Текст книги "История об отрицательной гравитации"

Когда эта мысль пришла мне в голову, я заметил свет на улице, направляющийся в мою сторону. Я справедливо предположил, что этот свет производит курительная трубка, и почти тут же услышал голос. Это был голос члена альпийского клуба. Из всех людей в мире, это был последний, кого я желал бы видеть своим избавителем; я завис, стараясь не производить ни малейшего шума. Член альпийского клуба разговаривал с кем-то, шедшим рядом с ним.

– Он безумец, в этом не может быть ни малейшего сомнения, – сказал член альпийского клуба. – Никто, кроме сумасшедшего, не смог бы подняться и спуститься с этой горы так, как это сделал он! У него нет развитой мускулатуры, достаточно один раз взглянуть на него, чтобы понять – он не может совершить восхождение естественным образом. Только безумие дает ему силу!

Они остановились почти что прямо подо мной, и говоривший продолжил:

– Такие вещи с сумасшедшими случаются сплошь и рядом. Временами они приобретают сверхъестественную силу, которую невозможно себе представить. Я видел, как четверо здоровенных мужчин пытались совладать с хлипким парнем, и у них ничего не получалось.

Затем заговорил его спутник.

– Думаю, то, что вы сказали – истинная правда, – сказал он. – В самом деле, я некоторое время наблюдал за ним.

Услышав эти слова, я затаил дыхание. Это был голос мистера Гилберта, моего земляка, отца Джанет. Должно быть, это он приехал в коляске. Он был знаком с членом альпийского клуба, и они говорили обо мне. Так это было, или не так, но я навострил уши.

– Это очень печальный случай, – продолжал мистер Гилберт. – Моя дочь была обручена с его сыном, но я разорвал помолвку; я не мог допустить, чтобы моя дочь вышла замуж за сына сумасшедшего, а в его состоянии не может быть никаких сомнений. Замечали – человек его возраста, глава семьи, – что он, надев тяжелый рюкзак, в чем не было совершенно никакой необходимости, отправляется на прогулку, причем перепрыгивает через заборы и канавы, прыгает по камням, словно молодой теленок или жеребенок. Я сам был свидетелем удручающего примера того, как одаренный природой человек меняется под влиянием расстройства его ума. Я находился на некотором расстоянии от его дома, но ясно видел, как он запрягал маленького ослика в повозку с камнем, которую едва приволокли две здоровенные лошади, а потом бил и хлестал маленькое бедное животное до тех пор, пока не выгнал его на дорогу. Я бы побеседовал с ним по поводу такой ничем не оправданной жестокости, но прежде, чем я добрался до него, повозка уже снова стояла у него во дворе.

– В его безумии не может быть никакого сомнения, – сказал член альпийского клуба, – нельзя было позволить ему путешествовать. В один прекрасный день он столкнет свою жену в пропасть, только чтобы иметь удовольствие наблюдать, как она парит в воздухе.

– Мне жаль, что он оказался здесь, – сказал мистер Гилберт. – Мне было крайне неприятно встретить его. В самое ближайшее время мы с дочерью уедем отсюда, возможно, уже завтра утром, чтобы не встречаться с ним более.

И они отправились в отель.

Некоторое время я висел, совершенно позабыв о своем состоянии, и раздумывал над услышанным. Мне на ум пришло, что все следует объяснить мистеру Гилберту, даже если для этого потребуется позвать его и разговаривать с ним, вися в воздухе.

Потом я увидел нечто светлое, приближающееся ко мне по дороге. Мои глаза привыкли к темноте, и я понял, что это было лицо, устремленное к небу. Я узнал торопливую походку и силуэт, это была моя жена. Когда она приблизилась, я позвал ее по имени, умоляя не кричать. Ей, должно быть, понадобились усилия, чтобы сдержаться, но ей это удалось.

– Ты должна помочь мне спуститься, – сказал я, – пока нас кто-нибудь не увидел.

– Что для этого нужно сделать? – спросила она.

– Попробуй ухватиться за конец веревки.

Достав из кармана кусок шпагата, я принялся его разматывать. Но он оказался слишком коротким, и она не могла до него дотянуться. Тогда я привязал к нему свой платок, но этого все равно не хватило.

