Текст книги "Иов"

Федор Глинка
ИОВ

Свободное подражание священной книге Иова (отрывки)

ГЛАВА II

 
Семь знойных отпылали дней,
Семь летних протекли ночей
В отчизне пальм и аромата:
Сквозь синий воздух – реки злата
И реки пурпура лились,
И от востока до заката
Без грома молнии неслись
И над оазами сияли
(Тревожа сон пустынных птиц)
Разливы пылкие зарниц;
Или серебряные звезды
Блистали радостью очей
На круглом густо-синем своде;
Или, как млечная река,
На яхонт неба облака
Взбегали: виделись пещеры,
Картины гор и городов,
И выступали дромадеры,
Глотая звезды…[1]1
  Поэтическое выражение Аравийских поэтов: они представляют облака верблюдами, пожирающими звезды… Так, в одной из своих од (в оде на взятие Измаила) и наш Державин говорит: «и рыбы ходят в небесах». Здесь рыбами названы облака.


[Закрыть]  Чудно все
На пышном небе Аравийском
В краю песков Авситидийском,
В стране оазисов и пальм…
Так семь ночей прошли в пустыне, —
С тех пор как трое из друзей
(И каждый от земли своей)
Пришли об Иове проведать.
И были те друзья – цари
Или властители. – И первый
Елиафаз был Феманин,
Потомок от сынов Исава;
С другой страны пришел другой: —
Валдад, властитель из Савхеи,
Ховарского Амнона сын;
Ко дню назначенному прибыл
И третий из друзей: то был
Софар – и был он царь Минийский.
Страдальца вид их поразил,
Пришли и – друга не узнали!
Вотще знакомых черт искали,
Уставя на него глаза:
Кругом его была зараза
И Бога гневного гроза;
На нем белелася проказа
От головы до самых ног!
Живой мертвец – он изнемог…
Лишь кости, в судоргах, стучали!..
И горько, горько зарыдали
Друзья, узрев всю меру зла…
Но скорбь уста им заперла:
Склонив главы, они молчали,
Не смея друга утешать…
И чем утешить? Что сказать?!
Но, растерзав свои одежды,
Насыпав праху на главы
И взбросив вверх по горсти праха,
Семь дней и семь ночей сидели
При дружном ложе на земле.
 

ГЛАВА III

 
Взглянул страдалец на друзей,
Привстал и ветхие одежды
Оправил… Но, себя страшась,
Поник главой на перси. Тяжко
Вздыхал скорбящий, и – он был
Как кедр, надломленный грозою,
Ни мертвым, ни живым. – Но вдруг,
Отдавшись лютой скорби, громко
Осиплым гласом возопил:
«Погибни день, когда из чрева
На гибель вышел я на свет,
И ночь, которая сказала:
«Се, в чреве зачат человек!»
И я записан в книгу жизни!..
Угасни тот злосчастный день
Во тьме глухой и в сени смерти!
Да будет мрачен он, как полночь,
И душен, как полдневный зной! —
И ночь, в которую я зачат,
С тем днем, в который я рожден,
Изглади, Господи! изглади
Из книги тайныя Своей,
Из лет, из круга годового! —
И в той ночи да не взойдут —
Утехи взоров – звезды неба
И миловидная луна!
С рассветом, свежестью богатым,
Заря! ты, в роскоши своей,
Не весели ее ни златом,
Ни пурпуром своих бровей![2]2
  Выражение подлинника.


