Текст книги "В поисках утраченного клада. По следам скифского золота и сокровищ крестоносцев"

Филипп Эльмих
В поисках утраченного клада. По следам скифского золота и сокровищ крестоносцев

Золото из школьной стены

Летом 2005 года, когда я еще работал в своем «Аномальном вестнике», удивительной газетенке, собирающей со всех просторов страны разные невероятные истории, в редакцию позвонили. Звонил мужчина, по голосу – представительный, потому что перекатывал слова во рту, как морские камешки, и держался строго, по-военному.

– Газета? – орал он в трубку. – Газета, спрашиваю?

– Да, – сказал я, – газета.

– Тогда мне к вам, – обрадовался он, – мы тут клад нашли.

Сами понимаете, что бывает с нормальным человеком, когда он такие чудесные слова слышит. Худо бывает с человеком. Вот и я вздохнул и подумал: приехали, только клада на мою бедную головушку и не хватало. Но тот, на проводе, о моих сомнениях ничего не знал, поэтому рапортовал мне строго и четко:

– Значит, так. Клад золотой.

Час от часу не легче, подумал я, еще и золотой. Нам тут только золотого клада не хватало. Небось, медь или латунь, в лучшем случае бронза. Золотые клады – это, знаете ли, редкость. Их простые смертные не находят. Но мужик в трубке был непреклонен.

– Да, совершенно золотой…

– Вам бы в музей, – сказал я удрученно, – там вам помогут и документы оформят.

– В музее мы уже были, – ответил он с ненавистью, – послали нас в вашем рассаднике культуры. Так что одна дорога – в газету.

Я вздохнул, положил перед собой блокнот и приготовился записывать. Хоть пару раз в год, но посещали нас сумасшедшие разного толка, которые обещали предоставить науке золотые клады. Приходили с картами, где против какой-нибудь деревеньки стоял черный жирный крест со словами «копать тут от третьего столба»; приходили и старушки, получающие нищенскую пенсию, те больше доносили слухи, ожидая, что мы всей редакцией возьмем в руки лопаты и  заступы и пойдем ворошить прошлое, хотя труд наш будет безрезультатен. Бабушки надеялись на премию от клада. Их понять можно. На такую пенсию и кошка не проживет. Но этот мой собеседник процентами от клада совсем не интересовался. Он был напорист и очень жизнерадостен.

– Мил человек, – орал он с воодушевлением, – тут история такая, что по телефону бессмысленно. Приезжайте, а? – И, предотвращая единым махом мой отказ: – Приезжайте, я вам машину пришлю.

– А кто вы? – тупо спросил я, все еще надеясь отвертеться.

– Кузькин я, – радостно сказала трубка, – предприниматель. Приезжайте, а то зря только время переводим.

– Ладно, – вздохнул я, поняв, что от настойчивого мужика никак не отделаться. – Присылайте.

– Хорошо, – обрадовался он, – сейчас и пришлю. Ждите.

И трубка огласилась прерывистыми гудками.

Ах ты, думал я с отчаянием, вот ведь жук! Даже не дал телефона своего записать. Сразу машину эту поганую подал. Теперь сиди и жди, будто у меня других дел нет, чтобы по ложному вызову черт знает куда ехать. Не было печали… И только я хотел к главреду податься, как дверь открылась и на пороге появился наш ответственный секретарь.

– Ну, – говорит секретарь, – поезжай.

– А ты откуда знаешь? – спрашиваю с противным холодком между лопаток.

– Да уж знаю, это я к тебе его и перенаправил. Поезжай, поезжай, – добавил, поцеживая папироску, – не прогадаешь. Кузькин – он хороший мужик, правильный, зря волну гнать не будет.

– А ты, – спрашиваю, – откуда знаешь?

– Да он же руководитель СМУ, ему по должности шутить не положено. Если говорит, что клад, так и есть – клад.

– Хорошо, – сказал я ледяными губами, – поеду, если это редакционное задание.

– Считай, что задание и от других дел ты временно освобожден.

