Текст книги "Репереживание"

Филип Дик
Репереживание

Психоаналитик представился:

– Хэмфрис, к вашим услугам. Вы назначили со мной встречу.

Судя по выражению лица пациента, тот предстоящей встрече отнюдь не радовался. Поэтому Хэмфрис добавил:

– Хотите, анекдот про психоаналитиков расскажу? Или напомню, что мои услуги оплачивает Национальная трастовая ассоциация медицины и здоровья, а вам консультация не будет стоить ни цента. Еще могу рассказать, что некий психоаналитик в прошлом году совершил самоубийство на почве излишней тревожности, возникшей из-за неправильно заполненной налоговой декларации и прочего мухлежа.

Пациент с трудом изобразил улыбку.

– Я слышал об этом деле. Выходит, даже психологи могут ошибаться.

Потом встал и протянул руку:

– Меня зовут Пол Шарп. О встрече договаривалась моя секретарша. У меня тут проблемка возникла – так, ничего серьезного, но я хотел бы с ней разобраться.

А вот на лице у него совершенно ясно читалось, что проблемка на самом деле совсем не маленькая, и, если с ней не разобраться, кончится все очень и очень плохо.

– Так заходите, – радушно пригласил его внутрь Хэмфрис и приглашающе распахнул дверь в кабинет. – Давайте присядем.

Шарп обрадованно плюхнулся в удобное мягкое кресло и с облегчением вытянул ноги.

– А что ж кушетки нет? – полюбопытствовал он.

– О, кушеток уже с восьмидесятых годов нет, – отозвался Хэмфрис. – После войны аналитики взяли за правило встречаться с пациентом лицом к лицу – сейчас в нашей среде нет места неуверенности.

И он предложил Шарпу сигарету и закурил сам.

– Ваша секретарь не вдавалась в детали, просто сказала, что вам нужна консультация.

Шарп глубоко вздохнул:

– Я могу быть с вами откровенен?

– Я связан клятвой, – гордо ответил Хэмфрис. – Если полученная от вас информация просочится к безопасникам – хоть какой-то их структуре! – я выплачу штраф размером около десяти тысяч долларов серебром по курсу Западного блока. Заметьте – в звонкой монете выплачу, не бумажками какими!

– Отлично, я вам верю, – кивнул Шарп и приступил к рассказу. – Я экономист, работаю в Департаменте сельского хозяйства, в отделе реабилитации территорий. Вот я и наведываюсь то к одной воронке от водородной бомбы, то к другой и смотрю, нельзя ли чего отстроить или по-новой использовать.

Тут он примолк и поправился:

– Точнее, я аналитик. Я анализирую данные отчетов о состоянии воронок и выдаю рекомендации. Кстати, это я рекомендовал вернуться к культивации земли вокруг Сакраменто и восстановить Лос-Анджелесскую промышленную зону.

Хэмфрис не показал виду, но сказанное весьма впечатляло. Ничего себе! Перед ним сидел человек из правительства, человек, принимающий решения на самом высоком уровне! И надо же, Шарпа, оказывается, тоже мучает тревожность прямо как самого обычного гражданина. Даже чиновникам такого уровня приходится прибегать к помощи специалистов Психиатрического фронта.

– Хм, моей невестке очень повезло, когда под Сакраменто все расчистили, – покивал Хэмфрис. – До войны она там грецкие орехи выращивала. Так Правительство пепел вывезло, дом и ферму отстроило, даже деревья заново высадили. Так что теперь она прямо как до войны живет – единственно, ранение в ногу, конечно, никуда не делось.

– Да, тот проект оказался весьма удачным, – согласился Шарп. Он вдруг вспотел. На бледном гладком лбу выступила испарина, он курил, а руки дрожали, и сигарета тряслась вместе с ними. – Конечно, я принимаю интересы Северной Калифорнии близко к сердцу. Я же родился под Петалумой, там еще птицефермы были сплошные, яйца поставлялись в огромном количестве по всей Америке.

И тут он осекся. И с трудом выдавил:

– Хэмфрис, все плохо. Что мне делать?..

– Для начала, – отозвался психоаналитик, – расскажите о своей проблеме.

– У меня… – Тут Шарп глупо, беспомощно заулыбался. – В общем, у меня галлюцинации. Они и раньше у меня были, но в последнее время… Одним словом, я боролся, всегда боролся, но… – тут он неопределенно взмахнул рукой, – но в последнее время они преследуют меня постоянно. Яркие такие. Частые. Все как наяву.