[Закрыть]
Да будет ночь сия бесплодна,
Да будет вся она – болезнь!..
Пусть темен, сумрачен, как бездны,
Повиснет свод над ней беззвездный!..
Да ни единая жена,
В часы погибельной той ночи,
Страдальца в чреве не зачнет! —
Не будь у той ночи прохлады!..
Да заклянет тот день, ту ночь,
Кто для заклятий мощь имеет,
Кто, тайным словом, в дебрях змей,
И, по глухим лесам, зверей.
Иль, с брега, лютых крокодилов
Скликать и заклинать умеет,
Кому дана наука та,
Кто, в час свой, древнего кита
Таинственно преодолеет!..
Зачем тот день, зачем – с той ночью
Мне дали свет увидеть сей?
Зачем я не родился мертвым?
Зачем не умер я – родясь?!.
Почто ты на свои колени
Меня, о матерь! приняла?
Почто лелеяла, ласкала
Меня – младенца сберегала
И в детских играх и во сне?
Зачем молилась обо мне?!.
Почто меня питали перси?
Земли небывший населенец,
Зачем я в чреве не погиб,
Как недоношенный младенец?
Меня б закинуть, чтоб пропал
Я в пеленах, еще без смысла!
За то давно б уже я спал
Протяжным сном в глубоком лоне,
На общем сходбище – в земле!
Там все равны – рабы и князи:
Богач бок о бок с нищим лег;
Для всех один покой счастливый
Под хладным черепом земли!
Покинув троны, там легли
Цари, что в бранные тревоги
За славой гибнущей текли:
Вонзались в небо их чертоги
Из скал громадных на столпах;
Над прахом их – все стерлось в прах!..
И те, что золото холмили
И серебро в своих ларях,
Со мной бы рядом опочили…
Там нет насилий, чужд там страх;
Различья нет там земнородным;
Для узников – нет кандалов,
Нет кабалы там для рабов,
Никто не стонет от трудов…
Все – долгий отдых и свобода
У подземельного народа!
Прохладна за могилой сень!..
А здесь, а в сей палящей жизни,
В сей бездорожной темноте,
Мы только бродим, как слепые!..
Зачем ты светишь, Божий день?
Чтоб нам показывать, как люди
Томятся, плачут и грустят?
А я, – я мученик безвинный, —
Рыкаю громче гладных львов,
И, словно ток на дне кремнистом,
В моей груди кипит тоска; —
Полуистлевшему и пищу
Подаст – хлеб жизни чья рука?! —
Я воплем приправляю пищу,
Роняю слезы в питие!
Я трачу жизнь, теряю силу,
И сам себе свою могилу,
Тоскуя, вырыть бы я рад,
И гроб почел бы я за клад!..
Вот, други! вот мое бытье!
Он каменной налег горою
На перси мне, холодный страх:
Я весь им стиснут! Вот я вижу:
Чего боюсь… ко мне идет;
Чего содрогнусь… то надходит!
Горю и зябну… страшно!.. страшно!!!
Изныли кости от тоски!..
Но разве я роптал доселе,
Под тяжким натиском скорбей? —
Не сохранял ли я молчанья,
Когда, въедаясь, прогрызал
Мой недуг гибнущее тело,
И видел кости я свои?
Ведь, я как камень был, – доколе
Меня прожег Господний гнев!..»
 

