Текст книги "Иллюзия смерти"

– НАСА нам лжет во всем, включая наше общение с внешним миром!

Все оборачиваются ко мне.

– Они модифицируют все наши сообщения – и те, которые мы отправляем, и те, которые получаем. Я понял это, потому что мы с женой установили систему кодов. То, что она говорила мне в кодированных сообщениях, не совпадало с тем, что я получал. Например, никто не знает, что мы в пустыне Атакама. А вот они хотят нас убедить, что наши близкие знают, они пишут это в своих сообщениях, но это неправда. Ваши жены, матери думают, что вы сейчас на Гавайях, как предполагалось. Все, что вы говорите, – особенно то, что касается важных сведений о миссии, – модифицируется.

Вытаращив глаза, Оппенгеймер следит за мной со своего наблюдательного поста и вертит на пальце обручальное кольцо:

– Это безумие. Как давно ты об этом знаешь?

– Давно. Я не мог сказать вам об этом. В НАСА в конце концов узнали бы благодаря опросникам. Кто-нибудь непременно проговорился бы, даже невольно.

Немец покидает свой пост и выходит на середину комнаты:

– А почему ты сейчас заговорил?

В мертвой тишине я размахиваю шарфом:

– Это давняя история. Только что я получил фотографию жены в этом шарфе вокруг шеи. Она утверждает, что сделала эту фотографию недавно. Она искала разные предлоги, чтобы не делать снимок, о котором я ее просил, ссылаясь на то, что не помнит точного места нашей первой встречи. Я думаю, это не она. Вероятно, у НАСА подготовлены ответы на все наши вопросы, изучена вся наша жизнь – моя и моей жены, но этого ответа у них не было. Это означает, что – не знаю, сколько уже дней, – я обращаюсь к незнакомцу, который пытается сойти за нее.

От моих собственных слов у меня стынет кровь. Если обман столь чудовищен, как я предполагаю, это также означает, что незнакомец так или иначе в курсе нашего кода и использует его. Что у меня больше нет способа отличить правду от лжи. В этот момент меня как громом поражают слова Шерона: Жизнь всего лишь иллюзия.

Кларисса Смит отрывается от микроскопа и встает со стула:

– У меня тоже было такое ощущение. Я гораздо реже общаюсь со своей матерью, чем ты со своей… женой; она редко посылала мне фотографии, но – не знаю, это трудно объяснить… В некоторых ответах она использовала несвойственные ей слова или выражения. Так было не всегда, это началось – точно не вспомню – после первого заполнения резервуара. Примерно на семидесятый день… И тогда я подумала: «Как странно…»

– И у меня то же самое, – говорит Уотсон. – Мой жених… Его ответы становились все более странными – во всяком случае, не похожими на него.

Джонсон стискивает зубы, но ничего не говорит. Взгляды коллег побуждают меня продолжать делать выводы. Я смотрю на Пэтиссон, в горле у меня встает ком. Мне так хочется рассказать ей о матери, но в последний момент я сдерживаюсь. Может, она и правда умерла. Может, мерзавец на том конце электронной связи с самого начала мне врет. А у меня нет никакой возможности проверить.

Оппенгеймер тычет пальцем в иллюминатор:

– Нас дурят уже сто сорок дней. Льюис врет, как дышит. Делайте что хотите, а я дождусь этих парней с водой, влезу в их грузовик и свалю отсюда. Я с этим заканчиваю и возвращаюсь к жене и сынишке. Все, я сваливаю. Надоела вся эта фигня. А они могут не сомневаться: я устрою шумиху вокруг всего, что здесь происходит.

Никто не возбухает, все как-то серьезно переглядываются, и мне кажется, все согласны с нашим немецким коллегой: слишком далеко зашли эти ребята из НАСА со своим враньем и надувательством. Оппенгеймер срывает датчики и поворачивается к окну. Пэтиссон выступает вперед:

– Кто за то, чтобы прекратить миссию?

Она поднимает руку. Я тоже. Уотсон следует моему примеру, так же как и Смит. Все избавляются от датчиков. Джонсон мрачнеет. Он не поднимает руку, скорей вытягивает ее, выставив вперед раскрытую ладонь, словно желая успокоить нас:

– Никто ничего не прекращает, о’кей? Сейчас мы успокоимся и вернем все датчики на место. Сейчас, как и положено, привезут воду, и все вернутся к работе.

