Текст книги "Письма к сыну"

XIV

Лондон, 27 марта ст. ст. 1747 г.

Милый мой мальчик!

Наслаждение – это тот риф, об который разбиваются большинство молодых людей. Стремясь найти его, они пускаются в море на всех парусах, но у них нет компаса, чтобы направить свой путь, у них недостаточно разума, чтобы вести корабль по какому-нибудь верному курсу. Поэтому путешествие их, вместо того чтобы доставить им наслаждение, кончается для них мукою и позором. Не думай, что я собираюсь осуждать наслаждение, подобно ворчливому стоику, или, подобно какому-нибудь пастору, призывать от него отречься. Нет, я, напротив, хочу обратить на него твое внимание и рекомендовать его тебе, как истый эпикуреец. Я хочу, чтобы ты испил его сполна, и моя единственная цель – сделать так, чтобы ты в нем не обманулся.

Едва ли не каждый молодой человек превыше всего стремится стать жизнелюбцем; но чаще всего юноши принимают это понятие на веру и, вместо того чтобы сообразоваться со своими собственными вкусами и склонностями, слепо готовы почитать наслаждением то, что этим именем называют люди, с которыми они больше всего общаются. А в обычном смысле слова жизнелюбец – всего-навсего кутила, непробудный пьяница, заправский распутник и отчаянный сквернослов. Коль скоро это может оказаться полезным для тебя, я охотно признаюсь, как бы мне это ни было стыдно, что пороки моей юности проистекали не столько от моих естественных дурных склонностей, сколько от глупого желания быть в представлении окружающих жизнелюбцем. Всю свою жизнь я ненавидел вино, и, однако, мне часто случалось выпивать: порою с отвращением, с неизбежно следовавшим за этим на другой день недомоганием, – и все только потому, что я считал, что умение пить – это необходимое качество для настоящего джентльмена и эпикурейца.

То же можно сказать и о карточной игре. Я не нуждался в деньгах, и, разумеется, мне никогда не случалось садиться за игру ради того, чтобы приобрести их. Но я считал, что игра – это второе необходимое качество жизнелюбца, и поэтому, начав с того, что стал предаваться ей без всякого желания, отказывался ради нее потом от множества настоящих удовольствий и загубил тридцать лучших лет своей жизни.

Я дошел даже одно время до такой нелепости, что научился сквернословить, дабы украсить и дополнить блистательную роль, которую мне хотелось играть, однако я вскоре же оставил это безрассудство, поняв, насколько всякое сквернословие порочно и непристойно.

Так вот, соблазненный модой и слепо предаваясь наслаждениям мнимым, я терял подлинные: я расстроил свое состояние и расшатал здоровье – и этим, должен признаться, я понес заслуженное наказание за свои проступки.

Пусть же все это послужит тебе предостережением: умей выбирать наслаждения сам и никому не позволяй их себе навязывать. Следуй природным своим побуждениям, а отнюдь не моде: положи на одну чашу весов всю ту радость, которую несут тебе наслаждения сегодняшнего часа, а на другую – то, что неизбежно за ними следует, и, руководствуясь здравым смыслом, сделай свой выбор.

Доведись мне начать жизнь сначала и обладай я тем опытом, который у меня сейчас есть, я бы наполнил эту жизнь подлинными, а не воображаемыми наслаждениями. Я бы сполна насладился яствами и вином, но уберег бы себя от страданий, связанных с избытком того и другого.

В двадцать лет я не сделался бы проповедником воздержания и трезвости; и я бы предоставил другим людям поступать, как они хотят, не упрекая их за это и не читая им морали, но я бы твердо решил не вредить собственным способностям и не губить здоровья в угоду тем, кто не хочет беречь свои. Я бы стал играть, чтобы получить удовольствие, но не для того, чтобы испытывать страдания: иными словами, я бы стал играть по маленькой, в смешанном обществе, чтобы развлечься и отдать дань существующему обычаю. Но я бы остерегся играть на такие суммы, которые в случае выигрыша все равно не принесли бы мне ничего хорошего, а в случае проигрыша поставили бы меня перед необходимостью платить долги, а после этого в чем-то себе отказывать. Не говорю уже о тех ссорах, которые обычно следуют за всякой крупной игрой.