– Я могу принести еще веревку или платок, – поспешно сказала она.

– Нет, – сказал я, – ты все равно никак мне их не передашь. Но там, у стены гостиницы, в углу, где садовая калитка, стоит несколько удочек. Я вижу их каждый день. В темноте ты сможешь легко их найти. Сходи, пожалуйста, и принеси мне одну из них.

Отель находился недалеко, и через несколько минут моя жена вернулась с удочкой. Она поднялась на цыпочки и размахивала ею в воздухе; но все, что ей удалось – это дотянуться концом удочки до моих ног. Мои отчаянные попытки наклониться, чтобы ухватить ее, окончились ничем.

– Погоди минуту, – сказала она, и принялась разматывать удочку.

Я понял, что она делает. На удочке имелась леска с крючком, и она, очень ловко, распутала ее. Вскоре она снова взмахнула удочкой и попыталась меня поймать. После нескольких попыток, крючок впился в мои брюки, чуть ниже правого колена. Она потянула, крючок скользнул по моей ноге и зацепился за верхнюю часть ботинка. Затем она аккуратно потянула, и я, наконец, почувствовал, что спускаюсь. Удочка опустилась вниз, одним концом упершись в землю; она продолжала подтягивать меня за леску, и, спустя несколько минут, ее рука крепко ухватила меня за лодыжку. Еще через несколько мгновений мои ноги коснулись земли, одна ее рука обвила меня вокруг шеи, а другая рука скользнула к рюкзаку на моей спине. Наконец, я твердо стоял на дороге; действие отрицательной гравитации прекратилось.

– Ах, я совершенно не подумала, – разрыдалась моя жена, – что когда отпустила тебя, ты поднялся в воздух! Поначалу я думала, что ты с кем-то задержался, и только потом вдруг поняла, что случилось на самом деле. Я тут же выбежала и принялась тебя искать. Я знала, что у тебя в кармане есть восковые спички и надеялась, что ты станешь их зажигать, чтобы тебя увидели.

– Но я вовсе не хотел, чтобы меня увидели, – сказал я, когда мы шли в отель. – И я бесконечно благодарен тебе за то, что именно ты нашла меня и помогла спуститься. Знаешь, кто приехал в той коляске, которая стояла у дверей гостиницы? Это мистер Гилберт с дочерью. Я должен немедленно с ним повидаться. Сразу же после этого я все тебе объясню.

Я снял рюкзак и отдал его жене, которая отнесла его в наш номер, а сам отправился на поиски мистера Гилберта. К счастью, я нашел его, когда он собирался идти в свою комнату. Он пожал протянутую ему руку, но взглянул на меня грустно и серьезно.

– Мистер Гилберт, – сказал я, – мне бы хотелось переговорить с вами наедине. Давайте пройдем в эту комнату. Тут никого нет.

– Мой друг, – ответил мистер Гилберт, – будет гораздо лучше, если наш разговор не состоится. Он достаточно болезнен для нас обоих, и ничего хорошего из него не выйдет.

– Вы даже представить себе не можете, о чем я собираюсь с вами поговорить, – сказал я. – Идите сюда, и, даю вам слово, через несколько минут вы не пожалеете о том, что согласились меня выслушать.

Мой вид был настолько серьезным и выразительным, что мистер Гилберт был вынужден последовать за мною; мы вошли в небольшую комнату, носящую название курительной, но в которой люди на самом деле курят очень редко, и прикрыли за собой дверь. Я сразу же приступил к разъяснениям. Я сказал своему старому приятелю, что мне не нужно объяснять, почему он считает меня сумасшедшим, и что сейчас для меня самое важное – развеять его сомнения в ясности моего ума. Затем я поведал ему историю моего изобретения, и объяснил причины тех поступков, которые заставили его усомниться в здравии моего рассудка. Однако о сегодняшнем маленьком происшествии я не упомянул ни словом. Это был просто несчастный случай, и я не считал необходимым о нем рассказывать.

Мистер Гилберт слушал меня очень внимательно.

