Текст книги "Пригород. Город"

Наконец, яичница готова. Он достает из ящика две вилки, одну подает Алине. Юноша отрезает небольшой кусок от яичницы и съедает.

– Ну, как? – спрашивает девушка.

– Жизнь налаживается.

Они снова молчат. Она ест, а Алексей мысленно возвращается к своему вопросу, рассматривая Алину. Она, поймав его взгляд, спрашивает:

– Что случилось?

– Все в порядке.

– О чем думаешь?

– Да так, ерунда, – отвечает Алексей, но после паузы: – Тебе не кажется, что мы странно познакомились?

Алина задумывается. Она в недоумении. Девушка вспоминает, как встретилась с ним.

– Нет, не кажется. Самое обыкновенное знакомство.

– Да, пожалуй, ты права.

– Считаю, что судьбоносность какой-либо встречи нельзя предугадать. Ты не знаешь важно для тебя это событие или нет в момент его свершения. Только со временем поймешь это.

– Хочешь сказать, что не следует придавать значения?

– Не совсем. Знакомство есть знакомство, но вот каков будет итог… Думаю, что со временем я отведу нашей встречи подобающее место в памяти.

– Интересная точка зрения.

– Так я решила.

– Ты не веришь в любовь с первого взгляда?

– Нет, а ты?

– Скажем, у меня ее не было.

– С первого взгляда человек может понравиться.

– А судьба?

– Что судьба?

– Веришь в судьбу?

– Ну, а что это такое?

Вопрос зависает в воздухе.

Что такое судьба?

Где-то во временной перспективе существуют узловые события, которых не избежать, но то, что между ними, заполняет человек.

Что такое судьба?

Она – смерч, в который попадаем мы, но неизменно выходим живыми? А может, судьба человека – всего лишь точка соприкосновения добра и зла? И только в ней, как в малой вселенной в пространстве и во времени совершается борьба двух начал, и все изломы судьбы являются равнодействующей этого противостояния?

Вопросы зависают в воздухе. Что будет дальше? Настанет ли новый день? Есть ли будущее? Взойдет ли солнце?

Кружится земной шар, летит галактика, пронизанная космическим холодом, но, как и миллионы лет всегда разумное существо ставит одни и те же вопросы перед собой. Пытается найти ответы.

Круговорот жизни.

Вечный двигатель.

03:24

Мы на краю города. Людей на улицах нет. Иногда проедет машина. В домах погас свет. Это видно с высоты пятиэтажного дома. Юноша и девушка вышли на балкон.

– Что завтра будешь делать? – спрашивает она.

– Не знаю. Может, встретимся завтра? – говорит Алексей.

– Оно уже наступило, сейчас четвертый час.

– Ну, я имею в виду днем. Сестра, кстати, ничего не скажет, где ты пропадала ночью?

– Она считает, раз я совершеннолетняя, то сама за себя отвечаю, но я не понимаю, что такое совершеннолетие. Почему до – нельзя, а после – можно? У каждого из нас должно быть свое совершеннолетие.

Они пару секунд молчат.

– Ну, мы встретимся завтра? – спрашивает Алексей.

– Конечно. Позвонишь?

– Да. Я сейчас.

Алексей покидает балкон, идет в свою комнату, пишет на вырванном из блокнота листе два номера: домашний и сотовый. Молодой человек возвращается к девушке.

– Держи.

– Обязательно позвоню. – Алина кладет бумагу в карман джинсов.

– В выходные я буду дома.

Они снова замолкают. Кажется, что все, о чем можно говорить, уже сказано. Он пытается понять, каким образом человеческие судьбы пересекаются. Всплывают вопросы: «Как события становятся историей? Она – набор последовательных закономерностей, или калейдоскоп случайностей?» Но что-то преграждает путь к пониманию.

Он снова рассматривает девушку. «Мы встретились, а если б этого не случилось?» – думает Алексей и понимает, что той жизни, где нет Алины, больше не существует.

– Опять о странности нашей встречи размышляешь? – спрашивает она.

– Да.

– Не думай, так как все просто. Мы можем нафантазировать себе любое будущее. Придуманное будущее есть не более чем точка в геометрии.

– Не понял.

– Точку сможешь нарисовать?

