Текст книги "Эпидемия"

Глава 5

Просто поразительно, как быстро мы привыкаем к любой чертовщине, при том, конечно, условии, что она приносит нам выгоду. Взять, к примеру, меня. Убежденный материалист. Если и верю во что, то в научный атеизм – и вот, здравствуйте вам, охотно пользуюсь Лёхиными услугами, пытаясь, правда, время от времени уразуметь, кто же он такой, этот Лёха. Так заигрались в лешего, что приходится порой себя одергивать, напоминать, что все это не всерьез…

Не всерьез-то оно не всерьез, но ведь действует!

Честно сказать, я думал, что замом по политчасти комбат назначил меня ровно на один день – пока не уедет проверка из штаба округа. Ничего подобного! Я теперь и впрямь должен был вести политзанятия. И если бы не Лёха, ох несладко бы мне пришлось. Ненавижу педагогику. Накушался за полгода.

Помню боевое свое крещение. Собрались в красном уголке. Сел за столик, раскрыл нацарапанный впопыхах конспект и принялся обличать американский империализм. Слушают. Внимательнейшим образом слушают. Рядовой Леший сидит, дерзко закинув левую ногу за правую, и заговорщически мне подмигивает. И возникает вдруг подозрение, что слушают-то меня слушают, а вот слышат ли?

Умолкаю на пробу. Никакой разницы. Ловят каждое мое слово, местами кивают (а я молчу)!

Уже на следующем занятии распоясался окончательно: сажусь, достаю позаимствованный в штабе старый журнальчик, подмигиваю в ответ моему дружку и углубляюсь в переводной детективный роман без конца и начала. А политинформация идет своим чередом. Иногда в бытовку заглядывает комбат, окидывает происходящее циничным взглядом из-под козырька и, сделав мне знак продолжать, исчезает.

Приходил однажды и Карапыш, тоже слушал, кое-что даже в блокнотик заносил. Интересно было бы почитать эти его записи. Нет, правда! Лёха-то ведь в политике ни бум-бум. Но что-то же он им там внушает!..

Конспекты, правда, все равно кропать приходилось – для отчетности. Ну да после сельской восьмилетки для меня это проблемой не было.

* * *

Восхитительное чувство собственной безопасности опьяняло. Я уже мог позволить себе такую роскошь, как сострадание к ближним.

– Лёха, – сказал я. – А Клепикову не поможешь?

– Загоняли мальчонку? – сочувственно спросил он.

– Да не то слово!

– Ну я ж не могу за каждым по пятам ходить! – резонно возразил Лёха. – Мне вон огород поливать…

– Нет, ну… при случае…

Подумал, почесал клиновидную свою маковку.

– Ну, при случае… ладно.

* * *

А потом стряслось нечто такое, что прямо хоть беги к замполиту и кайся в пропаганде вредных суеверий.

В казарме задребезжал телефон. Дневальный, не дослушав анекдота, ринулся к тумбочке, сорвал трубку, представился по всей форме, кого-то там выслушал.

– Есть! – рявкнул он и дал отбой. – Рядовой Леший!

– Я!.. – встревоженно откликнулся Лёха.

– Бегом на КПП! Там к тебе брат пришел…

– Какой брат?! – Похоже, Лёха ошалел.

– Какой-какой! Сказали: близнец…

Мы переглянулись, и в Лёхиных глазах я увидел… Да много чего увидел. Были там и страх, и оторопь, и даже, как мне почудилось, внезапная надежда – уж не знаю, правда, на что…

Беглым шагом достигли мы КПП. В комнатке для посетителей никого не оказалось.

– Где он?

– Да вон за воротами топчется.

– А чего внутрь не пустил?

– У него при себе документов нет…

Метнулись на выход.

– А ты куда? – остановил меня помощник дежурного. – Это ж к нему, а не к тебе.

Тут такая тонкость: городишко, в окрестностях которого располагалась наша группа дивизионов, был настолько незначителен, что в нем даже не было комендатуры. А коли так, то не могло быть и увольнительных. Поэтому любое проникновение военнослужащего за пределы части считалось самоволкой. Иными словами, высовывать нос за ворота Лёха тоже не имел права – пришли там к нему, не пришли…

– Слышь, – вкрадчиво напомнил я сержанту, – а завтра, между прочим, занятие…

Тот подумал – и пропустил. А то начну еще завтра выспрашивать про политическую ориентацию Гондураса…

Да, отношение к нам с Лёхой за последнее время поменялось сильно. Салабоны-то мы салабоны, но он – правая рука комбата, я – левая. Или наоборот.