– Ваша жена здесь? – спросил он, когда я закончил.

– Да, – ответил я, – и она может подтвердить каждое сказанное мною слово, – вы ведь не подозреваете в сумасшествии также и ее? Сейчас я ее приведу.

Через несколько минут в комнату вошла моя жена, они обменялись рукопожатием, и он сказал ей о своих подозрениях относительно моего сумасшествия. Она побледнела, но ответил улыбкой.

– Он похож на сумасшедшего, – сказала она, – но я никогда не думала, что кто-то действительно примет его за такового.

И слезы заблестели у нее на глазах.

– А теперь, дорогая, – сказал я, – расскажи, пожалуйста, мистеру Гилберту о моем изобретении.

И она рассказала ему, повторив все, что прежде сказал я.

Мистер Гилберт переводил взгляд с нее на меня и обратно, в явном затруднении.

– Конечно, я не сомневаюсь, что каждый из вас верит в то, что говорит. Все было бы просто, если бы я мог заставить поверить себя в то, что такая сила, о которой вы говорите, может существовать.

– Это затруднение, – сказал я, – легко устраняется демонстрацией ее действия. Вы не могли бы нас немного подождать, пока мы чем-нибудь перекусим? Я очень голоден, и она тоже, а вы пока можете подумать над тем, что я вам рассказал.

– Я буду ждать вас здесь, – сказал мистер Гилберт, – и выкурю сигару. Не беспокойтесь. Мне действительно необходимо некоторое время на обдумывание вашей истории.

Когда мы поужинали (наш ужин специально оставили для нас), я поднялся наверх, взял рюкзак, и мы присоединились к мистеру Гилберту, ожидавшему нас в курительной комнате. Я показал ему свой аппарат и очень кратко объяснил принцип его действия. Я не стал ему демонстрировать действие аппарата, поскольку по коридору ходили люди, которые в любую минуту могли войти в комнату; но, выглянув в окно, увидел, что ночь посветлела. Ветер разогнал облака, на небе высыпали яркие звезды.

– Если вы пройдете со мной на улицу, – сказал я мистеру Гилберту, – то я покажу вам, как мой аппарат работает.

– Это как раз то, что мне очень хочется увидеть, – ответил он.

– Я пойду с вами, – сказала моя жена, набрасывая на голову платок. После чего мы вышли на улицу.

Когда мы оказались за пределами маленького городка, я нашел, что света, даваемого звездами, было вполне достаточно для демонстрации. Виднелась дорога, низкие валы и другие объекты вокруг нас, которые были легко различимы.

– Теперь, – сказал я мистеру Гилберту, – позвольте мне надеть этот рюкзак на вас, и вы сами убедитесь, насколько просто вам станет ходить.

Он согласился, испытывая некоторое сомнение, и я надежно приладил рюкзак к его спине.

– Сейчас я стану поворачивать этот винт, – сказал я, – и вы будете чувствовать себя все легче и легче.

– Только будь осторожен и не поверни слишком сильно, – предупредила меня жена.

– О, будь спокойна за меня, – сказал я, аккуратно поворачивая винт.

Мистер Гилберт был довольно тучным человеком, и мне пришлось сделать довольно много поворотов.

– Мне кажется, как будто меня прицепили к лебедке, – сказал он. Я обнял его и обнаружил, что легко могу приподнять.

– Вам удалось оторвать меня от земли? – спросил он удивленно.

– Да, это довольно просто, – ответил я.

– О Господи! – воскликнул мистер Гилберт.

Затем я повернул винт еще на пол-оборота и сказал ему, чтобы он попробовал ходить и бегать. Что он и сделал, сначала медленно, а потом делая шаги все большей длины, потом скользить и прыгать. Шло время, мистер Гилберт бегал и прыгал. Однако, поскольку никого поблизости не было видно, он мог резвиться в свое удовольствие сколько ему вздумается.

– Не могли бы вы повернуть винт еще? – спросил он. – Я хочу попробовать перескочить через эту стену.

Я чуть-чуть увеличил силу отрицательной гравитации, и он с необыкновенной легкостью перепрыгнул пятиметровую стену. Затем снова перепрыгнул ее, и в два прыжка оказался возле меня.