Тут и машина подошла. Мощная такая машина, вся зеленая, по виду совершенно армейская. И шофер в кожанке и синем берете выглянул из кабины и помахал мне рукой. Мол, иди сюда, журналист, повезу. Я сел. Шофер рванул с места, и машина с урчанием поползла вперед. Так ползла она и ползла, пока не вырвалась за городскую черту.

– Э, – забеспокоился я, оглядываясь по сторонам, – куда это вы меня везете?

– К Кузькину, – отрывисто сказал шофер и ничего больше объяснять не стал.

А окраины тем временем сменились дикими совершенно ландшафтами с пустырями и строительными кранами, желтой глиной на обочинах и глубокими канавами с ледяной рыжей водой. Потом в прошлое ушли и эти канавы и краны, а их место заняли пустые поля, луга с жухлой осенней травой и сизые домики деревень. Так оно теперь и менялось: деревни – лес, деревни – лес, и шоссе все дальше и дальше уводило от города.

– Долго еще? – в отчаянии спросил я у неразговорчивого водилы.

– Дак с четверть часа.

Он не лгал. Минут через пятнадцать машина свернула с шоссе, проехала немного по узкой глинистой дороге и затормозила у развалин дома. Левая часть былой лепоты была уже полностью снесена, справа торчали полторы стены и яма. У этих стен нас поджидал седой мужчина в зеленой ветровке.

– О, – обрадовался он, точно ничего лучшего в жизни и не желал, – приехали! – и не дожидаясь, что вылезу и поздороваюсь, сразу добавил: – Я Кузькин, Олег Георгиевич, сейчас вас в курс дела введу.

Кузькин вытащил меня из машины и поволок за собой. Все происходило с такой скоростью, что я не успевал даже думать, просто шел за ним и глядел по сторонам. Стройка как стройка, ничего оригинального.

– Вот, – между тем сообщал мне этот энтузиаст, – копали, понимаешь ли, тут, сносили стены, возьми, как назло, клад нашли.

– Золотой? – переспросил я, помня о первом еще разговоре.

– Точно, золотой, – кивнул мне он, – ценности необычайной.

– И где же он? – спросил я, оглядывая котлован, остаток стен и перекошенный объездной знак.

– Тут, – гордо ответил хозяин стройки, – вот.

Я, конечно, ко всякому привык. К обману тоже. Но этот Кузькин вытащил из необъятного кармана куртки ящичек – по виду стальной или из сплава.

– Что это? – спросил я ошарашено.

– Э, – замялся Кузькин, – тут все о кладе и есть.

Оказалось, прибыл Кузькин на деревенский объект, чтобы снести старое здание и подготовить площадку для новой стройки. Пару дней назад рабочие стали ломать стены, а тут среди камня и известки и мелькнул этот ящичек. Строители сразу работу побросали, вокруг находки сгрудились, едва удалось их остановить, чтобы не ломали хотя бы. Был на участке бывший слесарь, он старинный замок за пару минут без всякой поломки и вскрыл. И что оказалось?

– Золотой клад? – потрясенно прошептал я.

– Хм, – сказал Олег Георгиевич, – сперва я тоже так думал. Мал, конечно, ящик, но на пару украшений с бриллиантами хватит. Нет, берите выше!

– Куда ж выше то?

– Древний это клад, – добавил он рассудительно, – очень древний.

Ящик, который мне предъявили, был стерильно пуст.

– Э, – вздохнул Кузькин, – сведения мы от рабочих подальше убрали, а то позарится еще кто.

– Какие сведения?

– А я разве не сказал? – удивился он, – те, что в той тетрадочке были и на листке приказа под печатью записаны.

– А клад?

– Так об этом и речь! – Кузькин схватил меня за талию и снова потащил по грязи, теперь уже в одинокий сизый вагончик. – Вот, – вытащил он из стола тетрадку и какие-то бумаги, – поглядите только.

«Сим удостоверяю, – читал я, ничего уже не понимая, – что изделия из желтого и белого металла (предположительно золото, серебро, а также бронза), сданы в количестве 37 штук общим весом семь килограммов триста граммов. По случаю находки составлена следующая опись:

Золотая пластина с надписью на чужом языке и рельефом в виде бородатого мужчины – 1 штука.

Золотой гребень с двумя бегущими зверями сверху – 1 штука.