Рядом со столом Хэмфриса аудио– и видеозаписыватели неприметно фиксировали происходящее.

– Расскажите мне, что вы видите, – попросил он. – И возможно, я смогу объяснить причину возникновения галлюцинаций.

Он устал. Сидел на диване в своей уютной гостиной и устало просматривал отчет за отчетом – морковь мутировала. Вывелся какой-то новый вид – внешне совершенно не отличимый от нормального, – из-за которого люди в Орегоне и Миссисипи попадали в больницу. С судорогами, температурой и частичной слепотой. И почему именно в Орегоне и Миссисипи? Шарп снова посмотрел на приложенные к отчету фотографии – морковка как морковка. А поди ж ты, какая смертоносная мутация… Отчет содержал исчерпывающую информацию о токсинах и рекомендации по составлению противоядия.

Он устало отбросил папку и принялся за следующую.

Второй отчет сообщал, что в Сент-Луисе и Чикаго объявилась детройтская крыса – приметная зверюга, чего уж там. Твари расселились в городках, выросших на месте разрушенных мегаполисов – и в сельской местности, и в городской полосе. Детройтскую крысу он видел собственными глазами – один раз, но хватило на всю жизнь. Три года назад он вернулся домой поздно ночью, отпер дверь и в темноте увидел, как что-то метнулось прочь, под кресло. Он вооружился молотком и двигал мебель до тех пор, пока не нашел – ее. Крысу. Здоровенную, серую. Она как раз плела паутину, – от стены до стены. Крыса бросилась, он прибил ее молотком. Крыса, плетущая паутину, – бррр…

Он вызвал дератизаторов и сообщил куда надо о том, что видел крысу-мутанта.

Правительство в свое время основало Агентство «ОО» – оно вело дела Особо Одаренных. Людей, которые в послевоенное время выказали паранормальные способности. В местностях с высокими показателями радиоактивного заражения таких было особенно много. Но Агентство занималось лишь людьми – телепатами, провидцами, паракинетиками. Надо бы завести нечто подобное для овощей и грызунов – чем не идея?

За спиной послышался шорох. Шарп быстро обернулся и оказался лицом к лицу с высоким худым человеком в истрепанном плаще. Незаметно подкравшийся визитер невозмутимо пожевывал сигару.

– Испугался? – хихикнул Джиллер. – Смотри, в обморок не упади.

– Я вообще-то работаю, – сердито заметил Шарп, постепенно приходя в себя.

Джиллер и впрямь застал его врасплох.

– Оно и видно, – фыркнул Джиллер.

– Я думал, опять крыса, – вздохнул Шарп и отодвинул кипу отчетов. – Ты как сюда попал?

– Дверь была не заперта. – Джиллер бросил плащ на диван. – Да, точно, ты ж детройтскую как-то молотком пристукнул. Прямо в этой комнате. – И он обвел глазами чистенькую, скромно обставленную гостиную. – У них укус смертельный?

– Смотря куда цапнет.

Шарп сходил на кухню, выцепил из холодильника две бутылки пива. Наливая в стаканы, заметил:

– Вообще-то зря они пшеницу на это дело переводят… но если уж пиво варят, пиво надо пить. Не смотреть же на него, правда?

Джиллер отхлебнул и завистливо пробормотал:

– Ты у нас большая шишка, роскошествуешь тут, понимаешь… – И он застрелял глазками по кухне. – Гляди-ка, у тебя плита есть, холодильник… – Причмокнув, добавил: – Даже пиво! Между прочим, я последний раз его пил в августе.

– Ничего, небось не помрешь, – безжалостно отрезал Шарп. – Ты по делу? Если по делу, давай к делу. У меня полно работы.

Джиллер пожал плечами:

– Да так, зашел проведать земляка.

Шарп поморщился:

– Что-то ты издалека начал. Вечный двигатель изобрел, что ли, и не знаешь, кому впарить?

Но Джиллер сохранял абсолютную серьезность:

– Неужели ты стыдишься своего происхождения? А ведь, между прочим…

– Я знаю, знаю. Центр мировой яйцеторговли и птицеводства. Интересно, когда туда водородная бомба упала, сколько перьев в воздухе летало?

