Электронная библиотека » Евгений Никитин » » онлайн чтение - страница 2

Текст книги "Про папу. Антироман"


  • Текст добавлен: 25 апреля 2019, 14:40


Автор книги: Евгений Никитин


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +
ВВЕРХ И ВНИЗ

Мы рассматривали фотографию бананового дерева.

Бананы росли на нем не вверх, а вниз. Попками кверху.

– Этого не может быть, – сказал я. – Фотография перевёрнутая. Глянь, листья тоже растут вниз.

– Так они и должны расти вниз.

– Это почему ещё?

– Смотри, какие они большие. Тяжесть клонит их к земле.

– Я тоже тяжёлый, но почему-то всю жизнь расту вверх.

Я, действительно, всю жизнь рос вверх. В этом было что-то ненормальное. Я родился маленьким, как дынька, и стал увеличиваться в размерах. Между тем, все знакомые мне люди, наоборот, уменьшались. Я видел это собственными глазами. Моя прабабка Рахиль Самойловна, в просторечии баба Иля, была огромная, как великан. Я не мог достать ей до колена. Баба Иля всё время на всех обижалась, и ей требовалось утешение в форме поглаживаний по голове.

Но из-за небольших размеров моего тела меня пока не посылали утешать её. Она сама утешалась. До поры.

Потом они заметили, что я сделался в два раза выше за пару лет. Баба Иля за это время несколько уменьшилась. Если она садилась на табуретку, я мог подтянуться и достать до её волос.

Кухня у нас была в подвале, куда вёл длинный пролёт деревянной лестницы, как в каком-нибудь средневековом замке. За обедом баба Иля всегда устраивала скандал, когда с ней кто-нибудь был не согласен. Она страшно расстраивалась и шла наверх, в комнату прадеда, который к тому времени уже умер. Мне говорили:

– Иди наверх, утешь прабабушку.

Чтобы дойти до лестницы, надо было миновать тёмный коридор, заваленный чемоданами. Чемоданы пугали меня. Папа сказал мне, что в них живут волки. Я мог быстро пробежать мимо них, но вместо этого шёл медленно. Если быстро бежать, будет много шума, волки проснутся и бросятся вслед. Я прокрадывался мимо чемоданов с волками и поднимался по лестнице вверх. Прабабка сидела в комнате, уставленной книгами, и молча страдала. На меня она не смотрела. Я подходил к ней сзади, гладил по волосам и говорил:

– Не расстраивайся, всё будет хорошо.

В эти моменты я ее немножко ненавидел.

Еще через два года она уменьшилась сильнее, и мне не приходилось больше подтягиваться, чтобы достать её макушку, когда она сидела на стуле. В этом положении мы были примерно одного роста. Меня больше не посылали ее утешать. Я был слишком большой. Всех больших баба Иля автоматически причисляла к своим обидчикам. Она всё время уменьшалась. Папа с мамой тоже, но они развелись, и папу с бабой Илей я потерял из виду, когда мы уехали из дома в Кишинёве на Пушкина 15 обратно в Рышканы.

Когда я снова встретил папу, он был одного роста со мной.

Я спросил:

– Как там прабабка?

– Умерла. Совсем недавно. Как раз перед твоим приездом я похоронил её.

– Как она умерла?

– У меня на руках. В ванной комнате. В момент смерти я как раз мыл её.

Видимо, прабабка уменьшилась настолько, что её надо было мыть, как ребенка. Меня тоже мыли, когда я был маленький. Я не умел сам мыться. Потом перестали.

Через год папа стал меньше меня. Потом его положили в больницу со спиной. Ему вставили в позвоночник стальные штыри. Некоторые люди с возрастом начинают ломаться. Он как раз поссорился с женой, и ему некуда было идти. Впрочем, он не мог ходить. Он мог только лежать и немножко сидеть, пока не заживёт. Я забрал его домой, положил на кровать и покормил.

Вечером он сказал:

– Мои ноги плохо пахнут. Помой мне ноги.

Я понял, что когда не можешь ходить, тяжело мыться.

Я набрал воды в тазик и помыл папе ноги. Ему это очень понравилось.

– Молодец, сын, – похвалил он. – Знаешь, что говорил прадед?

– Что?

– Сын должен мыть отцу ноги, а потом выпивать эту воду.

