Текст книги "Жан Кавалье"

ЧУДЕСА

Оставим первосвященника, его свиту и узников, медленно подвигающихся к западу, к старинному аббатству Зеленогорского Моста, а сами вернемся в замок Мас-Аррибас, куда так внезапно Жан Кавалье увел Селесту и Габриэля.

Этим детям, которых так внезапно разбудили драгуны и которых повели среди ночи к Ефраиму, уже давно внушавшему им большой страх, а потом оставили одних в мрачном замке стекольщика, казалось, что все это они видят в ужасном сне. Помещение, где они находились, внушало им новые страхи. Это была длинная широкая четырехугольная комната. Она заканчивалась по одной стороне узким готическим окном, очень высоко поднятым над полом. На разноцветных стеклах был изображен зверь Апокалипсиса в преувеличенно безобразном виде.

Пользуясь сильным впечатлением, какое производили прозрачные краски, художник применил все свое искусство, чтобы сделать это чудовище вполне отвратительным. Тело, рыжеватое с черными пятнами, опиралось на темные волосатые лапы, вооруженные острыми когтями. В громадных головах виднелись угрожающие окровавленные пасти; посредине густой гривы, которая ниспадала на искривленное чудовище, блестели страшным блеском круглые серые глаза. Этот необычайный зверь нарисован был на черном матовом фоне. Внизу на стекле было начертано огненными буквами: «Оно пожрет тела королей, тела воинов, тела могущественных людей, тела лошадей и всадников, свободных и рабов, великих и малых».

Сквозь темные краски этого окна в помещение проникало очень мало света. Он был тусклый и странный. Стены комнаты были дубовые. Вместо кровати на полу стояло два гроба, доверху наполненных папоротником. Тут же помещались стол и скамья. Селеста и Габриэль сидели на скамье, тесно прижавшись друг к дружке, точь-в-точь как накануне на берегу свежего ручья в Ор-Диу, под зеленым навесом из плюща и цветущего боярышника. Утром, сейчас же по отъезде брата, жантильом-стекольщик, ни слова не говоря, повел детей в эту мрачную комнату. С тех пор никто не навестил их. Словно очарованные, они, против собственного желания, все смотрели на страшное семиглавое чудовище, с разверстой пастью и жгучими глазами. Световые изменения, причины которых им оставались непонятными, удваивали ужас маленьких севенцев. Небо было облачное. По мере того, как солнце появлялось или исчезало, краски то оживлялись, то бледнели; и глаза чудовища, казалось, то вспыхивали ярким огнем и кидали молнии, то темнели и словно заволакивались. Кругом царствовала мертвая тишина. Ужас детей достиг крайних пределов. Они прятали головки на груди друг у друга и кричали душераздирающим голосом:

– Матушка, матушка! Батюшка! Братец!

Ответом было гробовое молчание. После нескольких минут новых страхов, Габриэль вырвался из объятий сестры и хотел броситься к дверям, постучать и позвать на помощь. Но напрасно мальчик обегал комнату: он не нашел никакого выхода или чего-либо похожего на дверь, повсюду деревянные стены были гладки и сплошны. Ужаснувшись при этом открытии, он вернулся к сестре, обнял ее в порыве бесконечного отчаяния, и оба, уверенные, что настал их последний час, дрожа и захлебываясь от рыданий, еще раз начали призывать отца, мать и брата. Никто не отвечал. Тогда они бросились на колени, отвернув головы от чудовища, которое, казалось, угрожало им, и принялись горячо молиться. Успокоившись немного под благотворным влиянием молитвы и несколько освободившись от страха, дети принялись утешать себя смутной надеждой.

– Не будем бояться, сестрица, – сказал Габриэль, вытирая свои глаза, еще полные слез. – Знаешь, не надо смотреть на окно с чудовищем, которое нас так пугает. Будем смотреть друг на друга. Смотри на меня: это меня успокаивает. И чего нам бояться? Мы никогда никому не делали зла. Брат нас привел сюда. Отец нас благословил. Не будем же бояться.

– Но, братец, мы находимся в замке стек...

И бедная малютка, не осмеливаясь произнести ужасного имени, закрыла голову обеими руками.

– Но почему ты думаешь, сестрица, что стекольщик нам желает зла? А притом и Господь нас не оставит. Он всегда с нами. Он нам поможет. Когда Азария с товарищами бросили в горнило, разве ангел не отстранил от них пламени? Он послал ветер, свежий, как роса, огонь не причинил никакого вреда Азарию, который благословлял Господа.

– Правда, братец, – проговорила Селеста, стараясь преодолеть свой страх. – Азарий был спасен из пламени.