– Миллиарды, – мрачно проговорил Джиллер. – Мои перья там тоже летали. В смысле, моих куриц. Твоя семья ведь тоже держала ферму, разве нет?

– Нет, – угрюмо уперся Шарп – он вовсе не хотел быть как Джиллер, даже в прошлом. – У нас аптека была, на 101-м шоссе. Недалеко от парка, рядом со спортивным магазином. – И он тихо-тихо добавил: – Пошел ты к черту, Джиллер. Мы уже все это сто раз обсуждали. Можешь хоть поселиться у меня перед домом – я не передумаю. Нет никакого проку в возрождении Петалумы. К тому же, кому она нужна без куриц…

– А в Сакраменто как дела идут? – поинтересовался Джиллер.

– Отлично.

– Грецкие орехи колосятся, люди собирают невиданный урожай?

– Ага. Шагу ступить нельзя, кругом орехи кучами.

– Мыши жируют, перебрасываясь скорлупками?

– Жонглируют скорлупой, как в цирке.

И Шарп невозмутимо отхлебнул пива – хорошее, хорошее пиво, прямо как довоенное. Впрочем, откуда ему знать вкус довоенного пива, ведь в 1961-м, когда война началась, ему только-только исполнилось шесть лет. Но у пива был роскошный вкус. Приятный, навевающий мысли о беззаботном отдыхе и счастье.

– Мы тут прикинули, – хрипло выговорил Джиллер – в черных глазках тут же появился жадный голодный блеск, – что округи Петалума и Сонома можно восстановить. Цена вопроса – семь миллиардов в валюте Западного блока. Не сравнить с твоими подачками.

– А Петалуму и Соному не сравнить с округами, которые мы восстанавливаем! – сварливо отозвался Шарп. – Думаешь, мы не сможем обойтись без яиц и вина? Нам нужна промышленность! Приоритет – у Чикаго, Питтсбурга, Лос-Аджелеса и Сент-Луиса!

– А ты не забыл, – затянул свою всегдашнюю песню Джиллер, – что ты из Петалумы? Нехорошо о земляках-то забывать, нехорошо. Твой долг – заботиться о тех, с кем вырос!

– Долг? Ты что же думаешь, я в правительстве сижу для того, чтобы лоббировать интересы каких-то богом забытых аграрных областей? – Шарп даже покраснел от злости. – Да я…

– Мы земляки. Мы вместе выросли, – твердо сказал Джиллер. – Свои люди, не чужие. Ты должен нам помочь.

Ему удалось кое-как избавиться от надоедливого гостя. Потом он долго стоял и смотрел, как тонут в темноте огоньки фар удаляющейся Джиллеровой машины. «Вот так, – подумал он, – весь мир вертится: блюди личную выгоду и плюй на остальных».

Вздохнув, он повернулся и побрел к крыльцу. Окна дома приветливо светились. Задрожав, он вытянул руку и принялся на ощупь искать перила.

А потом, когда он неуклюже полез на крыльцо, случилось страшное.

Вдруг ни с того ни с сего свет в доме погас. Перила растворились под его рукой.

Уши наполнил визгливый тонкий вой – оглушающий, отвратительный. Он падал! Падал, молотя руками по воздуху, пытался уцепиться – хоть за что-то, но кругом была лишь темная пустота, не ухватишься, бессветная, ни предмета, ни образа, только бездна под ногами, и он летел в нее, отчаянно вереща:

– Помоги-иииите! – Так он орал и глох от собственных беспомощных воплей. Никто его не слушал и не слышал – некому. – Я падаю!

А потом он судорожно вздохнул и обнаружил, что лежит, растянувшись на мокрой от росы лужайке, сжимая в горсти грязь и выдранную траву. Лежит в каких-то двух футах от порога – в темноте поставил ногу мимо ступеньки, оступился, оскользнулся. Обычное дело – перила ведь загораживают свет из окон. Все произошло буквально за долю секунды, он упал и растянулся во весь рост. По лбу текла кровь – рассек, когда рухнул наземь.

Как глупо! Детский сад какой-то! Зла не хватает…

Дрожа всем телом, он поднялся на ноги и полез вверх по лестнице. Уже зайдя внутрь, долго стоял и трясся, прислонившись к стене. Все никак не мог отдышаться. А потом страх понемногу отпустил, вернулась ясность мысли.