– Конечно.

– Но в геометрии точка не имеет протяженности. Понятно?

– Да.

– Так что не забивай мозги. Древние тоже ломали головы о вымышленные преграды: существует ли то, чего нет? А оказалось все это игрой ума.

Чем глубже становилась ночь, тем явственней они осознают, что их разговор отрывается от земного бытия. Может, следовало бы молчать и слушать тишину? Иногда странные вещи творятся в ночное время. Призраки иных миров воскресают. Они легкими видениями стремятся сюда. Юноше и девушке привиделась легенда о…

Взошло солнце, но людей в городе не оказалось. Опустели улицы, дома, парки. Лучи золотили пластик, бетон, стекла. Казалось, они, посылаемые вечным светилом, лишь беспомощно стучались о бездушные двери, разбиваясь о холодные пороги. Люди покинули мегаполис. Но в нем остались два человека: он и она, не знающие друг о друге. Юноша и девушка жили на разных концах мегаполиса, как на разных концах вселенной. Они увидели, что город опустел. Чужие квартиры открыты. Им показалось, что в них можно уловить запахи приготовленной пищи. Будто люди, позавтракав, покинули город, оставив все на своих местах. Машины, автобусы, троллейбусы, метро стояли. Два оставшихся жителя, раздавленные отчаянием, ходили по безмолвному городу. Они вернулись домой, и стали собираться. Молодой человек и девушка решили идти на вокзал. А затем по рельсам шагать, куда ляжет путь, ибо та напряженность, разлитая везде, угнетала душу и гнала прочь. Они, идя разными дорогами, познакомились на вокзале, понравились друг другу и подумали: «Может, нам удастся преодолеть одиночество?» Они остались в городе.

– Спать не хочешь? – спросил Алексей.

– Я бы вздремнула.

– Ну, располагайся, а я пойду к себе.

Они уходят с балкона. Он направляется в свою комнату, а она – в спальню. Молодой человек и девушка засыпают.

В комнате ничего не происходит, но мир продолжает свое движение. Что значат для него эти души, затерянные во вселенной?

Нахождение их в данной точке пространства и времени важно для истории и всего человечества. Ибо не существует отдельно взятой личности в отрыве от живого потока вселенной. Нам, на первый взгляд кажется, что они обособлены от всех в этой квартире и потеряли понимание своей роли. Когда личность совершает малое действие, оно изменяет ход событий. Камень, брошенный в реку, создает большое волнение у берегов. Мы можем назвать данное событие историей, но оно лишь отражение вселенской мистерии.

04:18

Наше повествование заканчивается. Начинается другое, где они вместе.

Алексей вынес из этой ночи запах ее волос, тепло и нежность кожи, и все это будто из далекого детства, где любят и рады тебе всегда.

Сейчас темное время уже позади. Скоро рассвет. Они лежат вместе и не спят. Девушка задает вопрос:

– Помнишь о страхе, что солнце однажды не появится?

– Помню.

– Я развеяла твой страх, а теперь скажи: солнце сегодня взойдет?

Алексей смотрит в сторону окна. Жидкий свет пробивается сквозь него.

Иногда слышатся робкие голоса птиц, встречающие первые лучи. Все будто застыло в ожидании солнца.

– Думаю, что светило сегодня поднимется над горизонтом.

Алина и Алексей молчат. Они не замечают, как погружаются в сон.

…

Он открыл глаза. Ее рядом нет. Алексей встал с кровати и спросил сам себя: «Случилось ли это на самом деле? Была ли Алина? Или это сон?» Пройдя в одних трусах на кухню, он открыл холодильник. Там увидел ее след: продукты. Затем боковым зрением молодой человек заметил что-то черное, лежащее на табурете. Это свитер Алины. Значит, она точно была.

Ее одежда беспомощно лежит, свесив рукав. Но молодой человек почему-то в недоумении. Он завороженным взглядом рассматривает предмет на табурете. Алексей прикасается к свитеру, словно желая убедиться, что он существует. В это время звонит телефон.

– Да, – говорит Алексей, разглядывая смятую кровать.

– Привет, это я, узнал?

– Конечно.

– Я не разбудила?

– Нет.

– Прости, я забыла у тебя свитер.

