухо, чтобы в себя пришел! Равняйсь! Смирно! Нале-во! По местам занятий, шагом, ступай!

Пока «курсанты» уныло тащились мимо, Мишка, ощущая обожженным виском испытующий взгляд деда, сидел в седле выпрямившись, сохраняя спокойное, даже слегка надменное выражение лица, но как только рядом послышалось сопение Бурея, верхняя губа сама задралась, обнажая зубы, а рука зашарила в подсумке.

«Самострел взведен, сейчас я его… вон туда, где у всех людей переносица, а у этого Квазимодо яма. Черт… почему все болты без наконечников?»

– Ты с чего это, сопля мелкая, командовать взялся? – прохрипел Бурей, глядя в упор на Мишку.

– А с того, Буреюшка, – отозвался вместо внука дед, – что Михайла тебя бояться перестал!

– Гы! Это что же, мне его теперь бояться?

– Бойся, Буреюшка, бойся. Не велел бы я Роське болты подменить, лежал бы ты сейчас мертвенький на бережку, с дырочкой в головушке буйной.

– И за что ж? – Бурей подбоченился и смерил сотника взглядом от копыт коня до головного убора. – За то, что твой приказ исполнял?

– За то, что с радостью, Буреюшка. За удовольствие, вишь, платить иногда приходится.

– Ну, так и вешал бы сам… со слезами.

Что-то в словах деда обозному старшине не понравилось. Очень не понравилось. Было такое ощущение, что короткая реплика Корнея имеет отношение к какой-то давней истории, которую Бурею вспоминать очень не хочется. Он хоть и не опустил упертую в бок руку, утратил вызывающий вид, зыркнул глазами в сторону и совсем иным тоном спросил:

– Значит, все-таки вырастил Лиса, Корней?

Был в этом вопросе какой-то подтекст, как будто горбун говорил об ожидаемом, но очень нежелательном событии.

– Внука, – поправил дед. – И не вырастил еще, а ращу. Внука, я тебе уже объяснял… Михайла! Не трожь кинжал! А ты, Буреюшка, ступай… обоз Младшей стражи проверь, что ли. Да построже там, только рукам воли не давай, хватит с тебя уже сегодня.

– Ну-ну, посмотрим.

Что собирался посмотреть обозный старшина, так и осталось неясным – то ли порядок в хозяйстве Ильи, то ли кого вырастил Корней. Бормоча себе что-то под нос, Бурей покосолапил в сторону крепости.

– Деда, откуда ты знал? – спросил Мишка, когда уродливая туша обозного старшины отдалилась на достаточное расстояние.

– Чего ж тут не знать? – дед вздохнул, перебирая поводья. – Поживешь с мое… Роську не ругай.

– За что ж ругать-то? Он твой приказ выполнил.

– А то я тебя не знаю! Кхе… Если не за исполнение приказа, так за то, что не предупредил, ругать будешь!

– Не буду. А почему Юлька с ЭТИМ, как с человеком, разговаривала? И он с ней… ласково.

– Кхе! А я думал, ты все про всех знаешь! Настена когда-то это чудище разговаривать научила.

– Разговаривать?

– Ага. Он годов до восемнадцати половины звуков выговорить не мог – больше фырчал да булькал, а она – дитем еще была, младше тебя – вылечила! Сам не видел бы, не поверил. Он ни «ч», ни «ш» произнести не мог – «фы» получалось. А Настена взяла ложку, засунула ему черенком в пасть и говорит: «Скажи „Ать“. А он: „Ачь“» – и сам обалдел: впервые в жизни «ч» сказал! Так постепенно и выучила. Он ее с тех пор чуть ли не матерью родной почитает, любого за нее порвет. И за дочку ее тоже. Не дай бог кому их обидеть!

– Непонятно как-то получается, деда. Настена все время вспоминает, как ее мать по наущению попа сожгли, и боится, что и с ней такое же случиться может. А чего ей бояться, если у нее такой защитник?

– По наущению попа… А как ты думаешь, кого раньше слугой Нечистого посчитали бы, Настену или Бурея? То-то и оно!