– А Даниил? Помнишь, как его бросили в ров с семью большими львами, как с ним был Господь, и львы пощадили его? Видишь ли, сестрица, ангелы Господни всегда берегут набожных детей, получивших отцовское благословение. Смотри же, не бойся! Вот, я больше не боюсь, я смело смотрю туда...

Мальчик решительно указал на окно.

– Я постараюсь не бояться больше, – сказала Селеста. – Ты прав, братец. Кто захочет нам причинить зло?

Потом, слегка вздрогнув, она прибавила, сложив руки.

– Мне холодно.

Эта высокая комната, лишенная солнечных лучей, была холодна и в разгар лета.

Истощенная усталостью и страшными волнениями предшествующей ночи и всего дня, убаюканная голосом брата, который вызывал в ее головке картины, полные спокойствия и радости, Селеста мало-помалу закрыла свои большие голубые глаза и заснула. День клонился к западу. Вечерние сумерки начали овладевать этой пустынной комнатой. Габриэля охватил страх. Он сильнее сжимал руку сестры, которую та, засыпая, оставила в его руке. С его стороны требовалось много мужества, чтобы не разбудить Селесту. Вдруг в голове у него промчалась ужасная мысль. Мертвая тишина все еще царила во всем замке. С утра никто не показывался к ним. Им не приносили никакой пищи. Что если его с сестрой совсем забыли?

Ночь – она уже наступила – становилась все темнее. Краски стекла, мало-помалу бледнея, совершенно потускнели. Можно было подумать, что страшный зверь погружался в темноту, которая вскоре стала непроницаемой. Освобожденный от страшного видения, но пугаясь окружавшей его темноты и не будучи в состоянии преодолеть своего страха, Габриэль приблизился к сестре и тихо проговорил:

– Сестрица, сестрица, ты спишь?

В ответ брат услыхал ровное и спокойное дыхание Селесты. Сделав над собой героическое усилие, ребенок замолчал. Закрыв руками лицо, в безумном страхе он зажмурил глаза, стараясь не видеть темноты. Так прошло полчаса. Вдруг до его слуха донесся глухой, неясный, странный шум. То будто слышались далекие раскаты грома, то лязг цепей, то заунывное пение псалмов детскими голосами, не имевшими в себе ничего земного. Эти голоса походили скорее на долгий крик страдания, чем на набожную молитву. Время от времени все смолкало. И среди этой глубокой тишины, которая сменяла шум, какой-то другой голос, страшный и грозный, могучий как гром, произнес странное слово: Вайдаббер[11]11
  Vaiedabber – первое слово в книге «Чисел». По-еврейски оно значит: «И он изрек».


[Закрыть].

Немного спустя, то же слово было повторено целым хором детских голосов. Но голоса их звучали так скорбно, как будто слово обжигало губы тех, которые его произносили. У Габриэля выступил на лбу холодный пот. Он повторил дрожащим голосом:

– Сестрица, ты спишь?

Селеста все не пробуждалась. Не в состоянии преодолеть себя, Габриэль бросился в объятия сестры с пронзительным криком:

– Слышишь, слышишь?

Селеста вскочила. Но от новых ужасов несчастные дети совершенно обезумели. Недостаток сна и пищи, события, следовавшие друг за другом со вчерашней ночи, – все страшно действовало на их слабый мозг. Почти в полусне, покорные какой-то тайной власти, они против воли пристально смотрели на то, от чего хотели бы скрыться, полные ужаса. Все ближе и ближе доносился гул детских голосов, слабый свет, сначала едва заметный, бледный, голубоватый, стал вырисовываться посредине деревянных стен.

Мало-помалу это слабое мерцание начало увеличиваться, округляясь, и все более и более светлеть. Достигнув двух или трех футов в окружности, оно не увеличивалось более. Сквозь это отверстие, до сих пор скрытое подвижной доской стены и заслоненное узким стеклом, слегка окрашенным лазурью и постепенно освещавшимся, Селеста и Габриэль увидели очень странное явление. Благодаря тому, что дети смотрели сквозь темное, тусклое стекло, им казалось, будто все происходило при лунном свете. Звуки, ослабленные стеклом, долетали до детей так же неявственно, как доходили краски. Они заметили обширную круглую комнату, по-видимому освещенную сверху через своды, так как не замечалось никакого другого света. Среди комнаты стоял скелет человека. Своими костлявыми засохшими пальцами держал он сверкающий серп. Черный шишак покрывал его череп. Из глубины его орбит исходил фосфорический свет. Он сидел на каком-то подобии лошади, голова которой исчезала под стальным шишаком, а тело было покрыто черной попоной.