ГЛАВА VI

 
«О, как бы, други, я желал,
Чтоб здесь, пред вашими глазами,
Спустилися весы судеб,
И чтоб на них мои все муки
Господь правдивый возложил!»
Так Иов грустный говорил
И продолжал с болезнью сердца:
«Тогда б увидели, что скорбь,
Моя болезнь, моя тоска,
Мои несносные мученья —
И вес приморского песка
Перетянули б… От того
В моих болезненных речах
Порой тоскливое волненье…
Увы, я чувствую: в меня
Впились, вонзились Божьи стрелы,
И душу из меня сосет
Их ядоносная отрава.
И ужасы – кругом меня,
Со всех сторон грозой пугают!..
Горю, томлюсь – покоя нет!
Кричу, зову – не отвечают;
Прошусь в могилу – не пускают;
Под зноем мук страдальцу нет
Ни сна, ни сладостной прохлады;
Мой сон наполнен страшных грез,
Глаза растаяли от слез,
И сердце, слыша грозы, млеет…
О горе, я живой – мертвец!
Я часто сам к себе с вопросом:
Живу ли я, иль не живу?
Я обеспамятел в несчастьи
И разум утопил в слезах. —
Мне опостылил свет и люди…
А я ведь так любил людей!!.
Все, все, чего страшился прежде,
Теперь увидел на себе!
Ведь я – не каменный, не медный…
Осел ревет ли на траве?
И бык мычит ли подле корма,
Когда присмотрен он и сыт?…
Что пища без приправной соли?!.
Мой хлеб постыл мне стал от боли,
Полынью стало питие!
Увы мне!.. Братья вероломны
Спешат от ложа моего —
Все врознь, как токи снеговые,
Как своевольные ручьи
Без русла. От снегов рожденны,
Те ненадежные ручьи
Бегут, теряясь в бездорожьи,
И первый яркий солнца луч
Их иссушает до поддонья.
И мнимой дорожа водой,
Вслед за скитальцами-ручьями,
Беспечно доверяя им,
В пустыни идут караваны
И погибают заблудясь…
Вот караван Феманский длинный,
Саввейцев шумный караван
По тем ручьям пошли в пустыню
И ужаснулись, зря обман
Своих предателей безводных…
И я хотел бы воду жизни
Из ваших вычерпнуть речей
И освежиться ими в жажде;
Но, вместо сладких токов водных,
Пред несчастливцем появились
Вы уж иссякнувшим ручьем!!
Так чем вам напоить страдальца,
Отверженного от людей?!.
Да! – я отверженец, бездомок,
Кому чужда уже земля…
Я брошен бурей, как обломок
В грозе морей от корабля…
Но разве у родства, у дружбы
Я требую себе даров,
Или наград моим утратам,
Иль избавления от бед,
Иль выкупа от супостата?…
А признаюсь: я б оценил
Одну слезу – слезу от сердца,
Когда б сюда, на грудь мою,
Ее участье обронило…
Но вкруг меня – один упрек!..
Скажите ж: как и что мне делать?…
Я стисну грусть и замолчу!
Без доказательств доказать
Хотите вы свою мне правду,
А голос скорби и тоски.
Как дым, пускаете на ветер!..
Друзья, богатые умом,
Меня в безумьи не вините!
Безумен я? – так обличите…
Я неразумен? – научите…
О, мудрена наука жизни!!
Но я готов вам уступить,
В чем уступить по правде можно!
Ваш долг помочь и просветить:
Но вы в речах своих так строги!..
Участья нужен мне елей!
Мои свежи еще так раны!
А вы с оружьем острых слов
На безоружного напали,
И, сети ставя сироте,
Подкоп под дом его ведете!
Хотите ль сердце смять мое
И, запугав, засыпать мразом
Последний жар моей души?…
Однако ж выслушайте, други!
Сверите все мои слова
И взвесьте их и рассудите:
Напрасно ль друг ваш вопиет,
Иль вопиет в нем чувство правды?…
А правда ведь еще моя!!»
 