Дед стащил с руки латную рукавицу, помассировал рассеченную бровь и неожиданно добавил:

– Может быть, как раз ты его и убьешь… и рука не дрогнет, и совесть мучить не будет.

– Я?

– А кто только что то за самострел, то за кинжал хватался? Жизнь, она такая… не зарекайся.

Дед и внук помолчали, провожая глазами медленно уплывающий по течению плот.

– Кхе, завтра к вечеру до Ратного доплывет, если не застрянет где-нибудь.

– Да уж, увидят там зрелище. Представляешь, деда, как он выглядеть будет? Птицы расклюют, может быть, мелкое зверье доберется…

– Угу, под мостками не пройдет, зацепится, придется кому-то пропихивать…

– Так, может быть…

– Хватит языком трепать, делом надо заниматься!

Дед сердито посмотрел на внука и вдруг спросил:

– Ты как по тревоге переправляться собираешься?

– Как переправляться? На пароме, еще две лодки есть.

– Ты чем слушаешь, Михайла? Я сказал: «по тревоге». У тебя на пароме сколько народу помещается? Человек тридцать? Это если пеших и битком набить, а всадников не больше шести-семи. Телега только одна. Так сколько ты здесь возиться будешь, пока все переправятся? А я сказал: «по тревоге», значит, быстро!

– Да, это я не подумал, деда.

– Вот и думай! А я поехал.

«К чему это он? Думайте, сэр Майкл, коли приказано, лорд Корней просто так ничего не говорит. Сначала… сначала он про плот заговорил, мол, завтра к вечеру… если не застрянет. Картинку в Ратном, конечно, узреют еще ту. А потом про переправу. Да, сэр, тут вы маху дали. Или мост строить надо, или брод искать. Рядом бродов нет, уже проверяли, придется на лодках вверх и вниз… Блин, на лодках! Ну, дед!»

Мишка дал шенкеля Зверю и, въехав на мост через ров, крикнул стоящему на страже «курсанту»:

– Где дежурный десятник?

– Только отошел, боярич, позвать?

– Зови!

Часовой сунул пальцы в рот и пронзительно свистнул.

– Все, больше смотреть не на что! Давайте все по местам! – донесся справа и сверху голос Нила.

Нинеины работники столпились на недостроенных стенах, чтобы поглазеть на казнь, и расходиться, похоже, не торопились.

«Однако же, неужели среди работников не было ни одного односельчанина Бориса? Семьдесят парнишек и больше сотни работников… И среди них ни одного знакомого или родственника, пусть и дальнего? Как же это Нинея так народ подобрала, Погорынье-то не беспредельно?»

– Боярич! Дежурный урядник Климентий!

Клим явился на свист почти сразу, действительно был где-то недалеко.

– Пошли кого-нибудь или сам найди мне младшего урядника Нифонта и пришли сюда, – распорядился Мишка, – я вон там ждать буду.

– Слушаюсь, боярич.

Мишка отъехал немного в сторону, спешился и принялся бродить по берегу туда-сюда.

«Так-так-так, сэр. Намекал на что-то лорд Корней, или у вас уже паранойя потихоньку развивается? То, что он втайне поклоняется Перуну и состоит в языческом братстве под псевдонимом „Корзень“, для вас не секрет. Оставлять покойника на растерзание зверью и птицам не считают возможным ни христиане, ни язычники, правда, хоронят по-разному. Мест для казни на Руси специальных не содержат, по крайней мере, вам, сэр, об этом ничего неизвестно. В общем-то, и не удивительно – по Русской Правде Ярослава Мудрого даже за убийство положен штраф, а не казнь. Казнят вообще редко и либо на льду, либо вот так, как сегодня – на плоту. Вода скорбное место смоет и унесет, но это не значит, что покойника надо оставлять не погребенным. Вроде бы все правильно».

– Боярич, младший урядник Нифонт по твоему приказанию явился!

– Значит так. Назначаю тебя урядником…

– Не хочу! – Нифонт отвел взгляд в сторону и набычился.

– Как это не хочешь?