– Я чувствую себя, подобно кошке, – сказал он. – Никогда не испытывал ничего подобного.

И он пошел по дороге, делая длинные, по меньшей мере, футов в восемь, шаги, в то время как я и моя жена смеялись над сверхъестественной ловкостью нашего приятеля. Через несколько минут он вернулся.

– Сними его, – сказал он. – Если я похожу с ним еще немного, то непременно захочу оставить его себе; после чего меня примут за сумасшедшего и упекут в сумасшедший дом.

– Теперь-то, – сказал я, вывернув винт обратно, прежде чем снять рюкзак, – вы понимаете, как мне удавалось проходить большие расстояния, перепрыгивать препятствия, совершить подъем и спуск, и как маленький ослик смог сдвинуть тяжело груженую повозку?

– Теперь – да! – воскликнул он. – И прошу у вас прощения за то, что думал и говорил о вас, мой друг!

– И Герберт сможет жениться на вашей дочери? – спросила моя жена.

– Может ли он жениться на ней! – воскликнул мистер Гилберт. – Если вы спросите моего мнения, то он просто должен жениться на ней! Моя бедная девочка очень страдает с тех пор, как я разорвал их помолвку.

Моя жена бросилась к нему, но обняла ли она его, или только сделала вид, – не могу сказать, поскольку в одной руке держал рюкзак, а другой вытирал глаза.

– Но, дорогой мой, – прямо сказал мистер Гилберт, – если вы до сих пор считали необходимым держать ваше изобретение в тайне, мне бы хотелось, чтобы вы никогда не предъявляли его миру. Те, у кого подобный аппарат окажется в руках, могут использовать его с разными целями, и тот вред, который был нанесен вам, когда я принял вас за сумасшедшего, может оказаться пустяком по сравнению с ним.

– Дружище, – воскликнул я с некоторым волнением, – я уже думал на эту тему. Маленький аппарат в этом рюкзаке, единственный, который у меня есть, доставил мне немало радостных минут. Но теперь я знаю, что он косвенно стал причиной неприятностей моих и моих близких, не говоря уже о прямых опасностях и неудобствах его использования, о которых я расскажу как-нибудь потом. Секрет известен нам троим, и мы будем хранить его. Но даже в единичном экземпляре этот аппарат служит источником соблазна и опасности для каждого из нас.

Как я уже упоминал, я держал рюкзак в одной руке; другой я быстро повернул винт. Прошло несколько минут – и вот он уже поднялся над моей головой, а я с трудом удерживал ремни.

– Смотрите! – У меня хлынули слезы.

Я разжал пальцы, рюкзак рванулся вверх и исчез во мраке ночного неба.

Я собирался объяснить свой поступок, но не смог бы сделать это при всем желании, поскольку моя жена бросилась мне на грудь, рыдая от радости.

– Ах, я так рада, так рада! – повторяла она. – И ты никогда не сделаешь другой?

– Никогда! – ответил я.

– А теперь давайте поспешим к Джанет, – предложила моя жена.

– Вы не представляете себе, каким тяжелым и неуклюжим я себя ощущаю, – сказал мистер Гилберт, стараясь идти в ногу с нами, когда мы возвращались. – Если бы я носил этот рюкзак немного подольше, я вряд ли смог бы с ним расстаться!

Джанет удалилась, но моя жена прошла к ней в комнату.

– Думаю, она сейчас чувствует то же самое, что и наш мальчик, – сказала она, вернувшись. – Но, уверяю тебя, дорогой, когда я вышла, в комнате над садиком осталась самая счастливая девушка на свете.

А еще в гостинице было трое очень счастливых пожилых людей, проговоривших друг с другом всю ночь.

– Я сегодня же напишу Герберту, – сказал я, когда мы расходились, – чтобы он встречал нас всех в Женеве. Думаю, для молодого человека не будет никакого вреда, если он на некоторое время прервет учебу.

– Вы должны разрешить мне добавить к письму постскриптум, – сказал мистер Гилберт, – и я уверен, что ему не потребуется рюкзак с винтом за спиной, чтобы прибыть к нам как можно быстрее.

