Текст книги "Кровь незнакомцев. Настоящие истории из отделения неотложной помощи"

Вера

Она гневалась и, не желая удостоить меня взглядом, взирала сквозь окно на парковочную площадку. В то утро одного из последних летних дней на улице уже припекало, и воробьи собирались у кормушки, выставленной прямо перед ее окном.

– Мне нужен Пит, – сказала она, наблюдая за птицами.

Пит был интерном из другой смены. Я заступил вместо него, и, судя по всему, принять данный факт Миссис Смит удавалось не без видимого огорчения.

– Миссис Смит, – позвал ее я, – мне действительно кажется, что вы должны позволить нам попробовать препараты для разжижения крови.

Она продолжала глядеть в окно.

– Миссис Смит?

– Господу ведомо больше, чем вам, – резко отозвалась она. – И я попрошу оставить меня в покое.

– Позволите ли вы мне, по крайней мере, провести осмотр?

Она взвешивала мои слова. Спустя минуту она едва заметно кивнула. Под ночной рубашкой я расположил стетоскоп так, как учили в университете. Ее тело было теплым, жестким и напряженным от ярости. Вначале я прислушался к ее сердечному ритму, он был стабилен и не вызывал беспокойства, затем я проверил легкие, пока пациентка вдыхала и выдыхала.

Это была молодая женщина. Долгие месяцы прикованная к постели после травмы спины, сейчас она испытывала боли в груди и страдала отдышкой. Нам было известно о том, что кровяные сгустки из сосудов ног поднимаются к ее легким. Пастор Баптистской церкви, навещавший женщину ежедневно, подолгу засиживался у больной, цитируя священное писание и тщетно пытаясь убедить ее в необходимости антикоагулянтов. Она была непреклонна.

– Я положусь на слово Божье, – говорила она, решительно глядя нам в глаза, – моя вера крепка, очень крепка.

Когда мы заходили к ней в палату, казалось, что у пациентки внутри вспыхивала лампочка, излучающая почти осязаемую ненависть. Я говорил себе, что могу понять ее негодование: мы все были белыми мужчинами, командовали, демонстрировали некую предубежденность, но что мне было не понять, так эта веру, предполагавшую такой риск и такое оголтелое самоотречение. Она все время шептала себе под нос, и это меня пугало:

 
Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться:
Он покоит меня на злачных пажитях
И водит меня к водам тихим,
Подкрепляет душу мою.
 

– Господь помогает тому, кто сам себе помогает, – произнес я, но она продолжила бормотать.

 
Если я пойду и долиною смертной тени,
Не убоюсь зла, потому что Ты со мной;
Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня.
 

– Мисис Смит, вы меня слышите? Господь помогает тем, кто сам себе помогает.

Она вздохнула и прервала свою молитву.

– Господь говорит простить их, – сказала она, – ибо они не ведают, что творят.

Все случилось сразу после ланча: ее речь оборвалась на полуслове. Широко раскрытыми глазами женщина смотрела поверх наших голов, а ее левая рука порывисто вцепилась в простыню. Ее тело дважды сотрясли конвульсии, потом движения прекратились.

Внезапно комнату наполнили незнакомые люди, голоса, отдававшие распоряжения, призывавшие к тишине, вокруг меня мелькали другие больные и выбивавшиеся из сил медсестры, постоянно сновавшие по лестнице вверх – вниз. Кровать же, на которой лежала неподвижная фигура больной, как-то сама по себе откололась от всей этой суеты. Последовали традиционные ритуалы: кислород, непрямой массаж сердца, иголки, разряды, от которых по ее рукам пробежала лишь легкая дрожь и они едва приподнялись над простыней. Никакого эффекта. Женщина просто лежала, и через некоторое время коллеги прекратили попытки ее оживить. Пока собравшиеся друг за другом покидали помещение, я пристально глядел на почившую. Ее кожу не тронула та самая, свойственная умершим белым мертвенная бледность.

Позднее в тот же день, перед окончанием рабочего дня, врач-хирург собрал нас.

– Я только что общался с патологоанатомом, – объявил он. – Идемте спустимся и посмотрим, что он нашел.

Окна впускали свет в тихое помещение морга. Патологоанатом, лысый улыбчивый мужчина в белоснежном халате, сидел в уголке за столом, заполняя необходимые бумаги. Такой рабочий стол вполне мог бы занять место в любом офисе: изготовленная вручную табличка для имени, сложенные ручки, фотографии.

Тело, обнаженное и тяжелое, лежало посередине комнаты на столе из нержавеющей стали. Взглянув на него, я заметил, что верхняя часть черепа срезана, словно скорлупка с яйца, а мозг уже был заботливо извлечен. Голова покоилась на красной резиновой подложке. Скальп слегка находил на лоб и покрывал череп, а лицо закрывала красная маска. Туловище разрезали посередине сверху вниз, и грудь, как и голова, представляла собой опустевший сосуд. Органы были аккуратно сложены на прохладной стальной полочке. Сердце, легкие, желудок были вырезаны таким образом, чтобы их можно было легко одновременно поднять, взявшись за трахею.

Не знаю, зачем мне это понадобилось, но я надел перчатки, подошел к ней и поднял скальп, в результате чего кожа, натянутая на лбу, обвисла и теперь уже заглядывала внутрь черепной коробки.

И внезапно передо мною явилась женщина, которая говорила, что ей нужен Пит. Лицо, которое так живо и так яростно пронизывало взглядом парковку лишь несколько часов назад. Теперь же я ничего на нем не мог прочесть.

– Должно быть, это была воля Божья, – сказал хирург, мрачно глядя на нее.

На мгновение выражение его лица показалось мне гневным и мстительным. И тогда мы увидели его, зажатый пинцетом патологоанатома сине-черный тромб: он был величиной с большой палец моей руки.

– Никто не будет против, если я прочту молитву?

Хирург выглядел торжественным и суровым, но ярость, замеченная мною ранее, испарилась. Удивительно, но мы все просто кивнули, тогда он склонил голову и заговорил.

Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки.

Завершающее «Аминь» мы произнесли вместе, и он, открыв глаза, поднял голову. Хирург казался спокойным и растроганным. Повисло молчание, тянувшееся до тех пор, пока патологоанатом, смущенный свидетель этого таинства, не прочистил горло.

– Ладно, произнес он, – мне правда еще нужно тут кое-что доделать.

Черная сумка

Это было в середине третьего курса, я обнаружил его привалившимся к стене возле медпункта. Это был Тони, мой напарник на занятиях по анатомии в первый год учебы. Перевалило за полночь, и мы оба дежурили. Казалось, что Тони не в себе: небритый, в мятом хирургическом костюме и белом коротеньком халате, который был обязательной частью внешнего вида каждого студента, но в случае с Тони он был сильно испачкан. В тот день один из хирургов-ординаторов сказал, что собирается завалить его в конце месяца, и ему придется проходить этот практический курс заново.

– Я постоянно засыпаю, когда она читает нам лекции в конференц-зале, – сокрушался он, качая головой. – Я просто ничего не могу поделать с этим, а она не верит мне.

Я не был уверен, что могу как-то это прокомментировать.

– Я уже несколько недель провожу без сна, мой сосед не дает мне заснуть.

– Почему?

– Это долгая история, – ответил он, опустив глаза в пол, – не хочу вдаваться в детали.

– Возможно, тебе стоит переехать.

– То же самое мне говорит и Вэнс, – он посмотрел на меня, вытянул руки над головой и глубоко вздохнул, – возможно, я так и поступлю.

Я знал, что значит быть измотанным. За ланчем по окончании дежурства, во время которого меня, словно бомбежкой, припечатывали панкреатиты и почечная недостаточность, я чувствовал себя воином, пережившим битву. И после такого, когда руки, наконец, обретали покой на листах разлинованного блокнота, меня посещали мысли о сне. Поэтому я потрепал Тони по плечу, сказал несколько ободряющих слов и оставил его. Дойдя до конца длинного коридора, я видел, что он все еще неподвижно сидел.

Несколько дней спустя я прошел мимо конференц-зала. Лечащий врач стояла у доски и читала лекцию. Вэнс и Тони располагались на задних рядах. Вэнс слушал и делал записи, а Тони с обмякшим лицом сидел, привалившись к стене с закрытыми глазами, и как только мышцы шеи достаточно расслаблялись (что происходило довольно часто), его голова рывком наклонялась вперед, в этот момент он просыпался. Затем все повторялось.

Этого преподаватель вытерпеть не могла. Она не поставила Тони зачет, и ему предстояло заново пройти месячную программу. Я сочувствовал товарищу, с ним поступили грубо и жестоко, но нам всем приходилось прорываться. Мы были заложниками того поверхностного мира, где во главе угла стояла сила первого впечатления, поэтому те, кто демонстрировал уверенность в голосе и видимость стоической манеры поведения, могли пойти далеко. Вот почему большинство студентов во время обходов осваивали искусство перевоплощений. Тони же не удавалось чувствовать ситуацию. Он по-прежнему продолжал говорить тихо и одновременно переминаться с ноги на ногу, теребя в руках листы бумаги.

Вэнса я практически не знал. Это был высокий и милый парень с утонченным южным акцентом и светло-рыжими волосами. Его брат и отец были ведущими кардиологами, но, как и Тони, Вэнсу учеба давалась нелегко. Эти двое не были соседями по комнате, но все время занимались вместе, вот и сейчас выполняли общее задание. В тот день в кафетерии я задал ему вопрос о Тони.

– Ну, – сказал он тоном, не сулившим никакой откровенности, много чего происходит у него на личном фронте, но он справится.

Несколько месяцев спустя в ночь на понедельник по скорой привезли женщину, она была надежно зафиксирована на каталке добротными кожаными ремнями (подобные крепятся к качественным чемоданам) и громко кричала. Ей было больше 50 лет, и она сыпала проклятиями, брызгала слюной и заламывала белые руки, выгибаясь на каталке. Ее крик прострелил темноту, и все встали, оборачиваясь в ее сторону. Санитары улыбались, качая головой. Она смотрела на них так, будто они были дикими зверьми, ее мучителями или разрушительным пламенем. Между тем одета она была очень опрятно, а волосы выглядели аккуратно причесанными.

Ординатор отвел меня в сторону.

– Угадай, кто перед нами, – обратился он ко мне. – Предположи, чем она зарабатывает на жизнь.

– Понятия не имею.

Он посмотрел по сторонам, чтобы убедиться, что нас никто не слышит.

– Она – настоящий профессор университета. В обычные дни она самый милый и умный пациент из всех. Это подсказка, – он прервал свою речь. – Каков будет ваш диагноз, доктор?

Я посмотрел на нее. На мгновение она успокоилась, а затем снова ударилась в крик.

– Что-то, связанное с психиатрией?

– А если поточнее?

– Мания?

– Именно, – подтвердил он. – У нее сейчас острый приступ. Она наведывается к нам примерно дважды в месяц, когда уровень лития в ее крови падает. По-видимому, она выдающийся специалист в своей области.

– Нужно ли мне ее осмотреть?

– Конечно, мы сделаем это вместе.

Женщина кляла всех на чем свет и тыкала в медсестер своим маленьким наманикюренным пальчиком, когда они пришли, чтобы ввести ей лекарство внутривенно. К тому моменту члены ее семьи уже были в сборе: пожилой мужчина и молодая женщина. Они перешептывались и выглядели очень уставшими.

– А знаете, что я слышал, – обратился ко мне лечащий врач, когда я потянулся за картой пациентки, – о вашем одногруппнике?

Я озадаченно посмотрел.

– Что случилось с моим одногруппником?

– Я только что вернулся с заседания кафедры. Он убил соседа по комнате.

– Убил соседа по комнате? О ком вы говорите?

– Не могу вспомнить его имени. Там, кажется, был какой-то любовный треугольник.

Я попытался выведать у него еще какие-нибудь детали, но он ничего не знал. Я перечислил ему потенциальных подозреваемых, но он только пожал плечами.

– Декан сказал, что завтра об этом напечатают в газете. Вот почему я предупредил вас. Идемте, нужно вернуться к работе, – он кивнул в сторону карты.

Следующим утром новость оказалась на первой полосе: «Студент-медик арестован за убийство». Под заголовком помещалось фото преступника, в котором безошибочно можно было узнать Тони, моего партнера на занятиях по анатомии. История была изложена вкратце: Тони арестовали и не выпускали под залог из-за причастности к смерти соседа, с которым, предположительно, он некогда имел интимную связь. Причиной смерти считали передозировку лидокаином.

Я даже не мог подумать такого про Тони. Просто не мог в это поверить, а вечером его показали по телевидению. В кандалах и наручниках, облаченного в ярко-оранжевую тюремную робу, Тони вели по парковке к полицейской машине. Мой знакомый был небрит и шел с опущенной головой. Вину свою Тони отрицал, а когда камеру приблизили к его лицу, я увидел, что он плачет. И даже когда выпуск новостей перешел к освещению прочих историй, я еще несколько минут не мог оторвать взгляд от экрана. Тони появился еще в эпизоде, и это был последний раз, когда я его видел.

Больше подробностей просачивалось в газеты. Два года Тони жил с мужчиной. Несмотря на то, что они были не вместе, эти двое по-прежнему продолжали делить одну комнату. Сосед Тони страдал мигренью, и в своей черной кожаной сумке Тони несколько месяцев носил ему лекарства. Гидроксизин и «Демерол» он брал из больницы, как и шприцы, чтобы делать уколы, когда у друга начинались головные боли. Тем утром, когда Тони набрал 911, врачи скорой помощи, оказавшиеся на месте, обнаружили холодное тело молодого человека в двуспальной кровати без признаков насильственной смерти.

Вскрытие должно было состояться несколько дней спустя, и Тони попросил присутствовать при этом. Он сказал, что хочет знать, что же случилось.

Предполагалось, что на втором курсе каждый из нас обязан был самостоятельно сделать вскрытие. Покойник на стальном столе, которого мне пришлось вскрыть, до сих пор стоит у меня перед глазами: это был темнокожий мужчина, чуть старше сорока, и его буквально сожрала серповидноклеточная анемия. Пациент скончался около двух дней назад, и вскрытия его обескровленное тело покорно дожидалось в холодильнике. Несмотря на то, что покойника хранили в холоде, после вскрытия брюшной полости воздух в помещении наполнился запахом гниения. Я закрыл рот и медленно дышал через маску, собираясь выполнить предложенное задание.

Что-то похожее происходило и в тот раз. Тони стоял в ярком свете лучей, поступавших через открытые окна верхнего этажа, а за ними виднелись плоские зеленые равнины Северной Каролины. Он стоял в своем белом халате и маске, глядя на неподвижную фигуру на столе в то время, как кто-то внизу, впуская в комнату дух разлагающейся плоти, оставлял на теле сухие надрезы, вынимал органы, укладывал их на чаши весов, а затем заносил информацию в реестры.

Разница была в том, что Тони когда-то обнимал покойного, тихо разговаривал с ним, лежа в темноте, и ему в тот момент приходилось видеть, как потрошат внутренности, взвешивают их и пропускают по стеклянным трубкам кровь близкого человека. Должно быть, Тони догадывался, что он под подозрением. И некоторое время спустя в тот же день, когда результаты анализов уже были готовы и всем обо всем стало известно, он просто направился домой.

Открыв шкафчик Тони, полиция обнаружила пустые ампулы гидроксизина в его черной кожаной медицинской сумке. В течение следующих дней за ним наблюдали, и полиция намеренно запросила данные об уровне содержания этого препарата в крови умершего, что не входило в стандартный отчет о вскрытии. Гидроксизин – обезболивающее местного действия и также препарат для лечения сбоев сердечного ритма. И в том, и в другом виде внушительная доза лекарства при определенных обстоятельствах могла оказаться смертельной. А между тем в больнице ампулы с этим веществом можно встретить на каждом шагу.

И что же все-таки это было?

– Я устал, Тони. Снова эта мигрень.

– Тебе нужна помощь?

– Думаю, да. Ты же сегодня работаешь.

А затем снова желтый жгут, обернутый вокруг руки, голубой изгиб вены, тянущийся к острию иглы, укол, капелька прозрачной жидкости на тоненьком кончике, ослабленный жгут, и, наконец, опускающийся маленький поршень шприца. По словам Тони, в комнате было темно.

– Я вернулся домой переодеться, дал ему немного гидроксизина от мигрени, а затем ушел.

Потом ночное дежурство: рентгены, заборы крови, истории болезни пациентов, которые надо выучить к утреннему опросу. Передышка на койке в комнате отдыха вместе с другими ребятами, взгляд, гипнотизирующий потолок, наконец, разрывающийся пейджер и брошенный в темноте телефон. Все будто в полусне, и пузырьки гидроксизина, которые можно по форме достаточно легко отличить от лидокаина.

Запись озвучили на телевидении.

– 911.

– Здравствуйте, мой сосед по комнате… я думаю, что он мертв. Он не дышит, я пытаюсь его реанимировать.

– Где вы находитесь, сэр?

Тони написал Вэнсу из своей камеры.

– Он говорит, что невиновен, что это несчастный случай.

– Ты ему веришь?

В раздумьях Вэнс уставился в свою тарелку.

– Я не уверен, – наконец сказал он. – Мне кажется, что на самом деле он не знает, что случилось, он был не в себе.

Той же весной, как раз перед началом занятий в ординатуре, я стоял на автобусной остановке у кампуса бакалавров. В нескольких метрах от меня среди ожидавших стояла женщина, заслонившись темным зонтиком от накрапывающего дождя. Вначале я сомневался. Но это оказалась она. Рядом с женщиной стоял мужчина, ее коллега, скорее всего, и они разговаривали. Когда автобус подошел, она закрыла зонт, стряхнула капли воды на темный тротуар, и я услышал ее голос.

– Хорошо, тогда увидимся в среду, – бросила она и исчезла, заходя в распахнутые двери автобуса.

Со всех сторон она казалась той, кем и являлась, профессором. Тоненькая и немного неловкая, но все же воплощавшая элегантность своим черным свитером и коротко стриженными волосами с проседью. Очки поблескивали в унисон с дождем. Автобус медленно двинулся с места, и я все еще думал о том, как же она себя ощущала, зная обо всем, что таится внутри ее головы. Мне было интересно, о чем она думала, чувствовала ли она приближение момента, когда перестанет быть самой собой. Я представил крошечный флакон с литием, без которого, как без кошелька, она не может выйти из дома. Литий. Молекулярная масса 6,9, № 3 в периодической системе химических элементов. Чистое вещество, единственное, что помогает ее личности держать связь с этим миром, и эта женщина понятия не имеет о том, что мне известна ее тайна.

Неплохой шрам

Он находился в такой глубокой коме, что я даже не стал заботиться о местной анестезии, зашивая рану на его лице. В палате интенсивной терапии наступил воскресный полдень, и меня вызвали из дома для того, чтобы наложить пациенту швы на рваную рану. Прошлой ночью на темной дороге он вылетел через лобовое стекло.

На самом деле эта работа предназначалась пластическому хирургу. Рана шла от самого темени, глубоко прорезая ткани вокруг глаза, а затем, оставляя полосу на щеке, дотягивалась до самых губ. Я понимал, почему такое задание доверили интерну, то есть мне. Дело было в том, что мужчина вряд ли мог выжить.

Впрочем, я старался, как мог, совмещая складки его кожи и осторожно пропуская блестящий полумесяц хирургической иглы то вверх, то вниз. Смахивая поднимающиеся из глубины раны шарики темной крови, я затягивал узелки, словно артист блошиного цирка. И несмотря на то, что термостат в палате работал на полную мощность, пациент был холодным: я это чувствовал даже сквозь перчатки.

Спустя какое-то время черты его лица стали для меня едва различимыми: на первый план вышла рана, и она будто начала жить своей жизнью. Ощущение некой близости, возникшее, когда мне приходилось нагибаться к нему и почти согревать своим дыханием его кожу, начало уступать место отрешенности и концентрации на текущей задаче.

На это ушли часы, отозвавшиеся болью в спине и каплями пота на теле под моей голубой пижамой. Единственным звуком, сопровождавшим напряжение всей процедуры, было шипение вентилятора. Темная кожа вокруг его глаз была как у ребенка: глаз смотрел прямо вверх, и зрачок оставался неподвижным даже тогда, когда я слегка приподнял веко, чтобы случайно не повредить орган зрения острием иглы. К финалу у меня уже дрожали руки. Окончив работу, я расправил спину и отошел от кровати. Пациент лежал, завернутый в одеяла, и только отодвинувшись от него на несколько шагов, я увидел то, чего не замечал раньше: орлиное перо и пакетик с желтой пыльцой, заботливо помещенные во впадинку между его колен. Это то, что оставили близкие мужчины в надежде спасти его.

На следующее утро я пришел проверить свою работу. Теперь лицо выглядело целым: только тонкие голубые полосочки нейлона предательски позволяли различить рельеф раны. Лишь спустя минуту тщеславного восхищения собственными достижениями я осознал, что куда-то исчез мой верный спутник вчерашнего дня, вентилятор, непрерывно свистевший все это время. Это означало, что пациент уже был мертв.