Я стал бы посвящать часть моего времени чтению, а оставшиеся часы проводить в обществе людей умных и образованных и стараться больше находиться среди тех, кто выше меня. Я бы не пренебрегал и смешанным светским обществом, состоящим из мужчин и женщин. Пусть оно часто грешит легкомыслием, такое общество всегда освежает человека и дает ему отдых, что небесполезно, ибо при этом манеры наши смягчаются и приобретают известный блеск.

Таковы были бы мои удовольствия и развлечения, если бы мне довелось прожить еще раз последние тридцать лет моей жизни; удовольствия эти разумны, и, кроме того, должен тебе сказать, что они-то и есть истинно светские, ибо все прочее отнюдь не свойственно тем, кого я называю светскими людьми, а только тем, кто сам себя так называет. Неужели же хорошему обществу может быть приятно присутствие человека, напившегося до положения риз, или человека, который рвет на себе волосы и богохульствует, потому что проигрался в карты и ему нечем платить свой долг? Или же, наконец, распутника, который лишился половины носа и стал калекой, оттого что предавался низкому и постыдному разврату? Нет, тот, кто всем этим занимается, а тем более тот, кто способен еще этим хвастать, не вправе причислять себя к хорошему обществу, а если его и допускают туда порой, то всегда с большой неохотой. По-настоящему светский человек и подлинный жизнелюбец соблюдает приличия и уж, во всяком случае, не перенимает чужих пороков и не старается пустить людям пыль в глаза, если же, на его несчастье, он сам одержим каким-то пороком, то он старается удовлетворить его с отменной осторожностью и втайне.

Я не упомянул о наслаждениях ума (которые весьма основательны и прочны), ибо они не подходят под категорию того, что принято называть наслаждением; люди, должно быть, считают, что само слово «наслаждение» относится всецело к области чувств. Наслаждение добродетелью, милосердием и знаниями – это подлинное и непреходящее наслаждение, и я надеюсь, что ты познаешь его всерьез и надолго. Прощай.

XV

Лондон, 14 апреля ст. ст. 1747 г.

Милый мой мальчик!

Если сознание, что ты поступаешь хорошо, приносит тебе хотя бы половину того удовольствия, которое я испытываю сейчас, получив от м-ра Харта приятное известие о тебе, мне вряд ли явится необходимость наставлять тебя и уговаривать что-то делать. Хорошие поступки ты будешь совершать уже потому, что тебе захочется удовлетворить свои желания и собственное свое самолюбие. М-р Харт пишет мне, что ты внимателен и усерден в своих занятиях и что, чем больше ты в них вникаешь, тем больше они тебе нравятся. Удовольствие, которое ты испытываешь сейчас, будет все возрастать и идти в ногу с твоим вниманием, так что соотношение того и другого неизменно будет в твою пользу.

Ты должен помнить, что я всегда настоятельно советовал тебе делать свое дело, каким бы оно ни было, и только его, и ни за что другое в это время не браться. Не думай только, что это должно означать для тебя засесть за книгу и корпеть над ней целый день. Отнюдь. Я хочу, чтобы у тебя были также и удовольствия и чтобы, когда дело дойдет до них, ты и на них сумел бы сосредоточиться так же безраздельно, как и на занятиях. Если же ты не сумеешь уделить должное внимание и тому и другому, ни то, ни другое не принесет тебе ни удовлетворения, ни успеха. Человек, который неспособен овладеть своим вниманием и направить его на нужный предмет, изгнав на это время все остальные мысли, или который просто не дает себе труда об этом позаботиться, негоден ни для дела, ни для удовольствия. Если где-нибудь на балу, за ужином, в веселой компании человек принялся бы решать в уме геометрическую задачу, он оказался бы очень неинтересным собеседником и представлял бы собою в обществе жалкое зрелище. А если в часы, посвященные геометрии, мысли его клонились бы к менуэту, то, думается, математик бы из него вышел неважный. День велик, и его хватит на все, если одновременно ты бываешь занят чем-то одним, и вместе с тем целого года тебе ни на что не хватит, если ты будешь делать два дела сразу. <…>

XVI

Лондон, 30 июля ст. ст. 1747 г.

Милый мой мальчик!

Четыре раза уже приходила почта и – ни одного письма, ни от тебя, ни от м-ра Харта. Я приписываю это тому, что ты очень часто переезжаешь в Швейцарии из одного места в другое. Надеюсь, что теперь ты уже обосновался где-нибудь более прочно.