– Братец, братец, – проговорила Селеста упавшим голоском, прижимаясь к Габриэлю, – это – Смерть!

– Боже, Боже мой, не оставь нас! – сказал ребенок, обхватив сестру руками, но вместе с тем не отрывая своих жадных и полных ужаса глаз от этой страшной картины.

Стенные картины таинственной комнаты, посредине которой стоял скелет, изображали кровавые события, взятые из Св. писания. Они были грубо, но смело написаны в виде фресок. То были изображения жертвы Авраама, смерти Олоферна, мученичества Маккавеев и т. д. Вдруг дальний хор, который слышали уже Селеста и Габриэль, запел снова заунывным тоном псалом Теодора Бэзы:

 
Почто меня оставил Ты, Творец?
Почто Свой лик от грешника сокрыл?
От юности таким я скорбным был,
Ручьями слез измученный вконец.
 

После каждой строфы псалма пение все приближалось. Часть стены с одной из картин в комнате со скелетом, беззвучно раскрылась. Две шеренги детей медленно подвигались вперед, с опущенными головами, с руками, скрещенными на груди. Мальчики и девочки были одеты в длинные, белые платья. Их развевающиеся волосы ниспадали на плечи. Лица у них были ужасающей худобы с землистыми щеками и впалыми глазами, с тусклым и неподвижным взглядом. Словом, все на их лицах носило отпечаток постоянного страдания. Голоса их не были серебристы и чисты, но пронзительны и отрывисты. Их можно было принять за шествие призраков, если б они не запели снова последний стих тоном глубокого отчаяния:

 
Прости, о свет прекрасных райских дней!
Душа судьбе земной обречена.
Там, где звучат смертных имена,
Мое дождалось череды своей.
 

Пропев стих, дети опять смолкли. Когда Селеста и Габриэль услыхали это похоронное, замирающее пение и увидели эти бледные лица с потухшими взорами, им показалось, что перед ними призраки. Впечатление было тем сильнее, что эти несчастные существа были почти все одинаковых с ними лет. Дети стали в круг среди комнаты, бросая по сторонам мрачные, блуждающие взгляды. Появились два новых лица – мужчина высокого роста, в долгополой красной одежде, с длинными рукавами, и женщина, тоже высокого роста, также одетая в красное, с такой же суровой наружностью, величественная и с видом подвижницы. Это были дю Серр и его жена. При виде их дети пришли в ужас: колена их дрожали. Они с невыразимым страхом прижимались друг к дружке. Дю Серр приблизился к мальчикам, его жена направилась к девочкам. Они брали каждого ребенка за обе руки и всматривались в них долго-долго и молча.

Под упорным, пронизывающим взором стекольщика и его жены жертва казалась во власти какого-то болезненного внушения: она проявляла все признаки сильного возбуждения и судорожно вздрагивала. После нескольких минут испытания дю Серр и его жена говорили каждому ребенку: «Дух сегодня не посетит тебя». И они переходили к следующему ребенку. Добравшись до предпоследней жертвы в ряду мальчиков, дю Серр сказал ему: «Дух посетит тебя». И он дунул ему в лицо. Его жена обратилась с этими же словами к предпоследней из девочек. Она тоже дунула ей в лицо. Тогда все дети, за исключением мальчика и девочки, которых дю Серр и его жена держали за руки, пали на колени с криком: «Вайдаббер! Вайдаббер!» Оба избранника, на которых, по определению дю Серра, должен был снизойти дух, начали проявлять все признаки припадка падучей: их глаза раскрылись страшно широко, зрачки расширились, губы задрожали и пересохли.

– Дух нисходит! Дух нисходит! – проговорил дю Серр громовым голосом, обращаясь к молоденькой жертве, которую держал за руки.

– Дух... нисходит, – повторил ребенок глухим голоском, чувствуя уже легкую нервную дрожь.

– Что ты чувствуешь? Что ты чувствуешь? – спросил дю Серр, приближаясь к нему.

– Ох! Я чувствую, как дух меня давит... Он жжет меня... Тут, тут.

Ребенок, с диким взглядом, задыхаясь, с силой ударял себя кулачком в грудь. Голова его откинулась, щеки зарумянились. Девочка постепенно обнаруживала те же признаки, и жена жантильома-стекольщика повторяла:

– Дух нисходит! Дух нисходит!

Остальные дети, стоя на коленях и жадными глазами уставившись на товарищей, казалось, были близки к подобному же состоянию: одни дрожали, другие всхлипывали, на некоторых словно напал столбняк, иные ломали себе руки. И все тихо повторяли:

– Дух нисходит! Дух нисходит!