– Это хорошо, что ты его забыла.

– Я тоже так считаю. Ну, я зайду?

– Да, конечно.

Щелчок – она положила трубку.

Алексей возвращается на кухню, и внимание вновь приковывает свитер. Он понимает, жизнь та, которая могла бы быть, уже кончилась и начинается новая история. Странное ощущение завладевает им. Кажется, творец, который свел их вместе, теперь доволен произошедшим. Он уходит на покой. Это все проясняет свитер.

Молодой человек продолжает смотреть на него, затем переводит взгляд в окно. Уже давно рассвело.

У синего моря

1

В Петербург пришла весна. Вяло пробираясь по улицам, она превратила некогда пушистый снег в кашу, хлюпающую под колесами извозчицких телег и ногами прохожих. Клочковатые жемчужные пятна виднелись повсюду. Снег был похож на морскую пену: ноздреватый и рыхлый. Тоскливая картина для гостей северной столицы, но о вкусах не спорят. Дмитрию нравился такой городской пейзаж: сонные улочки, мокрые мостовые, окутанный сизой дымкой город, тусклое солнце, дремотно взирающее на землю. Он провел пальцами по холодному стеклу и вспомнил недавний диалог с врачом. На его вопрос «а, может, обойдется?» столичный эскулап Михаил Афанасьевич ответил спокойно и невозмутимо:

– Нет.

Дмитрий являлся очередным пациентом среди сотни других, и уже за многолетнюю практику у врача имелся богатый запас слов и выражений, который он использовал в разговорах с больными. Михаил Афанасьевич сказал, что необходимо сменить обстановку: покинуть слякотный Петербург, уехать куда-нибудь к морю. Поэтому настойчивая просьба Дмитрия – может, обойдется, не стоит никуда ехать – была отклонена. И врач продолжил наставлять: «Молодой человек, вам уже тридцать лет, поэтому в вашем возрасте стоит подумать о здоровье. С воспалением легких не шутят, и я настоятельно рекомендую вам поездку южнее сих мест. Да, не перебивайте, – Михаил Афанасьевич открыл все выгоды поездки, – первое, перемена благотворна повлияет на вашу психику. Как-никак новые впечатления. Второе, мягкий южный климат полезен для вас. Наконец, третье, вы можете это позволить. Неделька вас не обременит. Так?»

Он с улыбкой вспомнил визит врача, ибо почувствовал себя в его присутствии ребенком. Воспоминания нахлынули на Дмитрия. Они пришли из далеких и нереальных времен, называемых детством. И не было четкой последовательности событий, лишь игривый калейдоскоп маленьких эпизодов из жизни, сверкающих и легко запоминающихся, что сложились в его памяти в чудесную мозаику. Все истории, когда Дмитрий был мальчиком, вышли из материнского лона природы, уютного и любящего. Странно, что Дмитрию понравился Петербург. Либо привык уже, либо в душе тайно стремился к нему, и теперь жалел, что хоть и на короткое время расстается с северной столицей.

Михаил Афанасьевич был доволен. Он исполнил долг. Поднявшись со стула, врач взял чемоданчик и направился к двери, но перед самым выходом остановился и произнес напутственное слово, не удержался от дидактики: «Уж простите меня за то, что я повторяюсь. Дался вам этот слякотный город. Что вас держит в Петербурге? – Ничего. Так езжайте, молодой человек. Лучше завтра. Так что… До свидания, господин Лебедев».

И он ушел.

Прокрутив в голове эпизод с врачом, Дмитрий, измерив шагами комнату, сел на кровать. «Хорошо, Михаил Афанасьевич. Я вас прекрасно понял», – ответил он тогда врачу.

Дмитрий решил собрать дорожный несессер.

Он вспомнил о знакомом, который однажды в праздной беседе упомянул о замечательном пансионе. Дмитрию тогда захотелось подробнее узнать о месте, где собирался пробыть целых семь дней. «Замечательное место, – вспомнились слова приятеля, – хочешь тишины и покоя? – То непременно отправляйся туда. Я был однажды. Весьма сносно: распорядок, персонал и прочее…».