– Ты с ними заодно? – бросает Оппенгеймер. – Ты с этими придурками из НАСА? И ты предлагаешь нам успокоиться?

Немец хватает шефа за воротник свитера:

– Зачем мы здесь? Почему нам лгут? Что происходит?

Губы Джонсона по-прежнему плотно сжаты, но по его лицу я вижу, что он знает гораздо больше, чем хочет показать. Я уверен, что, будучи военным, он не заговорит. Наконец Оппенгеймер отпускает его и направляется к передатчику:

– Оппенгеймер – Льюису. Нам известны масштабы вашей лжи. Хватит с нас игр, мы прекращаем работу. «Ахерон II» закончится, как только я передам это сообщение. Пришлите кого-нибудь забрать нас. Воды больше нет, уже вечер, и никто не прибыл, чтобы наполнить резервуар. Конец связи.

Больше часу мы, теснясь вокруг столика, ждем ответа, потрескивания, хоть чего-нибудь, но в ответ только тишина, и это меня не удивляет: вот уже много дней, как Льюис пропал без вести. Джонсон заперся у себя в спальне. Снаружи кромешная тьма, будто конец света. Понятно, что сегодня уже никого не будет. Я застаю Пэтиссон в кухне: она внимательно разглядывает стоящие там бутылки. С утра мы уже опустошили одну, хотя и ограничивали себя. Из кранов и душа не течет больше ни капли воды. Мои культуры тоже хотят пить. Когда шотландка замечает, что я наблюдаю за ней, она посылает мне грустную улыбку и, как Оппенгеймер, приникает к иллюминатору. Нам не остается ничего иного, как только ждать. Мы одни в этой ледяной ночи, посреди бескрайней пустыни.

Около десяти вечера немцу уже не сидится на месте. Сжав кулаки, он не спускает глаз с верхнего этажа:

– Гарантирую вам, что он сейчас выдаст все, что ему известно.

Перескакивая через ступеньку, он взбегает по лестнице и стучит в запертую дверь:

– Открывай! Открывай, или я все тут разнесу!

Под куполом нарастает напряжение. На этот раз никто не пытается остановить Оппенгеймера. Все хотят знать правду. В этот самый момент, когда можно было бы слышать биение наших сердец, громкий выстрел исторгает из горла Смит рефлекторный крик. Она бросается к лестнице, все бегут за ней, а Оппенгеймер ударом плеча вышибает дверь.

Джонсон лежит на полу с револьвером в руке. Он пустил себе пулю в лоб.

* * *

Занимается день. 141-й. Как всегда по утрам, за грядой вулканов разыгрывается феерия красок. Сначала робкие розовые, затем появляются нежно-желтые, а те переходят в ослепительно-оранжевый, когда солнце, словно поток лавы, изливается на вершины кратеров. День обещает быть жарким.

Пэтиссон всю ночь отправляла сообщения Льюису. Оппенгеймер несет свою вахту возле иллюминатора, но его взгляд как-то потускнел. Остальные с покрасневшими от усталости, слез и страха глазами уселись в кухне вокруг стола. Мне тоже хочется плакать. Я не хочу умирать. Я не хочу проводить еще один день рядом с трупом, лежащим в нескольких метрах от меня. Я хочу вернуться домой, прижать к себе жену и сына.

Я присоединяюсь к оживленно спорящим сотрудникам. Губы у меня пересохли. Хочется пить.

– Две группы – это лучшее решение, – подводит итог Уотсон. Она сидит, скрестив руки на груди. – Двое из нас на «Nyx» отправятся за помощью. Нужно попытаться обогнуть гряду вулканов. Она расположена на востоке, в этом направлении и следует двигаться. Именно оттуда всегда приходит каманчака. На востоке находится океан, а значит, есть большая вероятность обнаружить там населенный пункт.

– «Nyx» может двигаться автономно всего шестьдесят километров, – уточняет Смит. – А на расстоянии шестидесяти километров нет ничего, кроме чертовых камней.

– Тридцати, если мы рассчитываем вернуться.

Уотсон взвешивает свои слова. Если в шестидесяти километрах отсюда ничего нет, у «Nyx» закончится горючее и его пассажиров будет ждать печальная участь. В полутьме, которая рисует черные круги у нас под глазами, уже мы все собрались вокруг стола.