В последних моих письмах – к тебе и м-ру Харту – я писал, что к дню Михаила Архангела тебе надо быть в Лейпциге, где ты будешь жить в доме профессора Мэско[33]33
  Мэско Джеймс (1689–1762) – профессор юриспруденции. Автор известной «Истории немецкого народа» (1726).


[Закрыть] и находиться на пансионе в одном из ближайших домов вместе с еще несколькими молодыми людьми твоего круга. Профессор прочтет тебе лекции о De jure belli et pacis[34]34
  О праве военного и мирного времени (лат.).


[Закрыть] Гроция[35]35
  Гроций, де Гроот Гуго (1583–1645) – голландский мыслитель, юрист, государственный деятель. Автор «Трех книг о праве войны и мира» (1625), труда, отмеченного стремлением к разумно устроенному общежитию и разрешению всех конфликтов мирным путем.


[Закрыть], «Институциях» Юстиниана[36]36
  Юстиниан (ок. 483–565) – Юстиниан I, император Византии с 527 по 565 г. Значительно расширил границы империи победами в Персии, в Африке, Италии и Испании. Известен как законодатель, утверждающий в своих трудах абсолютную власть монарха под покровительством Бога. «Институции» (593) – своего рода учебник для начинающих юристов.


[Закрыть] и Jus publicum Imperil[37]37
  Публичное право Империи (лат.).


[Закрыть], и я надеюсь, что ты не только прослушаешь их, но внимательно вникнешь в суть дела и все запомнишь. Я полагаю также, что ты в совершенстве овладеешь немецким языком, что, если только ты захочешь, ты сможешь сделать за очень короткое время. Должен тебя предупредить, что в Лейпциге у меня будет добрая сотня шпионов, которые будут невидимо за тобою следить и доставят мне точные сведения обо всем, что ты будешь делать, и почти обо всем, что ты будешь говорить. Надеюсь, что, получив эти обстоятельные сведения, я смогу сказать о тебе то, что Веллей Петеркул[38]38
  Веллей Петеркул (ок. 19 г. до н. э. – ок. 31 г.) – римский историк. В своей «Римской истории» особенно подробно излагает события, относящиеся к периоду принципата Августа, свидетелем которых он был.


[Закрыть] говорит о Сципионе, что за всю жизнь он «nihil non laudandum aut dixit aut fecit, aut sensit»[39]39
  Не сказал, не сделал и не почувствовал ничего, что не заслуживало бы похвалы (лат.).


[Закрыть].

В Лейпциге ты встретишь множество достойных людей, и мне хочется, чтобы, закончив свои дневные занятия, ты проводил в их обществе вечера. Там есть нечто вроде двора, который держит вдовствующая герцогиня Курляндская; мне хочется, чтобы тебя туда ввели. В Лейпциг приезжает также два раза в год на ярмарку король польский со своим двором, и я напишу сэру Чарлзу Уильямсу[40]40
  Уильямс Чарлз Хенбери (1709–1759) – английский дипломат, поэт; в то время советник английского посольства при Дрезденском дворе.


[Закрыть], королевскому посланнику, чтобы он представил тебя и ввел в хорошее общество.

Должен только заметить, что вряд ли тебе будет смысл посещать хорошее общество, если ты не окажешься под стать ему и не усвоишь манеры, которые его отличают, если ты не будешь стараться нравиться людям и не покажешь себя юношей воспитанным, умеющим держаться с той непринужденностью, которая свойственна настоящему светскому человеку. Следя за своими манерами, не пренебрегай и наружностью: помни, что ты должен всегда быть очень опрятно и изящно одет и всегда обходителен, что надо стараться всячески избегать неприятных для окружающих поз и неловких жестов; есть ведь немало людей, у которых все это вошло в привычку, и они уже не могут себя переделать. Помнишь ли ты, что надо полоскать рот – по утрам и каждый раз после еды? Это совершенно необходимо, для того чтобы надолго сохранить зубы и тем самым избавить себя от многих мучений. Мои зубы доставили мне немало страданий, и сейчас вот они выпадают только потому, что, когда я был в твоем возрасте, я недостаточно им уделял внимания. Хорошо ли ты одеваешься и не слишком ли хорошо? Достаточно ли следишь за тем, какой у тебя вид и манеры, когда появляешься где-нибудь, и не держишь ли ты себя при этом слишком развязно или слишком натянуто? Все это требует некоторых усилий и непроизвольного внимания; наши истинные достоинства приобретают тогда дополнительный блеск. Лорд Бэкон[41]41
  Бэкон Френсис (1561–1626), впоследствии барон Веруламский – английский философ, родоначальник английского материализма и всей современной экспериментальной науки. Главные философские труды – «Опыты и наставления – нравственные и политические» (1597–1625), «Новый Органон» (1620), незаконченный утопический роман «Новая Атлантида» (1628).


[Закрыть] говорит, что приятная наружность – это вечное рекомендательное письмо. Вне всякого сомнения, это приятный предвестник истинного достоинства, – она расчищает для него путь.

Не забудь, что я увижусь с тобою в Ганновере летом и буду ждать от тебя во всем совершенства. Если же я не обнаружу в тебе этого совершенства или хотя бы чего-то очень близкого к нему, мы вряд ли с тобою поладим. Я буду расчленять тебя, разглядывать под микроскопом и поэтому сумею заметить каждое крохотное пятнышко, каждую пылинку. Мое дело – предупредить тебя, а меры ты принимай сам. Твой…

XVII

Лондон, 21 сентября ст. ст. 1747 г.

Милый мой мальчик!

Получил с последней почтой твое письмо от 8 н. ст. и нисколько не удивляюсь тому, что тебя поразили и предрассудки папистов в Эйнзидельне[42]42
  …предрассудки папистов в Эйнзидельне… – город швицкого кантона Швейцарии. Имеются в виду легенды, связанные с основанием расположенного близ города бенедиктинского монастыря, который привлекал многочисленных паломников.


[Закрыть], и все нелепости, которые они рассказывают о своей Церкви. Помни только, что заблуждения и ошибки в отношении взглядов, как бы грубы они ни были, если они искренни, должны вызывать в нас жалость, и не следует ни наказывать за них, ни смеяться над ними. Человека с ослепшим умом надо пожалеть так же, как и того, у кого ослепли глаза: и если в том и другом случае кто-нибудь сбивается с пути, он не виновен и не смешон. Милосердие требует, чтобы мы направили его на путь истинный, и милосердие же запрещает нам наказывать или высмеивать того, кого постигла беда. Каждому человеку дан разум, который им руководит и должен руководить, и хотеть, чтобы каждый рассуждал так, как я, все равно что хотеть, чтобы каждый был моего роста и моего сложения. Каждый человек ищет правды, но одному только Богу ведомо, кто эту правду нашел. Поэтому несправедливо преследовать, а равно и высмеивать людей за те убеждения, которые сложились у них в соответствии с их разумом и не могли сложиться иначе.

Виновен тот, чьи слова или поступки заведомо лживы, а не тот, кто честно и искренне в эту ложь поверил. Я действительно не знаю ничего более преступного, более низкого и более смехотворного, чем ложь. Это – порождение злобы, трусости или тщеславия, но, как правило, ни одно из названных чувств не достигает с ее помощью своей цели, ибо всякая ложь рано или поздно выходит на чистую воду. Если я солгал по злобе, чтобы повредить доброму имени человека или его карьере, я, может быть, действительно на какое-то время нанесу ему вред, но можно с уверенностью сказать, что в конце концов больше всего пострадаю я сам, ибо, как только обнаружится моя ложь (а она, вне всякого сомнения, обнаружится), меня осудят за то, что я был так низок, и все, что бы я потом ни сказал в порицание этого человека, пусть даже это будет сущая правда, сочтут клеветой. Если я буду лгать или прикрываться двусмысленностью, а это одно и то же, для того чтобы оправдать какие-то слова свои или поступки и тем самым избежать опасности или стыда, которых боюсь, я сразу же выдам этим и страх свой, и ложь, и, таким образом, я не только не избавлюсь от опасности и позора, но лишь усугублю и то и другое и к тому же выкажу себя самым подлым и низким из людей, – и можно быть уверенным, что ко мне так и будут относиться до конца моих дней. Страх, вместо того чтобы отвращать опасность, ее накликает, ибо тайные трусы начинают клеймить явных. Если человек, на свое несчастье, совершил какой-то проступок, самое благородное, что он может сделать, это откровенно признаться в нем – это единственная возможность искупить его и получить за него прощение. Увиливание, увертки, подтасовка, для того чтобы избежать опасности или неудобства, настолько низки и выявляют такой безотчетный страх, что человек, прибегающий к ним, заслуживает только пинка и, кстати говоря, нередко его получает.