Золотой гребень с лежащим на отдыхе животным в виде барса – 1 шутка.

Золотая птица (сокол?) с раздвинутыми крыльями, как бывший царский герб, но одной головой, – 1 штука.

Золотая олениха непонятного назначения, – 1 штука.

Зеркало в бронзе, имеющее дырку посередине, с зверями на ручках – 2 штуки.

Золотая фигура коня без всадника – 1 штука.

Золотая змея, вся в завитках и чешуе – 1 штука.

Серебряный крест католической формы с красным камнем и надписью на чужом языке, предположительно немецком, – 1 штука.

Кольцо с самоцветами из желтого металла – 1 штука.

Золотая диадема для женской головы с витым кружевом – 1 штука.

Золотые серьги персидской работы – 1 пара.

Пряжки из желтого металла, заколки и прочая мелочь в количестве 24 предмета.

А также три килограмма восемьсот граммов серебряных и золотых монет.

Выемка произведена 13 ноября 1920 года при двух свидетелях – тов. Попове Б. Б. и Серегине Т. И.

Выял комиссар Гришка Трябухин.

Принял комиссар Николай Васильев.

К данному перечню присовокуплены собственноручные исследования учителя бывшей мужской гимназии, а теперь школы трудового воспитания имени Коминтерна, Грабишкина Петра Евстихьевича с зарисовками и фотографиями».

– Что это? – онемел я. – А клад где?

– А об этом я у вас спросить-то и хотел, – сказал мне Кузькин. – Документ есть, тетрадка есть, даже фотографии есть, только на них ни черта не видно, а золота никакого нет. Куда делось-то?

Надо же, подумалось тут мне, в жизни более забавной находки не видал. Точно: все правильно оформлено, а клада никакого нет.

– Мы все тут перерыли, думали, вдруг куда завалилось, – огорчался Кузькин. – А потом мой напарник Еремин и говорит: «Олег, так ведь если изъяты, их увезли куда-нибудь. Не стали бы снова в стенку пихать». Я тоже так думаю. Этот дом кому до революции принадлежал? Купцу какому-нибудь или богатой шишке. А когда сюда красная власть пришла, стали дом ломать, клад и нашли. А раз нашли, так государству и сдали. Нужно в музей звонить. Вот сперва мы в музей и позвонили, про клад то есть. А там девушка какая-то нервная. Как про клад услышала, трубку шварк – и молчок. Пять раз звонили – стоило нам про клад заикнуться, сразу и говорить не хотят. Хорошо еще, вы на свете есть, людей хоть слегка уважаете. Мы тут ничего не скрываем. Сами поглядите. А клад так хочется увидеть. Куда его дели? Кто? Какой он был?

Я между тем перелистывал тетрадку, с трудом разбирая бисерный почерк учителя бывшей мужской гимназии, а теперь школы трудового воспитания. Учитель, видимо, был энтузиаст. Об истории, и не только местной, он знал все. Находки из клада зарисовал с точностью, достойной средневековых граверов. И каждый рисунок снабдил надписями и комментариями относительно веса, размера и возможной принадлежности золотых изделий каким-то уже известным кладам. Сделал он и фотографии, но до нашего времени дошли они желтыми и совершенно слепыми, рисунки выглядели куда лучше.

– Не возражаете, – спросил я, закрывая тетрадку, – если я прихвачу документы с собой?

– Так прихватывайте, – радостно согласился Кузькин, – прихватывайте. А когда все узнаете, нам скажите. Вот ведь, – он широко улыбнулся, – никогда кладов не искал, а нашел, и еще какой – золотой! Тридцать семь одних предметов, не считая монет!

Так ко мне попали странные описания странной находки. А следующим утром я уже докладывал главреду, что, собственно, обнаружил. Главред поглядел на меня сочувственно и заметил:

– Знаешь, Филипп, ничего нет хуже кладов. Но вот чтобы вместо сокровищ люди находили полную опись изъятого, о таком я никогда не слыхал. Главное, непонятно – зачем.