– Мы не можем позволить себе оставаться здесь и ждать еще один день, – говорит Оппенгеймер. – Нас пятеро, и у нас едва ли три стакана воды на каждого. Кондиционированный воздух сушит горло. Джонсон… покончил с собой. Он предпочел совершить этот поступок, но не столкнуться с тем, что нас ожидает. Нам следует исходить из принципа, что за нами никто не приедет.

– Зачем НАСА доверило ему оружие? – качая головой, спрашивает Смит. – Чтобы помешать нам прервать командировку? Или выйти отсюда? Не понимаю… Нет, я не понимаю. Он мне никогда ничего не говорил.

От потрескивания рации у нас перехватывает дыхание, а в глазах на краткий миг вспыхивает огонек надежды. Но это всего лишь ежедневные новости: женский голос снова выкладывает дурные вести. Вырубка леса, убийство слонов ради слоновой кости, животные на грани вымирания… Новости повторяются бесконечно, и от этого становится еще хуже, но мы оставляем их как звуковой фон – на тот случай, если сквозь них прорвется новое сообщение о бедствии.

Уотсон спрашивает, кто готов отправиться на разведку на «Nyx». Решать надо быстро. Но руку никто не поднимает, и тогда мы тянем жребий. Мы сравниваем свои соломинки, и я ощущаю, как под ногами у меня разверзается бездна. Со мной пойдет Уотсон.

Мы обречены катить к смерти.

* * *

Прежде чем поделить остатки воды на пять равных частей, каждый выпил по четверти стакана. Наша доля была перелита в две банки, обернутые тканью, которую мы даже не сможем больше увлажнить. «Nyx» может двигаться со скоростью тридцать километров в час, нам потребуется два часа, чтобы полностью исчерпать энергию его батарей. Два часа под палящим солнцем – и всего по два стакана воды каждому…

Все вместе мы стоим перед створками шлюза, без комбинезонов. Оппенгеймер открывает. Теплый ветер ласкает мне лицо, от удовольствия я закрываю глаза. Каждый из нас расправляет плечи, дышит полной грудью. Вот уже пять месяцев, как ни одна молекула чистого воздуха не касалась нашей кожи. Немец испускает протяжный крик, который теряется в пустоте.

Благодаря рации мы с Уотсон сможем оставаться на связи с куполом. Пора. Мы все обещаем друг другу, что очень скоро увидимся, что помощь вот-вот придет и что мы обязательно найдем следы цивилизации в шестидесяти километрах отсюда. В конце концов, Чили – это всего-навсего узкая полоска земли. Пэтиссон прижимает меня к себе и, обливаясь слезами, бегом возвращается в купол. Остальные неподвижно смотрят, как мы уезжаем. Их глаза многое говорят об участи, которая нас ждет.

Очень скоро, по мере того как гряда вулканов приближается, база превращается в маленькую белую точку в зеркале заднего вида. К востоку рыжая и охристая перемычка как будто истончается, и я направляю машину именно туда. Саднит пересохшее горло. Мы не разговариваем, чтобы экономить слюну. Хочется пить, но я сдерживаюсь, я буду сдерживаться, сколько смогу. Я думаю о своей семье, о ребенке, пытаюсь представить себе, о чем сейчас размышляет Элен. Что ей рассказывают о нашей миссии? Что написано в сообщениях, которые она получает, полагая, что они от меня? А если… если я не выживу, что они ей скажут?

На лбу Уотсон выступают крупные капли пота, солнце жарит немилосердно, синева неба такая глубокая, что мне кажется, будто я смотрю в океанскую бездну. Я шарю взглядом по небу в поисках следов самолета и не вижу ни одного. Помнится, прежде они иногда появлялись. Когда их не стало?

Преодолев двадцать два километра пути, мы вроде бы добрались до края неприступной гряды скал. Еще несколько сотен метров – и мы узнаем, что там, по другую сторону. Я воображаю себе просторную гладь океана, на берегу которого рассыпаны города с разноцветным населением. Я представляю себе гул толпы, автомобильные гудки, запахи пряностей и холодного пива. Скоро приедем.