Насколько известно Дмитрию, сначала не было никакого пансиона, а имелся двухэтажный дом, предназначенный для немногочисленного семейства: Павел Аркадьевич Кнехберг, жена его и дочь. Шло время, и количество жителей сократилось до одного человека. Неведомы причины таких изменений, да и Дмитрий не вдавался в подробности. Некогда было. Приятеля он встретил на поэтическом вечере, который плавно перетек в поэтическую ночь. Ему удалось перекинуться со знакомой парой слов, а дальше музыка стихотворений завладела их душами. Они погружались в чарующую мелодию, как некоторые жадно припадают воспаленными губами к бокалу вина, чтобы погрузиться на короткое время в сладкий дурман. Слова о пансионе забылись, но посещение врача воскресило этот короткий разговор.

Итак, двухэтажный дом опустел. Остался лишь Кнехберг Павел Аркадьевич, который не любил распространяться о своей личной жизни. Также он, хозяин дома, предпочитал говорить «пансион», а не «гостиница», а тем более не «дом отдыха». Господин Кнехберг мотивировал это следующими словами: «Попахивает казенщиной, уж извините. С моей точки зрения наименование «пансион» куда лучше всего остального». «Хорошо, пансион так пансион», – подумал Дмитрий. Он не собирался спорить с Павлом Аркадьевичем, когда дозвонился до него. По телефону Лебедев обсудил с хозяином маршрут. Оказалось, что нужно ехать с пересадками. Конечным пунктом являлась станция Н***. Недалеко от вокзала Дмитрия будет ждать экипаж. Господин Кнехберг в излишних подробностях живописал его: колеса, рессоры, обивочные материалы. «К чему такая педантичность?» – удивился Дмитрий, – думаю, и так найду, не растеряюсь».

«Кроме того, – предупредил Павел Аркадьевич, – в экипаже, я уверен, будет сидеть господин, так что не удивляйтесь. Он наш постоянный гость».

2

Дмитрий сел в поезд и сразу задремал. Вагоны тронулись и далее, казалось, пейзаж поплыл в окне, но это была фантазия, свободная от диктата разума. Она рисовала картины.

Дмитрию припомнился поэтический вечер. Он, подобно бликам на водной глади, заиграл всевозможными красками. Прошла рябь, а затем воспоминание стало более четким. Он увидел знакомого, сидящего за столиком. Все повторилось, но незнакомка, о которой вещал поэт в стихотворении, медленно проплыла в видении закутанная в черные обтягивающие шелка. Ее фигура была тонка словно тростник, лица не видно под темной вуалью. Она прошла и исчезла. Безвольный голос поэта, сквозящий обреченностью, умолк. Тишина, как стопудовая гиря обрушилась на слушателей, но где-то в Таврическом саду запели соловьи, возвращая людей к реальности. Поэт обвел присутствующих взглядом, и Дмитрий окунулся в дремотно-голубые глаза творца стихов. Лебедев вспомнил хмурое небо Скандинавии, такое же дремотно-голубое. И вновь блики, затем яркая вспышка.

Стук вагонов выдернул Дмитрия из грезы. До конечного пункта – станции Н*** – осталось меньше часа. Он посмотрел в окно. Прошел дождь, пока Дмитрий спал. Редкие капли оставили на стекле влажные полоски.

Наконец, станция.

Лебедев спустился на платформу и, следуя указаниям, что дал господин Кнехберг, прошел в нужном направлении.

Экипаж оказался открытым с откидным верхом. Непромокаемая ткань еще хранила следы прошедшего дождя.

Дмитрий сразу издалека заметил человека, сидящего на пассажирском месте. Подойдя ближе, Лебедев увидел мужчину сорока лет. Густые черные волосы его без пробора зачесаны назад, кустистые брови свисали над веками, пушистые усы, аккуратно подстриженные, закрывали верхнюю губу и сглаживали дисгармонию внешности: выдвинутый волевой подбородок.

– Здравствуйте, этот экипаж идет в пансион господина Кнехберга? – обратился к незнакомцу Дмитрий.

– Да, – ответил тот и внимательно посмотрел серыми глазами на Лебедева.

Взгляд незнакомца смотрел сквозь него.

Дмитрий сел в экипаж и представился:

– Лебедев Дмитрий Иванович.

– Милославский Михаил Станиславович, – сказал попутчик.