Так и случилось.

Это замечательно, воспарить над землей, подобно крылатому Меркурию, чувствуя себя свободным от воздействия гравитации, тянущей нас вниз, затрудняющей наши движения. Но это удовольствие вряд ли может сравниться, как мне кажется, с тем, что испытывают два юных любящих сердца, соединившиеся после разлуки, казавшейся им вечностью.

Что сталось с корзиной и рюкзаком, разлетелись ли они в разные стороны, или встретились где-нибудь в верхних слоях атмосферы, я не знаю. Но если они уплывут далеко-далеко и никогда не попадут в руки кого бы то ни было, я буду счастлив.

Узнает ли когда-нибудь мир о силе отрицательной гравитации, или нет, – полностью зависит от решения моего сына Герберта, когда – после долгих лет, я надеюсь, – он получит от адвокатов мои бумаги и вскроет их.

* * *

[Примечание. – Бесполезно расспрашивать о моем изобретении мою жену, – она совершенно ничего не знает о принципах его действия и давно о нем забыла. Относительно мистера Гилберта могу сказать то же самое.]

Асаф

Приблизительно в ста футах от главной улицы маленького городка в Нью-Джерси стоит красивый белый дом. На полпути между ним и тротуаром растет большой каштан – гордость мистера Хаймса, построившего этот дом, а сейчас – гордость его вдовы миссис Хаймс, живущей в нем.

Под деревом есть скамейка, а на ней двое пожилых мужчин курят трубки, и каждый из них подался вперед, упершись локтями в колени. Один из них, которого зовут Томас Рупер, – маленький человек с седыми бакенбардами и довольно тощим лицом; он хорошо одет. Его трубка сделана из сепиолита, красивой расцветки, с длинным янтарным мундштуком. Он купил эту трубку во время поездки в Филадельфию, на Большой Столетней выставке, и если кто-то обращал на трубку внимание, или делал замечание по поводу того, какая она красивая, он рисковал получить подробнейший отчет об обстоятельствах, сопутствовавших ее приобретению, а также подробностей, касающихся Главного, Художественного и Сельскохозяйственного павильонов, и многих других, имеющих отношение к большой выставке, открытой в канун столетия со дня обретения нами независимости.

Другой человек, Асаф Скантли, сильно от него отличался. Он был немного старше своего соседа, его песчаного цвета волосы длинными прядями окаймляли полное лицо, тщательно выбритое, по крайней мере, по средам и воскресеньям. Он был высок, сутул, а его одежда не так хороша и имела очевидные признаки того, что ей «пора в отставку». Трубка его была сделана из глины, а мундштук представлял собой стебель тростника.

В течение нескольких минут двое мужчин попыхивали трубками, словно играли дуэтом на каких-нибудь инструментах, после чего Асаф, вынув трубку изо рта, заметил:

– По моему мнению, Томас, тебе нужно удачно жениться.

– В этом есть определенный смысл, – последовал ответ, – но ты не первый, кто об этом говорит.

Асаф, который прекрасно знал, что мистер Рупер никогда и никому не позволит предположить, будто воспользовался чужим советом, не обратил на это последнее замечание никакого внимания и продолжал.

– Если рассматривать этот вопрос обстоятельно, мне кажется само собой разумеющимся, что если черепица на крыше дома сгнила настолько, что дождь проникает в каждую комнату верхнего этажа, штукатурка постоянно отваливается и падает на пол, оконные створки не закрываются, а все прочее находится в таком состоянии, что необходимо затратить годовую арендную плату, чтобы привести дом в более-менее приличное состояние, и при этом возраст мужчины…

– С возрастом никаких проблем нет, – сказал Томас, – с возрастом все в порядке.

– Я хотел сказать, – продолжал Асаф, – что когда мужчина приходит в надлежащий возраст, он начинает понимать, что ему должно быть комфортно душевно, а не только телесно, – для здравомыслящих людей это период, когда они по-настоящему повзрослели, – ему бы следовало отказаться от съемной комнаты и связанных с нею удобств, и переехать жить в собственный дом, где штукатурка будет сыпаться ему на голову и дождь стекать на покрывало его постели.

– Я бы хотел так поступить, – сказал Томас. – Но я живу на арендную плату, которую получаю за этот дом. Я трачу все до единого пенни, и больше мне денег взять неоткуда.

– У меня никогда не было своего дела, – продолжал он. – Я жил с родителями, пока не вырос, а когда началась война, дошел как маркитант с войсками до этого самого места и все деньги, какие у меня были, вложил в собственность здесь, в этом городишке. С тех пор я живу на арендную плату, войны больше нет, нет и маркитантов, ну, может, где-нибудь далеко на Западе, куда я ни за что не пойду; народу здесь мало, и если миссис Макджимсли говорит правду, то с первого ноября мой дом больше никто не арендует. Если миссис Макджимсли покинет его, из-за отсутствия ремонта, то вряд ли можно ожидать, что им кто-то соблазнится. Здесь нет никого, кто мог бы продержаться в этом доме столько, сколько продержалась миссис Макджимсли.

– Следовательно, – веско сказал Асаф, снова набивая свою трубку, – само собой разумеется, тебе ничего не остается, как только удачно жениться.

Томас Рупер вынул трубку изо рта и выпрямился. Пристально посмотрев на своего соседа, заметил:

– Если ты думаешь, что это такая замечательная вещь, то почему бы тебе не жениться самому? Я не знаю никого, кому бы это подошло больше, чем тебе.

– Мне запрещает закон, – ответил Асаф. – Мужчина не может жениться на своей сестре.

– Ты имеешь в виду Мариэтту Хаймс? – спросил мистер Рупер.

– Как раз о ней я и подумал, – ответил Асаф. – Если ты можешь найти кого-нибудь получше, назови ее имя.

Мистер Руперт ответил не сразу. Подумав, он снова спросил:

– А что ты имеешь в виду под удачной женитьбой?

– Ну, – сказал Асаф, после небольшого раздумья, – беря все в расчет, должен тебе сказать, что это примерно полторы тысячи в год, первоклассный дом с прочной крышей и без малейшей трещины, большой огород и фруктовый сад, две коровы, кусок пастбища по ту сторону ручья, и все женские тряпки, которые ей полагается иметь, – вот это я называю удачной женитьбой.

Томас пожал плечами.

– Ох уж эти мне наряды! – вздохнул он. – Стоит ей только выйти замуж, как она снимет траур и начнет присматривать себе то одно, то другое. Знал бы ты, сколько денег на это уходит, Асаф!

Тот улыбнулся.

– Я всегда знал, что ты смотришь далеко вперед, Томас, но, само собой разумеется, у Мариэтты было много нарядов до тех пор, пока она не надела траур, к тому же она не из таких, кто будет тратить на них деньги. Она будет перешивать их, и приспосабливать к моде; не похоже на нее, чтобы она стала тратиться на новые, если у нее есть множество старых.

В разговоре снова возникла пауза, после которой мистер Рупер заметил:

– Миссис Хаймс, должно быть, была милашка в свое время.

– Она не молода, – сказал Асаф, – но если бы была моложе, то и не взглянула бы в твою сторону, а если бы была старше, то ты не засматривался бы на нее. Так что, мне кажется, она в самом том возрасте, в котором надо.

– Сколько было Джону Хаймсу, когда он умер? – спросил Томас.

– Точно не знаю, но он был намного старше Мариэтты.

Томас покачал головой.

– Вот что меня настораживает, – сказал он. – Джон Хаймс всегда отличался отменным здоровьем, ему бы жить да жить. А только перед смертью он совсем скукожился.

– Если учесть, что он умер от злоупотребления выпивкой, он еще очень хорошо выглядел, – заметил Асаф. – Если ты клонишь к тому, Томас, что Мариэтта плохая хозяйка и не может как следует накормить мужа, ты меня удивляешь. Я жил у Мариэтты всего лишь около года, и то прибавил за это время сорок два фунта. Сейчас, конечно, я не стану утверждать, что ты прибавишь за год эти самые сорок два фунта, поскольку выглядишь поупитаннее, чем кожа да кости, но меня нисколько бы не удивило, если бы ты прибавил двадцать, а то и двадцать пять фунтов в течение восемнадцати месяцев, а может даже и побольше; и это было бы тем более неудивительно, Томас, если принять во внимание твой рост и телосложение.