Чтобы подорвать мой боевой настрой, «Nyx» издает бип-сигнал гораздо раньше, чем ожидалось, на двадцать пятом километре. Мы уже достигли точки невозврата. Мы с Уотсон озабоченно переглядываемся. Губы у нее пересохли. Только идиоты в подобной ситуации не повернули бы обратно. Чтобы пригасить бушующее в глотках пламя, мы делаем по нескольку глотков тепловатой воды из своих склянок. Уотсон включает рацию, мы слышим слова поддержки, которые напоминают мне те, с которыми обращаются к приговоренному.

Мы снова пускаемся в путь, отчетливо сознавая, что вернуться в купол уже не сможем.

На тридцать третьем километре «Nyx» одолевает подъем, оставив вулканическую крепость слева. Наконец поверхность становится ровной, открываются перспективы, и мечта о синеве океана превращается в красный кошмар. Темно-красный цвет этих чертовых скал теперь повсюду вокруг нас: слева, справа, до самого бескрайнего горизонта. Я слышу, как Уотсон бормочет: «Не может быть!» – затем она лихорадочно хватает рацию и говорит: «Ничего нет. Вообще ничего».

Даже если мы решимся повернуть назад, «Nyx» выйдет из строя приблизительно в шестнадцати километрах от базы.

И даже если мы, вконец обезвоженные, доберемся до базы, чего нам ждать при отсутствии воды?

Надо экономить силы. До последнего использовать энергию модуля.

– Может, мы в конце концов что-нибудь увидим, – бормочу я. – За горизонтом всегда что-то есть. Мы должны продвинуться как можно дальше, а потом, когда «Nyx» больше не потянет, пойдем пешком.

– До конца…

Не говоря больше ни слова, мы опять пускаемся в путь. За скалой – скала. За нашими спинами уходит вдаль гряда вулканов. Черт возьми, да мы оба сдохнем от жажды. Все пятеро сдохнем. Мне следовало прихватить оружие. А мы об этом даже не подумали.

Внедорожник, который доставлял нам воду, разбился о скалу. Мы с предосторожностями покидаем «Nyx». Внутри салона обнаруживаем два человеческих трупа. Тоже высохшие, как саламандры. Они в одежде, но она едва прикрывает кости, на которых еще видны куски тканей и кожи, коричневой и скомканной, как горелая бумага. Неузнаваемые лица мумий. Мужчина и женщина. На их футболках логотип НАСА, в точности как на наших.

Уотсон морщится, тянет меня назад:

– Уходим, быстро.

Мы бросаемся к «Nyx». Я стремительно стартую. Не могу отвести взгляд от зеркала заднего вида. Черт возьми, что же здесь произошло? Кто эти люди? Откуда они? Их настигла та же болезнь, которая убила мелких зверушек. Уотсон совершенно оцепенела и смотрит прямо перед собой. Она даже не удосужилась отключить рацию. На ее лице ужас.

Тут наш аппарат скатывается по склону, и я не верю своим глазам. Пальцы Уотсон вцепляются в мою правую руку. Это не мираж: прямо перед нами, внизу, – ну да, купол. Купол, соединенный тоннелем со складским пространством, с антенной, со шлюзом.

Я спускаюсь, огибаю его и обнаруживаю черные буквы на передней круглой стене: «Ахерон II». Наш купол. Черт пробери, но как это возможно? В десяти метрах от входа лежат три тела, но они не такие, как те, во внедорожнике. Эти скорее разложившиеся, нежели засохшие. Широкий красноватый след свидетельствует о том, что сюда их перетащили изнутри купола. Они лежат лицом в землю. Убитые пулей в спину. Двое из них женщины.

Дрожащей рукой я выключаю электродвигатель. Я в шоке.

И в этот момент мне в голову приходит самая страшная мысль. Пустыня – это чистилище. Она служит прибежищем мертвым, которые не знают, что они мертвы, и бродят по ней в ожидании Страшного суда.

Эти мертвецы – здесь, на земле, и там, во внедорожнике, – это мы.

Оппенгеймер, Смит, Пэтиссон, Уотсон, Джонсон и я.

Мы все мертвы.

* * *

Нет, мы не можем быть мертвы. Мертвые не могут думать. А я думаю.