– После этого, – Нифонт мотнул головой в сторону того места, где еще недавно стоял плот с виселицей, – меня совесть заест. Получается, что я на чужой беде…

– Да? А кто, кроме тебя, ребят от дури удержать сможет? Ну, называй имя!

– Не знаю… но урядником не буду, можешь меня, как Плоста…

– Дурак! Ты и так десятком командуешь – урядников, кроме тебя, не осталось. Пока ты тут капризничаешь, плот все дальше уплывает.

– Что?

– Ты думаешь, я не знаю, что вы Пахома и Амфилохия по-своему, а не по-христиански обихаживали?

– Ну, обихаживали! Наказывай.

– Надо будет, накажу, а пока слушай приказ, урядник Нифонт.

– Да не буду я…

– Молчать, когда боярич говорит! Господин воевода попрекнул меня тем, что на пароме мы быстро в случае нужды на тот берег переправиться не сможем. Мост строить долго, значит, надо искать брод, хотя бы для конных. Приказываю тебе, урядник Нифонт, взять две лодки и отправить своих людей искать брод. На одной лодке вверх по течению, на другой – вниз. Сам поплывешь в той лодке, которая пойдет вниз. Понял меня?

– Слушаюсь…

– Я спрашиваю: ты ПОНЯЛ меня?

– Понял… – Нифонт наконец-то поднял глаза и глянул на Мишку в упор. – Так точно, боярич!

– Вот и ладно. К обеду постарайся вернуться и языком особенно не трепли. Исполнять!

На въезде в крепость Мишку перехватил Аристарх, почему-то верхом, словно уже собрался уезжать обратно в Ратное.

– Погоди-ка, Михайла, не торопись! Алексей с Ильей все, что надо, Корнею сами покажут и расскажут, а мне с тобой потолковать надо.

– Так, может, присядем где-нибудь в сторонке? – покладисто предложил Мишка. – Чего посреди двора торчать?

– Да погоди ты присаживаться, едрен дрищ! – в тоне Аристарха прорвалось раздражение. – Может быть, как раз ехать придется! Ну-ка, скажи мне: как ты перед волхвой за трех покойников оправдываться собираешься?

– Никак не собираюсь! Воинское преступление в воинском поселении – мы в своем праве, а боярыню Гредиславу я уже давно упреждал: десятки собраны неверно, рано или поздно беда случится. Не вняла, значит, теперь мы любые средства применять можем.

– Боярыня Гредислава… – Аристарх покривился, словно ему это имя чем-то сильно не нравилось. – А что, десятки и вправду неправильно собраны? Это ты сам решил или кто-то из старших подсказал?

– И сам решил, и наставники согласны. Алексей, Филимон, Глеб…

– Ладно, ладно… – Староста жестом остановил перечисление и задал новый, совершенно неожиданный вопрос: – Почему волхва упорствует, как считаешь?

– Ну, тут только гадать можно…

– Так погадай! – тон Аристарха становился все более требовательным. – Давно бы уже задуматься пора: с чего бы это волхва опытным воинам в воинских же делах перечит?

– Я думаю, что раз каждый десяток в одном каком-то селище набран, то Нинея надеется их здесь выучить, а потом выученных здесь воинов в каждом селище наставниками сделать. Сразу десять обученных воинов с десятником… они же и сотню обучить смогут. Конечно, сотня получится не ратнинской чета, но все равно…

– М-да… – Аристарх был явно не согласен с Мишкиной версией, но спорить не стал, а заговорил, на первый взгляд, совершенно о другом. – Ты вот все время ждешь, когда я тебя Перуновой премудрости обучать стану. Что ж… вот тебе первый урок. Когда все дружно куда-то в одно место глядят, надо не туда же, куда и все, пялиться, а внимательно посмотреть на самих глядящих. Очень много полезного и интересного узреть можно.

«Угу, как в старом анекдоте: „Секс – сто долларов, наблюдение за чужим сексом – триста долларов, наблюдение за наблюдающим – тысяча“. И причем здесь Перун?»