А вот странно: почему он так испугался падения?

Нет, с этим надо что-то делать. Ему становится все хуже и хуже. В прошлый раз он просто споткнулся, выходя из лифта на своем этаже, – и заорал от страха на весь вестибюль. На него еще долго потом оборачивались.

А что ж случится, если он действительно упадет? Например, если оскользнется и свалится с мостков, соединяющих офисные здания в Лос-Анджелесе? Понятно, что ничего страшного не случится, его тут же поймает и удержит от падения защитный экран, да и что тут необычного – люди регулярно падают. Но в его случае проблема – в шоке, который он испытает. Этот шок его убьет как пить дать. «Не умру, так рехнусь», – подумал Шарп.

И мысленно поставил галочку напротив строчки: «Никаких прогулок по мосткам». Никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах. Он, конечно, и так старался держаться от них подальше, но после сегодняшнего инцидента – все, абсолютный запрет. Как на самолеты. С 1982 года он ни разу не отрывался от поверхности земли. И не собирается. А в последние десять лет не забирался выше десятого этажа.

Но если не ходить по мосткам, то как же в документохранилище ходить? Там же все отчеты и материалы лежат, а добраться можно только по мосткам – узкой металлической дорожке, уходящей круто вверх.

Пот заливал глаза, он еле дышал от ужаса. Потом Шарп долго сидел, скрючившись и обхватив себя руками. С такими проблемами его вытурят с работы…

И хорошо, если он только работу потеряет. А если – жизнь?..

Хэмфрис еще немного подождал, но пациент, похоже, выговорился и умолк.

– А если я скажу, что боязнь падения – довольно распространенная фобия? – спросил психоаналитик. – Вам полегчает?

– Нет, – коротко ответил Шарп.

– Ну и правильно. Говорите, с вами такое уже не первый раз случается? А когда случилось в первый?

– Мне было восемь. Война шла уже два года. А я задержался на поверхности – огород осматривал.

Шарп бледно улыбнулся:

– Мне нравилось ковыряться в земле. Выращивать что-то. И тут система ПВО – мы жили под Сан-Франциско – засекла выхлопной след советской ракеты, и сигнальные башни вспыхнули, как бенгальские огни. Я стоял прямо над укрытием. Подбежал ко входу, поднял люк и пошел вниз по лестнице. Мать с отцом уже ждали внизу. И кричали – быстрей, быстрей! И я побежал вниз по ступеням.

– И вы упали? – выжидательно спросил Хэмфрис.

– Нет, не упал. Мне вдруг стало страшно. Ноги приросли к полу, я не мог сдвинуться с места, а они орали – давай, давай вниз! Нужно было задвинуть нижнюю плиту – а они не могли, ждали, пока я спущусь.

Хэмфрис поежился и заметил:

– Как же, помню-помню эти двухкамерные бомбоубежища. Полно народу так и захлопнуло – между внешним люком и нижней плитой.

И он внимательно оглядел пациента.

– Вам в детстве приходилось слышать подобные истории? Рассказы о людях, которые остались на лестнице, как в ловушке – ни назад не выбраться, ни вниз пройти?

– Да я не боялся, что на лестнице останусь! Я боялся упасть! Боялся, что рухну головой вниз…

Шарп облизнул разом пересохшие губы.

– В общем, я развернулся… – По его телу прокатилась видимая дрожь. – И пошел обратно. Наружу.

– Во время налета?

– Они сбили ракету. Но пока не сбили, я полол грядки. Потом, конечно, мне всыпали по первое число.

Хэмфрис мысленно сделал отметку: «зарождение чувства вины».

– В следующий раз, – продолжил рассказывать Шарп, – это случилось, когда мне уже было четырнадцать. Война несколько месяцев как закончилась. И мы решили вернуться, посмотреть, что осталось от городка. Ничего не осталось – только воронка. Здоровенная воронка с радиоактивным шлаком на дне, несколько сот футов глубиной. В нее осторожно спускались спецкоманды, а я стоял и смотрел, как они работают. И вдруг… испугался.

Он затушил сигарету. Подождал, пока психоаналитик выдаст ему следующую.

– В общем, я после этого уехал. Мне каждую ночь та воронка снилась – страшная, как мертвый раскрытый рот. Я поймал попутку, военный грузовик, и уехал в Сан-Франциско.

– А следующий эпизод когда случился? – спросил Хэмфрис.

Шарп сердито ответил:

– Да с тех пор меня, по сути, и не отпускает! Мне страшно, когда я забираюсь слишком высоко, страшно, когда надо идти вверх или вниз по лестнице – да постоянно страшно! В любом месте, с которого можно упасть. Но тут уж что-то совсем из ряда вон выходящее случилось – я на крыльцо собственного дома подняться не смог.

И он осекся и некоторое время молчал.

– Там три ступеньки, – наконец горько сказал он. – Всего-то три ступеньки.

– Ну а помимо этого припоминаете какие-нибудь неприятные эпизоды?

– Я как-то влюбился – в очень красивую шатеночку. Она жила на самом верхнем этаже в «Апартаментах Атчисон». Наверное, до сих пор там и живет. Не знаю. В общем, я добрался до пятого или шестого – уже не помню – этажа, а потом… потом пожелал ей спокойной ночи и спустился вниз.

И насмешливо добавил:

– Она, наверное, решила, что я псих.

– Еще что-нибудь? – спросил Хэмфрис, мысленно отмечая, что в рассказе пациента всплыла тема секса.

– Однажды мне пришлось отказаться от работы – нужно было летать. Самолетом. Инспектировать всякие аграрные зоны.

Хэмфрис проговорил:

– В прежние времена психоаналитики пытались докопаться до причин возникновения фобии. Теперь мы задаемся вопросом: «А каков механизм ее действия?» Обычно фобия проявляется в ситуациях, к которым пациент испытывает подсознательную неприязнь. Фобия позволяет ему выходить из них с наименьшими потерями.

Лицо Шарпа медленно залила краска гнева:

– А что-нибудь полезное вы мне можете сказать?

Хэмфрис растерянно пробормотал:

– Ну, я же не говорю, что полностью разделяю подобное мнение. И это совсем не обязательно ваш случай. Тем не менее, я могу сказать вот что: вы боитесь не падения. На самом деле вы боитесь связанных с ним воспоминаний. Если повезет, мы докопаемся до воспоминания-прототипа – того, что раньше называли изначальным травмирующим событием.

Он поднялся и подтянул поближе конструкцию из насаженных на стержень зеркал, оплетенных электрическими проводами.

– Это моя лампа, – пояснил он. – Она снимает барьеры памяти.

Шарп испуганно оглядел аппарат:

– Слушайте, – занервничал он, – не надо реконструировать мне разум. Может, я и невротик, но мне моя собственная личность вполне по душе. Я ею горжусь и менять не собираюсь.

– Лампа вашу личность никак не изменит. – Хэмфрис нагнулся и включил аппарат. – Зато выведет на поверхность воспоминания, к которым сознание пока не имеет доступа. Я хотел бы проследить ваш жизненный путь до точки, в которой вам нанесли травму. Я хочу узнать, чего вы на самом деле боитесь.

Вокруг плавали черные тени. Шарп заорал и забился, пытаясь сбросить с рук и ног цепкие пальцы. Его тут же ударили – прямо в лицо. Он закашлялся и перекинулся вперед, сплевывая кровь, слюну и осколки зубов. На мгновение по глазам ударил слепящий свет. Его рассматривали.

– Сдох? – жестко спросил чей-то голос.

– Нет пока.

Шарпа чувствительно пнули в бок. Сознание то уходило, то возвращалось, в глазах двоилось, но он почувствовал, как хрустнули ребра.

– Но уже недолго осталось.

– Слышишь меня, Шарп? – просипел кто-то в ухо.

Он не ответил. Он лежал и пытался не умереть. Главное, отделить себя от растоптанного, искалеченного тела. Оно – не я.

– Ты, верно, думаешь, – проговорил голос – знакомый, вкрадчивый, мягкий, – что я сейчас скажу: вот, Шарп, это последний твой шанс, не упусти его. Так вот, нет у тебя шанса, Шарп. Ты его упустил. А сейчас я тебе скажу, что мы с тобой будем делать.

Он задыхался, не хотел слушать. Не хотел чувствовать того, что они делали с ним – долго, беспощадно. Но все равно слышал и чувствовал.

– Ну и отлично, – наконец сказал знакомый голос.

Они уже закончили. Сделали все, что хотели.

– Теперь выкидывайте.