ГЛАВА VII

 
«Что наша жизнь? – Тревожный сои,
Борьба и тяжкая работа!
Как раб, боящийся лозы,
Влача свой плуг под ярким зноем,
Все рвется, чтоб укрыться в тень;
Все смотрит, – скоро ль долгий день
Завечереет, скоро ль отдых: —
Так дни и месяцы текут
Моей многострадальной жизни!..
Все тело рушится мое:
То вдруг его облягут раны,
То заживут… И вдруг опять
Моя растрескается кожа
И, гноем накипев, болит…
Жизнь, смерть, день, ночь… все стало смутно.
Сомкну ли ночью я глаза
(Страдальцу ночь – долга, как вечность!), —
Я пробужусь и говорю:
Когда ж рассвет? – Ах, скоро ль утро?!
Приходит утро – я опять,
Вздыхая, вопию: где ж вечер?!
Мое все тело – струп и струп,
И я – седой, стенящий труп!!!
Как ссохлась, пригорела кожа!..
Увы, мои былые дни
Мелькнули, будто в зыбких красках:
Мелькает нить за челноком…
Промчалась жизнь скорей беседы
И стала мимолетным сном…
О горе! все невозвратимо:
Прошла пора моих надежд!..
Земных отрад, земного счастья
Уж не видать мне и в мечте!
Как облак дымчатый редеет
И исчезает в высоте:
Так я исчезну! – Бездна ада
Не выдает своих: увы!
Оттоль не выйдешь в дом родимый,
Ни вести к ближним не пошлешь! —
Уйду, – и без меня застынет
Мое и место на земле!!.
Итак, доколь еще язык мой
В устах вращается, друзья, —
Я буду, буду все, с тоскою,
Все беспрерывно изливать,
Всю ярость беспредельной скорби:
Скажу и выскажу векам,
И поздним донесу народам,
Что совершалось здесь со мной,
Как мучили меня в пустыне!..
Что – я?… Речной ли крокодил,
Иль гневная пучина моря,
Что так плотиной обложен,
Так связан, заперт и стеснен?!
Когда прошу: дай мне отраду,
Дай видеть счастье хоть во сне, —
Далеко, дикою мечтою,
Ты сон мой отгоняешь прочь…
То окружен я пустотою,
То черная, в пустыне, ночь
Полна страшилищ: – вот их очи
Огнем неистовым горят,
Они в меня вонзают взоры;
То реки с клокотом шипят.
То с грохотом валятся горы —
Все на меня!!! – Я весь разбит.
Изломан, раздроблен, убит;
Мое от страха сердце жмется,
И весь я – как под бурей трость;
И слышу, – все во мне трясется,
И ударяет кость о кость…
 
 
Почто ж томить?… Вели скорее
Меня изгладить из живых
И душу свободить от духа,
От смерти кости свободить! —
И! что есть человек, сын персти,
Что Ты так чествуешь его,
И, с непонятною заботой,
О нем радеешь и болишь,
И в дивных утренних виденьях
Ему о тайном говоришь?…
За что ж меня терзать? – И долго ль
Мне ропотным и скорбным быть?
Пусть я грешу, – но что я значу
Перед Тобою, страж людей?
Зачем сражать меня стрелами —