– Понимаю, что во время казни тебе не до того было, чтобы Нинеиных работников разглядывать, а я вот поглядел…

Аристарх сделал паузу, словно ожидая от Мишки какого-то комментария, и, не дождавшись, снова повторил недовольно-многозначительное:

– М-да… едрен дрищ…

«Да что ж ему надо-то? Похоже, вы, сэр, в чем-то крепко обмишурились, и именно в ипостаси Окормли! Когда? В чем?»

– А скажи-ка мне, как ты мыслишь, – продолжил ратнинский староста, – можно ли найти в Погорынье семь десятков отроков и более сотни работников, да так, чтобы они между собой не только знакомы не были, но даже и в каком-нибудь дальнем родстве не состояли?

«А ведь точно! Позвольте вам заметить, сэр, вы болван, и работать вам только кассиром в платном сортире! Нинеины работники на казнь, как на зрелище, глазели – как будто Борис для всех совершенно чужим был, не только не родственник, но даже и не земляк!»

– Каюсь, батюшка Туробой, проморгал. Надо будет у Кузьмы спросить: привозили ли работники отрокам гостинцы от родителей, передавали ли…

– Не надо, – перебил Аристарх, – я уже спрашивал. Не было ничего, как на чужих смотрели. Ребятишки было сунулись, видать, лица знакомые увидали, но их тут же урядники окоротили, а где урядники оплошали, там Красава управилась. Мне Тит рассказал – как змея шипела, и отроки от нее, как от змеи, шарахались. Вот так-то…

– Ничего не понимаю…

– Ой ли? Сам ведь то же самое творишь! – Лицо Аристарха вдруг приняло такое выражение, что было совершенно непонятно: то ли он осуждает Мишкины действия, то ли одобряет. – Кто дело к тому ведет, чтобы отрокам прежнее житье скучным и серым показалось, чтобы будущее они себе мыслили только в твоей сотне? Не ты ли?

– Э-э… ну, так. Да… а Нинея-то тут причем?

– А всего-то и разницы между вами, что ты свое дело исподволь, медленно и незаметно творить стараешься, а она единым махом сотворила! Не понимаешь?

– Н-нет…

– Она ребят из родов НАСОВСЕМ забрала! Без возврата! По ним родня тризну справила, как по покойникам! И это немного и твоих рук дело!

– Как это? – Мишка почувствовал себя совершенно ошарашенным. – Я, наоборот, после года обучения собирался их домой на побывку отпустить!

– А кто настаивал на обязательном крещении? Вот и получается: дома с ними простились навсегда, а здесь другие имена дали. Все! Нет уж больше тех отроков на свете!

– Но я же не знал… даже и подумать не мог…

– Не мог он, едрен дрищ… не захотел ты подумать как следует, поленился!

Аристарх обличающе уставил в Мишку указательный палец и передразнил:

– По десятку воинов в каждом селище! Тьфу! Да с чего ты взял, что Велесова волхва будет мыслить и рассчитывать так же, как ты думал бы и рассчитывал на ее месте? Она, может быть, раз в десять тебя старше и знает такое, что тебе и не снилось!

– Но как-то же ее намерения надо себе представлять! – уперся Мишка. – Иначе же только и жди какой-нибудь неожиданности.

– Это верно, – Аристарх внезапно успокоился и заговорил уже другим тоном: – Ну, хорошо, вот я тебе об отроках объяснил, и как ты теперь понимаешь ее нежелание перемешивать десятки?

– Теперь? – Мишка на некоторое время задумался, Аристарх терпеливо ждал. – Я так думаю, что совсем-то власть над своими отроками она терять не хочет, а единственное, что их теперь с прошлой жизнью, а значит, и с Нинеей, связывает, это их землячества – отроки односельчане. Если с родней навсегда распростились, и имена у них теперь другие, и жизнь другая, то парни, с которыми они с детства знакомы, сейчас для них стали как братья кровные. И еще одно: я думаю, что втайне они все-таки рассчитывают домой вернуться. Пусть нескоро, пусть не все… Наверняка же представляют себе, как въезжают в родное селище на лихом коне, в дорогом доспехе, с богатой добычей и как их встречают…

– Так, правильно, – Аристарх согласно покивал. – А разрешить им вернуться может только волхва, значит, привязаны они к ней крепче, чем веревкой. А теперь, парень, вспоминай: с чего наш разговор начался?

– Ты спросил, как я буду за убитых отроков оправдываться, а я сказал… ой!

– Вот именно, что ой. Их НАДО было убить! Это не право твое было, а обязанность! Если они все в своих десятках как братья стали, а два дурака друг на друга оружие подняли, то поступать с ними надлежало, как с бешеными собаками! И ты это понял, и ты это сделал, и волхва понимание твое оценить по достоинству должна!

– Но я же не понял…

– А она об этом знает? Поступил-то ты верно! Значит, и намерения ее верно разгадал!

– Да чего я там разгадал… хотя…

– Ну-ну! – подбодрил Мишку Аристарх. – Давай, выкладывай, что ты там надумал!

– Выходит, что ей нужно войско. Обученное, опытное, послушное своим командирам, но, когда придет пора, готовое выполнить ее и только ее приказ. А когда такая пора настанет, знает только она и больше никто! Это, наверно, как у тебя… как у нас в братстве – живет себе Ратное, ни о чем таком не думает, сотник, староста, сход, да старики с серебряными кольцами делами правят, но есть и Перуново братство. Пока нужды в том нет, оно ни во что и не вмешивается, но если нужда возникнет, то и поперек сотника…

Мишка осекся и уставился на Аристарха, а тот, словно дождавшись, когда Окормля наконец-то додумается до очевидной истины, криво ухмыльнулся и кивнул головой.

– Вот именно! Дошло наконец? И что теперь делать прикажешь, сотник? Соревноваться с Нинеей, кто больше отроков под себя подгребет, и дожидаться, когда по тайному приказу они друг на друга кинутся?

– Так ты для этого меня и опричников в Перуново братство посвятил? Чтобы была сила, противостоящая… – Мишка не договорил, заметив, как досадливо поморщился Аристарх.

– Ты, парень, вообще, слушаешь, что я говорю, или, как глухарь, токуешь? Какая, к лешему, «противостоящая»? Забыл, что в Писании сказано о народе, разделившемся внутри себя? Тем паче такое непотребство в войске допускать…

– Хватит!!! – Мишка даже сам не ожидал, что лисовиновская ярость полыхнет в нем так внезапно и сильно. – Рыжего из меня делаешь?!! То Перун, то Христос, сам-то соображаешь, чмо флюгерное… туды вас всех с вашими богами, святыми и юродивыми, уже и небо в барахолку превратили…

Аристарх, вроде бы удовлетворенно, кивнул в ответ на Мишкину ругань, а потом отвесил ему такую затрещину, что чуть не вышиб из седла. Мишка покачнулся и уронил на землю шлем, который придерживал рукой на передней луке седла.

– Молод еще на старших голос повышать! – Аристарх резко осадил своего жеребца, который вдруг нацелился цапнуть зубами Мишкиного Зверя. – А ты не балуй! Умные все стали, куда вас только девать таких?..

Злость требовала двигательной активности, и Мишка, повторяя цирковой номер, свесился со спины Зверя и подхватил с земли упавший шлем, но этого, видимо, оказалось недостаточно – поднявшись обратно в седло, он почувствовал прямо-таки непреодолимое желание, держа шлем за бармицу, огреть им Аристарха, как кистенем.

– Даже и в мыслях не держи, детеныш! – Староста как-то так повел плечами, что стало понятно: Мишка даже и замахнуться как следует не успеет. – Пока Корней здоров был, я у него три поединка из пяти выигрывал!

– Едрит твою…

Мишка все-таки готов был рискнуть, даже слегка приподнялся на стременах, пружиня ноги и отслеживая взглядом движения Аристарха. Вроде бы сделал все правильно, но удар все-таки проворонил.

– Опа!

Практически не пошевелившись верхней частью тела, ратнинский староста пнул ногой Мишкиного Зверя так, что тот шарахнулся в сторону, чуть не сбросив всадника, а сам Мишка снова уронил шлем на землю.