Собственно, не в том суть. Проскочил я вертушку – и остолбенел. Передо мной на бетонке стояли два Лёхи: один – в «мабуте» (летняя полевая форма), другой – в штатском.

Клянусь, большего потрясения я в жизни своей не испытывал.

Витязь на распутье: направо пойдешь – в психушку попадешь, налево пойдешь – в леших поверишь, прямо пойдешь… Да! Прямо, и только прямо! Мне следовало тут же на месте судорожно придумать какое-никакое объяснение. Скажем, одного брата-близнеца медкомиссия признала годным к строевой, другого – нет.

– Ты что, сдвинулся? – придушенным шепотом спросил признанный годным.

– А чо? – испугался непризнанный.

– Суп харчо! Ты как здесь оказался вообще?

– Приехал…

– Как ты мог приехать без паспорта?

– Пошел в паспортный стол… Сказал: потерял… Новый выдали…

Ну а что? По тем временам – запросто. Базы данных появятся лишь через четверть века. А уж если паспортист знакомый…

Так что сердце у меня после этих его слов на миг приостановилось. Стало быть, все-таки либо направо, либо налево. Либо в психушку, либо…

– А дежурному чего соврал, что документов нет?.. А-а… – Лёха сообразил, покивал. – Имена одинаковые?

– Ну да…

– Короче! Чего надо?

Замялся штатский. Оглянулся на меня.

– При нем можно, – заверил Лёха. – Короче!

– Короче?.. – беспомощно переспросил Лёхин двойник. Потом вдруг решился и выпалил: – Давай снова местами поменяемся!

Обалдел рядовой. Я, кстати, тоже.

– Т-то есть… В смысле?

– Ну в смысле я – сюда, а ты – ко мне, в село…

– Погоди! А кем ты сейчас в селе работаешь?

– Да это… коровник строю…

– Думаешь, здесь легче?

Понурился двойник, не ответил. А Лёха уже напряженно что-то прикидывал.

– Все равно не понимаю, – сказал он наконец с досадой. – Мне-то зачем в село? Ну дослужишь ты за меня здесь… И кто тебя в селе хватится?

– Да тут такое дело… – страдальчески скривив физию, выдавил тот. – В общем… женился я там…

Рядовой Леший обмяк, потом взглянул на меня, как бы приглашая в свидетели.

– Ну не идиот?.. – безнадежно спросил он и, не дожидаясь ответа, снова повернулся к бывшему своему благодетелю. – Дай подумать.

– Долго?..

– До вечера. Виноградники видишь? За ними сливовый сад. Вот будь там ровно в семь часов… Я к тебе через дыру выйду. А сейчас – свободен!

…Мы долго смотрели ему вслед. А потом вдруг обратили внимание, что в десятке шагов от КПП сидит на бетонке комбатова Маринка и с любопытством нас разглядывает, вывернув морду набок. Черную, с белыми пятнами над глазами.

* * *

А я ведь так и не рискнул вытрясти из Лёхи всю правду. Пугала она меня. Спросил только:

– Он тебе кто?

Рядовой Леший сердито покосился на меня и не ответил.

Некоторое время шли молча.

– Нет, ну ни хрена себе… – с недоумением промолвил он наконец. – Это что ж за жена такая, от которой в армию сбежишь? В медовый месяц! Хоть бы второго года службы дождался, а то…

– Да может, жены и нет никакой, – сдавленно отозвался я.

– А что ж он тогда…

– Наврал!.. Может, он там что серьезное натворил… Осторожней, Лёх! Приедешь в село, а тебя под суд… Зря ты у него паспорт не проверил. Вдруг там и штампа нет… В тюрьме ты за него сидеть не подряжался! Еще неизвестно, сколько ему дадут…

И погрузились мы вновь в тревожные раздумья. Причем угроза утратить друга пугала меня гораздо больше, чем крушение материалистических воззрений.

Вскоре сверкнул впереди над кронами военнообязанных акаций дюраль нашей «консервной банки».

– Так что ты решил? – спросил я.

– Не знаю еще…

Тут возле штаба завыл ревун – и побежали мы на позиции. В норматив уложились (три минуты). А большего от нас и не требовалось: в ту неделю боевое дежурство нес первый огневой дивизион, а мы-то – второй.