Они покинули вокзал. Дмитрий не заводил разговоров с Милославским, а в основном смотрел по сторонам, разглядывал места, по которым ехал экипаж и лишь иногда бросал короткие взгляды на соседа. Все же любопытство заставило Лебедева остановить внимание на Михаиле Станиславовиче. С первых минут встречи Дмитрия привлекла его внешность. Она казалась не из здешних времен, но более всего поразил взгляд Милославского. Тот первый взгляд попутчика. Он будто смотрел сквозь человека, пронизывая подобно рентгену.

По левую руку от соседа на сиденье стоял несессер. Дмитрий внимательно разглядел небольшой чемодан по форме напоминающий куб. Он вспомнил, что и раньше встречал подобные саквояжи. Обычно в них перевозили письменные принадлежности: ручка-перо, набор запасных перьев, бумага, толстая тетрадь, чернильница и дополнительный флакон чернил.

Дмитрий перевел взгляд на одежду. Милославский был закутан в долгополое пальто, словно боялся морозов, хотя климат вовсе не располагал к такой предосторожности. Попутчик сидел расслабленно, откинувшись на спинку и погруженный в свои думы. Он не обращал внимания на меняющиеся пейзажи, что застывшими картинами проплывали перед его взором, не вызывая душевных откликов. (Так подумалось Дмитрию). Кажется, попутчик многие лета жил на земле, и взгляд запылился, стал безучастным к потоку жизни.

Правую руку Милославский положил на подлокотник, а левая держала трость с набалдашником в виде головы черного пуделя.

– Простите, а вы в который раз посещаете пансион? – прервал молчание Дмитрий.

– В третий, – и сосед вновь замолчал, явно не желая продолжать беседу.

Реплика прозвучала безвольно и тихо, словно попутчику трудно или не хотелось беседовать, будто голосовые связки забыли о своем предназначении.

Лебедев вновь продолжил рассматривать места, по которым проезжал экипаж.

Жилых построек стало меньше. Дорога спустилась вниз, где справа синело море.

3

Дмитрий не знал, нравится ли ему южное море. Он впервые созерцал бескрайнюю стихию, синее тело которой, покрытое рябью, переливалось на солнце. Лебедев не раз слышал от знакомых (тех, что бывали на побережье) восхищенные отзывы, пропитанные романтическими нотами с привкусом грусти и тоски об упущенном времени: «Почему мы раньше не отдыхали на море?» Кто-то был безразличен к природе: «Соленая вода ваше море и всё, река лучше, а море – волны ветер, и что?»

Наконец экипаж остановился. Дмитрий перевел внимание на дом. Бледно-песочного цвета фасад, терракотовая крыша, окна-глаза, удивленно распахнутые, будто у юной кокотки, обведены ярко-желтой краской, крыльцо темно-вишневое с маршами слева и справа, без фигурных изысков балясины и перила, навес, парадная застекленная дверь.

Коляску встретили два человека. «Один из них, скорее всего, хозяин пансиона, – подумал Лебедев, – а другой – слуга».

– Здравствуйте, господа. Меня зовут Павел Аркадьевич Кнехберг. Конечно, мое обращение относится к вам, господин Лебедев, а с господином Милославским мы знакомы.

Михаил Станиславович не прореагировал на реплику: не улыбнулся, не кивнул в ответ. Он хмуро поглядел на дом, сошел молча с экипажа и проследовал внутрь. Дмитрий удивился Павлу Аркадьевичу, снесшему пренебрежительное отношение гостя. Лебедев поймал взгляд Кнехберга, глянув вопросительно, но хозяин пансиона то ли не понял, то ли не желал давать разъяснения. Он произнес:

– Следуйте за слугой. Он покажет апартаменты. Багаж заберет. Ручную кладь принесет чуть позже. Хочу предупредить, господин Лебедев, ибо вы человек новый. В нашем пансионе каждый предоставлен сам себе. У нас свобода действий. Да что я говорю, так во всех пансионах. Помните только об одном: завтрак в восемь утра, обед в два часа, ужин в восемь вечера. Мы начинаем работать в шесть утра, когда просыпается прислуга. Пансион закрывается в одиннадцать вечера. Как видите, правила у нас простые и их легко запомнить.