Негодовать, как на врага?
Чтоб не помиловать страдальца,
Не снять бы всех его грехов —
Из жалости к сей бедной жизни!!.
Ведь, может, завтра же придут,
Меня поищут… и напрасно!
Страдальца боле не найдут!..»
 

ГЛАВА XXIV

 
«Ах, для чего не соизволил
Господь вести Свой суд открыто,
Поставить правду на земле,
И так судьбы людей устроить, —
Чтобы пороки за собой
Влекли свое и наказанье?
Напротив, что бывает здесь? —
Преступники живут спокойно,
Спокойно у сирот берут
Последний родовой участок,
Спокойно чуждые стада
В свои загоны загоняют
И с ветхих рубищ нищеты
Последний лоскут отдирают!
Так бедных мучат, позабыв,
Что те – их братья, те же люди!
Но их считают ли людьми?
Толпы их, скрывшись в темных дебрях,
Выходят лишь ночной порой,
Чтоб на полях, уже пожатых,
Забытый колос подобрать
И пропитать своих младенцев…
Как часто острый, горный дождь
Покров убогий пробивает, —
И мать, прижав к груди дитя,
На хладный камень упадает,
Изнеможенная, без сил!..
Как часто сильный у бессильных
Детей от персей нагло рвет
И их назад не отдает —
Без тяжкой платы, без залога! —
Кем жмет елей он из олив,
Кем точит сок из винограда, —
Того как часто голод жмет
И жажда тяжкая сжигает! —
Но труженик не смеет сей
Скрепить уста роскошной влагой,
Текущей под его рукой:
Над ним бдит глаз ему чужой;
Чужое делает он дело!..
И на селе и в городах
Кричат обиженные люди:
Конечно, крик их слышит Бог,
Но им томиться допускает…
Есть люди, кои с темнотой
Сроднилися, как птицы ночи:
Для них несносен свет дневной —
Он колет им, как правда, очи!
Смотрите: вот убийца встал
И точит нож при свете лунном;
Вот обольститель ждет, когда
Стемнеет в улицах пустынных:
Ему и темнота светла,
Он говорит: «Чтоб не узнали, —
Закрою я себе лицо!» —
Они, как филины, боятся
Людей и света и дрожат,
Когда прохожих повстречают:
Однако ж, не смотря на то,
Упрямо достигают цели
Преступных замыслов своих
И пожеланий своевольных,
И дерзко, парус распустя,
Несутся по морю разврата,
Спеша умчаться, унестись
От тихой ясности душевной
В крутой, мятежный ураган,
И от живых потоков сладких —
В безводье, в знойные пески!..
О, страшно заглянуть к ним в душу
Там все нечисто, все темно!
Они – греха живые гробы,
Легки и в мыслях и в делах…
Судьба им будто помогает!
Конечно, умирают же
И эти изверги; но жребий
Их – общий всем: как колос сельный,
Пожнет их смерть своей косой!!.
Так где ж над злыми правда здесь?!.
Еще ль со мной хотите спорить?!
Так пусть же Бог решит наш спор!..»
 

