Текст книги "Адское Воинство"

IX

Оставшись в одиночестве, Адамберг выбрал на каменной ограде место на солнышке и уселся там по-турецки. Он снял ботинки и носки и стал смотреть на разновеликую вереницу бледно-зеленых холмов, протянувшуюся до горизонта, на коров, стоявших на лужайках неподвижно, как статуи, словно кто-то расставил их там в качестве ориентиров. Вполне возможно, Эмери прав, вполне возможно, Эрбье застрелился, когда узнал о явлении черных всадников. Но направить на себя дуло ружья, держа его на расстоянии нескольких сантиметров, – это совершенно неестественно. Все выглядело бы гораздо логичнее и правдоподобнее, если бы он засунул дуло в рот. Разве что он, по версии Эмери, решил искупить свои грехи и погибнуть, как те животные, которым он всегда стрелял в лоб. Вот только был ли Эрбье способен на раскаяние, мог ли ощущать угрызения совести? А главное, мог ли до такой степени бояться Адского Воинства? Да, мог. Черная кавалькада, изувеченная и смердящая, разъедала землю Ордебека уже тысячу лет. И в этой земле открылись бездны, куда любой, даже самый здравомыслящий человек, мог провалиться внезапно и навсегда.

Кромс прислал сообщение: Эльбо впервые самостоятельно попил воды. Адамбергу понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить, кто такой Эльбо. Пришли и другие сообщения, из Конторы. Экспертиза подтвердила, что в горле у Люсетты Тюило был хлебный мякиш, однако в желудке покойной его не обнаружили. Таким образом, версию убийства можно было считать доказанной. Девочка, которую после побега из дома поместили в версальскую больницу, выздоравливала, песчанка осталась с ней. Мнимый брат дедушки поправился после травмы, его взяли под стражу. А вот сообщение от Ретанкур, написанное заглавными буквами, было тревожным. Момо Фитиль задержан, улик достаточно, чтобы предъявить обвинение, сгоревший старик опознан, будет большой шум, прошу срочно позвонить.

Адамберг ощутил резкое болезненное покалывание в затылке, возможно, это был один из тех электрических шариков, о которых говорил Эмери. Потирая шею, он набрал номер Данглара. В одиннадцать утра майор должен быть на месте, пока еще не в рабочем состоянии, но на месте.

– Почему вы там задержались? – ворчливо, как всегда по утрам, спросил Данглар.

– Вчера нашли тело охотника.

– Знаю. Но ведь нас это не касается. Уносите ноги, пока этот чертов гримвельд вас не сцапал. У нас тут каждый час новости. А Эмери сам справится.

– Этого-то ему и нужно. Он милейший человек, рад сотрудничать, но ему не терпится, чтобы я уехал. Он полагает, что охотник покончил с собой.

– Отличная версия. И наверняка очень удобная для него.

– Разумеется. Но старушка Лео, у которой я ночевал, уверена, что это убийство. В своем городишке она точно губка в воде. Впитывает в себя все, что происходит вокруг, и так уже восемьдесят восемь лет.

– А если нажать, расскажет?

– На что нажать?

– На эту Лео. Она же губка.

– Нет, она очень осмотрительна. Она не сплетница, Данглар. Она действует, используя эффект бабочки, которая махнет крылышками в Нью-Йорке, а в Бангкоке будет взрыв.

– Это она так сказала?

– Нет, Эмери.

– Он все перепутал. На самом деле вот как: в Бразилии бабочка взмахивает крыльями, и в Техасе начинается торнадо.

– Это что-то меняет, Данглар?

– Да, меняет. Нельзя искажать формулировки, иначе даже самые стройные научные теории в конце концов превратятся в пустую болтовню. Для знания нет ничего вреднее. Сначала приблизительность, потом неточность, и в итоге истина улетучивается, уступая место мракобесию.

У Данглара немного улучшилось настроение, как всякий раз, когда он мог порассуждать, а тем более подискутировать, опираясь на свою эрудицию. Не то чтобы майор любил разглагольствовать с утра до вечера, но долгое молчание не шло ему на пользу, так как легко могло спровоцировать приступ меланхолии. Иногда было достаточно нескольких реплик, чтобы отвлечь Данглара от мрачных раздумий. Адамбергу хотелось поговорить о Момо Фитиле, но он оттягивал начало разговора. Данглар – тоже: это не предвещало ничего хорошего.