Дмитрий поднялся в апартаменты. До обеда оставалось несколько часов, он решил отдохнуть взглядом, рассматривая интерьер. Комната оказалась уютной. «Вот еще бы в этот темный угол поставить камин», – подумал он. Заплясало бы пламя, взыграли желтые блики на серо-коричневых стенах, и помещение ожило бы, наполняясь спокойствием и неповторимым ароматом, по которому узнаешь долгожданный приют путешественника. А так, было паровое отопление, и Дмитрий сразу заметил под окном черные ребра батареи.

Он сел за стол и машинально провел ладонью по гладкому дереву, удивившись, что чужое место вызвало в нем тихое чувство умиротворенности, словно приехал к себе домой. Открыв ящик, увидел кипу белоснежной бумаги. В остальных отделениях – пусто. Порадовали канцелярские принадлежности. Взгляд скользнул по ним, задержавшись на подставке. Он взял перо и поднес его к глазам – идеально. Сколько раз Дмитрий останавливался в гостиницах и всегда посылал проклятья, ибо перья брызгали, словно сморкались на бумагу. Острие цеплялось, и неловкое движение безнадежно портило лист.

Следующей жертвой внимания стал пухлый диванчик. Расположив подушки удобнее, Дмитрий прилег на него и задремал. Очнувшись, он посмотрел на часы. Скоро обед.

За столом собрались пансионеры. Господин Милославский не вышел. Павел Аркадьевич, сказав, что тот почивает, представил остальных: чета Камильковских и госпожа Арсеньева.

Речь зашла о Лебедеве, ибо он являлся новоприбывшим, и, как все новое, вызвал интерес.

4

– Не стоит, спустя рукава, относиться к здоровью, – произнес господин Камильковский. – Я понимаю, дело молодое и чувствуешь в себе силы. Я тоже в ваши годы… А зря. Был, может крепче.

Камильковский продолжил наставлять, а Дмитрий слушал его рассеяно, бросая короткие взгляды на другого пансионера. Его заинтересовала госпожа Арсеньева. Она молчала на протяжении всего обеда. Что-то колкое было в ее взгляде. В этих маленьких черных угольках, готовых обжечь вас. Она смотрела не оценивающе, а будто всё знала об окружающих. «Ага, вот вы какой», – говорил взгляд молодой девушки. «Или я ошибаюсь», – подумал Дмитрий, сосредоточено рассматривая ее. Их взгляды встретились. Черные угольки вспыхнули и тут же потухли. Он бы не сказал, что она смутилась, лишь приняла отсутствующий вид и уткнулась взглядом в тарелку. Закончив обед, девушка встала и, пожелав приятного аппетита, удалилась.

Камильковский говорил. Его жена поддакивала. «Эпансипэ» – резануло слух. Дмитрий переспросил:

– Что?

– Эмансипэ.

– О ком вы?

– О ней. – Камильковский сделал движение бровями. Конечно, он имел в виду госпожу Арсеньеву.

– Откуда вам известно?

– Ну, господин Лебедев, это ж видно сразу. Я много таких особ повстречал за свою долгую жизнь. Поверьте.

Дмитрий кивнул, но усомнился: «Эмансипэ? То, что она здесь без мужчины для меня это не повод думать о…».

Его мысли прервал Павел Аркадьевича:

– Любезнейше прошу прощения. Должен удалиться. Дела-с.

За столом остались трое. Беседа стала вялотекущей: куски фраз иногда нарушали тишину. Наконец, Дмитрий встал, откланялся и ушел к себе в комнату.

В своих апартаментах он постоял у окна минут пять, наблюдая за морским пейзажем. Неспешные волны подкатывали к берегу, и жемчужная пена разбивалась о камни, исчезая. Вода, лизнув берег, уступала место другому валу, и все повторялось вновь и вновь, но никогда не повторялись старые движения. Это завораживало. Казалось, можно было наблюдать до бесконечности.

Однако Дмитрия вывел из задумчивости господин Милославский. Он появился на берегу. Фигура его двигалась точно в тумане: невнятно и замедленно. Он разложил шезлонг, который до этого нес в руках, расправил плед, встряхнув его, укрылся. Милославский застыл, и, казалось, сосредоточенно всматривался в море. Он стал частью пейзажа, слился с побережьем, но Дмитрия заинтересовал этот одинокий человек. Чувство неясное, смешанное с любопытством, подстрекало к знакомству.