– Понятно, – вздохнул я, раскрыл тетрадку учителя Грабишкина и прочел: «Сокровища, которые тут нашли мои ученики при ремонте восточной стены в школьной рекреации, представляют огромную научную и музейную ценность. Я смею предполагать, что этот клад войдет в историю мировой культуры и прославит имя России и ее народов на многие века. По моей просьбе и настоянию на месте этой находки товарищ комиссар Васильев захоронил памятный знак в виде звезды и полную опись изъятого у мировой буржуазии. Если кто-нибудь найдет мои записи и эту опись, знайте – наш драгоценный клад будет выставлен в лучших музеях мира. Золотые вещи, сделанные древними мастерами, по праву займут свое место среди подобных изделий. Мы должны гордиться тем, что наши предки…» Про предков, – добавил я, – тут на шесть страниц. Видно увлеченный был человек, краевед. Буду звонить в музеи и выяснять судьбу этого клада.

– А, зацепило, значит, – обрадовался почему-то главред. – Ну, ищи, добро даю. А мы потом твои изыскания в газете опубликуем. Знаешь, как назовем? «Записки кладоискателя».

– Да какой из меня кладоискатель, – рассердился я. – Мне просто интересно, куда из стенки в деревне могли попасть такие сокровища. И еще одно: откуда они там вообще взялись?

– Зацепило-таки, – расхохотался он доброжелательно. – А что, Эльмих, я в детстве тоже кладами увлекался, – но заметив, что я раскраснелся и даже голову нагнул, милостиво отмахнулся: – Я ж не обидеть тебя хочу, а поддержать. Нам на текущий момент кладоискательные статьи не помешают. Сам знаешь, что у нас с тиражом.

Я знал. С тиражом было худо.

– Отвлекать тебя не буду, – сделал вывод главред. – даю зеленый свет. С чего, кстати, начать думаешь?

– С музеев, Если такая ценность, так ведь в музей должны были сдать.

– Дерзай, – кивнул он. – Я тоже считаю, что искать нужно в музее. А к завтрашнему дню подготовь информацию, как наши строители нашли странную коробку.

– Только не это, – ошалело поглядел я прямо ему в глаза, – представляете, что там уроды науродуют? Туда же со всех окрестностей притащатся психи с лопатами и кирками! Строители нам точно спасибо не скажут.

– Да, – согласился он, – об этом я как-то не подумал. А если без указания точного адреса? Начни так: «В одном из поселков нашего района при сносе старого здания…» Ну и дальше в таком же роде. А закончи такими словами: «Редакция берет на себя обязанность проследить судьбу сокровищ и в ближайших номерах газеты…» И о работе мне докладывать! Лично. Понял, Эльмих?

Я кивнул. Он махнул рукой и сделал вид, что меня больше не существует. Но когда я выходил, крикнул в спину:

– А звезду нашли?

– Что? – не понял я.

– Звезду, которая памятный знак?

– Только ящик, – сказал я, обернувшись, – она ж, наверно, маленькая была.

– А, тогда точно пропала. Ну, иди, иди. Задумывайся.

И я задумался. Ведь по всему выходило, что клад этот существовал и был куда-то помещен. Золотые олени и кони просто так не исчезают. Я завернул учительскую тетрадку в полиэтилен, положил в рюкзак, и отправился домой – думать, сопоставлять, выяснять.

Алло, это музей?

Вот, думал я, договорюсь о встрече в музеях и быстро найду, где можно увидеть наш клад. Про себя я уже назвал эту находку стародубенской – так именовалась полностью снесенная теперь деревня, около которой расположилась строительная площадка. Здорово, напишу статью, как красноармеец Васильев сдавал клад государству, как попал этот клад в музей, как его изучали и где можно теперь его увидеть. Чудесная получится историческая картинка.

Но стоило мне только заняться розысками нашего клада, началась полнейшая глупость. Везде, куда бы я ни звонил, трезвые голоса музейных работников имели сообщить, что никаких подобных находок у них в учреждении не зафиксировано.

– Молодой человек, – с пренебрежением сказала мне какая-то старая дама из культурного очага, в который мог попасть наш клад, – если бы у нас был такой клад, о нем бы всем было известно. Неужели вы сами не понимаете, что говорите?

Я не понимал.