Есть и еще одна разновидность лжи, сама по себе безобидная, но до крайности нелепая, я говорю о лжи, порожденной неправильно понятым тщеславием; такого рода ложь сразу же компрометирует саму цель, ради которой возводятся все эти хитрости, и завершается смущением и посрамлением того, кто их измыслил. Сюда относятся главным образом ложь рассказчиков и ложь историков, назначение которой – безмерно прославить ее сочинителя. Он всегда оказывается героем созданий своей фантазии: он подвергался различным опасностям, которых, кроме него, никто никогда не мог избежать; он собственными глазами видел все то, что другие люди знают только из книг или понаслышке; на его долю выпало больше bonnes fortunes[43]43
  Побед (фр).


[Закрыть], чем он вообще когда-либо знал женщин; и за один день он ухитрился проделать столько миль, сколько ни один курьер никогда не проделывал за два. Ложь эта скоро разоблачается, и хвастун становится предметом всеобщего презрения и насмешки. Так помни же, пока ты жив: только строгая правда может быть водительницей твоей по свету, и лишь следуя ей одной, ты не осквернишь ничем ни совести своей, ни чести. Это делается не только во имя долга, но и ради твоих же собственных интересов, доказательством чего является то, что отменные дураки бывают в то же время и величайшими лжецами. Стоит только присмотреться к этим людям, и ты убедишься, что я прав. Сам я сужу о том, правдив ли человек, на основании того, насколько он умен.

Письмо это ты, очевидно, получишь в Лейпциге: жду, что, живя там, ты будешь внимателен и аккуратен, я требую этого от тебя, потому что до сих пор и того, и другого тебе недоставало. Помни, что, когда летом мы увидимся с тобой, я очень пристально тебя рассмотрю и никогда не забуду и не прощу тебе недостатков, от которых в твоей власти было уберечься или избавиться, и что, помимо м-ра Харта, в Лейпциге следить за тобою будет немало глаз. Прощай.

XVIII

Лондон, 9 октября ст. ст. 1747 г.

Милый мой мальчик!

В твоем возрасте юноши бывают обычно до крайности простосердечны и легко могут поддаться обману со стороны людей искушенных, которые потом злоупотребляют их доверием. Стоит какому-нибудь олуху или плуту сказать, что он их друг, как они этому верят и отвечают на его притворные излияния дружеских чувств опрометчивым и безграничным доверием, которое всегда вредит им, а нередко их даже губит. Ты вступаешь в свет – опасайся же людей, предлагающих тебе свою дружбу. Будь с ними очень учтив, но вместе с тем и очень недоверчив; отвечай им любезностями, но только не откровенностью. Не позволяй самолюбию твоему и тщеславию обольщать себя мыслью, что люди могут стать твоими друзьями с первого взгляда или после непродолжительного знакомства. Подлинная дружба созревает медленно и расцветает только там, где люди действительно доказали ее друг другу.

Есть, правда, еще одна разновидность того, что принято называть дружбой: она сближает молодых людей и какое-то время бывает горячей, но, по счастью, длится недолго. Этой скороспелой дружбе способствует случай, сводящий людей вместе за разгулом и кутежом и скрепляющий их союз бесстыдством и пьянством. Нечего сказать, дружба! Ее скорее следовало бы назвать заговором против нравственности и приличия и наказывать за нее по суду. Однако у людей хватает бесстыдства и безрассудства называть этот сговор дружбой. Они одалживают друг другу деньги на разные дурные дела; в угоду своим сообщникам они ввязываются в ссоры, присоединяясь либо к нападающей, либо к защищающейся стороне. Они рассказывают друг другу все, что знают, а иногда и больше. Та к все происходит до той минуты, пока какой-нибудь неожиданный случай не разъединит их: после этого ни один из них уже больше не думает о другом, разве только для того, чтобы предать откровенные признания, которые тот так неосторожно сделал, и посмеяться над ними. Помни, сколь великая разница существует между случайными товарищами и настоящими друзьями: очень приятный и услужливый собутыльник может оказаться очень неподходящим и очень опасным другом, и в жизни так оно часто и бывает.