ГЛАВА XXVIII

 
«Есть место серебру, и злато
Мы плавим из драгих песков;
В земле рождается железо,
Из горных камней плавят медь. —
Безноги вы, драгие камни:
На чем вам бедным избежать
Руки пытливой человека?
Зато зарылись глубоко
Вы, по подгориям, в пещеры…
Но человек следит, следит —
И вас, отшельников, находит,
И вносит розыски и свет
Подземья в мрачные конуры. —
И докопался рудокоп
До потаенных тех заклепов,
Которые преградно свет
От древней тьмы отмежевали
И отделили нас – земных —
От забытых теней подземных:
Оттоль, из нор и тайников,
Журчит ручей металлоносный…
Земля, на коей, вместо риз,
Кипит златое море жатвы,
Внутри изведена огнем.
И там живет, в прохладных гнездах,
Лазурный камень: он скреплен
Златыми блестками. Туда
Стезю нашел землекопатель, —
Стезю, которпй не видал
Ни легкий сокол островзорный,
Ни коршун. Той стези не зрел
Ни лев – ревун золотогривый,
Ни чуткий быстроногий пард…
О, чудодеен человек! —
Упорно подрывая горы,
Он подсекает корни скал, —
И с громом рушатся громады,
И тайны гор обнажены! —
Из камней он выводит реки
И запирает бег речной,
И много, многое он знает!!.
Откуда ж мудрость? – Он молчит!
Откуда виденье и разум? —
Об этом он не говорит!
Вотще и горы подкопал,
Вотще и землю вопрошает:
Богатства мудрости – не в ней!
«И я в себе ее не вижу!» —
Седая бездна говорит…
Достань хоть золото Офира,
Анфракс и оникс дорогой,
Стань обладателем сапфира,
Сбери хоть все богатства мира, —
…
…
…
Премудрость выше всех сокровищ! —
И почвы Эфиопской сын,
Смарагд, ничто пред ней! – Откуда ж
Премудрость сходит к нам? И где,
Где разумения источник —
Святый премудрости родник?…
Не от земли премудрость, нот!
В земном ее напрасно ищут:
Она сокрыта от людей!..
Пошли орла в разлив лазурный, —
Он встретит взором солнца луч,
Крылом прорежет область туч
И стерпит натиск вихрей бурный:
Но мудрости ни выше туч,
Ни в царстве воздуха не встретит! —
И говорят и Аввадон
И смерть: «Мы слышали ушами
Своими, что славна премудрость,
Но не видали мы ее!»
Никто не знает волей Бога;
Таинственны Его пути;
Сокрыт чертеж мироправленья;
В глубокой тайне скрыт раздел
Людского счастья и несчастья:
Никто не знает, что, кому?!.
Но все то ведает премудрость;
Все ясно ей, что нам темно…
Где ж путь и ключ к ее чертогу? —
Где ненаходную найти?
Спроси у звезд – они молчат;
Спроси у бездн – не отвечают!..
Один, один лишь знает Бог, —
Куда к премудрости дорога,
И где и как она живет!
Он ведает, зане объемлет
И землю взорами кругом
И всю безбрежность поднебесья;
Он ведает, зане Он Сам
И ветер взвешивал, и воды
И размерял и разливал…
Он предписал дождю законы,
Он молниям назначил путь,
И путь провел стреле громовой…
Тогда – Всезиждущий познал
Чудотворящую премудрость:
Ее Он обнял, осязал, —
И Сам, Господь неисследимый,
Исследовал ее, и Сам
Изрек заветно человеку —
В урок народам и векам:
«Премудрость (ведайте народы!)
Воистину есть Божий страх,
И удаление от зла
Есть веденье и вместе разум!..»
 