– Ходят слухи, – спросил Томас, – что Мариэтта Хаймс не строга в вере?

– Что? – возмутился Асаф. – Ты хочешь сказать, что она язычница?

– Вовсе нет, – сказал Томас, – я сказал только то, что слышал, ничего больше; говорят, что она иногда посещает одну церковь, а завтра – другую, и что если бы в нашем городке была католическая церковь, она пошла бы и туда. Кто может сказать, что можно ожидать от женщины, если она не в состоянии разобраться даже в таких простых вещах?

Асаф слегка раскраснелся.

– Место, где Мариэтта окажется, – тепло сказал он, – в царствии небесном расположено в первом ряду, и если те, кто так говорит о ней, исправятся, они сами смогут убедиться в том, что я прав. Не беспокойся об этом, Томас. Мариэтта Хаймс благочестива с головы до ног.

Мистер Рупер поерзал на лавке и закинул ногу на ногу.

– В таком случае, Асаф, – сказал он, выказав несколько больше заинтересованности, чем ему бы хотелось, – если предположить, что все, сказанное тобою, правда, какие у тебя есть основания полагать, что миссис Хаймс не устраивает та жизнь, какую она сейчас ведет?

– Все основания, – ответил тот. – И, признаюсь, эти основания меня сильно удручают. Она хочет, чтобы в доме был мужчина; это естественно. Она не была бы Мариэттой Хаймс, если бы это было не так. Когда я перебрался к ней жить, то думал, что этим все решится; но это не так. Я ее не устраиваю. Я не хочу сказать, что она ищет другого мужчину, но если он встретился бы ей, и если бы он оказался вполне подходящим, то, по моему мнению, она отдала бы ему свою руку. Я никому не стал бы об этом говорить, кроме тебя, Томас Рупер, поскольку знаю, что ты – именно такой мужчина.

Мистер Рупер никак не отреагировал на этот комплимент.

– Не удивляюсь, что твоя сестра тебя не устраивает, – сказал он, – поскольку ты самый ленивый из всех, кого я знаю. Только вчера я слышал, как в таверне говорили, – только вчера! – что за самый большой срок никто не сможет сделать меньше работы, чем ты.

– Есть работа, и есть работа, – назидательно заметил Асаф. – Некоторые люди работают руками, а некоторые – головой.

Томас ухмыльнулся.

– Больше всего меня поражает, – сказал он, – что твоя голова чаще всего работает языком.

Асаф не относился к людям, обижающимся по пустякам, в особенности, когда это было не в его интересах, так что он никак не отреагировал на замечание приятеля.

– Я не делаю больше того, чем это необходимо, – сказал он, – против чего она и возражает; хотя, конечно, иного и нельзя ожидать от человека, который будет заниматься домом, не имея к нему никакого интереса, в отличие от того, кто в этом кровно заинтересован, например, мужа Мариэтты; но это только мое мнение, что именно это ей не нравится. Она не один раз говорила мне, что ей не нравится не то, чтобы я на самом деле был ленивым, сколько то, что я именно таким выгляжу.

– Если она думает именно так, я нисколько не удивлюсь, – сказал Томас. – Но послушай, Асаф, ты и вправду думаешь, что если Мариэтта Хаймс выйдет замуж, то она предоставит своему мужу распоряжаться своей собственностью?

– Нет никого, кто знал бы мою сестру лучше меня, и могу сказать, без страха быть пойманным на лжи, что, если она отдаст себя по доброй воле мужчине, то со всеми причандалами.

Томас Рупер подался вперед, упершись локтями в колена, но не закурив; Асаф Скантли последовал его примеру. Таким образом они сидели, не произнося ни слова, минут десять.