– Наверняка история с бабочкой существует в нескольких вариантах.

– Нет, – отрезал Данглар. – Это не басня, а научная теория предсказуемости. Ее выдвинул Эдвард Лоренц в тысяча девятьсот семьдесят втором году, в том виде, в каком я ее процитировал. Бабочка – в Бразилии, а торнадо – в Техасе, других вариантов быть не может.

– Очень хорошо, Данглар, и хватит об этом. Почему решили задержать Момо?

– Его взяли сегодня утром. Горючее, которое было использовано для поджога машины, вроде бы совпадает с его фирменным коктейлем.

– В точности?

– Нет, у него больше масла. Но основа та же: топливо для мопеда. У Момо нет алиби на время пожара, в ту ночь его никто не видел. По его словам, какой-то человек назначил ему встречу в парке, чтобы поговорить о его брате. Момо якобы прождал его там два часа, потом поехал домой.

– Это еще не повод для ареста. Кто решил его задержать?

– Ретанкур.

– Без вашей санкции?

– Ну, почему же. Возле машины обнаружены следы кроссовок, подошвы которых запачканы бензином. Кроссовки утром нашли в квартире Момо, в пластиковом пакете. Насчет этого никаких сомнений, комиссар. Момо имеет глупость утверждать, что это не его обувь. Вообще он защищается крайне неуклюже.

– На пакете и кроссовках есть его отпечатки?

– Пока неизвестно, эксперты работают. Момо говорит, отпечатки наверняка будут, потому что он брал в руки эти кроссовки. Будто бы нашел у себя в шкафу пакет и захотел посмотреть, что там.

– Они его размера?

– Да. Сорок третьего.

– Это еще ничего не доказывает. Сорок третий – самый распространенный размер мужской обуви.

И снова Адамберг провел рукой по затылку, чтобы поймать катавшийся там электрический шарик.

– Но это еще не все, – продолжал Данглар. – Старик не заснул в машине и не сполз с сиденья. Он сидел прямо, когда начался пожар. А значит, поджигатель не мог его не заметить. Так что о непредумышленном убийстве можно забыть.

– Они новые? – спросил Адамберг.

– Кто?

– Кроссовки.

– Новые, а что?

– Скажите, майор, с какой стати Момо, решив поджечь машину, стал бы портить новые кроссовки, а если он это и сделал, то почему не избавился от них немедленно? А руки? Вы проверили, есть ли на них следы бензина?

– Эксперт приедет с минуты на минуту. Нам приказано все бросить и срочно расследовать это дело. Я назову фамилию, и вы сразу поймете, во что мы вляпались. Старик, который сгорел в машине, – это Антуан Клермон-Брассер.

– Ничего себе, – сказал Адамберг после минутной паузы.

– Да, – озабоченно произнес Данглар.

– И Момо случайно убил именно его?

– Почему случайно? Убивая Клермон-Брассера, он поразил капитализм в самое сердце. Может, втайне он всегда мечтал об этом.

Какое-то время Адамберг не прерывал рассуждений майора, он был занят тем, что одной рукой натягивал носки и надевал ботинки.

– Прокуратура еще не в курсе?

– Нет, мы ждем, когда будут результаты экспертизы рук.

– Данглар, что бы ни показала экспертиза, не направляйте ходатайство о предъявлении обвинения. Дождитесь меня.

– Не могу. Если следователь узнает, что мы затянули с ходатайством, а речь идет об убийстве Клермон-Брассера, то через час на нас напустится министр. Помощник префекта уже звонил, интересовался предварительными данными и требовал, чтобы мы взяли убийцу прямо сегодня.

– Кто теперь руководит группой Клермон?