Воду я пить не стал.

Кстати, я больше не расту. Может быть, начинаю уменьшаться.

МУШКЕТЁРЫ

В детстве я бредил мушкетёрами.

Однажды меня отправили в гости к папе, в Кишинёв.

У папы были бобины – предшественники кассет – и некое чудовищное записывающее устройство. Мы решили записать мюзикл собственного сочинения. Про мушкетёров.

Папа коллекционировал музыку на всех носителях. Сначала пластинки, потом бобины-кассеты-диски. Я застал эпоху бобин. Мне было, наверное, лет шесть. Папа показал мне бобину с записью скандала, устроенного моей прабабкой Рахиль Самойловной и дядей Мишей.

Из устройства раздалось какое-то рычание и звук ударов.

– Блеааа! – вопил Миша. – Уйди, или я себя убью!

– Я больше не могу! – кричала Рахиль Самойловна. – Будь ты проклят!

Миша остался жив.

Я был поражён до глубины души. Утром в автобусе я сочинил строчку первой песни будущего мюзикла про мушкетёров. Я потянул папу за рукав и спел ему:

– Мы сегодня рано встали!

– Кто это? – спросил папа.

– Это гасконцы! Они едут в Париж. Очень рано встали и скачут на конях.

– Что – всем колхозом?

– Нет, втроём.

– А дальше?

– Ну ты тоже должен придумывать.

– Я музыку придумаю. Тарарира… Турирара… Мы сегодня! Рано встали! Хм…

– Раньше, чем встаёт петух! – придумал я продолжение.

До сих пор я не писал никаких стихов, а, тем более, текстов песен, и столкнулся с проблемой: надо было найти осмысленную рифму к слову петух. «Мух-пух-плюх-старух».

Мне не нравилось.

– Папа, а свиньи тоже рано встают? – спросил я.

Я говорил довольно громко, так что несколько человек с недоуменной тревогой обернулись на меня.

– Ээээ… Не знаю. Наверное, тоже. Их будят петухи.

– Тогда так:

 
                              Мы сегодня рано встали,
                              Раньше, чем встаёт свинья!
                             Даже кушать мы не стали —
                             Джассо, Дикаро и я!
 

Папа слегка прифигел.

– Чего? Это кто?

– Это гасконцы. Их так зовут: Джассо, Дикаро и я. Они рано встали и скачут.

– А почему не жрамши?

– Чтобы пораньше отправиться в Париж и стать мушкетёрами.

– А кто такой «я»?

– «Я» – это д’Артаньян. Он первый прискакал.

Мы стали распевать на весь автобус. Папа даже замахнулся на второй куплет:

– Почему идём так скоро?

– На приём у короля! – объяснил я.

– Чтоб приняться в мушкетёры, ни минуты не медля́, – закончил папа.

Сюжет быстро развивался. Глашатай сообщал, что король не стал принимать гасконцев – «мушкетёров из села он вообще не принимает», – потому что собирался в поездку к китайскому императору. «Он едет есть хлеб-соль». Становитесь, мол, как все, в очередь к де Тревилю.

Наутро мы стали писать мюзикл. Это было в старом домике на Пушкина, 15. Дом стоял в центре современного Кишинёва. Свернёшь в переулок у магазина «Штиинца» – а там наш дом. Можно сказать, дворянская усадьба. На холме, с двориком, садом и верандой.

В гости пришёл дядя Миша – тот самый, который через много лет сбежит из Израиля в Москву и будет комментировать ЖЖ поэта и литературного деятеля Дмитрия Кузьмина на предмет несоответствия актуальной поэзии уровню Бодлера. И мы с женой будем жить около полугода через стену с ним и его быстро меняющимися любовниками, потому что по Бодлеру и Рембо у дяди всё…

Миша играл гвардейцев кардинала. Почему-то они нагло пировали прямо у дома де Тревиля, а коварный кардинал разливал вино. Увидев д’Артаньяна, они кричали:

– Блеааа! Будь ты проклят, проклятый!

Я не знаю, почему была такая тавтология, но именно так они кричали в Мишином исполнении.

Д’Артаньян вызвал на дуэль сразу всех гвардейцев:

 
                                  «Я вам назначу встречу
                                  У Луврского дворца!
                                  Я всех вас покалечу
                                  И ранами отмечу!»
 