Заняли свои места в кабине, ждем появления лейтенанта. Лейтенант так и не появился, а потом и готовность отменили.

– Ну хорошо! – сказал я. – Допустим, не соврал он. Поменялись вы местами. Он служит здесь, ты живешь с его мымрой… Погоди, не дергайся, дай договорить!.. Но потом-то – дембель! Так и так возвращаться…

– А оно ему надо?

– А тебе?

– Мне – нет! Кончится май – все равно в лес уйду.

– А в розыск подаст?

– Кто? Жена?

– Ну да…

– Пускай подает. Меня не найдут, а его… Ну, тут уж как повезет!.. Чего лыбишься-то?

А лыбился я вот чего: пришло вдруг в голову, что, раз поперли из комсомола, то имею полное право верить в леших, домовых и прочих кикимор. Хотя я ведь еще и политинформатор… Да, неловко…

* * *

А к вечеру нас вызвал комбат. Какой-то он на этот раз был загадочный.

– А выйдем-ка перекурим, – неожиданно предложил он.

Должно быть, хотел поговорить без свидетелей.

Мы выбрались из недр холма сквозь дверцу в чудовищных железных воротах и, взойдя по пологой бетонной дорожке, расположились в курилке под масксетью. Там уже виляла хвостом Маринка.

Душные азиатские сумерки. Над горизонтом всплывает в сером мареве облако мельчайшей золотой пыли, похожее на обман зрения. Это из невероятной дали мерцает вечерний Ташкент, куда нас иногда отвозят на гауптвахту.

– С тобой все ясно… – Огонек комбатовой сигареты кивает в мою сторону. – А с тобой так… – Теперь он нацелен прямиком на Лёху. – «Год интендантства – и можно расстреливать без суда». Кто сказал?

Лёха робеет:

– Н-не знаю…

– Генералиссимус Суворов сказал.

Судя по зачину, разговор предстоит долгий. А на часах, между прочим, без четверти семь. Однако долго комбат говорить не любит:

– Помидорный сезон кончается, огород будем ликвидировать. В ноябре старшина Лень уходит на дембель. Примешь у него каптерку.

– Товарищ майор… – лепечет Лёха. – Я ж рядовой…

– Н-ну… накинем тебе пару лычек… – «Дед» Сапрыкин выбрасывает окурок в металлическую емкость посреди курилки и смотрит на часы. – Пора. Сейчас приведете сюда этого…

– К-кого?..

– Сам знаешь кого. А я уж с ним как-нибудь договорюсь.

* * *

Привели. Прямиком в бытовку. К тому времени кроме нас на позициях не было уже ни души. При виде комбата доставленный дернулся на выход, тут же смекнул, что бежать некуда, и безвольно ослаб.

– Значит, слушай меня внимательно, – прозвучал из-под козырька глуховатый подземный голос. – Слушай и запоминай… Ты. Мне. Здесь. Не нужен. Мне нужен вот он. Уразумел? Завтра же садись и уезжай в свою деревню. А покажешься хоть раз – пойдешь под стражей в милицию. Там тебя мигом отучат по чужим документам жить… Леший!

– Я!

– Проводишь до дыры.

И двое Лёх покинули бытовку.

Леший… С какой же, интересно, буквы он сейчас это произнес: с большой или с маленькой? Похоже ведь, что с маленькой…

– Товарищ майор… – чудом подавив нервный смешок, обратился я. – А вот вы мне в прошлый раз два наряда вне очереди объявили… за леших…

Он медленно повернулся ко мне.

– А ты что, не отработал?

– Отработал, товарищ майор!

– Тогда все в порядке…

* * *

А внезапная цитата из генералиссимуса Суворова объяснялась довольно просто. В связи с отсутствием магазина и вообще чего бы то ни было в части у нас – военный коммунизм. Все общее. Предметы амуниции (даже клейменные хлоркой) неизбежно теряются или исчезают. Если человек пишет письмо, то бумагу он берет у одного, ручку у другого, конверт у третьего. Если же ему нужно куда-то явиться в пристойном виде, он является в чужом обмундировании, поскольку его собственное, как правило, выглядит хреноватенько.

Представляете, сколько возможностей открывается для срочника, командующего хозвзводом? По слухам, добром из них не кончил никто: не разжалование, так трибунал. Один лишь старшина Лень питал надежду стать счастливым исключением и благополучно уйти на дембель, не загремев, как тогда говорилось, под фанфары.