– Две трети акций принадлежали главе семьи. Остальное было поделено между двумя его сыновьями. Это упрощенная версия. Если точнее, отец владел двумя третями в строительном и сталелитейном секторе. У одного из сыновей бóльшая часть акций в секторе электроники, другой контролирует сферу недвижимости. Но на самом деле старик всем управлял сам и не имел ни малейшего желания подпускать сыновей к рулю. Год назад стали поговаривать, будто старик в последнее время допустил немало оплошностей и Кристиан, старший сын, собирается поместить его под опеку, чтобы не допустить развала фирмы. Тогда старик назло сыновьям решил жениться на своей домработнице, женщине из Кот-д’Ивуар, которая на сорок лет моложе его, уже десять лет спит с ним и всячески его обхаживает. Через месяц должна была состояться свадьба. У нее двое детей, мальчик и девочка, и старик Антуан собирался их усыновить. Возможно, он говорил это не всерьез, но, в принципе, холодная решимость старика иногда бывает разрушительнее, чем страсть юноши.

– Вы проверили алиби сыновей?

– Об этом не может быть и речи, – процедил сквозь зубы Данглар. – Они так потрясены, что не в состоянии говорить с полицейскими, нас просили позвонить позже.

– Данглар, кто из экспертов будет работать с нами по этому делу?

– Энцо Лалонд. Классный специалист. Не делайте этого, комиссар. У нас и так земля горит под ногами, да еще с двух сторон.

– Не делать чего?

– Ничего.

Адамберг убрал телефон в карман, потер затылок и протянул руку к холмам, чтобы выбросить электрический шарик и дать ему рассеяться в воздухе. От этого ему вроде бы полегчало. Не завязав шнурков, он быстро спустился по улочкам Ордебека к телефону-автомату, который заприметил еще раньше, когда шел от гостиницы Лео к центру. Будку не было видно с дороги, ее плотно окружали высокие зонтичные соцветия дикой моркови. Он позвонил в лабораторию и попросил к телефону Энцо Лалонда.

– Не волнуйтесь, комиссар, – сразу стал оправдываться Лалонд. – Я буду у вас самое позднее через сорок пять минут. Уже бегу.

– Не бегите. Вас задержали в лаборатории, потом вам никак не удавалось завести машину, и наконец вы попали в пробку или, что предпочтительнее, в аварию. Было бы чудесно, если бы вы разбили фару о столб. Или помяли буфер. В общем, придумайте сами, вы, кажется, сообразительный.

– Что-то не так, комиссар?

– Мне надо выиграть время. Возьмите пробы как можно позже, потом сообщите, что в процессе исследования была допущена ошибка. И завтра все придется начать сначала.

– Комиссар, – помолчав, сказал Лалонд, – вы понимаете, о чем просите?

– Об отсрочке на несколько часов, не больше. Вы выполняете приказ начальника и действуете в интересах следствия. Обвиняемый в любом случае отправится за решетку. Так разве вы не можете дать ему еще один день?

– Не знаю, комиссар.

– Ладно, Лалонд, без обид. Дайте трубку доктору Ромену и забудьте про этот разговор. Ромен сделает все, что нужно, и не будет трястись как осиновый лист.

– Ну хорошо, комиссар, будь по-вашему, – сказал Лалонд после еще одной паузы. – Однако услуга за услугу. Получилось так, что именно мне передали на анализ веревку, которой были связаны лапы у голубя. Я тоже попрошу вас об отсрочке, меня тут завалили работой.

– Согласен. Займитесь этим, когда у вас будет время. Только найдите хоть какую-нибудь зацепку.

– На веревке остались частицы кожи. Этот парень порезал себе пальцы. Может, даже ободрал. Остается пустяк: найти парня с небольшой ранкой на сгибе указательного пальца. Не исключено, правда, что веревка расскажет нам больше. Она необычная.

– Замечательно, вы молодец, – похвалил его Адамберг: он чувствовал, что молодой Энцо Лалонд пытается сгладить неприятное впечатление, которое произвел своей робостью. – Только не звоните мне в Контору, и на мобильный тоже не надо.

– Понял, комиссар. Позвольте вам сказать еще кое-что: я могу представить заключение не сегодня, а завтра. Но подделывать результаты анализа я не буду. И не просите меня об этом. Если парень виновен, я ничего не смогу сделать.