ГЛАВА XXXVIII

 
Тиха пустыня. Воздух ясен.
Беспечно златогривый лев
Лежит, как царь, с своей подругой,
Величествен и горделив,
В тени алоя и олив,
Под стройной, длинноотенной пальмой.
Вдали стена зубчатых скал;
Над нею – купол бирюзовый,
Под дымкой легких облаков,
Летучих чад златого утра,
Слитых из роз и перламутра. —
И рыщет по пескам шакал,
Услужник льва и ловчий верный;
А тигр, из чащи тростника,
Сверкая красными глазами,
Младую серну сторожит…
И скачет пестрый леопард,
К ловитве когти распуская…
Газель – красавица пустынь, —
Рисуясь, с стройной прямизною,
Как мысль, воздушна и легка, —
Ища убежища от зною,
Летит, как меткая стрела,
С своей семьей в оаз тенистый…
Орел ширяет в высоте;
И суетится длинноногий,
Беспамятный строфокамил,
Отец безгнездного семейства…
И, жадный солнечных лучей,
Из темных нор пустынный змей
Ползет, – и радуги играют
На зеркальном его хребте:
Багрянцем, синевом и златом
Сияя в панцире кольчатом,
Он блещет в дивной красоте…
И слыша час полдневный зноя,
Стада легли у родников,
Среди свежеющих оазов,
В траве душистой у холмов,
Где смоквы плод янтарный зреет
И рдеет в финике рубин. —
И легкой пеленой несется,
Шумит, пестреет и дождем
Из яхонтов живых и злата —
То сеется, то вьется рой
Златолазурных насекомых.
И стонет горлица в тиши,
В своем гнезде под тамаринтом;
И чад питает пеликан.
А между тем, степной дорогой;
Через песчаный океан,
В богатый край Авсидитийский
Идет Саввейскйй караван.
….
….
Вдруг что-то черное мелькнуло,
Как язва, на краю небес,
Растет, растет, все ближе, ближе,
И солнце, потеряв лучи,
Побагровело, зашаталось
И покатилось в море туч,
Как тусклый шар, налитый кровью…
Пустыни обнял тайный страх;
Но тишина везде, как в гробе,
И ветры спят… Кругом полны
Предчувствием и ожиданьем
Земля и люди…
Иов встал;
Опершись тлеющей рукою
О землю, скорбно он вздохнул
И сел на одр; но очи прямо.
Чего-то взорами ища,
В голубоватый сумрак дали…
….
….
….
И набежал… и мглой густою
Опеленило грудь земли,
Заволокло всю чашу неба:
День смеркнул. Вдруг в выси – пожар!.
Взвиваясь, вихри засвистали,
И вьюгой взрылась гладь песков;
Гор кости – камни затрещали;
Зарокотал п выси удар,
И суетливо побежали,
Опоясав пустынь концы,
Владыки грозного гонцы —
Ручьисты молнии. – Долины
Вздыхали. Праху океан
Взлетел… Все мчится ураган
Крутой, огнистый, бурный, рьяный;
Он красные моря пссчаны
Горами поднял… – Караван
Остановился средь пустыни;
Верблюд, колена преклоия,
Ложится на песок горячий:
Он чует бурю… Вдруг протяжный
Вой, свист, дождь, буря, вихрь и град
Кипят, теснятся и спешат.
Как гости к браку на зазывный,
Торжественный и светлый пир…
Рассотворился целый мир…
И Тот, Кто правит бурей духом,
К страдальцу скорбному притек
И над его дрожащим слухом
Слова гремящие изрек:
– «Кто звал Меня на состязанье
И, в детской дерзости своей,
Предвечное предначертанье
Довечной мудрости Моей
Темнил бессмыслием речей?!.
Встань, выступи сюда, борец!
Будь муж, препояшись, мудрец! —
Я стану спрашивать, – ответствуй
И покажи свой ум в словах!
Скажи Мне, старец-малолеток,
Скажи, Мой недоросль земной:
Ты много ль царств и поколений
И древних пережил веков?
Каких премен и возрождений
Ты был свидетелем в свой век?…
Скажи, вчерашний человек:
Который год тебе? – Давно ли,
Зачем и как пришел на свет?! —
Ты был ли при созданы! мира,
И предлагал ли свой совет,
Как Мне вселенную устроить?…
Ты знаешь ли, когда и как
Я словом свет дневной составил
И прогнал довременный мрак,
Освбдил высь и свод уставил
Неисчислимостью светил
И яркий блеск их заслонил
Прозрачной тканию лазури?…
Одной рукой – Я мрак и бури,
Другою мощно оттеснил
Боровшийся с веками пламень…
Не ты ль краеугольный камень
Земле в подпору подкатил
И ту рассыпчатую землю
Спаял на четырех углах? —
Ты ль дал ей вид и очертанье? —
Ты ль утвердил ее столпы?…
Ответствуй и свое всезнанье
В ответе мудром покажи!
И, если ведаешь, скажи:
Чей шнур ее все клинья смерил?
Не ты ль держал над ней отвес?…
Твоя ль рука за Мной носила
И наугольник и мерила?
Кто дал земле объем и вес?
Кто ход младой земли размерил,
И кто ее, младенца, вверил —
Любви заботливой небес?…
Ты помнишь ли, как ряд чудес
Узря, все звезды заиграли,
Зарделися, заликовали
И издали хвалебный глас? —
И был тот глас, тот гимн священный —
Привет земле новорожденной…
В тот памятный на небе час,
Откинув мрачные покровы,
Вошел в семью светил Мой мир —
Невинен, свеж, блестящ, как радость,
Светлеющий, как брачный пир! —
И закипели неба чада
Средь выспренних своих кругов;
Их повлекла ко Мне любовь,
И понеслась сия громада
Со всех высот, со всех небес,
По звездным царствам, по лазури,
По златозарной вышине,
И стала пред Владычным троном,
Ликуя стройно и поя…
И рать несметная сил,
Мне славу воздала – поклоном!
 