Несмотря на жажду и жару, от которой раскаляется голова и я начинаю бредить, надо взять себя в руки. Здесь нет транспортного средства, работающего на солнечной энергии. Значит ли это, что исполнитель убийства покинул базу? Те двое, во внедорожнике, хотели сбежать? Предупредить нас? Мы с Уотсон молча обмениваемся долгими взглядами: может, там внутри еще есть вода. «Nyx» на последнем издыхании, далеко на нем уже не уедешь.

Сейчас войдем.

Прежде чем сделать первый шаг, я еще раз внимательно разглядываю тела. Где мухи, трупоядные насекомые, стервятники? Никакого гудения, все вокруг замерло. Полное небытие. Я нажимаю на кнопку, отпирающую створки шлюза. В отсеке висят шесть комбинезонов.

С крайней предосторожностью мы переступаем порог шлюза и входим в купол.

Похоже, он пуст. В том месте, где в нашем куполе находятся лаборатории, рядком стоят включенные компьютеры.

Я подхожу, и у меня возникает ощущение, что я погрузился в какой-то глубокий и непостижимо кошмарный сон. Повсюду висят фотографии Элен и Натана. Но уже большого Натана, в шесть месяцев, восемь, девять… Как это возможно? Я снимаю фотографию, внимательно изучаю ее – она очень четкая, я замечаю мельчайшие детали, которые наводят меня на мысль о том, что взросление достигнуто путем цифровой обработки.

Они состарили моего Натана, создали лицо, которое существует только в будущем.

Жизнь всего лишь иллюзия. Мы мертвы и находимся в чистилище.

Моя мысль обретает силу. Рядом с клавиатурой – листы со сведениями об Элен и обо мне, с нашими разобранными, разложенными на бумаге жизнями. Интересы, достоинства, недостатки, совместная жизнь… Все тщательно проверено. Через два компьютера от меня стоит Уотсон со слезами на глазах и с фотографиями в руке. То же самое про нее и ее семью, я полагаю.

На экране компьютера открыта электронная почта. Здесь все письма, которые я отправлял Элен. Кто-то, сидя за этим компьютером, получал их и отвечал мне вместо моей жены. Посреди бескрайней пустыни, в куполе, расположенном как минимум в пятидесяти километрах от нашего…

Подопытные крысы – вот кем мы были. Управляемые людьми, тоже запертыми в куполе, по всем статьям похожем на наш. Людьми, которые были убиты или умерли от какой-то болезни, поразившей их на месте.

Я направляюсь к боксу сингулярности, толкаю дверь и в ужасе застываю. На задней стене кабинета, который я тотчас же узнаю – это кабинет Льюиса, – растянут флаг НАСА. За моей спиной прислонилась к дверной раме совершенно подавленная Уотсон. Я подхожу к стоящему на деревянном столе монитору, включаю его. Висящая на экране надпись сообщает мне, что связь с «Ахероном II» будет установлена через двадцать минут.

Справа от первого есть еще один экран. На нем вывешен график со строчками, расположенными одна под другой: «Взгляд на мир 28 ноября 2016 года», «Взгляд на мир 29 ноября 2016 года», «Взгляд на мир 30 ноября 2016 года» и так далее. Я хватаю мышку и пролистываю график вниз. Даты уходят далеко в будущее. Я наугад кликаю на одну строчку – февраль 2017-го. Это больше чем через два месяца. Из компьютерных колонок слышится женский голос:

Взгляд на мир 21 февраля 2017 года.

Франция: однополая пара погибла при поджоге; преступление носит гомофобный характер.

Экстремист с полуавтоматическим оружием убил двадцать девять студентов в Техасском университете, после чего застрелился сам.

Торговые войны: растет напряжение между Китаем и Соединенными Штатами.

В Австралии на страницах Фейсбука было распространено видео убийства шестилетнего ребенка.

Сокрытие сумм облагаемых доходов достигло 27 миллиардов евро, что превышает совокупность ВВП Соединенных Штатов Америки и Японии.

До завтра, команда.

Мировые новости фиктивные, записанные заранее. Выходит, все было нереальное, даже эти ежедневные фразы, выплевываемые женским голосом. Мы мертвы… Мы все мертвы и блуждаем в межмирье… Я перелистываю таблицу до самой последней записи, от 10 июля 2017 года. До дня, когда наша командировка должна была подойти к концу.

Взгляд на мир 10 июля 2017 года.