– Ладно, – смилостивилась она, – тогда слушайте внимательно. Перечисленные вами предметы, как бы это сказать помягче, относятся не только к разному времени, но и к разным культурам.

– Ну и что? – удивился я. – Это же клад! В клад могли все что угодно положить. Революция же была, война, разруха, собрали все, что в доме имеется, и спрятали.

– Молодой человек, – сердито уже сказала дама, – в доме не хранят скифское золото.

– Что?

– Скифское золото, – точно выплюнула она. – Ваши олени, гребни, заколки – самое обычное золото из скифских курганов. Такие находки у нас особо фиксировались, да и сегодня фиксируются. Во-первых, золото. Во-вторых, курганы. А если где-то выплывает такое золото, значит, ограбили курган.

– Это же во время военного коммунизма было, – ошалел я. – Думаете, о курганах заботились?

– Музеи всегда заботятся о своих курганах, – ответила мне эта женщина, – думаете, если война – так культуре конец?

– Ничего я не думаю, – рассердился тут уж и я, – думаю только, как бы найти, куда вся эта коллекция попала.

– Коллекция? – вдруг живо заинтересовалась дама. – Это несложно.

И назначила мне встречу через два часа. Только в этом чудесном музее, где были свои скифские кони и свои золотые олени, не отыскалось стародубенской коллекции. Дама, оказавшаяся мужеобразным созданием далеко за сорок, только качала головой.

– Не знаю, что и сказать, – наконец заявила она. – В таком наборе нам золотых вещей не поступало. Конечно, записи могли затеряться. Но, знаете ли, слишком разнородный состав у вашей находки. Такую бы запомнили. Нет, увы, и еще раз нет.

Увидев, что я огорчился, она взяла меня за руку и вдруг с глубокой искренностью попросила:

– Да не переживайте вы так! Эта ваша находка настолько уникальна, что никуда затеряться не могла. Найдется. В Эрмитаж обратитесь в Петербурге, в музеи этнографии, в местные краеведческие. Звоните и звоните. А еще лучше – просто пишите. И копию посылайте с вашей тетрадки. И вот что еще – попробуйте археологов порасспрашивать. Они уж точно должны быть в курсе дела, ведь это их родная стихия.

Нет, качали головами археологи. В таком составе коллекцию никогда не видели. Клады? Да, бывают, но такие богатые – очень редко. А тут столько золота, просто дух захватывает. Нет, отвечали мне в музеях, которые я обшаривал с угрюмой методичностью, ничего такого не поступало ни до войны, ни после. Нет, записи никуда не терялись, просто не приносили подобных находок. Один из музейных директоров поглядел на меня как на придурка и сказал:

– Слушайте, неужели вы думаете, что если бы таковая золотая находка имелась, о ней бы никто не знал? Да такая находка сразу становится знаменитой! Вас просто надули.

– Простите, не понял…

– Надули, – повторил директор, брезгливо поджимая губы, – придумали все об этом золоте и голову морочат.

Я даже не знал, что ему возразить. Эта мысль мне и самому в голову приходила. Надули и голову морочат. Но как же…

– Нет, – сказал я твердо, – не морочат. Ошибаются – это может. Но не морочат. Хотите, возьмите тетрадку на экспертизу и установите точное время напи…

– Буду я еще себе голову чепухой забивать, – отказал мне этот человек. – И вам тоже не советую, а то свихнетесь.

Наконец настал день, когда я просто обхватил эту голову руками и едва не взвыл от досады. Матка боска ченстоховска! Да как же найти хотя бы тонкую ниточку, которая приведет меня к правде? Может быть, эту коллекцию разрознили, и она просто не дошла до музеев в полном виде? Клад ведь, а не курган. Скифское золото приобщили к скифскому, сибирское – к сибирскому, монгольское – к монгольскому, азиатское – к азиатскому, а серебряный крест с рубином и латиницей – к германскому серебру. Могли? А почему бы нет? Но если не найти всю коллекцию, то как искать разрозненные вещи?

– Левка, – позвонил я своему старинному приятелю, с которым дружу с самого детства, – ты ведь историк, вот и выручай.

И я рассказал ему вкратце о странном ящичке с тетрадкой, о музейных отказах и о своих подозрениях.