 
                                  Гвардейцы, хором:
                                  «Убьём мы подлеца!».
 

Переслушивая запись, я не понимаю, как выговаривал слово «луврского». Но как-то выговаривал.

Папа написал всю музыку. Кассета сохранилась, и, насколько я знаю, она принадлежит к немногим, редким проявлениям его, так сказать, творческого гения. В основном он музыку только коллекционировал и посвятил этому всю жизнь и все деньги. За это мама его и бросила. Начались территориальные тяжбы. Мама претендовала на какие-то квадратные метры или что-то в этом роде. Дом, где раньше жили прабабка, бабка, папа, мама, дядя Миша и я, поменяли на несколько квартир. И дома на Пушкина, 15 не стало. Его снесли… Потом все эмигрировали. Кто куда – кто в Германию, кто в Израиль, кто в Москву, а иные и на тот свет.

ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ

В детстве я рос вместе с дядей Мишей, толстым и грустным еврейским мальчиком. Он был старше на семь лет. Миша немного обиделся, когда я родился, так как он перестал быть единственным ребёнком.

– Твоя мама должна моему брату миллион рублей! – заявил Миша, когда я стал понимать по-человечески.

Я долго ходил с этим знанием, думал, как буду возвращать долг. Можно было, например, устроить торговлю жвачками, которыми меня бесплатно пичкала воспитательница в детском саду. Но дело такое…

– Ты давал маме миллион рублей? – спросил я папу.

Папа молчал.

Смысл Мишиного заявления я понял лет через 15: считалось, что папино семейство оказало моей маме большую услугу, вытащив её из Рышкан в Кишинёв. Из прозябающего посёлка в процветающую столицу. Из грязи в князи. За это Миша и насчитал ей миллион рублей.

В Кишинёве мы со всеми бабками и прабабками жили в огромном частном доме на Пушкина, 15. Миша был добрым ребёнком, собирал со всей округи кошек и притаскивал в дом, так что ногу некуда было поставить, чтобы не наступить на кошку. Миша был очень упрям. Как-то его потащили на майскую демонстрацию. Миша сел на пол и заявил:

– Мне нужен ящик газировки!

– Никакой газировки! – ответила баба Иля, железная леди, бывшая балерина и управляющая банком. – Мы не станем таскать с собой на демонстрацию целый ящик газировки!

– Тогда идите к чёртовой матери! Мне нужна моя газировка.

Мишу было не сломить. У великолепной бабы Или в банке был даже свой пистолет. Но с Мишей она ничего поделать не могла. Он забился в угол, забаррикадировался кошками и кричал как резаный.

– Уйдите, сволочи!

В доме шёл беспрерывный скандал, переходящий в драку: бабка ссорилась с прабабкой, мама с папой, кошки друг с другом – и так бесконечно во всех сочетаниях и вариациях. В этой атмосфере психбольницы мы с Мишей находились практически с рождения.

Когда все уставали кричать, то спускались в подвал, где была кухня, и судорожно пожирали бесконечные борщи бабы Или. По праздникам в меню был знаменитый на весь Кишинёв торт «Дуб» с 100 грецкими орехами, рецепт которого сейчас безвозвратно утерян.

Миша рос без отца. Его папа завёл множество детей от разных женщин, которых он бросал, скажем так, сразу после оплодотворения.

Со мной у Миши был постоянный детский конфликт. Он считал, что его никто не любит. А вот меня – да. Это чувство он пронёс через всю жизнь и буквально на днях внезапно умер при загадочных обстоятельствах в возрасте 43 лет.

Я отправился хоронить Мишу. Нужно было подъехать в морг на улице Приорова. Мы встретились с папой на Войковской и пошли искать морг. Папа молчал, переживая смерть брата.

– Отчего он умер? – спросил я.

– От насморка.

– Как это?

– А так. У тебя есть насморк? У меня тоже. Страшная вещь, оказывается. Миша высморкался, и у него оторвался тромб. «Причина смерти – осложнения от синусита». У Сани спросишь.