То, что осталось от Пола Шарпа, подволокли к круглому люку. Вокруг распахнулась холодная тьма, полная тумана, – а потом его мерзко, пинком, вышвырнули в черноту. Он падал вниз, но не кричал.

Нечем было кричать. Нечем.

Лампа щелкнула, выключаясь, Хэмфрис наклонился и потряс скрючившегося в кресле человека за плечи.

– Шарп! – громко приказал он. – Проснитесь! Выйдите из сна, Шарп!

Человек застонал. Заморгал. Зашевелился. На лице застыло выражение беспримесной, страшной муки.

– Г-господи, – прошептал он.

Глаза оставались пустыми, тело беспомощно обвисло, еще не оправившись от перенесенной боли.

– Они…

– Вы очнулись, – сказал Хэмфрис – его еще потряхивало после увиденного. – Не волнуйтесь, вы в полной безопасности. Все прошло, закончилось, осталось в прошлом. В далеком прошлом.

– Кончилось? – жалко пробормотал Шарп.

– Вы вернулись из прошлого в настоящее. Вы слышите меня?

– Д-да, – еле выговорил Шарп. – Но – что это было? Они меня выкинули. Откуда-то. Куда-то. И я стал падать, падать… – Тут он задрожал всем телом. – Я упал. Я упал!

– Вы выпали из люка, – спокойно объяснил Хэмфрис. – Вас избили и жестоко изранили – похоже, эти люди решили, что вы мертвы. Но вы выжили. Вы живы. Вы сумели выкарабкаться.

– Но зачем? Почему они это сделали? – запинаясь, проговорил Шарп. – Его лицо осунулось и посерело, черты исказили страх и отчаяние: – Хэмфрис, помогите мне, прошу вас…

– Вы действительно не помните о произошедшем? Никаких воспомниний, даже смутных?

– Да нет же!

– И даже где это могло произойти, не помните?

– Нет! – У Шарпа задергалась щека. – Они пытались убить меня – и они меня убили! Убили с концами!

Он попытался приподняться и застонал:

– Да нет же, ничего похожего со мной не случалось! Я бы помнил! Это чужое, фальшивое воспоминание – мне взломали мозги!

– Оно не фальшивое. Оно вытесненное, – твердо ответил Хэмфрис. – Оно было вытеснено в глубины подсознания, поскольку причиняло боль. Это вид амнезии – только такие подавленные воспоминания просачиваются в сознание опосредованно – в виде вот таких фобий. Но как только вы все это вспомните…

– А что, мне нужно снова это пережить? – взвизгнул Шарп. – Вы что, опять меня под эту чертову лампу посадите?

– Этот опыт нуждается в осознании, – строго сказал Хэмфрис. – Но не весь и не сразу. На сегодня, пожалуй, хватит.

Шарп облегченно вздохнул и устало поник в кресле.

– Спасибо, – слабым голосом выговорил он.

Потом ощупал лицо, руки и тихо сказал:

– Подумать только, я столько лет носил это в себе. А оно меня пожирало изнутри…

– Фобия должна ослабеть, – утешил его психоаналитик, – как только вы сумеете справиться с воспоминаниями об этом инциденте. Мы уже многого достигли, теперь мы знаем ваш истинный страх в лицо. Итак, речь идет об избиении, о нападении профессиональных убийц. Видимо, бывших солдат – в послевоенные годы они сбивались в банды. Я помню это время.

Судя по выражению лица, Шарпу полегчало.

– Ну теперь-то понятно, почему я так боюсь упасть. Учитывая, что со мной сделали.

И он, все еще дрожа, попытался встать.

И тут же издал пронзительный жалобный крик.

– Что случилось? – Хэмфрис подскочил и схватил его за руку.

Шарп отпрыгнул, зашатался – и безвольно упал в кресло.

– Что с вами?

На лице Шарпа изобразилась мученическая гримаса:

– Я не могу встать!

– Что?

– Я не могу подняться на ноги.

И он жалобно уставился на аналитика с болезненным ужасом во взгляде.

– Я… я боюсь, что упаду. Доктор, я теперь даже на ногах стоять не могу!

Некоторое время они оба молчали. Потом, уткнувшись глазами в землю, Шарп прошептал:

– Я, собственно, поэтому к вам и пришел. Потому что у вас кабинет на первом этаже. Забраться повыше меня просто не достало…

– Нам придется снова прибегнуть к лампе, – сказал Хэмфрис.