Он покинул номер. Решительно пробежав ступени и выйдя наружу, замедлил шаг и остановился. «О чем мне с ним говорить? Как начать беседу?» – задался вопросом, но более всего мучили сомнения: а стоит ли, и что же привлекло внимание? Почему именно этот отшельник притягивал к себе? Ведь Дмитрий много встречал людей, сторонящихся общества, и у каждого, конечно, были тайные мотивы вести себя так, но никто не вызвал мимолетного любопытства.

Голос за спиной прервал мысли.

– Он всегда один, – сказал Павел Аркадьевич.

Дмитрий обернулся и спросил:

– Один?

– Да. С самого начала. Когда господин Милославский впервые приехал в пансион, его поведение меня насторожило. На обед он не выходил. Сухо держался со всеми. Он не вел длинных и пространных бесед. Его речи скупы, они в пределах светской любезности. Он очень замкнут, – господин Кнехберг задумался и заговорил вновь. – Представьте себе, Дмитрий Иванович, такую картину. Начинается ужин. Мы рассаживаемся. И вот появляется наш герой. Он, словно неведомое существо из иного мира, крадется из тишины номера на свет, как животное, появляющееся из пещеры. Мы никак не привыкнем к этому. Он появляется на ужине в очках с почти сферообразными линзами, ибо плохо видит вблизи. Весь он внимателен и напряжен – это одновременно пугает и вызывает чувство жалости. Он садится на место и не ведет бесед. Господин Милославский лишь желает приятного аппетита, оказывает знаки внимания, но не более того. Ест медленно. Он дегустирует блюда. Всегда пробует: не слишком ли горяч суп, а соус, не очень острый, не крепок ли чай? Кофе никогда не пьет. Избегает любых алкогольных напитков. Не курит. Мне кажется, у него слабый желудок. Вот и все, что я могу рассказать о нем.

5

Дмитрий решился заговорить с Милославским:

– Здравствуйте.

Станислав Михайлович промолчал. Он повернул голову. Взгляд Дмитрия, невольно упавший на трость, задержался. Опять рукоять в форме головы черного пуделя привлекла внимание.

– Добрый день, – ответил человек, отдыхающий на шезлонге.

А дальше разговор не смог сдвинуться с места, как слишком тяжелый камень не смог шевельнуться от усилий двух человек.

Обычный вопрос: «А почему Вас не было на обеде?», что произнес Дмитрий, понимая собственное косноязычие, не смутил Станислава Михайловича. Он обронил фразу:

– Камильковские.

– Простите?

– Не вызывают они доверия.

– По-моему милые старики.

– А вы читали Гоголя? «Старосветские помещики»?

– Добрая история.

Милославский зябко пожал плечами и, сосредоточенно, будто что-то обдумывая, вымолвил:

– Я не говорю о ценности сего произведения. Но персонажи повести вызвали у меня чувство омерзения.

– Но это не повод отказывать в обеде. Может, вы ошибаетесь?

– Молодой человек, я очень долго живу на земле, чтобы…

Он, посмотрев на собеседника, замолк, пронзая взглядом. В сферообразных стеклах блеснуло, искажаясь, синее небо. Очки не шли Милославскому. Они, подобно инородному предмету, разрезая лицо на две неравные части, разрушали образ странного человека. Что-то флибустьерское, из варварских времен было в его внешности. А очки потом искусственно добавил какой-то шутник.

– И вовсе я не прячусь от «милых стариков», как вы подумали.

– Но откуда…

– Я наблюдаю. Если вы пойдете в правую сторону от пансиона, где береговая линия изгибается, то чрез пару шагов за насыпью увидите низкий курган и два тюльпана на его вершине.

Дмитрий стоял в недоумении. Спорить с Милославским он не собирался. Собеседник то ли не хотел говорить, то ли забавлялся, нарочно игнорируя слова и уходя от темы. «Какие тюльпаны? Курган? Причем здесь это?» – мысленно возмутился он, рассматривая человека на шезлонге, который обратил взор к морю, выказывая нежелание продолжать беседу.