Дю Серр, внимательно следивший за ходом припадка у своей жертвы, которую он все держал за руку, наклонился к ребенку и еще раз дунул ему в лицо со словами:

– Дух будет говорить.

– Дух будет говорить! – повторил мальчик сдавленным голосом.

Он закрыл глаза, легкая пена появилась на его мертвенных губах, дыхание сделалось затруднительным, гортань его вспухла, и голос стал от этого свистящим и резким. Жертва оставалась на ногах, держа свои руки в руках дю Серра. Припадок, казалось, достиг высшей степени. После довольно продолжительного молчания, ребенок крикнул прерывающимся голосом, но все еще оставаясь с закрытыми глазами.

– Дух низошел! Он тут! Он возносит меня... Он открывает мне дверь в мир грез.

– Что ты видишь? Что ты видишь? – спросил его дю Серр.

– Я вижу семь золоченых подсвечников, а посреди кого-то похожего на сына человеческого. Он одет в длинное платье, он опоясан золотым поясом.

– Что ты еще видишь? – спросил дю Серр.

– Его голова и волосы белы, как снег. Его глаза кажутся огненными.

– Что ты еще видишь?

– Его ноги напоминают раскаленное железо, его голос равносилен шуму водопада.

– Что ты еще видишь?

– В правой руке держит он семь звезд. Изо рта его двигается шпага о двух остриях. Лицо его сияет, как солнце... Он говорит... Он говорит.

В это мгновение ребенок почувствовал такой приступ внутренней боли, что с силой откинулся назад. В припадке падучей, весь окоченев, он сделал попытку освободиться из рук дю Серра, но стекольщик с силой удержал его, крикнув:

– А дух-то! Что он говорит?

– Я еще не слышу, – ответил ребенок и, казалось, стал прислушиваться.

Вдруг он сделал скачок в сторону и вскричал, словно почувствовав жгучую боль:

– Он говорит!.. Он говорит!.. Его слова точно пламень и огонь... Они жгут меня... Вот здесь, все здесь, в сердце!

– Что изрекает дух? Что изрекает дух? – повторял дю Серр.

– Он говорит: «Я тот, кто живет, а я был мертв. Я первый и последний. Теперь же я живу целые века веков. Я владею ключами смерти и ада».

– Что еще говорит он?

– Он говорит мне: «Дитя мое, опиши события, которые ты видел, и те, которые совершаются, и те, которые наступят».

– Что еще говорит он?

– Он мне говорит: «Дитя мое, не бойся предстоящих страданий! Сатана бросит некоторых из вас в тюрьму, чтобы испытать вас, и вы будете страдать в продолжение десяти дней. Оставайтесь верны мне до гроба, и я вам дам венец жизни»...

Потом, словно обессиленный этим внутренним видением, этим бредом своего больного мозга, несчастный ребенок пошатнулся. Дю Серр посадил его у ног скелета, оставив на попечении своей жены, и обратился к молодой девочке, которая проявила те же признаки падучей.

– Что ты видишь? Что ты видишь? – спросил он ее.

– Я вижу, как солнце чернеет, как месяц становится кроваво-красным. Я вижу, как звезды небесные падают на землю наподобие зеленых фиг, спадающих с фигового дерева, потрясаемого большим ветром... Я слышу голос, возвещающий, что наступил день великого гнева Господня.

– Что ты еще видишь? – спросил дю Серр.

– Я вижу целые тучи саранчи, похожие на лошадей, приготовленных для битвы... На головах у них как будто золотые короны... Человеческие лица... Львиные зубы... Железные панцири... Шум их крыльев похож на шум походных повозок. На саранче я вижу всадников, в панцирях из серы, гиацинта и огня...

– Что видишь ты еще?

– Я вижу ангела... Радуга служит его короной... Его ноги подобны двум огненным столбам.

И девочка задрожала. Ее закрытые глаза медленно открылись раза два, руки, которые стекольщик держал в своих, свела сильная судорога, голос казался еще более подавленным.

– Еще что ты видишь? – спросил дю Серр.

Ребенок закрыл глаза и сказал:

– Ангел говорит голосом, похожим на рычание льва...

– Что говорит он?

– Он говорит: «Дитя мое, вы должны пророчествовать различным народам... различным языкам... и многим королям».

– Что еще говорит он?

– Он говорит: «Дитя мое, наступили дни гнева Господня... Наступило время суда над мертвыми, когда верные слуги Творца должны получить награду: это – пророки, святые, все боящиеся имени Господа, все великие и малые. Наступило время истребления всех тех, кто нарушал и нарушает чистоту веры».