– Я понимаю. Но мне страшно. – Вцепившись в подлокотники кресла, он продолжил: – Но вы делайте все, что нужно. Другого выхода нет, я понимаю. Я все равно выйти из кабинета не сумею. Хэмфрис, оно убьет меня, я умру!

– Нет. Не умрете.

И Хэмфрис снова подкатил к нему лампу.

– Мы вас вылечим. Постарайтесь расслабиться. Старайтесь ни о чем не думать.

Щелкнув выключателем, он тихо добавил:

– В этот раз мы не станем возвращаться к травмирующему событию. Мне нужны воспоминания до и после него – контекст. Более обширный участок вашего прошлого.

Пол Шарп спокойно шел по снегу. Дыхание вырывалось блестящими клубочками пара. Слева тянулись выщербленные руины – некогда они были зданиями. Под снегом они казались симпатичными, даже красивыми. На мгновение он остановился, чтобы полюбоваться пейзажем.

– Интересно, да? – сказал один из сопровождавших его исследователей. – Там может оказаться все, что угодно. В буквальном смысле.

– А ведь красиво, правда? – заметил Шарп.

– Видите тот шпиль?

И молодой человек поднял руку в толстой перчатке – полевые исследователи ходили в спецкостюмах с защитными свинцовыми пластинами. Они с товарищами только что вылезли из воронки, в которой сохранялся высокий радиационный фон. Буры аккуратно лежали на земле.

– Это церковь. Была, – сообщил он Шарпу. – Очень даже милая, судя по развалинам. А вон там… – и ткнул в бесформенную кучу обломков, – раньше была мэрия.

– Прямого попадания город избежал? – спросил Шарп.

– Одна бомба упала справа, другая слева. Хотите, спуститесь с нами, осмотрите находки. В воронке справа…

– Нет, спасибо. – Шарп даже отшатнулся. – Сами там ползайте…

Молодой эксперт с любопытством взглянул на Шарпа, но тут же сменил тему разговора:

– Если обойдемся без неожиданностей, к очистке почвы можно приступить прямо со следующей недели. Сначала, конечно, нужно бы шлак вывезти. Он уже растрескался – видите, тут трава проросла, плюс он сам собой разлагался. На выходе получилось много полуорганического пепла.

– Отлично, – с удовлетворением заметил Шарп. – Приятно, что здесь снова отстроят город. Не вечно же ему стоять в развалинах.

Эксперт поинтересовался:

– А как оно было, ну, до войны? Я ведь не застал те времена – родился уже после того, как пошли бомбить все подряд.

– Ну, – сказал Шарп, оглядывая занесенные снегом поля, – здесь раньше было много плодородной земли. Активно развивалось сельское хозяйство. Выращивали грейпфруты, к примеру. Аризонские грейпфруты. А вон там стояла плотина Рузвельта.

– Да, – кивнул эксперт. – Мы нашли ее развалины.

– Здесь выращивали хлопок. Плюс – салат, люцерну, виноград, оливки, абрикосы. Мы как-то с родителями проезжали через Финикс, и больше всего мне запомнились эвкалипты.

– Да уж, прошлого не вернуть, – со вздохом отозвался эксперт. – И что это за штука – эвкалипты? Я о таком даже не слышал…

– В Соединенных Штатах они больше не растут, – сказал Шарп. – В Австралию надо ехать, чтоб на такое посмотреть.

Хэмфрис слушал и быстро черкал в блокноте – конспектировал.

– Так, – наконец сообщил он, громко и отчетливо. И со щелчком выключил лампу. – Шарп, очнитесь.

Тот помигал и с недовольным ворчанием открыл глаза.

– Да что такое…

И попытался приподняться. Потом зевнул, потянулся и невидяще огляделся вокруг.

– Что-то такое про восстановление. Я руководил командой экспертов. Говорил с каким-то парнишкой.

– А когда начались восстановительные работы в районе Финикса? – спросил Хэмфрис. – Похоже, это жизненно важная информация для этого отрезка времени и пространства.

Шарп непонимающе нахмурился:

– Мы еще не занимались Финиксом. Это все еще на уровне проекта остается. Возможно, следующим летом начнем работу, а что?

– Вы уверены?

– Ну да. Уж в чем-чем, а в рабочей информации я не путаюсь.

– Мне придется снова отправить вас назад, – проговорил Хэмфрис и потянулся к лампе.