– О подделке я вас не прошу. Вы в любом случае найдете у него на руках следы бензина. Это будет тот же бензин, которым перепачканы кроссовки, поскольку он держал их в руках, а значит, тот же бензин, который нашли на месте преступления. Парня запрут, в этом можете не сомневаться.

И все будут довольны, произнес Адамберг, повесив трубку и полой рубашки стирая с нее свои отпечатки. И жизнь Момо Фитиля покатится к роковому рубежу, неизбежному и предначертанному заранее.

Вдалеке показалась ферма Леоны, Адамберг вдруг остановился, почувствовав тревогу. В прозрачном воздухе до него донесся вой собаки, долгий, тоскливый, полный безмерного отчаяния. Адамберг побежал к дороге.

Х

Дверь в столовую была распахнута настежь, Адамберг, обливаясь потом, вбежал в маленькую темную комнату – и замер. Долговязое сухопарое тело Леоны было распростерто на каменном полу, вокруг головы была лужа крови. Возле хозяйки, положив свою большую лапу на ее талию, лежал на боку и тихонько поскуливал Лод. Адамберг чувствовал себя так, будто большой кусок стены, отвалившись, прокатился по нему от шеи до живота и затем упал, стукнув его по ногам.

Опустившись на колени, он потрогал горло Леоны, потом запястья: пульса не было. Леона не упала, ее убили, кто-то хладнокровно размозжил ей голову о каменный пол. Он услышал, как скулит вместе с псом, как стучит кулаком по плитам пола. Тело было еще теплым, значит на Леону напали всего несколько минут назад. Возможно даже, он спугнул убийцу, когда подбегал к дому по дорожке и гравий скрипел у него под ногами. Он открыл заднюю дверь, обвел быстрым взглядом безлюдное пространство вокруг дома, потом побежал к соседям узнавать телефон жандармерии.

Адамберг ждал приезда жандармов, сидя на корточках возле Лео. Как и Лод, он положил руку на ее тело.

– Где Эмери? – спросил он бригадира, который вошел в комнату вместе с какой-то женщиной, очевидно врачом.

– У психов. Сейчас приедет.

– Вызовите «скорую помощь», – скомандовала женщина-врач. – Она жива. Хотя, возможно, жить ей остается считаные секунды. Она в коме.

Адамберг поднял голову.

– Я не услышал пульс, – сказал он.

– Да, пульс очень слабый, – согласилась женщина, на вид лет сорока, привлекательная и с твердым выражением лица.

– Когда это случилось? – спросил бригадир, с явным нетерпением дожидавшийся своего начальника.

– Несколько минут назад, – сказала женщина. – Максимум пять. Она упала и расшиблась.

– Нет, – сказал Адамберг. – Ее ударили головой об пол.

– Вы прикасались к ней? – спросила женщина. – Кто вы вообще?

– Нет, не прикасался. А вообще я полицейский. Осмотрите пса, доктор, он не может встать. Он защищал Лео, и убийца его ударил.

– Уже осмотрела, он не пострадал. Я знаю Лода: если он не хочет вставать, с этим ничего не сделаешь. Он не двинется с места до тех пор, пока не увезут его хозяйку. А может, и потом не встанет.

– Наверно, ей стало плохо, – невпопад предположил толстяк-бригадир, – или она споткнулась о стул. И упала.

Адамберг покачал головой и не стал с ним спорить. На Леону напали, и случилось это потому, что она видела, как бабочка в Бразилии взмахнула крыльями. Когда? По какому поводу? Только в одном Ордебеке ежедневно возникают несколько тысяч неповторимых мелких деталей, несколько тысяч взмахов. И столько же событий неизбежно следуют за этим. Как, например, убийство Мишеля Эрбье. Громадная масса машущих крыльев, и вот два из них затрепетали перед глазами Леоны, наделенной даром видеть или чувствовать этот трепет. Но что это были за крылья? Искать бабочку в городке, где живут две тысячи человек, – все равно что пресловутую иголку в стоге сена. Впрочем, Адамберг никогда не мог понять, почему эта задача считается такой трудной. Ведь стог сена можно сжечь, и иголка сразу найдется.