Курган…

Два цветка…

Он, представив себе эту необычную картину, направился неспешной походкой вдоль береговой линии.

«Все ж, почему Милославский такой не светский человек? Видно, что не хочет общаться», – удивился Дмитрий.

И вот, наконец, он стоял перед курганом. Действительно, два красных, еще не увядших, тюльпана лежали, прижатые камнями. Гладкие лепестки чуть колыхались на ветру.

Он возвратился. Милославский лежал в шезлонге и, безучастно наблюдая за волнами, кажется, спал с открытыми глазами, убаюканный плеском.

– Вы кому-нибудь говорили о кургане? – спросил Дмитрий.

– Нет, – не оборачиваясь, ответил тот.

– Почему?

– Люди щедры на слова. В этом секрет их бессилия.

Странная фраза. К чему сказано?

– Наша жизнь, как и все в мире, увянет, но тюльпаны остаются свежими, – произнес собеседник, поднявшись с шезлонга.

– Их меняют. Но кто?

– Уже который сезон, наблюдая за тем местом, мне не посчастливилось видеть человека, придумавшего эту игру. Возможно, тайна случается ночью. А в данный момент я покину вас. Голова болит.

Господин Милославский, скатав плед, сложил шезлонг и, отвесив поклон, удалился.

Дмитрий, посмотрев в спину уходящему человеку, почему-то ощутил внутреннюю пустоту, словно его обокрали, оставили наедине с тайной, но заветный ее фрагмент безвозвратно был потерян.

6

Жизнь у моря текла медленно. Тягучий день сменяли такие же тягучие и ленивые сумерки.

Дмитрий поднялся в номер, лег на диван. Глаза одолела усталость, словно кто-то влил свинец в веки. Пред взором стоял потолок, танцующий в ритме вальса. Бежевый, он качался, как на волнах и, убаюкав себя выдуманной мелодией, Дмитрий закрыл глаза. Он услышал на периферии сознания шум воды – размеренные всплески, хруст камушков под тяжестью ноги. Кто-то прошел берегом, не спеша. Это было время. Оно покидало эти края.

Он открыл глаза, поднялся с дивана, и, подойдя к окну, решил: «Если так будет продолжаться, я умру от тоски». Сон как рукой сняло. Дмитрий увидел госпожу Арсеньеву. Та медленно прошла стороной, уходя вправо от пансиона туда, за береговой изгиб. «Она? – удивился он. – Да не может быть. Носит тюльпаны? Зачем?» Легкий ветер колыхал ее темное платье, а девушка осторожно следовала к ведомой только ей цели.

Дмитрий вышел из номера. Он проследил за ней, осторожно ступая, иногда замирал, боясь, что она, повинуясь инстинкту, обернется, но опасения были напрасны. Наконец, она скрылась из вида, и он зашагал быстрее и увереннее, не заботясь ни о чем. Скоро откроется тайна, или…

– Госпожа Арсеньева, – голос Дмитрия прозвучал неуверенно.

Она, стоя у кургана, слегка повела плечами и обернулась.

«Нет, не она носит цветы», – родилась уверенность.

– Да? – произнесла девушка.

Он немного смутился и рассеяно сказал:

– Хотел узнать…

– Я видела, как вы разговаривали с господином Милославским, а затем отправились в эту сторону. Интересно, кто сделал курган? И с какой целью?

– Возможно, в память о ком-то или о чем-то, раз цветы…

– Вполне, – девушка внимательно посмотрела на него. – Проводите меня?

– С удовольствием.

– Только не надо светских любезностей.

– Хорошо.

Они направились к пансиону.

– Значит, господин Милославский ведал о его существовании и молчал?

– Скажу честно, он – странный человек. Сторонится людей, не разговаривает, считает болтливость пороком.

– Вы об этом с ним беседовали?

Дмитрий кивнул.

Далее они пошли молча.

Госпожа Арсеньева простилась с ним у входа в пансион. Опять его светскую любезность она ловко парировала, придав красноречивое выражение лицу. Дмитрий бы не сумел описать его. Много мелких черт, но в сумме они дали законченное по смыслу предложение: «дальше меня не стоит провожать».