Саней звали последнего Мишиного сожителя. Тут надо пояснить. В 90-е годы Миша пошёл в школу раввинов, научился молиться на иврите и уехал в Израиль. Там он прожил много лет, работал сначала в кибуце «на должности сборщика чеснока», потом закончил в Тель-Авиве университет. У него родился сын. Но с Мишей ужиться было трудно. Мише нужна была безусловная, всепрощающая материнская любовь. Женщины его бросали. В какой-то момент Миша обнаружил свою бисексуальность. Сам он объяснял это так:

– Мне всё равно, что там у человека между ног. Я же не животное. Если меня любят, если я полюбил… Это всё. Для меня больше ничего не имеет значения.

Согласно легенде, Миша давно подумывал об эмиграции в Москву и даже предварительно написал письмо Путину, причём получил ответ из администрации президента, дескать, приезжайте, хорошие специалисты нам нужны.

Это было очень типично для Миши, легко подпадавшего под обаяние личного мифа. Ещё в Кишинёве, после развала СССР, он приволок из школы огромный бюст Ленина. Как дотащил – непонятно. Бюст он поставил посреди комнаты.

– Мне не нравится, что они издеваются над Лениным. Нельзя сначала поклоняться кому-то, а потом в одночасье менять своё мнение.

Миша хранил письмо Путина и однажды неожиданно приехал в Россию. Но сделал это очень оригинальным образом. Израильский любовник Миши устроил в доме поджог на почве ревности. Тогда Миша взял вину на себя и бежал в Москву от израильского суда.

В Москве он все годы жил безо всякой регистрации. Когда я приехал из Германии, будучи гражданином Молдовы, я сначала повторил его судьбу и стал немецко-молдавским нелегалом. Так, двумя бродягами, мы встретились с Мишей спустя десяток лет после общего кишинёвского детства, закончившегося с разводом моих родителей. Самое странное в Мише был его запах: он пах так же, как много лет назад в давно снесённом доме на Пушкино, 15 – кошками и почему-то чернилами.

Дядя поселился в Медведково вместе со своим новым мужчиной, с которым познакомился на почве любви к сонетам Шекспира. Это был обаятельный блондин по имени Макс, единственный минус которого заключался в том, что он хотел Мише добра и пытался заставить его легализоваться.

Скепсис Миши был мне понятен. Сам я чудовищными усилиями добивался российского гражданства, и в итоге сумел это сделать спустя 5 лет буквально чудом, благодаря вмешательству лиц и сил, скажем так, высшего характера.

Миша ничего такого не предпринимал и беспрерывно жил в страхе перед депортацией. В ответ на требования своего возлюбленного сходить в израильское посольство, Миша распечатал надпись «Посольство» и приклеил на дверь туалета в Медведково.

Эти обстоятельства я застал, когда меня выгнала из дома первая жена, и вполне заслуженно: за измену. Я приехал к папе, и папа решил подселить меня к Мише с Максом.

Это была особая квартира. Одну комнату снимал Миша, а в другой папа хранил коллекцию виниловых пластинок, занимавшую всю стену от пола до потолка. А вдоль противоположной стены стоял стенд с книгами. Оставалось место лишь для матраса на полу.

– Я позвонил Мише… Он тебя боится, – сообщил папа.

– Почему?

– Он считает, что ты не поймёшь его жизнь. Тебе будет там психологически некомфортно. Дело в том, что Миша, как бы это сказать… Любит мужчин.

Но мне было всё равно. С Максом мы прекрасно поладили. Я жил в отдельной комнате, запирал её на ключ и даже несколько раз водил туда девушек. С одной из них у меня была большая разница в возрасте. Миша с Максом в шутку приклеили мне на дверь изображение фавна, совращающего крестьянку. Второй была моя соавторша и будущая жена Алёна. Мы писали тогда рассказы вместе.

Помню, как утром мы с Алёной пришли на кухню – от ночи, проведённой на узком матрасе, у нас болело буквально всё – и застали там одинокого Мишу, совершенно потерянного и смотрящего как бы в одну точку. Макс ушёл.

Мы с Алёной тоже бросили Мишу и сняли вместе комнату у прозаика Олега Дарка. Однако через полгода Миша позвонил по Скайпу. Он был осунувшийся и какой-то посиневший, как от холода. Разговаривал с трудом, глотая слова.

– Женя, мне очень плохо. Очень плохо. Я думаю о конце. Я хочу уйти.

