Текст книги "Самая страшная книга. ТВАРИ"

Оксана Ветловская
Имаго

«Когда же ты повзрослеешь?» – всю жизнь слышал Евгений от окружающих. Начиная с детства, когда мать, пережившая развод – тяжелый, скандальный, с дележкой имущества, – начала неосознанно искать опору в единственном сыне. Однако Евгений в качестве опоры не очень-то годился: мелкий, тощий, с нежными русыми девчоночьими кудряшками, с девчоночьим же именем Женя, Женечка – за все это, вместе взятое, сверстники его иногда поколачивали, но не слишком рьяно, просто по дворовой традиции. Доводить его было неинтересно, слишком он был чудной, отрешенный, не плакал, не жаловался – спокойно поднимался, отряхивал одежду, собирал разноцветные учебники первоклассника в портфель и невозмутимо уходил по своим делам.

Дела у него тоже были чудные: например, чуть ли не часами торчать в дальнем углу большого заросшего газона возле школы и наблюдать, как на крепкие, выше колен, ослепительно-желтые цветы одуванчиков приземляются расторопные пчелы, тяжеловесные шмели или шустрые рыжие бабочки-крапивницы. Бабочки интересовали Женю особенно. Например, в свои семь лет он уже знал, что майские крапивницы – это всё перезимовавшие бабочки. Долгие несколько месяцев эти крохотные существа, бережно сложив книжечкой хрупкие крылья, прятались в трещинах древесной коры, или в дуплах, или на чердаках, или забившись между старыми рассохшимися оконными рамами, промерзшие в ледышку, будто мертвые. И вот весной они отогрелись, выпорхнули, чтобы дать многочисленное потомство и пропорхать все лето, пока их нарядные крылья не поблекнут, растеряв пыльцу, и не обтреплются – пожилые бабочки лишались красоты, будто люди на старости лет. Крапивницы нравились Жене больше всего: быстрые, яркие, веселые – и вездесущие, стойкие, эти маленькие солдатики природы не брезговали даже самыми загазованными городскими районами, самыми разбитыми каменистыми газонами в редких одуванчиках, в окружении ревущих авторазвязок.

Порой на майском разнотравье школьного двора попадались более крупные, драгоценно-пурпурные бабочки павлиний глаз – по образу жизни очень похожие на крапивниц, тоже зимующие, и их гусеницы паслись на той же крапиве, но павлиноглазок в городе было меньше, и потому Женя, с малых лет привыкший все систематизировать, назначил их офицерами. Крайне редко на городских газонах можно было встретить настоящую элиту мира чешуекрылых – например, бабочку-адмирала; эти бабочки, перелетные, как птицы, возвращались по весне с юга. И пока лишь раз Жене довелось увидеть в городе царственного махаона – прошлым, предшкольным летом. Даже обидно было, что махаоны, такие большие, крепкие с виду, в виде бабочки живут всего лишь до трех недель. Женя уже вычитал в детской энциклопедии, что эта стадия развития насекомого, высшая и последняя, называется «имаго». Законченный образ. Совершенная взрослая особь.

Увы, своими многочисленными и такими увлекательными знаниями Жене было совсем не с кем поделиться. Сверстникам было скучно слушать, как он без конца рассказывает об особенностях той или иной бабочки, и друзей у него не было. Мать считала его увлечения совершенно неподходящими для мальчишки. «Опять с букашками возишься?» – вздыхала она, когда сын приносил домой большую зеленую гусеницу в стеклянной банке, чтобы выкормить ее листьями сирени (бабочка закономерно называлась «сиреневый бражник»). «Лучше бы пошел дяде Коле в гараже помог». Молчаливый мужик дядя Коля, сосед, иногда откликался на просьбы матери и выполнял в доме мужскую работу – чинил утюг или менял кран на кухне, – но к ее попыткам сблизиться относился без энтузиазма.