 
Слыхал ли ты?… был страшный миг,
Когда земли расторглось чрево
И брызнул к небу океан…
С мятежном шумом, стоном, ревом,
Хотел он звезды в небе смять,
И жадным бурнопенным зевом
Младую мать свою пожрать…
Я принял на руки младенца.
И, бурный вопль его смиря,
Я спеленал дитя в туманы
И уложил его в постель,
Огородив ее брегами,
И люльку Я завесил мглами…
С тех пор волнуется ль, кипит, —
Он никогда не переходит
Закрепной, межевой черты. —
Порой, от бури поседелый,
Раздвинуть силится пределы
И сушу губит ближних мест:
Но Я с грозой возвышу перст, —
И океан оторопелый
Отхлынет в свой законный лог,
Где Мною уложен вначале, —
Зане Я бездне рек: «Не дале!..»
 
 
Восстань, борец, скажи заре:
«Всходи, алей и радуй небо!» —
Тебе покорная заря
Охватит ли восток пожаром
И выкажет ли вдруг природу,
Как разноцветную одежду,
Как отпечаток на воску,
Когда печать над ним подымешь?
И алым, девственным лучом
Пробудит ли пернатых хоры
Твоя веселая заря? —
И, ранний страж глухих пустынь,
Она прогонит ли в их горы,
В их захолустья, дичь и норы
Толпы разбойников с долин?…
 
 
Перемещя часов порядок:
Вели рассвету раньше быть!..
А звезды можешь ли гасить
И сокращать пределы ночи? —
Твоя ли творческая сила
Так пышно небо осветила,
И ты ль, с востока на закат,
Двенадцать солнцевых палат
На горном поясе поставил
И царский путь на них направил? —
Не ты ль, взяв брение земли,
Создал глаголивого[3]3
  Выражение Славянского подлинника.


[Закрыть]? Ты ли
Облек его в высокий сан
И посадил царем?… Не ты ли,
Схвативши землю за края,
Тряхнул трещавшую так сильно,
Что нечестивых род долой
Слетел с нее в бездонье ада?
В Моих руках земля – как воск,
И мне помощников не надо!..
Сходил ли ты во глубину
И в неоснованные бездны?
Познал ли тайны дна морей?
И видел ли Мой мир подводный —
Водоворотов и пещер?
 
 
Ты подходил ли ко вратам,
Где блещет надпись роковая:
«Здесь жизни край; за ними смерть»?
А широту земли и мира
Предел изведал ли ты сам?
Узнал ли, где дорога к свету
И где живет угрюмый мрак?
Ты, видно, это все уж знаешь?!.
Знать, зародился ты тогда,
Когда и время не родилось?!.
 
 
Ходил ли человек с ключом
В тайницы Божиих запасов,
Где собрал Я, на день грозы,
Снега и мраз и град и бури
И искрометных вечных льдов
Нерастопимые громады?…
А кто дождю отец?… И дождь
За кем; как сын послушный, ходит,
И сеет жизнь в местах пустых, —
В местах, людьми непосещенпых, —
И зеленит раскат пустынь?…
 
 
Но, может быть, соперник Мой,
Не любишь ты дождей и бури?
Сведи ж на землю тишину
И ветров ласковых лобзанье
И светлые, как праздник, дни!
Рассыпь окатистые росы,
На радость сердцу и очам,
По холмам, рощам и лугам!..
 
 
Сними оковы с Ориона
И закрепи узлы Плияд
И Семизвездия союзы! —
Ты знаешь ли состав небес
И тайну власти над землею
Моей громадной высоты?
Не ты ль Медведицу Мою
С семьею Медвежат игривых
Гулять по небу высылал? —
И с потухающей зарею,
Когда все просится к покою,
Ты можешь ли своей рукой
Схватить за светлые власы
Звезду вечернюю, чтоб в час свой
Ее по небу провести?…
Пытался ль ты, взглянув наверх,
Сказать гряде летящих облак:
«Дождя, дождя!» – и дождь рекой?.
Пытался ли ты вызвать бурю
С ее клокочущей грозой,
И рокотал ли громом в горных? —
Кто счеты сводит облакам,
Кто в облака влагает мудрость,
Чтоб так они держали воду,
Иль, растворив в выси сосуды
И опрокинув вниз меха,
Дождили влагу на долины?
И воздуху кто придал ум
Знаменовать дожди и ведро?…
Сзывал ли молнии с небес,
И молнии, тебе внимая,
Откликнулись ли: «Вот мы здесь»? —
 
 
Кто мудрость тайно схоронил
От знателей надменных века
Вовнутрь, в утробу человека? —
Кто, высь осводив краем неба,
Касается краев земли?…
И в древний век порядков древних
Не ты ли горы округлил
И прежде ль гор на свет явился?
Не ты ль тесалом обтесал
Громады жесткие в утесы? —
Не ты ли жителям дубрав
Насущный хлеб их посылаешь,
Склонив заботливый к ним слух?…
Не у тебя ль младые львята,
На кортах сидя и рыча,
Как у родного, пищи просят,
И получают, и едят?…
 
 
Кто во всемирном домоводстве
Все слышит, видит, бережет?
Кто, над гнездом приникнув врана,
В его отсутствии, птенцов,
Кричащих к Богу, греет, кормит,
Кто их, малюток, стережет?…»