– Кто те, кого Господь приказывает истребить?

– Паписты, поклонники Ваала... Все, преследующие наших братьев.

Жантильом-стекольщик дал перевести дух ребенку, который казался совершенно обессиленным. Холодный пот покрывал лоб девочки, на губах ее показалась пена, грудь быстро опускалась и поднималась. Вдруг она громко вскрикнула, вся похолодела, упала на колени перед дю Серром, протянув к нему руки, и словно замерла в этом положении.

– Дух исчез, – сказал он и повернулся к мальчику, который приходил все в большее и большее волнение.

– Что ты видишь? – спросил он его.

– Я вижу ангела, который летает в воздухе и несет с собой Вечное Евангелие, чтобы возвестить о нем всем обитателям земли, всем народам, всем племенам, всем языкам. Он сейчас заговорит... Он говорит...

– Что говорит он?

– Он говорит: «Дитя, бойся Господа и воздавай Ему хвалу, потому что пришел час возмездия»... Я вижу другого ангела. Он вооружен мечом... Сейчас заговорит... Он говорит...

– Что говорит он?

– Он говорит: «Вавилон падет, падет этот великий город. Падет потому, что напоил все народы ядовитым вином своего разврата: я вижу город... Вижу его».

– Каков этот Вавилон?

– Он сидит на ярко-красном чудовище. Он одет в пурпур, в золото, украшен драгоценными камнями и жемчугом. На его лбу начертано: «Великий Вавилон, мать всяких земных мерзостей». В руках у него сосуд с кровью мучений Иисуса. Он пьет из него, это вижу я: он упивается этой кровью... Я вижу его, он шатается... падает... Он упал, он упал, опьяненный кровью... великий Вавилон.

– Что обозначает собой Вавилон?

– Это – католическая церковь, это – ее духовенство, опьяненное кровью наших братьев. Как и великий Вавилон, они падут... Я вижу, они падают...

– Что ты еще видишь?

– Я вижу белое облако... На нем восседает ангел... Он похож на сына человеческого... На голове у него золотая корона... на нем золотой пояс... в руке у него острая коса... Другой ангел сейчас заговорит... Он говорит...

– Что говорит он?

– Он говорит ангелу с косой, восседающему на облаке: «Употреби в дело свою косу – и будем жать. Земная нива созрела».

– Какую жатву надо собрать? – спросил дю Серр.

– Жатву поклонников Ваала... папистов, обожающих антихриста.

– Что ты еще видишь?

– Я вижу, как ангел, восседающий на облаке, проводит по земле своей косой... Земная нива сжата. Но ангел сейчас заговорит. Он говорит...

– Что говорит он?

– Он говорит ангелу с серпом: «Еще раз употреби в дело свой серп: скоси виноградные лозы... виноград поспел».

– Что ты еще видишь?

– Я вижу, как ангел проводит по земле своим огромным серпом. Вот он собрал плоды на земных виноградниках и бросает ягоды в большой чан Божьего гнева... Вот Господь смял их; но вино превращается в кровь... Она доходит лошадям по грудь...

– Что обозначает серп, жатва, виноградник? Что обозначает вино?

– Серп – это гнев и оружие избранного Богом народа... Виноградник – это вавилонское идолопоклонство. Виноград – это поклонники папы. Вино – это кровь, которая прольется.

– Что возвещает глас? Что возвещает глас?

– Он возвещает: «Вот чего требует Господь воинств! Пусть вооружатся ваши руки, вы, слушающие вещие слова из уст своих пророков в эти дни, когда восстановляется храм истинного Бога! Слушайте, слушайте их, ибо я сотворил себе пророков из среды ваших детей: так говорит пророк Амос. Побеждайте же филистимлян! Вы броситесь на мечи – и они не ранят вас».

– К оружию, Израиль! Покинь шатры!– крикнул ребенок громовым голосом. Он выпрямился, приподнял руки высоко над головой и чрезмерно раскрыл свои безжизненные глаза, похожие на мутные зрачки мертвеца.

Потом он упал навзничь и замер в полной неподвижности. Из груди остальных детей вырвались горестные вопли. Они повторяли: «Вайдаббер, Вайдаббер»! И все исчезло. Габриэль и Селеста вновь очутились в темноте. Потрясение было слишком сильно для этих хрупких существ.

Пока длилось это странное видение, внимание их, прикованное к нему, поддерживало их силы в лихорадочном, почти сверхъестественном напряжении. Но когда видение исчезло, дети лишились чувств под бременем стольких подавляющих возбуждений.