Впрочем, иллюстрированную энциклопедию насекомых, огромную, толщиной с Библию, мать все-таки купила Жене на день рождения, сдавшись после его бесконечных просьб. И в просторные заросшие, совсем не знавшие, по счастью, косилок солнечно-зеленые дворы своих первых летних каникул Женя выходил, уже с крыльца безошибочно распознавая белянку-капустницу, лениво летящую к зарослям пижмы. Или графичную, с крыльями в черных жилках, боярышницу возле лужи – самую глупую и неосторожную бабочку, которую можно спокойно брать руками. Или пронзительно-небесные сполохи голубянки, порхающей в траве. А стоило заглянуть под скамейку возле подъезда или под карнизы низко расположенных окон на первом этаже пятиэтажки, и можно было обнаружить укромно приткнувшихся, окрасом идеально маскирующихся под серые доски или обшарпанную стену, мирно спящих бражников – сумеречных, ночных бабочек.

По соседству с пятиэтажками стояли старые деревянные бараки, где вовсю еще кипела жизнь – голосил радиошансон из открытых окон, под которыми ворчливые женщины развешивали белье на натянутых между деревьями веревках, и мальчишки тут жили самые задиристые, с ними лучше было не связываться. Но Женя ходил сюда собирать гусениц – возле остатков дощатого забора, окружавшего бараки, росли самые сочные заросли крапивы, в них чаще всего попадались гусеницы крапивницы и павлиньего глаза, а еще тут можно было надергать листьев им на прокорм. Из дома Женя предусмотрительно захватил варежку, чтобы не обжечься. Обходя кусты крапивы, всматриваясь в жгучую зелень, он заметил куколку крапивницы на заборе. Обычно куколки удачно мимикрировали – на дереве они были бурыми, серыми, а на траве – перламутрово-золотистыми, зеленоватыми, но эта, вызывающе ярко-золотая, здорово выделялась на темной доске.

Женя наклонился, рассматривая куколку. Куколки бабочек его завораживали. Самая непостижимая загадка. Великое таинство. Внутри куколки живое существо буквально переплавлялось, распадалось на отдельные клетки, собиралось заново, чтобы стать чем-то совершенно иным, нежели прежде, стремительным и крылатым, легким и прекрасным, прихотливо расписанным яркими красками – никакого сравнения с неуклюжей и порой довольно страховидной гусеницей. Процессы, происходящие внутри куколки, Женя в свои восемь лет, конечно, не понимал, и даже в энциклопедии про них было до странности мало написано. Будто сами ученые толком не разбирались в творящейся внутри куколки магии. Женя осторожно протянул руку, чтобы снять куколку и забрать домой, положить в накрытую марлей банку – куда более безопасное место, чем этот забор. Но тут его отвлекло появление компании барачных мальчишек. Почти все они были на пару лет старше, а единственным ровесником был одноклассник Юрка, привязчивый балбес, от которого в школе Женя старался держаться подальше.

– Смотрите, пацаны, Клоп, – сказал Юрка. – Опять каких-то жуков ловит.

Так Женю прозвали за маленький рост, он всегда стоял в самом конце строя на физкультуре, и физрук как-то назвал его клопом – вот и прижилось.

– Эй, Клоп, чего это у тебя? Таракан?

– Ничего. Листья собираю, – соврал Женя, пряча куколку в банку, забитую крапивными листьями.

Разумеется, банку у него сразу отобрали, как он ни прижимал ее к себе прохладным скользким боком.

– Клоп, а зачем тебе крапива, для супа? – Мальчишки вытряхнули листья на утоптанную дорожку, выпала и куколка – такая беззащитно яркая на темной земле.

– А это чего такое? – Юрка поднял золотистую штуковину, повертел в пальцах. Куколка несколько раз дернула брюшком. Единственное, что она могла сделать, чтобы хоть как-то попробовать напугать.

– Эй, пацаны, да оно живое!

– Это куколка, – объяснил Женя, чувствуя подступающую холодную тошноту, будто кто-то понемногу сдавливал желудок ледяной ладонью.

– Чья-то личинка, да? – уточнил один из старших мальчишек.

– Там, внутри, бабочка, – объяснил Женя, пытаясь приглушить тошноту сухими сглатываниями. – Она еще не вылупилась. Отдайте, пожалуйста.

– Пожа-алуйста, – передразнил Юрка. – Пацаны, а давайте поможем бабочке вылупиться! Посмотрим, что внутри этой фиговины. – Он достал из кармана маленький складной ножик. Старшие мальчишки пришли от идеи в восторг.

– Отдайте! – Женя рванулся отобрать куколку, но старшие скрутили его и крепко держали, пока одноклассник деловито примеривался острием ножа к крошечной куколке.

– Сейчас мы ей сделаем вскрытие.

– Трепанацию черепа, – сумничал один из старших.

– Аборт, – добавил другой.

Из надреза выступила вязкая рыжая жидкость. Юрка поддел край надреза ножом, расширил, затем подцепил ногтями. Женя и не хотел смотреть, и в то же время смотрел во все глаза, с жутким леденящим любопытством.

Внутри никакой магии не оказалось. Куколка была заполнена мерзкой жижей разных оттенков коричневого, из которой Юрка вытащил что-то отдаленно похожее на раздавленную бабочку без крыльев.

– Фу, дрянь какая. – Юрка отбросил остатки куколки и принялся вытирать пальцы лопухом. – Вот тебе твоя бабочка, Клоп.

Мальчишки быстро потеряли интерес к вскрытой куколке и вскоре ушли. А Женя подобрал валявшуюся в лопухах банку (за нее от матери могло влететь, если не принес бы домой), аккуратно нарвал новых крапивных листьев для гусениц, стараясь не смотреть на остатки куколки на дорожке. И пошел домой. Его все еще слегка тошнило.

Дома на подоконнике в банках, закрытых марлей, жили гусеницы, они ели листья, оставляли на укрытом бумагой дне банки мелкий черный помет и через некоторое время окукливались. Обычно процесс окукливания – когда гусеница приклеивалась кончиком брюшка к марле, к стенке банки или к специально для того оставленной веточке и линяла в куколку – а затем двухнедельный процесс ожидания, пока из куколки не вылупится бабочка, – был для Жени самым торжественным и увлекательным временем. Теперь же он смотрел на куколок в каком-то отупении, без прежнего трепета и причастности к чуду. Магия испарилась. Перерождение гусеницы в бабочку, как оказалось, выглядело мерзко и страшно: насекомое будто переваривало само себя, превращалось в мешанину из внутренностей и телесных соков.

Женя долго сидел на стуле рядом с подоконником, отрешенно глядя на куколок. Кажется, он не думал ни о чем определенном, но пару раз почему-то захотелось плакать. Он даже подумал, не рассказать ли маме про вскрытую куколку, но представил, как та говорит: «Женя, ну что ты как девочка, когда же ты повзрослеешь?», и не стал. Насупился и принялся чистить банки с гусеницами от помета.

На следующее утро он проснулся от шороха в крайней банке – это вылуплялись бабочки. Две крапивницы уже сидели, свесив вниз расправленные крылья, на марле. Бумага на дне банки была обильно заляпана расплывшимися красными пятнами гемолимфы – при выходе из куколки ее выделяется много, и у крапивниц она красного цвета. Прежде Жене не приходило в голову – но теперь он отчего-то подумал, что гемолимфа по виду очень похожа на кровь. В сущности, гемолимфа и есть кровь насекомых. Как будто бабочка рождается из куколки в сильных муках и еще некоторое время истекает кровью. Впрочем, он и сам не раз видел, скольких усилий стоит насекомому выбраться из ставшей почти прозрачной, но, очевидно, жесткой оболочки.

Женя выпустил бабочек, совершенно не чувствуя обычной в таких случаях радости, выбросил бумагу и пустые скорлупки куколок, помыл освободившиеся банки. И вроде бы перестал думать о кровавых пятнах и о вскрытой куколке крапивницы.

Однако когда осенью пошел он во второй класс, стал наглухо игнорировать Юрку. Не заговаривал с ним, не отвечал ему, просто отворачивался – и так продолжалось многие последующие годы, до самого выпускного. Юрка уже и забыл давно, отчего этот мелкорослый чудик с ним не общается, да и не больно-то надо было.

Что же касается Жениного увлечения бабочками, то оно не отступило, просто банок и гусениц в них с каждым летом становилось в его комнате все меньше, а книг о бабочках – все больше. И к старшим классам стало окончательно ясно, что, кроме как на биологический факультет, с прицелом на кафедру энтомологии, поступать Жене просто некуда. Мать, разумеется, была не в восторге – «Женя, ну это же все несерьезно, чем ты на жизнь будешь зарабатывать, да когда же ты повзрослеешь?» – но переломить решение сына не смогла.

Последним майским днем научный сотрудник Евгений Павлович шел на работу, точнее, ехал на трамвае в Институт экологии растений и животных, где так и остался со времен аспирантуры – а куда ему еще было идти. Ехал мимо шеренг застрявших в пробках сверкающих на солнце автомобилей и привычно думал о том, что вот ему уже тридцать, а денег как не было, так и нет – ни на машину, ни на собственную квартиру. «За такие копейки мужчине трудиться – только унижаться», – часто говорила мать; и правда, в институте работали почти сплошь тетки значительно старше него, так что место работы было в каком-то смысле продолжением дома, только вместо матери было множество женщин, которые относились к Евгению по-матерински. Они подкармливали его домашними пирожками и пытались познакомить со скучными лаборантками – но не со своими дочерями, нет, безденежный зять и им не был нужен.

На горизонте его монотонной жизни незримым чудовищем поднималась необходимость смены профессии. Потому что так дальше было просто нельзя. Его ровесники были уже в основном семейными и вполне состоявшимися людьми, а он все мечтал об энтомологических экспедициях, о неведомых открытиях, но при этом составлял бесконечные отчеты о морфологической изменчивости крыльев боярышницы в зависимости от динамики численности. Недавно соцсеть подкинула ему фото одноклассника Юрки – «вы можете знать этого человека». Евгений, почему-то стыдясь себя, воровато заглянул на его страницу и сразу увидел название известной в городе фирмы, огромный джип, симпатичную жену, пухлого ребенка. У Юрки, которого он все школьные годы презирал и игнорировал, – собственная фирма и джип, а у него – сборы боярышницы. Крохотные сухие тельца в конвертах, ломкие крылья, которые следовало рассмотреть и систематизировать. Тлен, мусор.

От остановки он пошел мимо забора ботанического сада, машинально отмечая на одуванчиковых газонах привычных крапивниц – редких, надо сказать: со времен его детства бабочек в городе значительно поубавилось, да и за городом тоже. Конечно, этому было самое прозаическое объяснение: вырубки лесов, новые автострады и закатанные асфальтом обширные кварталы многоэтажек. Однако порой Евгению казалось, что обилие бабочек было как-то связано с детством как таковым, временем более ярким и беззаботным, чем взрослая жизнь, в которую, впрочем, Евгений так и не вписался, так и не выпорхнул полноценной взрослой особью – низкорослый, нелепый, одинокий, безденежный.

Он подошел к зданию института, серому, из силикатного кирпича, всего в три этажа, с деревянными рамами и треснувшим крыльцом – денег не хватало не только на зарплаты, но и на ремонт. Начинался обычный день в однообразной череде прочих дней. Но когда Евгений зашел в кабинет, готовясь погрузиться в отчеты о боярышницах и тем самым отрешиться от того, что следовало серьезно, по-взрослому обдумать, навстречу ему распахнулось солнечно-рыжее и шелковистое – будто вспышка крыльев весенней крапивницы в серой прошлогодней траве. Это незнакомая девушка, рыжеволосая, в оранжевом платье, снимала курточку. И пожилая сотрудница Анна Михайловна с улыбкой сказала: «Знакомься, Женя, это Танечка, наш новый младший научный сотрудник».

С того утра Евгений принялся выслеживать Таню, будто редкую бабочку – очень осторожно, чтобы не вспугнуть, и очень упорно. Украдкой наблюдал за ней из противоположного угла кабинета. Ближе к одиннадцати часам и после полудня, когда до обеда или до вечера еще далеко и все сотрудники по сложившейся традиции чаевничают, как будто ненароком проходил мимо и предлагал заварить чаю. В маленькой столовой старался оказаться за одним столиком. Впрочем, в столовую Таня ходила нечасто, предпочитая кафешки через дорогу от института. Евгения одинаково страшила мысль как вести Таню в ресторан (и оставить там разом половину месячной зарплаты), так и приглашать к себе домой, в старенькую сумрачную двушку, к вечно ворчащей матери. Но своей тихой охоты он не прекращал, и его ненавязчивое упорство дало определенные результаты: поначалу вовсе не замечавшая его Таня стала с ним здороваться, улыбалась, и однажды, упорхнув на обед, затем принесла ему из пекарни поблизости пирожок с рыбой – именно такие пирожки он брал в столовой по четвергам, когда их там пекли раз в неделю. Не кому-нибудь, а ему одному.

Евгений принялся разрабатывать план, как ему однажды проводить ее – ну, если не до дома, то хотя бы до трамвайной остановки. Автомобиля у Тани, по счастью, не было. На ответственную операцию «проводить девушку» Евгений решался с неделю. В конце концов он случайно подслушал, как Анна Михайловна говорила кому-то, что надолго новая сотрудница в институте явно не задержится – поднаберется рабочего стажа да упорхнет. Евгений даже похолодел от этих слов и сказал себе: надо торопиться.

И вот он вышел из института сразу следом за Таней, намереваясь как бы невзначай догнать ее на пути к остановке. И даже тему для разговора придумал – недавно открывшийся в городе парк экзотических бабочек, куда он собирался Таню пригласить. Но все пошло не по плану.

– Извините, нам, кажется, по пути? Вы ведь тоже на трамвай?..

– Что?.. Нет, Жень, мне тут рядом совсем, – ласково улыбнулась Таня и вдруг резко свернула за киоск с шаурмой: как оказалось, к припаркованной на обочине черной «тойоте». Оттуда ей навстречу выбрался парень: «Привет, Танюш!», и Евгения, поспешно попрощавшегося, прямо-таки сдуло за шаурмичную, будто гонимый ветром лист. Он сразу понял: никаких шансов. Парень был под два метра ростом, в кожанке на широченных плечах, с выбритыми по моде висками и затылком – и в этой псевдоармейской стрижке на густых блондинистых волосах, в черной коже, в черном авто было что-то смутно вражеское и невыносимо захватническое.

– Кто этот мелкий чудик? – отчетливо услышал Евгений из-за шаурмичной.

– Ой, Леш, да нашел к кому ревновать! Это Женька из нашего института, он даже не мужик, а так, чисто ребенок, его вообще ничего, кроме бабочек, не интересует…

Эти слова так и катались в пустой гулкой голове туда-сюда, как свинцовый шар – бум-м, не мужик, бум-м, чисто ребенок, – пока Евгений не чуя ног шел к трамвайной остановке. Дома он с ненавистью посмотрел в темное зеркало в коридоре: маленький, узкоплечий, со слабыми кудрями, подозрительно редеющими на макушке – мать упоминала, что давно пропавший за горизонтом отец был лысый как коленка… И никаких сил на свете не было, чтобы перекроить и переиначить не только его жалкое тело, но и, главное, разум – дать другое призвание, другое сознание, забыть проклятых бабочек, чтобы душевных сил хватило работать там, где можно заработать хотя бы на чертову «тойоту».

Тут с кухни его позвала мать:

– Жень, а Жень! Ты, как поешь, зайди к Гале с четвертого этажа, у них там какая-то проблема с бабочками, может, разберешься!

– С бабочками? – Узкие брови темного отражения поползли вверх. – Моль, что ли, завелась? Это не ко мне.

– Нет, не моль, экзотические бабочки. Галиному сыну кто-то целую коробку живых бабочек на день рождения подарил…

Плач соседского сына стало слышно, едва Евгению открыли дверь. Соседка принялась сбивчиво объяснять ситуацию, но Евгений и так уже все понял. Слышал он о таких, модных в последнее время, подарках. Коробки с наборами живых куколок, из которых, по замыслу создателей затеи, должны дружно вылупиться яркие тропические бабочки, что будут весело порхать по комнате на радость детишкам. Однако на деле все выходило обычно по-другому. Ведь куколкам из экваториальных лесов, равно как и вылупившимся из них бабочкам, нужна строго определенная температура и влажность, а мало кто станет заботиться о создании у себя в квартире климата джунглей…

– Почему они умирают? – пятилетний мальчишка повторял эту фразу как заведенный, тянул и тянул на одной ноте, размазывая слезы по лицу. – Почему… Почему они умирают?

Зайдя в комнату, Евгений увидел на столе бабочкарий – красивую прозрачную емкость с куколками – и вылупившихся бабочек. Он сразу оценил масштабы бедствия. Куколок было больше десятка – очень дорогой и до жестокости бесполезный подарок: многие бабочки уже вылупились и являли собой гнетущее зрелище, от которого даже взрослому становилось не по себе. От сухости воздуха или по какой другой причине у них так и не расправились крылья, превратились в затвердевшие цветные комочки, и насекомые медленно ползали по столу, неуклюже с него падая, либо сидели на месте в ожидании близкой кончины. Некоторые безостановочно мелко дрожали, будто в припадке. Две бабочки, у которых крылья все же расправились – большая голубая морфа и черно-красный парусник Коцебу – были настолько слабы, что не могли летать, не могли даже есть. Меланхолично сидели возле лужиц разбавленного меда (которым их явно пыталась накормить соседка, размотав им хоботки валявшейся тут же булавкой) и не проявляли никакого интереса к окружающей действительности. У них даже не хватало сил смотать обратно неуклюже размотанные хоботки.

Евгений вспомнил давнее, из собственного детства – задиристых соседских мальчишек, разрезанную ножом живую куколку – и подумал, что такой подарок ребенок уж наверняка запомнит на всю жизнь. А еще на мысленном фоне прокрутилась картина сегодняшнего унижения – двухметровый красавец конкурент, черная «тойота», будь она неладна, – и так до сих пор жгло нестерпимое, до беззвучного крика, ощущение собственной ничтожности и никчемности.

Как общаться с детьми и тем более как их успокаивать, Евгений понятия не имел. Поэтому лишь потоптался возле мальчишки, а соседка спросила:

– Так им можно как-нибудь помочь? Вы ведь работаете с бабочками…

Евгений не стал уточнять, что на работе он систематизирует уже мертвых бабочек, и жестом отозвал соседку в коридор.

– Им ничем не поможешь. Я не знаю, в каких условиях выращивали гусениц на ферме, чем их там кормили, но результат налицо. И вообще, квартира – не место для тропических бабочек. Соберите их и выкиньте куда-нибудь на клумбу.

– Так Стасик не дает…

– Ляжет спать – выкиньте.

– Но такие деньги заплачены…

Евгений почувствовал, будто откуда-то из солнечного сплетения к горлу поднимается тонкий стальной стержень, от леденящего холода которого аж сводит горло. И, наверное, впервые во взрослой жизни он, старавшийся быть предельно вежливым и неконфликтным со всеми, тихо, но очень тяжело произнес, нимало не заботясь об ответном возмущении:

– Вам вообще что важнее: деньги или психика ребенка? Почему вы для начала не погуглили вообще, какие риски есть при покупке бабочкария?

– Так по телевизору рекламировали…

– А собственные мозги у вас есть?

Соседка молча вытаращилась на него: такого от безобидного как тряпичная кукла чудака Жени, тихого научного сотрудника, она никак не ожидала. Евгений молча развернулся и не попрощавшись вышел из квартиры.

Назавтра ощущение тонкой стальной трубки в груди, проходящей вдоль пищевода, никуда не делось. От этого несуществующего, но ясно ощущаемого внутри железа тело казалось более тяжелым, и по дороге на работу каждый шаг Евгений делал с ощутимым усилием. С таким же усилием приходилось смотреть на все вокруг. «Точно пора увольняться», – сказал он себе. Но сначала все-таки следовало подыскать другую работу, с зарплатой, хоть немногим более достойной.

Он решил, что не даст вчерашнему унижению разрастись, и потому, как обычно, приветливо поздоровался с Таней и улыбнулся ей, хотя улыбка далась с такой болью, будто он сам себе надрезал щеки ножом. Таня безошибочным женским чутьем явно определила: что-то не так, поначалу все посматривала на него, но потом отвлеклась на телефон, фыркая в ладошку – по-видимому, ее кавалер прислал ей что-то очень смешное, – затем убежала на обед и – конечно же – про Евгения и думать забыла.

Его тем временем вызвал к себе в кабинет заведующий лабораторией эволюционной экологии, в которой, собственно, они с Таней и работали. Заведующего за глаза уважительно именовали аксакалом – лет ему уже было за восемьдесят, тем не менее держался он молодцом и ходил на работу пешком, правда, из соседнего квартала, но зато не по-стариковски бодрым шагом.

– Знаю, вы давно мечтаете о научной экспедиции, Евгений Павлович, – сразу выложил заведующий.

Евгений растерянно промямлил что-то нечленораздельное. Уж этого он ожидал меньше всего – особенно теперь, когда наконец-то отважился уволиться. Да, он со студенчества грезил энтомологическими экспедициями, но все как-то не складывалось, у института не было средств, а мечта таяла, и сегодня утром, с решением об увольнении, умерла окончательно. И вот она объявилась, как водится, именно тогда, когда стала совсем не нужна.

– Посмотрите, вас это должно заинтересовать, – прибавил заведующий и развернул к Евгению большой ноутбук.

На фотографии была бабочка – ночная, со сложенными домиком крыльями, серо-коричневый рисунок на них очень напоминал сухой лист. Бабочка относилась к роду калиптра. Евгений определил бы ее как калиптра василистниковая, если бы не размеры особи. Обычно калиптры чуть больше ногтя взрослого человека – этот же экземпляр был размером более чем вполовину мужской ладони. Собственно, на ладони насекомое и было сфотографировано. Бабочка проткнула кожу человека хоботком и явно пила кровь.

В этом факте в общем-то не было ничего удивительного. Калиптры среди энтомологов известны именно как бабочки-вампиры. Самцы тропических видов питаются слезной жидкостью и кровью животных – хоботок этих бабочек достаточно твердый, чтобы прокалывать кожу. Калиптры, способные пить кровь, встречаются и в России, на юге Сибири и на Дальнем Востоке. Гораздо больше кровопийства Евгения заинтриговал огромный размер бабочки на фотографии.

– Что скажете? – поинтересовался заведующий, пролистав еще несколько подобных снимков, позволявших оценить размер насекомого: бабочка, сидящая на рюкзаке, на куртке.

– Я бы сказал, что это калиптра редкого, еще неизвестного науке вида. Где сделаны эти снимки?

– На Алтае. Окрестности горы Белухи. Туристы прокладывали новый маршрут и наткнулись на вот этих созданий. Те края сейчас вовсю осваиваются. Строятся новые туристические базы, люди все дальше заходят в нетронутые леса. Думаю, энтомологу там откроется еще немало интересного.

– Я поеду, – решительно сказал Евгений. Наконец-то ему представился шанс вырваться из привычного круга тусклых будней. Съездит в экспедицию, а там видно будет, что насчет увольнения; может, энтомологическое открытие как-то изменит его жизнь.

– Подождите, это еще не всё. – Заведующий открыл следующую фотографию. – Как утверждают туристы, их товарищ был покусан множеством таких бабочек.

Человек на фотоснимке выглядел скорее изжаленным роем пчел. Сильно опухшее, туго надутое синюшное лицо и такие же руки. Кожа глянцево блестела от натяжения. Ее усеивали алые точки укусов.

– Туриста не довезли до областной больницы. Скончался, – ровно произнес заведующий.

– А это точно бабочки постарались? Может, турист просто разворошил гнездо шершней?

– Все может быть, – заведующий помолчал. Его сухая рука с желтыми ногтями по-старчески тряслась над компьютерной мышкой.

– Даже не знаю, достоин ли внимания последний снимок, – сказал он наконец.

На сей раз на фотографии было что-то вроде куколки. Гигантской коричневой куколки почти в человеческий рост, лежащей в какой-то пещере. Рядом, для масштаба, бросили чью-то кепку.

– Ну, это фейк, – пренебрежительно сказал Евгений. – Подделка, – пояснил он, встретив непонимающий взгляд заведующего. – И, кстати, проверить бы фото с бабочками. Не подделки ли тоже?

– Куколка-то явный розыгрыш. Но вот бабочка… Часть экземпляра туристы привезли с собой. Кто-то догадался вложить оторванные крылья бабочки в чехол смартфона. – Заведующий открыл ящик стола, достал треугольный бумажный конверт для энтомологических сборов и осторожно вытряхнул на лист бумаги два коричневых крыла – нереально огромных, действительно почти в ладонь, мощных, бархатистых, с толстыми жилами – подобные крылья Евгений раньше видел только у тропических бабочек, распятых под стеклами в коллекциях.

– Сбором это, конечно, не назвать, но даже то, что есть, впечатляет. Знаете, будь я помоложе… В мире осталось так мало заповедных мест. Такой мизерный шанс сделать настоящее открытие. Я вижу, как оно вам нужно. Еще немного – и вы бросите науку. Я вас понимаю. Обычно наука не кормит. Но если нам удастся и дальше получать гранты под это дело… – заведующий снова открыл первое фото: гигантская бабочка, пьющая человеческую кровь. – Однако учтите: экспедиция может оказаться опасной. У меня был телефонный разговор с медиком, который делал вскрытие. Турист погиб не столько от анафилактического шока, сколько от сильного изменения состава крови. По словам медика, она превратилась в какой-то растворитель. В общем… мне хочется вас уговорить, но вы все-таки крепко подумайте. Решение за вами.

Евгений выдержал паузу не отводя взгляда от огромных крыльев. Представил возмущение матери: «Женя, ну какая экспедиция, опять бабочки! Кран вон на кухне потек, ну когда ты повзрослеешь?» Подумал, что опять хочет укрыться от будничных задач взрослого человека – на сей раз в экспедиции. Поежился при мысли о том, что неведомые огромные твари могут быть и впрямь ядовиты.

И еще подумал, что всю сознательную жизнь ждал этого чуда – подлинного энтомологического открытия.

– Я согласен.

Кроме Евгения, в экспедицию ехали еще трое энтомологов. Виталий Дмитриевич, он же Дмитрич, был сотрудником той же лаборатории – вроде самого Евгения, если прибавить тому еще лет пятнадцать, тоже маленький, но еще более нелепый, головастый как игрушка, все теплые выходные проводивший в поле с сачком. От столичного института были: рыхлый, потный, заикающийся парень Гоша и начальница экспедиции – коренастая мужеподобная Жанна, неопределенного возраста, некрасивая, угрюмая и нарочито, вызывающе неженственная.

Перед отъездом Евгений состриг в парикмахерской почти под ноль жиденькие свои кудри, с мрачным удовлетворением заметив, что на макушке и впрямь намечается ранняя лысина. Стрижка даже пошла на пользу его внешности и самооценке – лицо стало резче, серьезнее. К тому же экспедиция словно бы придала ему веса в собственных глазах – он наблюдал за окружающими спокойно и пристально. И не мог отделаться от мысли, что в науку зачастую прячутся люди самые неприспособленные к жизни – эволюционный тупик, человеческий неликвид. Плохо социализированные, патологически безденежные. Особи, не способные на свободный полет, те, чьи крылья так и не расправились до конца. Бывают ли вообще в реальности импозантные кинематографические ученые, что расхаживают в белых халатах по шикарным лабораториям?.. И все росло, росло в душе злое желание что-то изменить в своей жизни – радикально и навсегда.