– Хм, – сказал он весело, – ну ты попал! Твои разрозненные изделия из желтого металла можно искать вечность. Впрочем, я к тебе вечером подгребу, покажешь мне тетрадку этого Грабишкина, хоть с полным описанием познакомлюсь.

– Левка, – закричал я, – ты первый человек, который на тетрадку согласился посмотреть. Я ж ее даже на экспертизу предлагал.

– Ну, – фыркнул он, – сам ведь понимаешь: для музейщиков все кладоискатели – психи. У тебя есть тетрадка с полным описанием? Все находки у тебя из чистого золота? Хоть и журналюга, а где гарантия, что не псих? Вот появлюсь, возьмем пивка, покумекаем, вдруг что полезное в голову-то и придет.

Тетрадка учителя Грабишкина

Вечером друг мой Лева сидел рядом и лихорадочно листал тетрадку учителя Грабишкина. Особенно внимательно он вглядывался в зарисовки и так увлекся, что даже про пиво с чипсами напрочь забыл.

– Слушай, – сказал он вдруг, – понимаю, почему тебя все посылают.

– Почему же?

– Да… видишь ли, твоего клада не может быть.

– Как не может, если есть?

– Хм, – покачал он головой, – монеты больно уж странные.

Я-то на монеты вовсе внимания не обратил. Какие еще монеты, если тут олени да барсы? А он сразу ринулся в свою нумизматическую стихию.

– Смотри, – показал, – что твой Грабишкин рисует и пишет. Ни больше, ни меньше – скифскую античную монету. Ну, известно, что были у этих скифов монетные знаки. Но эта-то вообще из всего ряда выпадает. На ней что написано, если учителю твоему верить?

– Где написано? – сперва не сообразил я.

– Да вот же, – ткнул он пальцем в какие-то странные закорючки. – Это греческий. «Народ степей, – перевожу, если не знаешь этого прекрасного древнего языка, – победит богов морей». Черт знает что, а не монета! А подписана, между прочим, известным царем.

– Известным? – еще больше насторожился я. – Откуда известным?

– Из Геродота, – сказал Левка. – Скилом этого царя звали. А рядом другая монета, и на ней надпись, которая переводится так: «Быстроногие кони оседлают воды». А царь тот же – Скил.

– Ну и что странного? Мало ли что они на своих денежных знаках писали.

– Дурак, – вздохнул Левка. – Писать-то они много что писали, но обычно не такое. И заметь, на второй монете текст начертан на латыни. Понимаешь, на латыни! А на черта при Скиле этим скифам сдалась латынь, когда кругом были греческие полисы? И, внимание: Грабишкин пишет, что «данные монеты были помещены отдельно от остальных вместе с золотыми украшениями в виде оленя и орла, а также гребня с барсом и золотой пластины с изображением бородатого скифа».

– Ну и что?

– Да как что, наивный ты человек, – воскликнул Левка и даже всплеснул руками. – Ты посмотри на эти зарисовки! Это же вещи разных скифских эпох, а может, и разных регионов! Но они описаны все оптом, они лежали все вместе. Ты сам-то хоть понимаешь, что это может означать?

– Нет, – признался я.

– Вот и я не понимаю, – вздохнул он, – предполагаю… но нет, слишком дурацкая догадка!

– Дурацкая? Объясни хоть!

– Нет, потом, – уперся он, – если подтвердится.

Я Левку хорошо знаю. Если он отказывается что-то говорить, то так и будет молчать, как партизан на допросе. Так что я и спрашивать его больше не стал, завел разговор о другом.

– А тебе не кажется, – спросил, – что тут слишком много как раз скифских вещей?