Ну вот вы и у цели, члены экипажа «Ахерон II». Но если вы слушаете это сообщение, записанное задолго до начала вашей миссии, значит мир уже не тот, каким вы его знали.

Вне стен вашего купола нет больше слонов, нет черепах, нет птиц, нет…

Раздается выстрел, колонка, из которой звучит голос, взрывается прямо передо мной. Уотсон вопит. В дверном проеме в нас целится Льюис, ствол его оружия еще дымится. Его лицо заросло седой щетиной, всклокоченные волосы придают ему вид безумца. Левое стекло его очков разбито.

– Значит, кончено? Так-таки кончено? Вы дышали снаружи и вы живы?

Его глаза мечутся в орбитах, он прощупывает нас взглядом, словно перед ним два инопланетянина. Рука с пистолетом падает. Он вяло разворачивается и медленным шагом направляется к шлюзу. Мы на некотором расстоянии следуем за ним. Оказавшись снаружи, он поднимает лицо к небу и вдыхает полной грудью, совершенно игнорируя кровавые следы и три трупа, которые прожариваются в трех метрах от него. А затем падает на колени.

– Что кончено? – холодно спрашивает Уотсон.

Он поднимает голову и оборачивается к нам:

– Яза… Яза ушел.

– Яза…

– Так мы его прозвали. Наши ученые четыре года назад совершенно случайно обнаружили его в ледниковом щите, в Арктике. Из-за потепления климата и таяния ледников труп полярного медведя, вероятно находившийся там сотни лет, вышел на поверхность поблизости от наших баз. И мгновенно засох. Как будто мумифицировался.

Положив оружие перед собой на землю, он разглядывает свои покрытые красной пылью руки и тихонько трет ладонь о ладонь.

– …Мы проанализировали труп в защищенных лабораториях американских служб здравоохранения. И обнаружили неизвестный вирус, «уснувший» из-за холода. Когда нашим ученым удалось снова сделать его активным, они открыли ящик Пандоры. Яза оказался самой гадкой мерзостью, которая когда-либо существовала. Способный мутировать с невероятной скоростью, атаковать все виды животных и убивать их в течение меньше чем часа после двух дней инкубации без единого клинического симптома. И он летал, этот Яза летал по воздуху, мог выживать на протяжении долгих дней. Он заражал живое существо, самовоспроизводился в миллионах копий и, как поднятая ветерком пыльца, отправлялся в атмосферу на поиски новых жертв. И так до бесконечности. Цепная реакция, которую невозможно остановить.

Льюис поднимается с колен. Оружие по-прежнему лежит у его ног. Мы с Уотсон могли бы наброситься на него, но мы ничего не делаем. Мы хотим знать.

– …Яза был совершенным оружием массового уничтожения, способным в течение нескольких недель истребить человечество. Следовало бы уничтожить его, тысячу раз следовало бы, но вам лучше, чем кому бы то ни было, известно, как устроен мир… Кто бы согласился уничтожить такое оружие? Так что было принято решение сохранить его и найти вакцину. Параллельно мы развертывали миссии типа «Ахерона»: подбирали группы людей, прошедших строжайший отбор, способных жить в замкнутом пространстве и производить собственные ресурсы во враждебном мире. В случае если…

На глазах у меня выступили слезы. Губы задрожали, и я едва смог выдавить из себя слова, обжигающие гортань:

– В случае если вирус ускользнет от вас?

– Яза был неконтролируемым. Американским лабораториям высочайшего уровня безопасности не удалось его удержать. Двенадцатого октября в переполненном метро упал один из сотрудников лаборатории в Луизиане, сам того не зная подцепивший вирус. И сразу все покатилось с невероятной скоростью. Двадцать первого октября были уже миллионы жертв. С двадцать восьмого я уже больше не имел мировых новостей… Никаких собеседников, связь прервалась… начало конца человечества.

У меня кружится голова. Моя жена, сын, мать… Уотсон кидается на Льюиса и изо всех сил трясет его:

– Ты лжешь! Ты лжешь, сволочь!

У нее истерика, она кричит и одновременно плачет.