– Поднимай! – хлестнул командой Аристарх.

Матерясь сквозь зубы, Мишка снова нырнул к земле, а едва выпрямился, вздрогнул от щелчка кнута возле самого лица.

– Бросай и снова поднимай! – от второго щелчка шевельнулись волосы на макушке. Пришлось подчиниться.

Аристарх еще несколько раз заставил Мишку бросить и поднять шлем, и только заметив, что у того кровь прилила к голове и сбилось дыхание, прекратил «воспитательный процесс».

– Вот так-то вас, молодых да борзых! А ты – ничего: в седле ловок и конягу правильно воспитал – стоит как вкопанный и даже помогает телом.

– Все равно… – Мишка, чувствуя, как пылает от прилива крови лицо, старался выровнять дыхание, – все равно, нельзя так! То Перун, то Христос… я-то стерплю, а у отроков ум за разум заходит…

– А ты объясни!

– Да что я им объясню, если сам не понимаю?

– Это от незнания, ничего страшного… – Аристарх вдруг уставился на Анну Павловну, вышедшую на крепостной двор в сопровождении стайки девиц. – Ну вот, я же говорил: ехать придется.

– Куда ехать? – только сейчас Мишка понял, что его «упражнения со шлемом» наблюдала куча народу, и скрипнул зубами от стыда и досады.

«Как последнего сопляка… у всех на глазах… Туробой драный…»

И снова Аристарх все понял без слов.

– Ничего-ничего! Не смущайся. Многие ли могут так, как ты, столько раз подряд в доспехе с седла до земли свеситься и обратно подняться? И у многих ли конь так выучен? Ты им сейчас показал, что до твоей стати еще учиться и учиться.

– Ага, под кнутом! – не удержался Мишка.

– А и под кнутом! – согласно кивнул Аристарх. – О почтении к старшим тоже лишний раз напомнить полезно.

– Так куда ехать-то? – Мишка решил далее не развивать неприятную тему, тем более что физическая нагрузка действительно погасила злость. – Ты сказал, что вот, теперь ехать придется…

– А ты сам-то, не видишь, что ли? Нет, ну куда это годится? – Аристарх досадливо шлепнул себя ладонью по бедру. – Я в крепости первый раз и вижу, а ты здесь постоянно обретаешься – и как слепой! На матушку-то свою внимательно посмотри! Ну? Ничего не замечаешь?

– А что замечать-то? – Мишка недоуменно пожал плечами. – Обычное дело: девки на занятия идут… Одеты для верховой езды, направляются к собачьим клеткам, значит, где-то там их Прошка ждет, и будут учить щенков бегать рядом с конем хозяйки и выполнять разные команды, но так, чтобы под копыта не попасть…

– И все?

– Вроде бы… А! Савва рядом с матерью тащится, значит, Красава куда-то… да не куда-то, она наверняка к бабке побежала про казнь рассказывать!

– Вот, значит, и нам с тобой тоже туда съездить надлежит, а то бабы совсем страх потеряли, пора мозги вправлять… – Видимо, заметив Мишкино удивление, Аристарх счел нужным пояснить: – Чем дольше нет войны, тем больше мир становится бабьим. У них ведь норов какой? Тихо да незаметно, но все по-своему поворачивать, и только тогда, когда железо звенеть начинает… М-да, сам понимаешь. Так что, время от времени войну дома устраивать надо – бабьему племени укорот давать, не то вовсе на шею сядут и ножки свесят.