Глава 6

Видимо, бывают такие люди, на которых вообще ничего не действует: ни колдовство, ни идеология, ни радиация. К ним наверняка относился и наш комбат. Временами он представлялся мне не менее, а то и более сверхъестественной личностью, нежели рядовой Леший. Умение противостоять чертовщине – тоже, знаете ли, чертовщина.

Вот, допустим, майор Карапыш. У него так: раз явление не соответствует марксизму-ленинизму, значит, либо оно не существует, либо сию минуту обязано прекратить существование! Так что если дожил замполит до нынешних времен, то теперь он, скорее всего, ревностный православный.

Или, скажем, был у нас такой подполковник-инженер Казмеров! Сухопарый, интеллигентный, я бы даже сказал, аристократичный. Шляхтич этакий. Снисходительно вежлив со всеми, никогда не повысит голос, не выйдет из себя.

И была проблема: как продернуть кабель сквозь трубу, если та уже в траншее и засыпана землей? Сквозь короткую – запросто. А ну как метров в двадцать?

Проделали однажды опыт: поймали кошку, привязали к ней бечевку и запустили внутрь. Но зверушка была умна – добежала до середины трубы и там села. Жратвой выманивали – бесполезно. Пустить следом комбатову Маринку не догадались. Вытащили, отвязали.

И пришла мне в голову идея в духе Леонардо да Винчи. Скажем, лежит на столе катушка ниток. Беру снизу за кончик, тяну. И катушка катится в противоположном направлении. А не сконструировать ли что-нибудь в этом роде? Допустим, три колесика от детского велосипедика, установленные врастопыр. Запускаем в трубу, тянем бечевку на себя – и устройство едет по трубе вперед.

Набросал на листочке чертежик, показал комбату.

«Дед» посмотрел, хмыкнул.

– Ты знаешь что? – посоветовал он. – А покажи-ка это свое художество подполковнику-инженеру. Что, интересно, скажет?

Я и показал.

Откуда ж мне было знать, что интеллигентнейший, сдержанный подполковник-инженер Казмеров так взбесится!

Он брызгал слюной, он потрясал кулаками, он кричал что-то страшное о трех законах термодинамики. Я стоял перед ним навытяжку, слегка уклоняясь и не смея утереться.

– Да это все равно что проект вечного двигателя!.. – грязно оскорбил меня напоследок подполковник Казмеров и велел выйти вон.

Притихший, испуганный вернулся я на стартовую батарею.

– И что инженер? – как всегда с подначкой осведомился «Дед».

Доложил ему все в подробностях.

– А знаешь что? – подумав, сказал комбат. – Ты машинку-то эту все-таки смастери. Термодинамика термодинамикой, а вдруг поедет?

В этом весь «Дед».

Машинку я, понятно, не построил, не нашлось нужных деталей. А творить из ничего – я ж не рядовой Леший и не майор Сапрыкин!

Но обиду затаил и долго лелеял план страшной мести: прийти к подполковнику Казмерову с проектом вечного двигателя. Вдруг инфаркт хватит!

Так и не сходил. То ли не отважился, то ли поленился.

* * *

Наша группа дивизионов считалась в óкруге чем-то наподобие дисбата, к нам даже переводили проштрафившихся. Офицерский состав распадался надвое: молоденькие лейтенанты, у которых еще оставалась надежда когда-нибудь отсюда выбраться, и пожилые капитаны, майоры, подполковники, давно уже такую надежду утратившие.

Сначала я думал, что «Дед» с помощью Лёхи намерен подрасти по службе, перебраться в Ташкент, но потом понял: нет. Ничего ему не надо, кроме стройки и спиртного.

А давайте-ка расскажу, чтó он такое воздвигал.

Помню оторопь, когда я впервые ступил на бетонную дорожку, нисходящую внутрь холма к чудовищным железным воротам. Справа и слева – грандиозная циклопическая кладка, достойная древних египтян. С обеих сторон дорожки – розарий. И какой! Разве что в ботаническом саду увидишь нечто подобное.

– Кто ж все это строил?

– Дембельский аккорд, – с несколько надменным видом просветил меня молоденький ефрейтор.

– А как же камни такие доставляли? Откуда?

– Откуда – не знаю. А доставляли… Руками – как еще?

– А розы?

– А розы в колхозной оранжерее выкапывали. Ночью. Целую операцию спланировали. Ну так «дедушки» же…

С благоговейным трепетом озирал я дело рук ушедших на дембель исполинов. Впрочем, думаю, когда египтяне возводили свои пирамиды, строительством тоже наверняка заправлял кто-нибудь вроде майора Сапрыкина. А на подхвате у него были… Ну не лешие, конечно, – откуда в Египте леса? Демоны какие-нибудь… пустынные…

* * *

Есть священные должности, чьи исполнители неприкосновенны с момента назначения: повар, фельдшер, каптерщик. По умолчанию к ним причисляется и заместитель по политчасти. Их не заставляют чистить картошку после отбоя, их не назначают в суточные наряды. Не надо с ними ссориться – себе дороже.

Словом, жизнь помаленьку налаживалась, служба – шла.

– Листья падают… – ностальгически вздыхал рядовой Клепиков. – Скоро май… А там еще один май… Домой поедем…

Вот кому приходилось хуже всех! И это несмотря на то, что рядовой Леший при случае прикрывал его от внимания «дедушек», офицеров и даже комбатовой Маринки, рычавшей всего на двух человек: на Клепикова и на Горкушу.

Грянул ноябрь.

Не знаю, кто тому виной, но старшина Лень успешно сдал дела и ушел «на гражданку» весь в значках и благодарностях от командира части.

Ушел Горкуша, ушел Наумович…

А перед тем был еще дембельский аккорд и чепуха с двумя заблудившимися самосвалами. Везли они бетон, причем направлялись вовсе не к нам, а в совершенно чужой дивизион. Кружили по окрестностям до темноты, неизменно утыкаясь в наш КПП. Словом, та же примерно история, что и с дембельнувшимся ныне Горкушей, когда тот, возжелав помидора, пытался выйти к запруде. Кончилось дело тем, что комбат принял груз – и закипело у нас на третьем капонире ночное строительство. А иначе бетон схватился бы прямо в кузовах. Кстати, именно это обстоятельство и помогло потом погасить немедленно вспыхнувшую склоку меж дивизионами.

Был ли к тому причастен мой друг Лёха? Подозреваю, был. Хотя, честно сказать, подобных чудес в армии и без леших хватало.

* * *

Теперь мы чаще всего уединялись в каптерке, закуривали по болгарской сигарете с фильтром и продолжали привычные наши беседы. На черных погонах Лёхи желтели две предугаданные комбатом лычки. На моих не желтело ничего, кроме букв СА, – даже до ефрейтора не повысили. И слава богу! Бытовало у нас в части такое обидное присловье: «Лучше дочь-проститутка, чем сын-ефрейтор».

– Слушай, – говорил я. – Но лешие ведь в основном обманом занимаются! Ну там с пути сбить, на муравейник посадить, спрятать что-нибудь… вместо рюмки шишку еловую поднести…

– Н-ну… так… – соглашался он.

– Но если что-то кому-то обещал, то выполнишь?

– А как же!

– И ни в чем не наколешь?

– Как это ни в чем? – внезапно развеселился Лёха. – Выполнить – выполню, а наколю обязательно…

– Это как?..

Распахнулась дверь, и в каптерку влетел замполит Карапыш. По-другому он передвигаться просто не умел: у всех походка – у него побежка. Замер. Чутко повел носом, уставился на меня, на Лёху. Явно готов был поклясться, что долю секунды назад чуял запах табачного дыма и видел в наших руках сигареты. Но воздух чист, и никто не прячет за спину кулак с окурком…

– Старшина Леший! Следуйте за мной в штаб!

Эх, как официально! Чего это он вдруг?

Лёха запер каптерку и ушел с Карапышом в штаб. Я подумал-подумал и двинулся вслед за ними. Может, у меня в штабе тоже дела есть!

В предбаннике я попросил у дежурного сержанта график политзанятий стартовой батареи (дескать, кое-что сверить надо), а сам прислушался к происходившему за фанерной внутренней дверью. А происходило там следующее:

– Вы кого привели? – визгливо заходился заполошный женский голос. – За дуру меня держите? Это же не он!

– Во цирк! – восторженно скалясь, шепнул мне дежурный.

– Держите себя в руках, гражданка! – скрежетал за дверью Карапыш. – Вот военный билет! Вот личное дело! Читать умеете? Леший Алексей Алексеевич! Семейное положение – холост!

– Как холост?!

– Так холост! Сами же говорите, что не он…

– А где óн?!