– Что я могу сделать?

– Не знаю. Мне нужны люди, мне нужно кого-то видеть.

Вернитесь с Алёной в Медведково.

– Там слишком тесно. Я больше не один. Я не потащу Алёну в эту комнатушку.

– Я перееду в комнатушку. Пожалуйста, повлияй на Алёну.

Мы заняли комнату, где раньше жили Миша с Максом, а дядя унаследовал мой матрас между двумя шкафами. Поначалу Миша был хорошим соседом. Он варил какие-то монструозные, но вкусные супы, которыми всех угощал: он всегда наполнял тарелку до самого края и нёс в нашу комнату, так что за ним из кухни тянулся тонкий след от пролитого супа. По вечерам мы курили и говорили о литературе. Миша тоже баловался стихами, хотя современную поэзию, о существовании которой он узнал от меня, терпеть не мог. Зато ему нравился некий Сергей Калугин, солист группы «Оргия праведников».

На этой почве у нас опять разгорелся нешуточный конфликт. Мало того, что я требовал от Миши убираться в квартире, – особенно раздражали фенозепамные ночные гости, которые не снимая обуви брели на кухню, – но я ещё и раскритиковал стихи его гуру. Калугина Миша сравнивал с Шекспиром.

– Он духовно прозрел! – говорил Миша.

– Ну кто у нас не прозрел.

– Вот ты вряд ли. В этом твоя ошибка, – Миша говорил с грустью и состраданием.

– А ты – тоже прозрел?

– Я повидал многое. Я много раз выходил в астрал. И не только. Однажды кое-что произошло прямо в этой квартире. Огромное синее лицо заглядывало в окно со стороны балкона. Я знал, что должен спросить его о чём-то. Это было наяву. Я видел его так же, как вижу тебя.

– Что ты у него спросил?

– Это личное. Я не могу назвать вопрос. Но лицо ответило: «Любовь».

Мы бы так и жили, но Миша, несмотря на обещания, проявил полную неспособность соблюдать какие-то совершенно обычные правила общежития. Однажды ночью на него в очередной раз накатил приступ отчаяния и презрения к жизни – и он включил на полную громкость песню из репертуара «Оргии праведников». Мы с Алёной терпели многое, включая гей-клуб в соседней комнате, но ночью нам надо было спать. И поскольку это происходило не впервые, и я чувствовал своё полное бессилие, я начал стучать в его дверь и угрожать.

– Выключи это своё эзотерическое говно! Мы спим!

– Сергей Калугин – великий поэт! – крикнул Миша.

– Мне срать, что он великий! Я сплю!

Миша больше не отзывался.

– Я зову милицию! – заорал я. – Я сейчас позвоню в ФМС!

Поскольку Миша боялся депортации, этот аргумент сработал. Но Миша был смертельно оскорблён.

Через несколько дней он ушёл из Медведково и стал жить с неким Саней. С нами он прекратил всякое общение, и я ничего не знал о его жизни вплоть до сегодняшних похорон.

Мы с папой пришли в морг. Здесь уже были Саня, Антон (Мишин брат по отцу) и мужичок с Мишиной работы (Миша работал нелегально). Больше никого. Миша жил как будто вне каких-то социальных связей.

Я задумался, придут ли московские литераторы хоронить меня, когда я умру. И сколько их придёт. Скорее всего, не больше, чем на средний литературный вечер. Да и чего ходить-то. Плохо знали этого Никитина, да и был он какой-то бука. Человек 5 в лучшем случае. Будет ли говорить тосты Файзов?

– Я привёз рубашку, – сказал папа.

– Какую рубашку?

– Для Миши. Мне позвонили вчера из морга и говорят:

«У вашего трупа рубашки нет».

Папа вытащил из портфеля рубашку.

Мы собрались пойти внутрь, одевать рубашку на Мишу. Но там кого-то отпевали.

– Мишу что, тоже будут отпевать?

– Да.

– Зачем? Он же учился на раввина.

– Так надо, – сказал Мишин второй брат, Антон.

– Миша носил крест, – добавил кто-то.

Я догадался, что крест Миша надел тоже из-за «Оргии праведников» и их православно-монархического лидера.

Несмотря на то, что Миша за эти годы непонятно как сумел с ним познакомиться и войти в круг его друзей, на похороны Калугин не явился.