Перед входом остановилась «скорая помощь», хлопнули дверцы. Адамберг встал и вышел. Когда санитары стали медленно задвигать носилки в машину, он провел тыльной стороной ладони по волосам старой женщины.

– Я еще вернусь, Лео, – сказал он ей. – Я буду здесь. Бригадир, передайте капитану Эмери мою просьбу: чтобы ее охраняли днем и ночью.

– Хорошо, комиссар.

– И чтобы никого не пускали к ней в палату.

– Хорошо, комиссар.

– Этого не понадобится, – холодно заметила женщина-врач, усаживаясь в машину «скорой помощи». – Она не доживет до вечера.

Еще более медленной, чем обычно, походкой Адамберг вернулся в дом, который охранял толстый бригадир. Он подставил руки под кран, чтобы смыть кровь Леоны, и вытер их тряпочкой, которой вчера после ужина вытирал посуду. Сине-белой тряпочкой с рисунком в виде пчелок.

Пес не двинулся с места даже после того, как увезли его хозяйку. Теперь он скулил совсем тихо, издавая на выдохе жалобный звук.

– Заберите пса, – сказал Адамберг бригадиру. – Дайте ему кусочек сахару. Здесь его оставлять нельзя.

В поезде от ботинок Адамберга то и дело отставали засохшие листья и грязь и осыпались на пол буро-черными кусками, а женщина, сидевшая напротив, осуждающе смотрела на него. Адамберг поймал один кусок, повторявший узор его рифленой подошвы, и сунул в карман рубашки. Женщина напротив, подумал он, и не подозревает, что находится рядом с реликвиями, частицами Бонвальской дороги, которую топчут своими копытами кони Адского Воинства. Владыка Эллекен вернется и снова покарает Ордебек, ведь там осталось еще трое из тех, кого он должен утащить в преисподнюю.

XI

С тех пор как Адамберг в последний раз видел Момо Фитиля, прошло два года. Сейчас парню двадцать три: староват, чтобы играть со спичками, но еще слишком молод, чтобы прекратить борьбу. Теперь его щеки затеняла борода, однако этот мужественный аксессуар не прибавлял ему внушительности.

Молодого человека привели в комнату для допросов, где не было ни дневного света, ни вентилятора. Адамберг заглянул в окошечко в перегородке, разделявшей комнату пополам: Момо сидел на стуле сгорбившись и смотрел в пол. Его допрашивали лейтенанты Ноэль и Морель. Ноэль расхаживал вокруг, небрежно играя в йо-йо, которую он отобрал у Момо. Тот был многократным чемпионом по этой игре.

– Кто напустил на него Ноэля? – спросил Адамберг.

– Ноэль только что сменил другого коллегу, – стал оправдываться Данглар.

Допрос начался утром, и майор Данглар еще ничего не сделал, чтобы прервать его. Упорно, час за часом Момо повторял свою версию: он пришел один в парк района Френэ, где ему назначили встречу, но прождал зря, а эти новые кроссовки он нашел у себя в шкафу и вытащил из пакета. Кроссовки были заляпаны бензином, он взялся за них и запачкал руки, вот почему у него на руках бензин. И он в жизни не слышал о Клермон-Брассере, понятия не имеет, кто это такой.

– Вы давали ему еду? – спросил Адамберг.

– Да.

– А пить?

– Две банки кока-колы. Черт возьми, комиссар, о чем это вы? Мы его тут не пытаем.

– Нам звонил сам префект, собственной персоной, – вмешался Данглар. – Надо, чтобы Момо раскололся сегодня же вечером. Это приказ министра внутренних дел.

– Где кроссовки, которые нашли у него в шкафу?

– Здесь, – ответил Данглар, показывая на один из столов. – До сих пор воняют бензином.

Адамберг осмотрел кроссовки, не дотрагиваясь до них, и покачал головой.

– Пропитались до кончиков шнурков, – сказал он.