– Ну знаете!..

Тут в предбанник ввалилась целая толпа офицеров, в их числе начштаба, подполковник-инженер Казмеров и наш «Дед». Все не на шутку встревоженные. Должно быть, Карапыш подмогу вызвал.

– А ты тут какого хрена забыл?

Я предъявил папку.

– График сверял, товарищ майор!

– Пошел вон!

– Есть пошел вон!

Вернулся я к запертой каптерке и стал ждать. Ждал почти полчаса. Потом появился мой вконец измочаленный друг.

– Слушай, он не только идиот… – обессиленно сообщил мне Лёха. – Он еще, оказывается, и сволочь…

Мы снова расположились в каптерке.

– Ну и как она внешне? – полюбопытствовал я.

Младшего сержанта на старшинской должности передернуло судорогой.

– Как атомная война! Лет на десять старше, вся размалевана… Где он ее такую раздобыл?

– Где-где… В селе! Может, он как раз ей коровник и строил… Погоди! – перебил я сам себя. – А почему она тебя не узнала?

– Потому и не узнала. Прикинулся.

– А как же остальные?

– А для остальных я каким был, таким остался…

– Во-он оно что… – протянул я. – А как же она тебя разыскала-то?

– Да этот гад анонимку ей прислал! Сам на себя! Так, мол, и так, сбежал из семьи, служит там-то и там-то…

– Н-ну… – Я только руки развел. Слов не было.

Лёха достал голубенькую пачку «Ту-134», сунул мне сигарету. Закурили.

– Так выперли ее или нет?

– Да выперли… Спасибо «Деду»! Запугал. Судом пригрозил…

– За что?

– А на выбор – за что хочешь! Либо за клевету, либо за двоеженство…

– Двоемужество!

– Ну двоемужество…

Некоторое время курили молча.

– Вот прямо сейчас, – расстроенно пригрозил он, – имею право взять и уйти в лес… В черный бор!

– Не надо, Лёх! – взмолился я. – Ради меня, а? Ну что там до дембеля осталось? Чуть больше года?..

– Да не уйду, конечно… Куда мне теперь идти!.. – Помолчал, помотал клиновидной своей башкой и вдруг признался: – Это ведь я тебе еще не все сказал…

– А что еще? – вскинулся я.

– Вот… – И он протянул мне вскрытый конверт, в котором что-то топорщилось. Что-то похожее на покоробленную, выгнувшуюся от времени открытку. – Почтарь передал…

То, что я достал из конверта, открыткой не было. Прямоугольник бересты с вырезанными (или выдавленными) на нем неровными угловатыми буковками. Среди прочих знаков я различил «ять» и «юс малый». Попробовал разобрать, но не смог. К сожалению, в институте у меня со старославянским и древнерусским дела обстояли неважно.

– Откуда это?

– Из леса…

Прочел адрес на конверте. Почерк малость корявый, но надпись вполне читаемая, современная. Выполнена шариковой ручкой.

– Он?

– Да наверное он… Кому еще?

– Так он что же, на других леших вышел?

– Да запросто! Сказал на опушке: «Приходи завтра…»

– Почему завтра?

Старшина Леший досадливо покряхтел.

– А иначе не придут. Обязательно надо сказать: «Приходи завтра…»

– А он это откуда знал?

– Да я же ему и рассказал… Лес честной!

Последние два слова прозвучали как матерное ругательство.

– Так что тут написано-то?

Лёха взял у меня из рук берестяную грамоту, вчитался, покатал желваки.

– Обещают в корягу высушить…

– За что?

– Дескать, доброго человека обманул… обещанного не выполнил…

– Как не выполнил?! – возмутился я. – Я свидетель!

– Да ты-то свидетель… – начал было Лёха, но тут дверь вновь отворилась – в каптерку ступил «Дед». Комбат. Майор Сапрыкин.

Мы вскочили.

– Вольно, – буркнул «Дед». Сел, протянул ухватистую пятерню, взял пачку болгарских сигарет, осмотрел, бросил обратно, повернулся всем корпусом к Лёхе. – Ты вот что скажи… – мрачно прогудел он. – У придурка у этого у твоего… еще родня есть?

– Н-не знаю…

– Ну не сирота же он! Отец-мать должны быть?

– Н-нь… – Лёха затряс головой.

– Мог бы и выяснить. Ладно. Заявятся – спровадим. А пока… Служи спокойно.

Поднялся, вышел.