– Как он умер? – спросил я Саню.

– Он умер во сне. Я вышел в другую комнату посмотреть кино, пока Миша укладывался спать. Помню, ещё спросил его: «Хочешь, принесу тебе бульончика?». Миша ответил: «Я больше ничего не хочу». Что-то там храпел, сморкался. Потом стало тихо. Я пришёл – пульс не прощупывается.

– Может, это последствия радиации? – спросил папа.

– Какой ещё радиации?

– А такой. Знаете, что Миша пережил радиоактивное отравление? Я даже книги его потом выбросил. Может, он листал их радиоактивными пальцами. Я боялся, что они фонят.

Такая история, действительно, была. Ещё в Кишинёве Миша увлёкся химией и стал коллекционировать элементы таблицы Менделеева. В подвале он сделал целый склад разных реагентов. Он даже достал в местном институте радий. Как-то в процессе экспериментаторства Миша получил странный ожог и отправился к врачу. История вскрылась, в дом пришли с проверкой, а потом вдруг хлынули журналисты. Один журналист спросил Мишу:

– С какой целью ты собрал дома целый склад химических элементов?

– Хочу сделать атомную бомбу! – пошутил Миша.

Это было зря. Ответ напечатали в газетах. «Подросток готовил уничтожение Кишинёва». «Чернобыль в центре города».

Наконец нас пустили к Мише. Он был, слава Богу, уже одет. Я-то уже представлял себе, как мы будем натягивать на холодного, каменного Мишу папину рубашку. Антон – держать голову, я – подпирать спину. Папа бы натягивал рубашку. Саня бы плакал.

Саня и без этого плакал какими-то судорожными приступами. Все остальные стояли как вкопанные и с растерянностью смотрели на замершее лицо Миши. Я заметил его седые волосы. Я их не помнил. Я видел Мишу первый раз после его ухода из Медведково 6 лет назад.

Лицо его было неправильным. То, что по-немецки называется entstellt. Черты человека смещаются и становятся одновременно знакомыми и незнакомыми.

– Сейчас мы будем отпевать покойного, чтобы ему простились все грехи, – сказала сотрудница морга.

– Миша был праведником, – сообщил папа.

Вошёл поп. Мишу отпели. Кто-то крестился. Потом мы по очереди коснулись его лба. Фактически это было как дотронуться до выключенного холодильника. Но рука-то ожидает встретить лоб и обманывается. Там холод.

Гроб стали закрывать. Я понял, что больше не увижу Мишу никогда.

Мы сели с гробом в автобус и куда-то поехали.

– Куда мы едем?

– В крематорий.

– Почему?

– Миша не хотел, чтобы его ели черви.

Ехали молча.

– Ты знаешь, где Мишины стихи? – вдруг спросил меня папа.

– Нет, откуда. Наверное, Саня их хранит.

– Что такое? – спросил Саня.

– Стихи. Они у тебя?

– Он мне их не показывал, – сказал Саня.

В крематории было множество народу. Они стояли в очереди в какие-то окошки. Хотелось есть.

Надо было выбрать урну и встать в очередь. Саня курил на улице. Заметив его отсутствие, папа вдруг спросил Антона:

– Как ты относишься к пидорам?

– Плохо, – сказал Антон. – Знать о них ничего не хочу.

– Но Миша же был пидор.

– Тут у меня все просто, – объяснил Антон. – Он мой брат. Значит всё.

– А я считаю, они лучше нас, – объявил папа. – Миша был лучше нас, но его никто не понимал. Я тоже. Поэтому он умер. На мне огромная вина.

Мы стали хлопать папу по плечам и говорить, что вины нет.

– Я пытался ему помочь, но он отвергал всякую помощь. И в какой-то момент у меня опустились руки.

Папа помолчал и добавил:

– Теперь, если будет митинг пидоров, я тоже пойду.

Мы дошли до окошка. Папа сунул туда какие-то документы.

– Вам в первый зал, – сказала тётенька в окошке.

Мы пошли в первый зал. Сотрудники крематория внесли гроб с Мишей. Зазвучала органная музыка. В полу распахнулись створки, и гроб стал уезжать куда-то вниз.

Потом створки сомкнулись, и мы остались одни.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации