Текст книги "В школу по приколу, или По мне плачет цирк!"

Евгений Славутский
В школу – по приколу, или По мне плачет цирк!

Моему замечательному сыну Артёму

Время – детство!

Художественное оформление

Валерий Калныньш

Иллюстрации

Инга Измайлова

© Славутский Е. Б., 2024

© «Время», 2024

Как я стал писателем

Посвящается маме

– У мальчика должно быть занятие помимо школы! – как-то раз сказала мама и повела меня во Дворец детского творчества на Воробьевых горах.

На дворец это было не очень похоже. Внизу – переодевалка, где висят куртки и плащи не царского вида. Туда-сюда ходят тети с катышками на свитерах. Все это было не по-дворцовому.

– Ну, Стёпа, чем хочешь заняться? – радостно спросила мама.

– Надо обязательно чем-то заняться? – уныло откликнулся я.

– Ну конечно! – воскликнула мама. – Мальчик без занятий – это мужчина без цели в жизни! Простой обыватель!

– А чем здесь можно заняться? – поинтересовался я.

Наверное, мы разговаривали слишком громко. На нас оборачивались тетеньки с катышками на свитерах. Одна из них сказала:

– Можно заняться моделированием самолетов! – У нее был усталый взгляд и сережки, каждая – с куриное яйцо.

– Самолеты – это круто, – вежливо кивнул я. – А что надо будет делать?

– Клеить модели, например…

– Этак я с копыт брякнусь, – заявил я, неожиданно вспомнив, как ответил папа маме на предложение построить дачу своими руками. – У меня вообще напряженные отношения с клеем. У меня почему-то не детали приклеиваются друг к другу, а я приклеиваюсь к деталям… и к людям. (Бедный Ваня Изюмов! Как он дергался и бегал по классу со стулом на попе! Вспомнить страшно! А все потому, что мне места на столе не хватило и я аппликацию на соседнем стуле склеивал. Суперклеем. Чтобы не развалилась. Кто же знал, что Изюмов на стул плюхнется без предупреждения?)

– Еще есть секция юннатов, – сказала тетя с куриными яйцами в ушах. – Там ребята ухаживают за животными, птицами. Выпиливают скворечники…

– Это очень опасно! – воскликнул я. – У меня знаете какие отношения с пилами! Я однажды фокус хотел повторить и Мишу Зимина почти распилил. Тупой пилой! Знаете, какими словами он меня потом ругал? А есть у вас что-нибудь, где не надо ничего делать?

Мама сильно застыдилась моего вопроса, прямо за нас обоих.

– Нет, – сказала тетя, – такого, чтобы вообще ничего не делать, у нас нет. И не бывает.

Тут к нам подошел молодой мужчина с добрым лицом, смеющимися глазами и густой шевелюрой – как у льва из мультфильма. Потом я узнал, что ребята между собой называют его Бонифацием. (В будущем Бонифаций стал преподавать в нашей школе.)

– В моем кружке, – сказал он, – не надо ничего делать.

– А как же это так?

– Мы пьем чай, едим конфеты, а в перерыве немного сочиняем.

– Вот это мне точно подходит!

И уже на втором занятии я сочинил рассказ «Людоед Ню», который вы прочитаете в этой книжке. А потом и другие.

Вот так, не желая ничего делать и мастерить, я стал писателем Степаном Шарабыкиным (или Шарабыкой, так меня иногда одноклассники называют). Хотя потом я узнал, что писателями становятся только очень внимательные, добрые, любящие рассказывать люди. Но этим я и так наделен – можно сказать, от природы. Примерно с четырех с половиной лет.

А сейчас, увлекшись сочинением рассказов, я стал мужчиной с целью в жизни.

Людоед Ню
Стра(ш)нный рассказ

Моцарт пропиликал на дикую. А Вики все не было! Она пропала!

Про Моцарта и дикую объясню быстро. У нас в классе два вида перемен: обычные и дикие. На диких мы немного бесимся. Иногда что-то ломаем, но обычно можем себя контролировать – все предметы и ученики целы-целехоньки.

Правда, один раз вышло совсем нехорошо, чуть дикие перемены не запретили!

Ваня Изюмов совершенно случайно разбил бюст Данте.

– Великого итальянского писателя! – негодовала завуч, хватая себя за щеки, уши и плечи, будто боялась развалиться на части, как Данте.

Не знаю, что этот писатель сочинил, наверняка что-то стоящее, раз бюст из него слепили и в школе поставили.

А бюст, если кто не знает, – это скульптура верхней части человека: головы, плеч и груди – на подставке. Получается, мы Данте еще не проходили, а скульптуру уже разбили. Откололись ухо, нос и головной убор. Испорченного Данте унесли в подсобку. Он там и сейчас стоит (приходите и посмотрите, если интересно).

Ваня оправдывался, что не знал про величие писателя – думал, это тетя в чепчике.

Когда ученик что-то испортит в школе, завуч это называет «акт вандализма».

Ване пришлось написать объяснительную про свой акт:

«Из-за моего повидения в кабинете 5 А сламался бюст Дантеса. Не полностью. Аторвался нос и чепчик. Прошу извинить меня. Могу приклеить на место. Или купить нового такова же. Ученик 5-го А Иван Изюмов».

Разве так пишут объяснительные? Во-первых, умолчал про ухо. Во-вторых, у великого человека не может быть чепчика (только если он не Арина Родионовна) – у него головной убор. У Данте, например, повязка или бинт на голове. И в-третьих, конечно, он не Дантес, а Данте! Дантес вообще другой человек, ему бюст не за что делать. И фотографировать даже нечего. Разве что на уголовное дело – за то, что Пушкина застрелил.

А на обычных переменах к нам приходит воспитательница – и «бесючки» не бывает. Диких перемен немного – одна в день. И звонков у нас два вида – мелодии Моцарта и Баха. Директор школы на линейке объяснила, что такие звонки придуманы для нашего ученического успокоения и умиротворения. Но если по-честному, Моцарт и Бах не очень успокаивают – после урока все равно побегать хочется, на коленях по коридору проехаться или на двери кабинета повисеть.

Так вот: заиграл Моцарт на дикую перемену. А беситься не хочется. Совсем. Потому что куда-то исчезла Вика Шилова. Еще ее зовут Шило – за активность. Вроде она не очень и обижается. Вика красивая и талантливая. Модельером хочет стать. По секрету, она мне немного нравится. Ну, не так чтобы нравится-нравится, обычная девчонка. В общем, я вам ничего не говорил.

Мы стали друг у друга спрашивать: кто ее видел последним, куда она пошла, с кем? Представьте себе ужас – никто не может вспомнить, в какой момент Вика пропала! Утром в школу пришла (ее куртка в гардеробе, мы проверили) – и вот ее уже нет. Это, согласитесь, гораздо хуже разбитого бюста – когда пропадает ученица!

Куда ж она могла деться?! Тут Миша Зимин вспомнил, что накануне она в шутку попросила учителя чтения Артёма Борисыча по прозвищу Бонифаций взорвать школу.

Это не бред, не подумайте. Наш учитель служил сапером и участвовал в боевых действиях. Вообще в это верится с трудом, когда видишь Бонифация (кстати, прозвище он получил за доброту и пышную шевелюру). Когда мы спросили его, хотел ли он идти на войну, Бонифаций ответил, что его никто не спрашивал, хочет он воевать и взрывать или нет. Поставили перед фактом: иди и взрывай. Может быть, навзрывавшись и наминировавшись, он в результате стал таким добрым?

В общем, Миша вспомнил, что накануне Вика поспорила с завучем и попросила Артёма Борисыча: «Взорвите, пожалуйста, школу!»

А он ей ответил:

– Я за мир!

Тогда мы Бонифация успокоили:

– Ладно. Мы, если что, вас предупредим – чтобы вы вышли.

А Бонифаций – нам:

– Я вас тоже люблю.

И хотя Вика наверняка сама ничего страшного не сделала и не планировала, кто-то мог донести этот разговор до директора, например. И вот сейчас нашу Вику секретно арестовали…

Мы думали, куда позвонить: в полицию, скорую, МЧС, а может быть, сразу в ООН?

– Надо сначала позвонить Фее! – предложил кто-то.

Небольшое отступление. Фея – наша классная, пятого класса. Ее зовут Зубадрат Гербандуловна. Сама она предложила обращаться к ней Зоя Геннадьевна. Но лично я спокойно могу выговорить и настоящее имя. Миша Зимин заметил, что Зубадрат звучит как «зубы драть». И мы между собой прозвали воспитательницу Зубной Феей. А потом коротко и нежно – Феей.

Женя Сырчикова, староста, нашла в своем телефоне номер Феи, чуть-чуть помедлила (потому что ей пока не приходилось звонить учительнице – да еще по такому жуткому поводу – пропаже ученика) и набрала номер. Через секунду рядом раздался звонок Феиного телефона. Значит, она стояла за дверью. Это было очень странно! Потому что после второго урока, как я говорил, у нас дикая перемена. И Фея никогда!.. никогда еще не приходила в наш класс в это время. Ходят слухи, что Фея на дикой перемене встречается во дворе школы со своим женихом. Никто его, правда, не видел. И вообще – какой жених в таком преклонном, как у Феи, возрасте – ей не меньше двадцати восьми лет, а то и все двадцать девять!

В кабинете появилась Фея и с порога сделала замечание Изюмову:

– Прекрати исследовать недра носа: все равно там ничего интересного не найдешь. – (Фея любит научно выражаться.) А за Феей в кабинет вошла… сама Вика. – Ваша Вика не пропала! – объявила Фея. – Это я изолировала ее в отдельном кабинете до приезда мамы. Но прежде, чем мама заберет ее из школы, я хочу сказать вам важные вещи. Знайте, что культура других стран может влиять плохо на души наших граждан и детей. Она может их умерщвлять и пожирать.

– Кто кого будет пожирать? Про что это она? – тихо спросил Ваня у Миши.

– Про людоедов, – пошутил Миша.

– Вика пришла сегодня в школу, – продолжала Фея, – в неправильном виде. Поэтому я изолировала ее ото всех. И вызвала маму.

Мы внимательно посмотрели на Вику и поняли, в чем дело. На Вике, на нашей моднице Вике, были крутые джинсы с дырками, из которых просвечивали Викины ноги. По правде сказать, дырок было гораздо больше, чем самих джинсов. Викины штаны будто побывали в эпицентре взрыва. Хорошо, школа осталась на месте. Взрывной прикид! Ничего не скажешь. А рядом с Феей еще и опасный.

– Культура ню и связанная с ней мода, – зудела Фея, – свойственна диким племенам тумба-юмба. (Какая еще тумба?!) Для нашего менталитета (откуда она берет эти словечки?) это распущенно и безнравственно. Тем более для вас – для вашего небольшого пока возраста. Ходить так, как Вика, – в стиле ню, обнажившись, – непозволительно!

Все это время Вика стояла, опустив голову.

– Ню – это тот, кто съел Викины джинсы? – осведомился Иван у Миши.

– Что? – не понял Миша, он забыл о своей шутке.

– Людоед? – переспросил Иван.

– Какой людоед? – Миша выпучил глаза.

– Людоед Ню?

На последних словах Феи Вика выпрямилась и, глядя прямо в глаза классной, проговорила:

– Вы жестокая, вы безжалостная! Не подумали обо мне! Выставили на посмешище перед всем классом!

Про посмешище это она зря. Мы и не думали смеяться. Мне показалось, что Вика сказала верно и от этой верности ей немного полегчало. Но за такие слова могла наступить страшная кара.

Вот-вот должна была уже заиграть «Шутка» Баха. Но всем было не до шуток. Да и Фея разошлась не на шутку:

– Господи! Да что ты себе позволяешь! Какая дерзость! Не я должна о тебе думать! А твои родители, выпустившие тебя в школу в таких джинсах!

Тут прозвенел звонок. И Фея ушла и увела Вику.

– Уйду из школы, уйду из этой чертовой школы! – бормотала Вика.

С тех пор прошел год. Вика из школы не ушла. Она очень сильно подросла. В шестом классе стала ростом с девятиклассницу и ходит сутулясь, в мини-юбке.

Ваню Изюмова некоторое время называли в классе людоедом Ню. А мы с Викой написали директору письмо с просьбой разрешить всем ученикам раз в неделю одеваться кто во что хочет, то есть по моде. Но ответа пока не дождались.

А я всё думал и продолжаю думать: почему в школе все друг друга обижают? Почему?! Почему школа – место постоянного напряга и язвления.

Когда я вырасту и если стану, например, педагогом или вдруг директором, то я хочу создать добрую школу, где никто никого не будет обижать и все будут прислушиваться друг к другу.

Как я спас живое существо

 
Учись у них – у дуба, у березы…
 

Легко поэту Фету такое советовать: учиться у дуба и березы! Я бы и у липы, и у ясеня не поучился бы! У меня б терпения не хватило бы!

 
Они стоят, молчат; молчи и ты!
 

Ничего себе! Все время стоять, молчать! Не разговаривать! Не играть! Не бегать! Не шутить! Вообще, я, когда мне тяжело, не могу молчать. А им – приходится!..

В общем, мы разбираем стихотворение Фета на уроке в отсутствие заболевшего Бонифация. Вот он, видно, не вытерпел, в отличие от дуба с березой. А если б сейчас вел урок, наверное, спросил бы: «А у кого чему еще можно поучиться? У ивы плакучей, например? У травинки, пробившейся через асфальт? У котенка, который играет со своим отражением в луже?»

Но учительница талдычит о своем: «Посмотрите да посмотрите, как красиво поэт расписывает зимнюю природу, а!..» А я вот еще стихотворение вспомнил. Лермонтова. «На севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна». Я рядом с этой одинокой сосной себя представил – на холодном, жутком, диком севере! Бр-р-р-р! Ужас! Ни словом ни с кем не перемолвиться, ни шуткой не перекинуться, улыбнуться даже некому!

А между тем за окном уже настоящая весна. Все растения и деревья ожили. Только одна яблоня в нашем дворе после зимы стоит высохшая, покореженная. Совсем без листиков на своих заломленных к небу ветках-руках. Вокруг нее пробились и подорожник, и лопух, и что-то беленькое с желтеньким, напоминающее ромашки. А она сухая и мертвая… Растет, а вроде как и нет уже. Как будто терпит изо всех сил и пытается расцвести, а сил у нее не хватает. И я тогда кое-что придумал…

– Где мои витамины для мозговой деятельности?! – закричал как-то утром папа.

– Где бабушкин чайный гриб?! – заволновалась мама на кухне.

Я взял несколько минут на раздумье – признаваться или нет.

– Боже! – продолжал кричать папа. – Стёпа, наверное, их Йосе и Бусе скормил! Что делать?! Витамины ведь в большом количестве – яд! Собакам надо делать промывание желудка!

На крики выбежали, довольно виляя хвостами, Буся и ее лохматый жених Йося.

– Никому я ничего не скормил! Простите меня! – сказал я. – Я сделал из компливита, дуовита и еще какого-то вита, чайного гриба и индийского сахара питательную смесь. Развел в трехлитровой банке воды и вылил под яблоней во дворе.

– Ты с ума сошел? Зачем?! Не по биологии же тебе такое задали!

– Я хотел, чтобы яблоня ожила и листики пустила.

– Господи! Ну что за дикая, дремучая самодеятельность! От такой смеси яблоня вообще умереть может. Кстати, что – пустила она листики?

– Пока нет…

Меня еще долго ругали и корили за дремучесть и невежество. Говорили, что я серый, как сибирский валенок. Хотя вообще-то я темно-русый.

А наутро следующего дня произошло чудо: яблоня… расцвела! На ней появились почки. По стволу забегали жучки. И даже прилетел откуда-то дятел. И стал стучать клювом по стволу. И яблонька стала такой юной и такой милой и красивой!

В школе я рассказал о своем поступке Бонифацию. И упомянул, что на это меня натолкнуло стихотворение Фета. И еще рассказал, что дома меня сильно ругали. А он ответил: «Ругали правильно, но не совсем, потому что яблоня же все-таки расцвела. Пусть не от компливита с чайным грибом, так от твоего участия». И посоветовал, как обычно:

– Ну, теперь напиши об этом рассказ.

Я, конечно, сел и написал то, что вы сейчас читаете.

И вот что я думаю: все-таки деревом быть непросто. Бонифаций прав: им, деревьям и растениям, нужно участие и сочувствие. И поучиться у них, конечно, тоже есть чему – красоте, а еще терпению.

Яблоня во дворе жила долго и счастливо. И весной зацветала самой первой!

Вы думаете, что на этом мой рассказ закончен? Нет! Мне еще есть что добавить. Хотите – верьте, хотите – нет, но, когда ожила яблоня, наш злобный и нелюдимый сосед дядя Паша подобрел. А тетя Рая, которая вообще никогда не здоровалась, вдруг стала всех приветствовать с улыбкой. Наверное, глядя на яблоню. Вот как оно – учиться у дуба, у березы!

История одной сильной любви

Девочке Ксении красивой.

По фамилии Васильева

Расскажу историю любви, которая произошла со мной в школе.

Однажды я встретил учительницу истории, когда она шла домой, а я заходил в школу на продленку. На Алле Глебовне была шляпа с широкими черными мягкими полями. Я обратил внимание на черные глаза Аллы Глебовны – не жгучие, а какого-то теплого, мягкого цвета. А еще у нее красивый округлый подбородок и очень добрая улыбка. А сама Алла Глебовна как красивая дама из старинного фильма. К тому же она мне вдруг напомнила мою маму. А моя мама – одна из самых красивых (если не самая красивая) женщин в Москве. Так говорит папа. Даже имя учительницы звучит как музыка, как песня: Ал-ла-аааа…

И мне захотелось чаще видеть Аллу Глебовну. Уроков истории мне уже было мало.

Алла Глебовна руководила в школе клубом одаренных двоечников. Я пришел на заседание клуба. Но Алла Глебовна сказала: «А ты, Стёпа, что здесь делаешь? Ты вроде не двоечник и не…» Тут она осеклась.

Я сразу пал духом. Она собиралась сказать, что я не одаренный? «Пришел поддержать своего друга Ваню Изюмова», – ответил я и сразу ушел.

Но это досадное происшествие все равно не ослабило мою любовь к Алле Глебовне. И я записался еще в театральный кружок, который тоже вела она – для большей нагрузки. Теперь я видел Аллу Глебовну целых четыре раза в неделю!

Но меня очень расстраивало то, что она не выделяет меня из остальных, не обращает на меня особого внимания – я это чувствовал. Но что делать, не знал.

Я не выдержал и спросил своего друга Ваню Изюмова, который «гулял» с симпатичной девочкой Катей Брусникой, что делать, если кто-то тебе очень нравится, а привлечь внимание ты не можешь. Ваня подумал и спросил: «Совсем не получается?» Я сказал: «Совсем». – «Ну тогда можешь посмотреть на нее печальным взглядом и сказать: "Я тебя люблю”ˮ».

– А печальным зачем? Это обязательно? – спросил я.

– Чтобы она поняла, что ты ее по-настоящему любишь.

Я задумался. Ни за что у меня, наверное, не получилось бы сказать Алле Глебовне: «Я вас люблю». Но вот печальный взгляд у меня как раз был – когда я думал о ней. И кажется, тоска у меня только усиливалась. Дома меня даже стали называть Рыцарем печального образа. А Бонифаций как-то раз, глядя мне в глаза, спросил: «Скажи честно, что-то серьезное?..»

В театральном кружке собирались ставить пьесу «Отважный рыцарь Айвенго». И я сразу вызвался играть в ней. Айвенго стал Миша Зимин. Королем – Ваня Изюмов. Королевой – Катя Брусника. Злым Шатобрианом – Серёжа Сырчиков (брат старосты Жени). А я остался без роли.

На премьере спектакля я сидел в зале, хлопал в ладоши и кричал «браво», когда Айвенго, Шатобриан и Король с Королевой выходили на поклон. Потом бешено аплодировал Алле Глебовне – как режиссеру. Но боялся, что она увидит, поэтому сделал вид, что у меня развязались шнурки, и аплодировал снизу. На занятия театральной студии я продолжал ходить. И смотрел на Аллу Глебовну искоса, с грустью.

Учительница решила создать из малозанятых «актеров» группу, которая читала бы по ролям сказки для малышей. В эту группу вошел и я – как малозанятый, верней вообще ничего не сыгравший.

Первое, что мы репетировали, была сказка «Иван-царевич и Чудо-юдо». Там мне досталась почетная роль, одна из главных – Чуда-юда. Но Алла Глебовна послушала-послушала и сказала:

– Стёпа, что-то у тебя совсем не грозно получается. Надо это громко говорить, со злостью и грубо. А ты произносишь тихо и застенчиво. Так чуды-юды не говорят. Роли драконов и других горынычей, мне кажется, тебе не подходят.

Ну не для меня – и ладно. Что-нибудь другое сыграю, подумал я. Персонажей в детских произведениях очень много.

Потом мы читали по ролям стихи Чуковского и других детских поэтов. И здесь мне отлично удались роли чайника, сковороды, будильника и летучей сосиски! Я был ужасно рад, что Алла Глебовна меня хвалит.

Мы выступали в детском саду, исполняли стихи. Получалось просто здорово! Дети от всей души смеялись и громко хлопали в ладоши.

А я продолжал смотреть на Аллу Глебовну с тоской и обожанием.

Следующим в нашей исполнительской программе стал «Винни-Пух».

Алла Глебовна оглядела кружок актеров. Посмотрела на меня. А я, как обычно, глядел на нее своими затуманенными любовью грустными глазами. И от робости сутулился. И вдруг Алла Глебовна громко рассмеялась:

– Стёпа, ты очень подходишь на роль ослика Иа-Иа. Такой же грустный, понурый и сутулый. Какой характер! Какое попадание в образ! Поздравляю тебя с новой ролью!

И знаете, тут меня как бы пронзило. Я почувствовал, как ко мне относится Алла Глебовна, какими глазами она на меня смотрит. Совсем не романтичными. Абсолютно не влюбленными. Мне стало понятно, как она меня видит. Я для нее скучная закорючка – худая, сутулая, нелепая, странная, робкая, с постоянно грустным взглядом. Я прозрел. И, посмотрев на себя глазами Аллы Глебовны, я сначала впал в ужасную тоску и самоедство, то есть стал почти ненавидеть себя, неловкого и корявого. А еще… довольно быстро избавился от любви к учительнице. Кто потом исполнял роль Иа и ходячих, летающих и плачущих предметов – не знаю.

А через какое-то время я влюбился в девочку. Ее зовут Ксенией, но об этом в другом рассказе.