– А что, случилось что-то?

Лампа ярко вспыхнула.

– Расслабьтесь, – резко приказал Хэмфрис – пожалуй, даже резковато для специалиста-психолога.

Спохватившись, он, тщательно выговаривая слова, сказал:

– Мне нужна более широкая перспектива. Поэтому мы посмотрим, что случилось незадолго перед тем, как в Финиксе начались восстановительные работы.

Дешевая кафешка в деловом районе города. Двое мужчин сидят за столом друг напротив друга.

– Извини, – нетерпеливо выговорил Пол Шарп, – но мне пора. Работа ждет.

И он одним глотком осушил остатки эрзац-кофе в чашке.

Высокий худой мужчина напротив аккуратно отодвинул пустые тарелки и, откинувшись на стуле, неспешно раскурил сигару.

– Вот уже два года, – не скрывая раздражения, проговорил Джиллер, – ты увиливаешь от ответа. Мне надоели твои отговорки.

– Отговорки? – Шарп пожал плечами и встал из-за стола. – Что-то я не совсем понимаю, о чем ты.

– А то я не знаю, что вы примериваетесь к местности, перспективной с точки зрения сельского хозяйства. К Финиксу. Так что не надо мне рассказывать, что вы чисто промышленные районы восстанавливаете. Ты вообще представляешь, как живется всем этим людям? На что они живут? Ты что, не можешь им вернуть фермы и землю?

– Что за люди? Ты о чем?

Джиллер зло выговорил:

– Какие люди? Из Петалумы люди, вот какие. Так вокруг воронок и живут. Во времянках.

Шарп удивился. Но не сильно. И пробормотал:

– А я и не знал, что там кто-то остался. Думал, все переехали в восстановленные районы. В Сан-Франциско. Или в Сакраменто.

– Ну конечно. Тебе ведь не до подаваемых прошений. Ты их даже не читаешь, – тихо сказал Джиллер.

Шарп густо покраснел:

– Нет! Не читаю! А что, должен? Какая разница, живут там люди среди шлаковых завалов или нет? Пусть уезжают! Нечего там делать. Забудьте об этой земле.

И он добавил:

– Я вот уехал – и забыл.

Джиллер ответил – спокойно-спокойно:

– А если бы работал на той земле – не уехал бы. Если бы поколения твоих предков на той земле работали. Видишь ли, в земле ковыряться – не то же самое, что аптеку держать. Аптеки – они по всему миру одинаковые.

– Фермы тоже.

– Нет, – бесстрастно отозвался Джиллер. – Твоя собственная земля, земля, которой владеет твоя семья, – она всегда уникальна. И мы останемся жить на своей земле – до тех пор, пока не помрем. Или пока ты не решишь, что пора начать в Петалуме восстановительные работы.

Машинально перебирая счета, он добавил:

– Мне жаль тебя, Пол. У тебя корней нет, вот что. А у нас – есть. И мне очень жаль, что не получилось тебя убедить.

И он полез в карман пальто за бумажником. Потом вдруг спросил:

– Ты когда сможешь туда вылететь?

– Вылететь? – вздрогнув, переспросил Шарп. – Никуда я не полечу, с чего ты взял?..

– Ты должен вернуться и увидеть город. Как ты можешь поставить на нем крест, если не посмотрел людям в лицо? Не увидел, как они живут?

– Нет, – жестко ответил Шарп. – Никуда я не полечу. А чтобы принять решение, мне вполне достаточно отчетов.

Джиллер подумал и заявил:

– Ты все равно полетишь.

– Только через мой труп!

Джиллер медленно покивал:

– Возможно, что и так. Но полетишь. Мы хотим посмотреть тебе в глаза. А ты посмотришь в наши. И тогда посмотрим, хватит ли тебе мужества делать то, что ты с нами делаешь.

Он вытащил из кармана карманный календарик и процарапал галочку напротив даты. Бросил его на стол перед Шарпом и сообщил:

– Я отметил число. В этот день мы заедем за тобой – прямо на работу. У нас есть самолет – мы на нем часто туда-сюда летаем. Судно принадлежит мне. Хорошее, не бойся. Скоростное.

Весь дрожа, Шарп вгляделся в календарик. А через плечо бормочущего, расплывшегося в кресле пациента, на дату посмотрел Хэмфрис.