Вот и нынче… тебе-то, по молодости лет, может, и незаметно, а задумайся-ка. Нинея в воинское обучение встревает? Хоть и неявно, но встревает! Настена как-то по-своему жизнь в Ратном повернуть норовит? Норовит… Нет, я не говорю, что во вред, от Настены Ратному польза великая, но ведь по-своему, по-бабьи все поворачивает! Да и Анюта… матушка твоя, тоже… чуть ли не святая покровительница Воинской школы, и, того и гляди, сама в это уверует да повелевать возьмется… Ты-то ведь не управишься с ней, одна надежда на Алексея… впрочем, об этом с самим Алексеем и поговорим. А вдобавок к этому всему и еще одна болячка вылезла – Листвяна… боярыня, едрен дрищ, чтоб ее! – Аристарх в сердцах сплюнул. – Когда-никогда, а дед тебя женит, вот тогда-то и поймешь бабью повадку – жена десятника почему-то воображает, что и она знает, как с десятком надобно управляться, жена сотника – с сотней, княгиня… ну, не знаю – не видал, но думаю, что и княгини мужьям потихоньку плешь протирают насчет того, как вернее дружиной править. А если не жена, то мать, а если не мать, то теща… а это и вовсе мрак и ужас. Помню, Аграфена Кирюхина с чего-то на Луку Говоруна взъелась, так… гм, ладно. Нынче Нинею вразумлять будем. Ты, если что, меня прикрыть сможешь, как отца Михаила тогда прикрыл?

– Не знаю… – Внезапный переход от темы бабьих происков к проблеме боевой магии несколько сбил Мишку с толку. – Смогу, наверно, да только не понадобится, скорее всего, ну, не захочет же Нинея с ратнинской сотней ссориться?

– Не захочет-то не захочет, а ты все же поглядывай… мало ли что. А сейчас вели опоясанным отрокам переправляться на тот берег, с собой их возьмем.

– Неладно выйти может, батюшка Туробой! Первым десятком Роська командует, а он так в христианство впал… даже прозвище «Святоша» заработал. Ты же, как я понимаю, с Нинеей от Перунова братства говорить собираешься? Если так, то Роське там делать нечего… И еще одно, тоже важное: Роську Нинея однажды уже завораживала – заставляла детство раннее вспомнить, имя свое, родителей. Он Нинее легко поддаться может.

– Вот как? – Аристарх нахмурился. – Чего ж Кирюха-то меня не предупредил? Или ты ему не рассказывал?

– Рассказывал, он запамятовал, наверно. Только это еще не все! Как же все-таки с христианским воспитанием отроков быть? Ну, нельзя же так им умы смущать! Плохо кончиться может.

– Да? – Аристарх издевательски ухмыльнулся. – И сильно у тебя ум смущен оттого, что ты промеж Нинеей, Настеной и попом нашим болтаешься? Или ласковое телятя трех маток сосет?

– Я – другое дело… – начал было Мишка и осекся.

– Это какое же другое?

«Во, влип, блин! Не объяснять же ему… Господи, взрослые люди, а как дети малые, в сказки верят и всякой хренью маются. Нет, лучшая оборона – нападение: сам такой!»

– Я верю в то, что Настена говорит: ОНИ там, – Мишка указал пальцем на небо, – как-то между собой разбираются, а до наших мелких дрязг ИМ дела нет! Это, по-моему, верно. А вот то, как ты нас в Перуново братство посвящаешь и тут же, как давеча Юльку, в христианском благочестии наставляешь, уж не сочти за дерзость, непонятно и неправильно!

– Угу… – Аристарх, кажется, не только не обиделся, но даже развеселился. – И думаешь, что уел старика? Нет, парень, мало ты еще знаешь, вернее сказать, знаешь только то, что и другие знают, а для сотника младшей дружины этого маловато, тем более – для Окормли, коему я свои дела передать собираюсь. Так что, давай-ка, командуй, чтобы твои опричники, но без Роськи, перебирались на тот берег, да вели еще, чтобы посох волхва из Отишия с собой прихватили… Смогут без тебя его найти?

– Роська знает, где он лежит.

– Вот пусть и отдаст его… кто там за старшего будет?

– Урядник Степан.

– Вот ему пусть и отдаст, а мы, пока они собираются, на том берегу переговорим.

Отъехав немного от перевезшего их на другой берег Пивени парома, Аристарх указал большим пальцем руки себе за спину и спросил:

– Видал? Лодки в разгоне, так они ради сопливой девчонки паром не поленились гонять! И даже разрешения не спросили ни у тебя, ни у дежурного урядника! Это дело? Ты себе представить можешь, чтобы в Ратном Настена могла хоть что-нибудь дежурному десятку приказать?