– Если бы! – отвечает он. – Но это правда. Вы же видели там, снаружи. Животные и… члены моей команды… Яза долетел и сюда, его принесли ветры. Все, что находилось на его пути, было сметено, и каждое встреченное им живое существо только способствовало его распространению в пустыне. Вы были выбраны, чтобы восстановить человечество, если случится катастрофа. Мы с моей командой, так же как и Джонсон, были здесь, чтобы удостовериться, что вы продержитесь как можно дольше…

Он кивает в сторону купола:

– Под «Ахероном II» есть резервуар кубической формы со стороной пять метров, способный обеспечивать водой две наши группы в течение года. Что касается новостей, которые вы получали каждое утро до распространения вируса, то они подлинные. Все последующие были на всякий случай придуманы и записаны заранее. Вы должны были верить, что мир по-прежнему существует. Что же до нас, то нам необходимо было продержаться так же долго, как вашей команде, чтобы присоединиться к вам, когда закончится этот апокалипсис.

– Джонсон… знал… – с запинкой произношу я. – Он знал еще тогда… когда умирала моя семья…

– Нет, он не знал ничего про Язу. Но он был прежде всего военным. Он получил строжайший приказ не давать вам выходить без комбинезонов и прерывать командировку. И разрешение применять силу… Это было также и моей обязанностью. Но… все пошло не так. Когда это действительно случилось, когда мир стал опустошаться, когда смерти уже исчислялись миллионами, двое членов моей команды захотели бежать отсюда. Они без комбинезонов бросились в автомобиль и попытались догнать вас… Но в воздухе висел вирус. Результат вы видели… Тогда оставшиеся члены команды сделались неуправляемыми. Они пытались послать вам сообщение о бедствии, поставили под угрозу вашу миссию. У меня не было выбора… Таков приказ.

– Какой приказ? – восклицает Уотсон. – Все умерли! Какой приказ?

Он опускает голову. Остальное происходит так стремительно, что я даже не успеваю среагировать. Уотсон кидается к оружию и с воплями выпускает всю обойму в Льюиса. Тот падает с широко раскрытым ртом, уставившись остекленевшими, изумленными глазами в небо. Уотсон опускается на колени, в растерянности держа обеими руками дымящееся оружие.

На нас обрушивается тишина. Я не могу поверить, что мир теперь будет всего лишь отсутствием звуков, жизни. Мертвой планетой. Мое сознание опустошено, как после пожара. Как представить себе мир без моей жены и моего сына, без людей, без птичьего пения? Найду ли я в себе силы выжить вместе с пятью другими, покинуть пустыню и отправиться на поиски возможных выживших? Какой мир ждет нас за горизонтом? Сейчас это непостижимо.

Уотсон протягивает ко мне руку. Я помогаю ей подняться, и мы возвращаемся в купол. Надо предупредить остальных. Прежде чем сделать это, я иду к компьютеру, на экране которого все еще прокручивается самая последняя запись программы новостей. Колонка не работает, но я включаю громкость компьютера на полную мощность. Если немного склониться к динамику, сообщение можно расслышать.

Взгляд на мир 10 июля 2017 года.

Ну вот вы и у цели, члены экипажа «Ахерон II». Но если вы слушаете это сообщение, записанное задолго до начала вашей миссии, значит мир уже не тот, каким вы его знали.

Вне стен вашего купола больше нет слонов, нет черепах, нет птиц, нет рыб. И людей тоже нет. Все живые виды исчезли, истребленные способным летать смертельным вирусом. По всему миру – в Арктике, Антарктиде, в пустынях и под водой – на других изолированных базах существуют другие миссии, такие же как ваша. И сейчас они, так же как и вы, получают это сообщение.

Ваша задача – восстановить человечество. Объединитесь и выживайте.

На этот раз «до завтра» не будет. Будущее нашего вида принадлежит вам.

Примечание: в основе этой истории лежит программа HI-SEAS (Hawai’I Space Exploration Analog and Simulation) и блог француза Сиприана Версё[7]7
  Сиприен Версё (Cyprien Verseux) – гляциолог и астробиолог, работающий на научной станции «Конкордия» в Антарктиде. Он ведет блог о жизни в экстремальных условиях, а также делится в «Твиттере» фотографиями своих рабочих будней. Его снимки наглядно демонстрируют, как меняется привычная всем еда, когда температура опускается до -70°C.


[Закрыть], пережившего эксперимент изоляции.

К счастью для него и других членов его команды, их миссии повезло больше.

См.: http://www.larecherche.fr/rubrique/le-blog-de-cyprien-verseux.