– Пока не знаю, – вздохнул он так тяжело, точно у него на душе кошки скребли. – Тут есть, пожалуйста, персидские монеты, причем хорошо датированные – шестнадцатый век. Тут есть ордынские монеты, тоже датированные. Видишь, «Мамай» написано? Значит, четырнадцатый век. Есть монеты хана Тохтамыша – вон на них еще написано русскими буквами: «Царь Тохтамыш». Есть монеты государства Ильханов, тоже четырнадцатый век, потому что потом его попросту не было. Есть полновесные немецкие талеры. А крест… крест – он еще интереснее… Может быть, интереснее всего. Твой Грабишкин пишет, что это серебряный крест, принадлежавший магистру Ливонского ордена, и что-то там про Александра Невского. Надпись вроде обычная, латинская, «Бог Святая Любовь» написано. Откуда он взял, что это магистерский крест? Может, из-за рубина? Или из-за размера? Смотри, какой он размер указывает! Десять на пятнадцать сантиметров! Нет, не понимаю. А погляди еще: царская диадема из червонного золота, ба, нет, не могу!

Левка захлопнул тетрадку и захохотал.

– Да не смотри ты на меня так, – сказал он, отдышавшись. – Твой Грабишкин там адрес клада указал.

– Да это ж здорово! – в восторге даже вскрикнул я, досадуя, что сам не заметил.

– Чего уж здорового, – помрачнел Лев. – Адрес этого, прости, клада таков: Грановитая палата, Москва.

– Что? – не поверил я своим ушам. – Почему Грановитая?

– Да откуда ж я знаю! – потер мой приятель лоб. – Написано так. – Он снова открыл тетрадку, отыскал в ней нужный абзац. – Вот, изволь, читаю: «Царская диадема червонного золота с головы персидской княжны из царской сокровищницы (Грановитая палата), отобранная товарищем Августом Родиным, – не слыхал о таком! – из рук национального героя Степана Разина». Как хочешь, так и понимай. А, гляди-ка, и про этот ливонский крест тоже кое-что дополнено. Тут… ох нет… конечно: «Отобран национальным героем Александром Невским 8 апреля 1242 года…» Не знаю, можно ли после этого Грабишкину вообще хоть на грош верить!

– А что нам остается, – помрачнел и я. – придется. Рисовал-то он с находок, а не с больного воображения.

– Вот тут согласен, – кивнул Левка. – Монеты со знанием дела прорисованы. Не мог он всего напридумывать.

– Да и фотографии… – начал я.

– Фотографии? А ну-ка покажи!

Я протянул бледно-желтые, точно осенние листья, фотоснимки. Они были почти слепыми, эти документальные свидетельства утраченных древностей. Но все же можно было разглядеть где очертания фигурки животного, где силуэт птицы; больше, правда, было кругляшек, как раз, наверное, монет. Вот монеты стали совсем тусклыми. Лева поглядел на снимки, подержал их у самых глаз и вдруг с какой-то странной, вздрагивающей полуулыбкой спросил:

– А помнишь, как мы искали клад? – Он глянул на меня своими быстрыми смеющимися глазами.

И я вспомнил. Было нам тогда всего ничего – лет по восемь. Левкина бабушка сдуру рассказала, что в доме, где они живут, были припрятаны немалые ценности во время гражданской войны. Само собой, как все мальчишки, мы тут же решили этот клад отыскать. Мы ходили по старому дому и простукивали его стены, чертили планы строения, пытаясь понять, где можно было хорошо припрятать сокровища. Почему-то нам рисовался огромный сундук с пиастрами – все, как полагается в приключенческих романах. В подвале мы даже пробовали копать в наиболее привлекательных местах, потому что пол там был земляным. Но так ничего и не нашли.

А между тем о кладе знала не только бабушка, которая во время той войны была юной девушкой. О кладе превосходно были осведомлены все соседи. Они даже убеждали нас, что это никакой не сундук, а просто чемодан, перетянутый ремнями. Но о содержимом клада все говорили в один голос: там царские червонцы. Мы мечтали обрести эти червонцы и сдать их в музей. Очевидно, наши поиски так надоели жильцам старого дома, что от нас стали защищаться при помощи тяжелых навесных замков. Мы умудрялись просочиться и через такие преграды. Но клада не было. Ни в виде сундука, ни в виде чемодана.