Мнение людей о тебе в значительной степени будет зависеть от их мнения о твоих друзьях. Есть очень справедливая испанская поговорка: «Скажи мне, кто твои друзья, и я скажу тебе, кто ты». Само собой ведь напрашивается предположение, что человек, который заводит дружбу с мошенником или с дураком, собирается совершить что-то нехорошее или хочет что-то скрыть. Старательно избегай всякой дружбы с дураками и плутами, если в отношениях с такими людьми вообще применимо слово «дружба». Но не следует также и делать из них врагов ради забавы и без всякого к тому повода; ведь тех и других очень много, и я бы предпочел соблюдать надежный нейтралитет, нежели заключать с кем-то из них союз или вступать в борьбу. Ты можешь быть явным врагом их пороков и сумасбродств, не будучи личным врагом никого из них в отдельности. Враждовать с такими людьми почти так же опасно, как дружить. Старайся быть по-настоящему сдержанным со всеми, не допуская, однако, притворной сдержанности ни с кем. Притворная сдержанность очень неприятна, но не быть сдержанным чрезвычайно опасно. Мало кто умеет найти золотую середину; многие до смешного скрытны и привыкли утаивать даже сущие пустяки, но немало также и людей, готовых разболтать кому угодно все, что они знают.

За выбором друзей следует выбор общества. Приложи все усилия к тому, чтобы общаться с теми, кто выше тебя. Это подымет тебя, тогда как общение с людьми более низкого уровня вынудит тебя опуститься, ибо, как я уже сказал, каково общество, в котором ты находишься, таков и ты сам. Когда я говорю о людях, которые выше тебя, пойми меня правильно и не подумай, что я разумею их происхождение, – это менее всего важно. Я имею в виду их истинные достоинства и то мнение о них, которое сложилось в свете.

Хорошее общество бывает двух родов: одно зовется beau monde[44]44
  Высшим светом (фр).


[Закрыть] и состоит из людей, которые занимают привилегированное положение при дворах и больше всех остальных предаются развлечениям; другое же состоит из тех, кто имеет какие-либо особые заслуги или добился значительных успехов в определенных и очень ценимых нами науках и искусствах. Что касается меня самого, то, когда я бывал в обществе м-ра Аддисона[45]45
  Аддисон Джозеф (1672–1719) – английский писатель и государственный деятель. Совместно с Ричардом Стилем (1672–1729) издавал журналы «Зритель» (Spectator), «Опекун» (Tutor), «Болтун» (Tattler), которые положили начало английской журналистике. Автор широкоизвестной в свое время трагедии «Катон», в которой он призывал буржуазию служить высоким гражданским идеалам. В 1706 г. занимал должность помощника статс-секретаря; с 1708 г. до конца дней был членом парламента.


[Закрыть] и м-ра Попа, я чувствовал себя так, как будто нахожусь с государями всей Европы. Низким же обществом, тем, которого всячески следует избегать, я называю общество людей ничтожных и самих по себе достойных презрения: такие считают за большую честь находиться вместе с тобой и готовы потакать каждому твоему пороку и каждой причуде для того только, чтобы с тобой общаться. Людям свойственно гордиться, что в определенном кругу они всегда бывают на первом месте, но это крайне глупо и крайне предосудительно. Ничто на свете так не унижает человека, как подобное заблуждение.

Ты, может быть, спросишь меня, всегда ли человек властен войти в хорошее общество и как он этого может добиться. Уверяю тебя, да, властен; ему надо только заслужить это право, конечно, если средства позволяют ему вести образ жизни джентльмена. Человек способный, достойный и хорошо воспитанный всюду проложит себе дорогу. Основательные знания введут его в лучшее общество, а манеры сделают его желанным гостем. Я ведь уже говорил тебе, что вежливость и хорошие манеры совершенно необходимы для того, чтобы украсить любые другие достоинства и таланты. Без них никакие знания, никакое совершенство не предстают в надлежащем свете. Без них ученый обращается в педанта, философ – в циника, военный – в грубого скота, так что и с тем, и с другим, и с третьим неприятно даже встречаться. <…>