Асаф и в самом деле был человеком, больше работавшим головой, чем руками. Он был неумелым, но далеко не дураком, в чем его сестра убедилась вскоре после того, как попросила его переселиться к ней. Она сделала это вовсе не потому, что ей в доме был нужен мужчина; два или три года она прожила одна и не чувствовала необходимости иметь дома такое приобретение. Но она слышала, что Асаф живет в крайне некомфортных условиях, и пригласила его пожить у себя, заботясь исключительно о его благополучии. Такое переселение стало благом для него, но никак не для нее. Она всегда знала, что голова у Асафа работает как надо; но только теперь она обнаружила, что он использует ее таким образом, чтобы заставить других людей что-то делать вместо себя.

– А здесь, у нас, никто не засматривается на твою сестру? – вдруг спросил Томас.

– Ни одна живая душа, – сказал Асаф, – за исключением женщин, женатых мужчин и детей. И это всегда было для меня удивительно; если ворота дома распахнуты настежь и ждут хозяина, то почему он так долго не является?

– Хорошо, – сказал мистер Руперт. – Я об этом подумаю.

– Подумай, – Асаф потер колени ладонями. – Подумай хорошенько. Только ты мне вот что скажи, Томас Рупер, если дело выгорит и ты получишь Мариэтту, то как поступишь со мной?

– С тобой? – удивился тот. – А почему я должен с тобой что-то сделать?

– Хорошенькое дело, – сказал Асаф. – Ты получаешь из моих рук Мариэтту с ее полутора тысячами годовых – меня не удивило бы, если бы оказалось тысяча восемьсот – ее дом, ее сад, скотину, поле, мебель, в прекрасном состоянии, без единой царапины, ты получаешь ее, поскольку это я предложил ее тебе, а также потому, что держу твою сторону. И теперь я хочу узнать, что ты собираешься сделать для меня?

– А что бы ты хотел? – в свою очередь, спросил Томас.

– Первое, что я хочу, – сказал Асаф, – это хорошую одежду. Ту, которая на мне, стыдно надевать.

– Это ты правду сказал, – пробормотал мистер Рупер. – Удивляюсь, как это твоя сестра позволяет тебе в таком виде выходить из дома. Но что ты имеешь в виду, говоря об одежде – тебе летнюю или зимнюю?

– Зимнюю, – без колебаний ответил Асаф. – Летняя мне не нужна. А когда я говорю одежда, то имею в виду и обувь, и шляпу, и нижнее белье.

Мистер Рупер засопел.

– Удивляюсь, почему ты не сказал про пальто, – заметил он.

– Что значит – не сказал? – ответил Асаф. – Зимняя одежда – это та, в которой ты можешь выйти на улицу зимой, не исключая ничего.

Мистер Рупер ухмыльнулся.

– Может быть, ты хочешь что-нибудь еще? – спросил он.

– Да, – без промедления ответил Асаф, – разумеется. Я хочу зонтик.

– Из хлопка, или из шелка?

Асаф заколебался. Никогда в жизни он не держал в руках шелковый зонтик. Но побоялся запросить слишком много, и ответил:

– Я хочу хороший прочный зонтик из клетчатой бумажной ткани.

Мистер Рупер кивнул.

– Хорошо, – сказал он. – Это все?

– Нет, – ответил Асаф. – Не все. Существует еще одна вещь, которую я хотел бы получить: это словарь.

Его собеседник поднялся на ноги.

– Честное слово! – воскликнул он. – Никогда прежде мне не доводилось слышать о человеке, который бы сватал свою сестру за словарь! Во имя Господа, зачем он тебе нужен?

– Очень нужен, – сказал Асаф. – Я хочу иметь словарь уже более десяти лет. Если бы у меня был словарь, я мог бы использовать свою голову так, как не могу использовать сейчас. В ее доме много книг, но нет словаря. Если бы он там был, то и я был бы сейчас совсем другим человеком, и Мариэтта не желала бы видеть в доме какого-нибудь другого мужчину, кроме меня.

Мистер Рупер стоял, уставившись в землю; Асаф, также поднявшийся, ожидал, когда тот заговорит.

– Ты хваткий человек, Асаф, – сказал Томас. – Но вот еще, что я хотел бы знать: если я дам тебе твою одежду, то ты хотел бы получить ее до того, как она выйдет замуж?