К Адамбергу и остальным присоединился подошедший быстрым шагом Эсталер, затем Меркаде с телефоном в руке. Если бы Адамберг по какой-то ему одному известной причине не покровительствовал Эсталеру, тот давно бы уже служил не в Конторе, а где-нибудь в маленьком комиссариате за пределами Парижа. Все коллеги были уверены, ну почти уверены, что молодой бригадир не справляется с работой, более того – что он полный идиот. Эсталер глядел на мир широко распахнутыми зелеными глазами, словно старался ничего в нем не упустить, но при этом сплошь и рядом не замечал самого очевидного. Комиссар считал, что он еще в процессе роста, но однажды сможет реализовать свой весьма значительный потенциал. Каждый день этот молодой человек прилагал массу усилий, чтобы узнать и осознать происходящее, но за два года пресловутого роста не наметилось никаких сдвигов. Эсталер повсюду таскался за Адамбергом, не рассуждая, словно путешественник, постоянно сверяющийся с компасом, и одновременно благоговейно поклонялся лейтенанту Ретанкур. То, что эти двое придерживались в своей работе прямо противоположных методологических принципов, повергало Эсталера в глубочайшую растерянность. Адамберг продвигался вперед извилистыми обходными путями, тогда как Ретанкур шла прямо к цели, согласно несложной, но эффективной тактике буйвола, узревшего воду. И нередко молодой бригадир останавливался на распутье, не зная, на какую из этих дорог свернуть. В те минуты, когда душевное смятение Эсталера достигало апогея, он шел варить кофе для всей Конторы. Это он умел делать в совершенстве, поскольку в точности, до мельчайших нюансов помнил, какой кофе предпочитает каждый из его коллег.

– Комиссар, – запыхавшись, выпалил Эсталер, – у экспертов катастрофа!

Молодой человек неожиданно умолк и заглянул в блокнот.

– Пробы, взятые у Момо, непригодны для исследования. В результате непредвиденного инцидента в лаборатории произошло загрязнение образцов.

– Проще говоря, – вмешался Меркаде (который в данный момент, против обыкновения, не спал), – кто-то из лаборантов опрокинул на пробы чашку кофе.

– Чашку чая, – поправил его Эсталер. – Так что Энцо Лалонду придется брать пробы во второй раз, но результаты будут только завтра.

– Вот незадача, – пробурчал Адамберг.

– А поскольку следы бензина на руках могут стереться, префект велел связать Момо руки, чтобы он ни к чему больше не прикасался.

– Префект уже знает о непредвиденном инциденте в лаборатории?

– Он звонит туда раз в час. Парню, который опрокинул кофе, пришлось пережить не самый приятный момент.

– Чашку с чаем, он пролил чай.

– Чай или кофе – это уже не важно, Эсталер, – сказал Адамберг. – Данглар, свяжитесь с префектом и скажите ему, чтобы не наказывал лаборанта: сегодня же вечером, до десяти часов, мы добьемся от Момо признания.

Адамберг вошел в комнату для допросов, держа кончиками пальцев кроссовки, и сделал знак Ноэлю, чтобы тот вышел. Узнав комиссара, Момо улыбнулся, словно у него отлегло от сердца, но Адамберг покачал головой.

– Нет, Момо. Твои подвиги в качестве главаря банды закончились. Ты понимаешь, кого поджег в этот раз? Знаешь, кто это?

– Мне тут сказали. Тип, который строит дома и выплавляет сталь. Клермон.

– И который ими торгует, Мо. По всему миру.

– Да. Который ими торгует.

– Иными словами, ты превратил в головешку одного из столпов национальной экономики. Ни больше ни меньше. Сечешь?

– Это не я, комиссар.

– Я тебя не об этом спрашиваю. Я спрашиваю, сечешь ты или нет?

– Да.

– Что ты сечешь?

– Что это один из столпов национальной экономики, – сказал Момо, и в его голосе послышалось что-то похожее на рыдание.

– В общем, ты нанес ущерб всей нации. Сейчас, когда я с тобой говорю, работа в фирме «Клермон» застопорилась и на европейских биржах вот-вот начнется паника. Понятно тебе? Только не надо рассказывать мне сказки про несостоявшуюся встречу неизвестно с кем, про парк и неизвестно чьи кроссовки у тебя в шкафу. Я хочу знать: ты случайно убил Клермон-Брассара или это было заранее спланированное покушение? Одно дело – убийство по неосторожности, и совсем другое дело – умышленное убийство.

– Ну пожалуйста, комиссар…

– Не двигай руками. Так что, ты заранее спланировал убийство? Хотел, чтобы твое имя осталось в истории? Если да, то тебе это удалось. Натяни перчатки и надень кроссовки. Можешь надеть только одну, этого будет достаточно.

– Они не мои.

– Надень кроссовку, – повысив голос, скомандовал Адамберг.

Ноэль, стоявший за перегородкой и прислушивавшийся к разговору, недовольно пожал плечами:

– Прямо очухаться не дает парню, сейчас доведет его до слез. А еще говорят, это я местный изверг.

– Все правильно, Ноэль, – сказал Меркаде. – Мы ведь получили приказ. Огонь, который зажег Момо, уже подобрался к Дворцу правосудия. Нам нужно признание.

– С каких это пор комиссар так торопится выполнять приказы?

– С тех пор, как на него нажали. Это же нормально, что человек хочет спасти свою шкуру, разве нет?

– Для любого другого человека было бы нормально. Для Адамберга – нет, – сказал Ноэль и направился к выходу.

Адамберг вышел из комнаты для допросов и протянул кроссовки Эсталеру. Подчиненные, в особенности Данглар, смотрели на него отчужденно.

– Продолжайте допрос, Меркаде, мне надо заняться нормандскими делами. Теперь, когда Момо перестал надеяться на меня, он быстро расколется. Принесите туда вентилятор, чтобы у него не так сильно потели руки. И как только лаборант закончит повторное исследование, пришлите мне результат.

– Я думал, вы не считаете его виновным, – не слишком любезным тоном заметил Данглар.

– Да, но сегодня я заглянул в его глаза. Это он, Данглар. Как ни печально, это он. Остается только выяснить, было ли убийство предумышленным.

Данглару многое не нравилось в комиссаре, но больше всего его раздражала эта манера принимать собственные ощущения за неопровержимо доказанные факты. На критику майора Адамберг отвечал, что ощущения – тоже факты, что они вполне материальны и имеют такую же ценность, как лабораторные анализы. Что наш мозг – самая большая на свете лаборатория, вполне способная классифицировать и обрабатывать поступающие данные, такие как, например, чей-то взгляд, и выдавать полноценные научные результаты. Эта псевдологика выводила Данглара из себя.

– Что бы вы ни увидели в его взгляде, комиссар, этого недостаточно. Нам нужно не гадание по глазам, а знание.

– Но мы знаем, Данглар. Знаем, что Мо принес старика в жертву на алтаре своих убеждений. Сегодня в Ордебеке один тип разбил об пол голову старой дамы, как разбивают стакан. И я не в том настроении, чтобы нянчиться с убийцами.

– Но еще утром вы считали, что Момо угодил в подстроенную кем-то ловушку. Вы говорили, что он непременно избавился бы от запачканных кроссовок, а не стал бы держать их у себя в шкафу, ведь это улики, прямо указывающие на него.

– Мо думал, он хитрее всех. Купил пару новеньких кроссовок и положил к себе в шкаф, чтобы мы решили, будто кто-то захотел его подставить. А в итоге подставил себя сам.

– И все это вы увидели в его глазах?

– Скажем, да.

– И какие же доказательства вы там обнаружили?

– Гордыню и жестокость, а в данный момент еще и животный страх.

– И вы все это измерили? Проанализировали?

– Я вам уже сказал, Данглар, – произнес комиссар необычайно мягко, но с ноткой угрозы, – я сейчас не в том настроении, чтобы дискутировать.

– Безобразие, – прошипел Данглар.

Адамберг набрал на мобильном номер ордебекской больницы. И небрежно махнул рукой Данглару, словно выметая его из комнаты.

– Идите к себе, майор, это лучшее, что вы сейчас можете сделать.

Семеро подчиненных комиссара, собравшись вокруг, наблюдали за этой стычкой. На лице Эсталера отразилось глубокое огорчение.

– Остальным рекомендую сделать то же самое во избежание неприятных последствий. Сейчас для допроса Мо мне нужны только двое, Меркаде и Эсталер.