Наш клад обнаружили строители во время сноса дома. Это оказался совсем даже не сундук и не чемодан, как нас уверяли, а промасленный пакет, завернутый в толстый холст. В нем действительно были червонцы, а кроме червонцев – серебряные изделия от девятнадцатого до семнадцатого столетия, а также золотые украшения с самоцветами. Специалисты, которые изучали находку, пришли к выводу, что это украшения шестнадцатого столетия. Иными словами, клад включал предметы совершенно разных эпох. Совсем как сейчас с этим золотом, подумал я. Помнится, тот клад искали не только мы с Левкой, но и вполне солидные мужчины, а нашли его случайно. Не стали бы ломать дома – никогда не нашли бы. Спрятавший клад человек был расстрелян большевиками. Точного указания, где искать, он не оставил. И хотя в доме были проверены все стены, чердак и подвал, никто и не предполагал, что ценности могут лежать буквально у всех на виду – внутри дымохода. Когда строители сносили стены, дымоход сломали. Там-то и обнаружили этот драгоценный сверток. И, между прочим, если бы рабочие не нарушили целостность упаковки, клад снова мог бы оказаться погребенным – только теперь уже в строительном мусоре и навсегда. Старый холст, присыпанный кусками штукатурки и обломками дерева, вряд ли мог бы кого-то заинтересовать. Нашему кладу повезло: из разорванного пакета выпали серебряные вещи. А если бы не выпали? Тогда лежал бы он в недрах городской свалки, куда свозят строительный мусор. Вполне вероятно, что многие утраченные современные клады нужно искать именно по этому адресу. Конечно, это все мелкие клады, практически безвестные, припрятанные совсем не именитыми согражданами. Конечно, в таких городских кладах вряд ли найдешь золотых оленей или барсов. Интересно, кому принадлежал стародубенский клад? Сегодня этого человека, конечно, нет в живых. Как жаль, как жаль! Он бы мог сказать, откуда происходят все эти находки. Само собой, не из Грановитой палаты, но откуда-то ведь происходят! Как бы хотелось увидеть эти вещи, подержать их в руках. Наверное, Левка думал о том же.

– И все-таки золото это существует. Нужно разыскивать, – сказал он твердо.

Мы сговорились, что с утра он позвонит своим друзьям, которые занимаются медиевистикой, поскольку в кладе было много средневековых монет, и античникам, специалистам по скифам. Немного подумав, он разбил все находки на две части: вещи со звериным орнаментом и вещи с арабской вязью, а между ними обозначил под знаком вопроса большой серебряный крест.

– Вот что, – сказал от твердо, – завтра я срочно свяжусь с Крымом. Дадут тебе на службе командировку в Крым?

Я ужаснулся. Командировки у нас выписывать ненавидели. Но по какой-то непонятной причине вдруг оказалось, что меня готовы сплавить хоть в Крым, только бы подальше от дома. Я совершенно ничего не понял бы, если бы не наша смазливая рыжая секретарша Любашка.

– Эльмих, – поделилась она новостями, зажав меня в углу между мусорной банкой для курящих и пожарным шлангом для устранения последствий неаккуратного курения, – ты что, сдурел – в два часа ночи звонить профессору Гулькану и требовать от него личной встречи? Причем немедленно? Он что тебе, мальчик – тащиться на остановку и стоять на пустой улице?

– Ох!.. – За всеми этими золотыми разысканиями я совершенно позабыл, в каком времени живу. Я ведь действительно назначал встречу! – А он что… пришел?

– Представляешь, пришел, – полыхнула ядовитым глазом Любашка. – И прождал почти час.

– Бедный старый осел, – покачал я головой, – неужто сам сообразить не мог…

– Он человек военный, – пожала плечами секретарша. – Услышал, что нужен для консультации по золотым находкам, и пошел. А ты?

– А я как раз всю ночь этими находками занимался, совсем о нашем профессоре забыл. Тема, знаешь, поперла.

Любашка покрутила пальцем у моего виска и ушла, довольно хихикая. А когда я появился в кабинете у главреда, глаза у меня были, верно, столь выразительные, что даже поджидавший меня для хорошей трепки Гулькан проникся сочувствием. Он подсказал дельную мысль: надо попробовать поездить по тем местам, откуда могут происходить эти находки. И так поглядел на моего начальника, что тот тут же головой закивал. Хотелось мне сказать про Грановитую палату, но тут уж я сдержался и назвал неожиданно тот самый Крым.