Пятеро полицейских молча разошлись, кто-то из них смотрел на начальника с изумлением, а кто-то с осуждением. Данглар, дрожа от злости, удалился широкими шагами, так быстро, насколько ему позволяла его своеобразная походка, при которой длинные ноги майора казались неустойчивыми, словно две подтаявшие свечи. Он спустился по винтовой лестнице в подвал, вытащил из тайника бутылку белого вина и сделал несколько глотков. Надо же, подумал он, именно сегодня, когда мне удалось продержаться до семи вечера. Он сел на ящик, который в этом подвале заменял ему стул, и заставил себя дышать ровнее, чтобы унять гнев, а главное, чтобы справиться с горьким разочарованием. Данглар был почти в панике. Ведь он всегда так любил Адамберга, так ценил витиеватый, завораживающий ход его мысли, его отрешенность и – да-да! – его мягкость, даже если эта мягкость как-то уж слишком легко ему дается, если она у него какая-то, можно сказать, монотонная. Но со временем успех вскружил голову комиссару, и он подрастерял свои природные достоинства. В его душу проникли самоуверенность и самодовольство и притащили за собой такие чуждые ему качества, как честолюбие, высокомерие, нравственная глухота. Пресловутая апатичность Адамберга повернулась на сто восемьдесят градусов, и все увидели ее оборотную, темную сторону.

Данглар убрал бутылку в тайник, на душе у него было очень скверно. Он слышал, как хлопает входная дверь Конторы, полицейские, согласно расписанию, постепенно расходились по домам в надежде, что завтрашний день будет лучше сегодняшнего. А вот послушный Эсталер остался караулить Момо на пару с Меркаде, который, надо полагать, уже дрыхнет. Лейтенант засыпал на службе регулярно, с промежутком в три с половиной часа. Ясное дело, человек с таким изъяном никогда не решится пойти против начальства.

Данглар неохотно встал; чтобы вытеснить неприятные воспоминания о ссоре с Адамбергом, он старался думать об ужине со своими пятью детьми. Пятеро детей, сказал он себе, поднимаясь по винтовой лестнице, и яростно вцепился в перила. Вот где его настоящая жизнь, а не здесь, с Адамбергом. Подать в отставку и – почему бы и нет? – уехать в Лондон, где живет его любовница, он так редко видится с ней. Словно уже приняв это решение, Данглар ощутил гордость, а затем и прилив сил, столь необходимых его опечаленной душе.

Адамберг, закрывшись в своем кабинете, прислушивался к хлопанью входной двери: его сбитые с толку подчиненные один за другим покидали Контору, где витал дух недовольства и враждебности. Комиссар сделал то, что должен был сделать, ему не в чем было себя упрекнуть. Он действовал грубовато, но не мог иначе: слишком мало оставалось времени. Он не ожидал такой вспышки гнева от Данглара. Старый друг не захотел поддержать его, не последовал за ним, как бывало почти всегда. Это странно, особенно если учесть, что Данглар не сомневался в виновности Момо. Тут его блестящий интеллект дал осечку. Но у майора такое случалось: внезапные приступы волнения нередко затмевали истину, все искажали, не позволяя разглядеть даже очевидное. Однако длилось это всегда недолго.

Около восьми часов он услышал шаркающие шаги Меркаде, который вел к нему Момо. Через час судьба юного поджигателя будет решена, и Адамбергу придется столкнуться с протестами коллег. Единственное, что его действительно беспокоило, – это реакция Ретанкур. Но у него не было выбора. Что бы там ни думали Ретанкур или Данглар, он заглянул в глаза Мо и увидел в них правду, а еще увидел путь, по которому придется пройти. Он встал, чтобы открыть дверь, и по дороге сунул в карман телефон. В ордебекской больнице ему сказали, что Лео еще жива.

– Сядь, – сказал он Мо, который вошел опустив голову, чтобы не было видно его глаз. Адамберг сегодня уже слышал, как он плачет: у парня начинали сдавать нервы.

– Он ничего не сказал, – без выражения произнес Меркаде.

– Скоро мы с этим закончим, – сказал Адамберг и надавил на плечо Момо, чтобы тот побыстрее сел. – Наденьте ему наручники, Меркаде, и можете пойти отдохнуть наверху.