Текст книги "Рынок и другие порядки"

К счастью, этот конструктивистский рационализм является не единственным элементом европейской философской традиции, хотя нужно признать, что им окрашены взгляды величайших наших философов, в том числе даже Иммануила Канта. Но по крайней мере за пределами коммунистического мира (где конструктивистский рационализм взорвал-таки цивилизацию) мы находим иную традицию, более скромную и менее амбициозную, которая меньше ориентирована на строительство грандиозных философских систем, но внесла куда больший вклад в фундамент современной европейской цивилизации, и особенно в политический порядок либерализма (тогда как конструктивистский рационализм был всегда и везде враждебен либерализму). Эта традиция также восходит к классической античности, к Аристотелю и Цицерону, дошла до современности главным образом через труды св. Фомы Аквинского, а в последние столетия развивалась главным образом в работах политических философов. В XVIII в. это были преимущественно оппоненты картезианского рационализма – Монтескье, Давид Юм и шотландские философы его школы, в частности Адам Смит, который создал истинную теорию общества и роли разума в развитии цивилизации. Мы в немалом долгу перед великими либералами Германии Кантом и Гумбольтом, которые, однако, подобно Бентаму и английским утилитаристам, не вполне избежали фатальной привлекательности Руссо и французского рационализма. В своем самом чистом виде эта школа политической философии еще раз проявляется в работах Алексиса де Токвиля и лорда Актона; основы социальной теории впервые после Давида Юма были отчетливо переформулированы в работах основателя австрийской школы экономической теории Карла Менгера. Среди современных философов велика роль профессора Карла Поппера, который дал важные новые основания этому течению мысли. Он назвал это течение «критическим рационализмом», что, по моему мнению, очень удачно выражает отличие от наивного рационализма или конструктивизма. Мне представляется, что это лучшее название для обозначения общей позиции, которую я считаю наиболее разумной.

Моей главной целью было привлечь ваше внимание к этой традиции. Скорее всего, вы найдете в ней меньше нового и сенсационного, чем прежние поколения японцев находили в школе Декарта – Гегеля – Маркса. Сначала она покажется вам менее волнующей и возбуждающей – она не дает того восторга или даже интоксикации, как культ чистого разума. Но я надеюсь, что вы обнаружите в ней духовное родство. Поскольку это не одностороннее преувеличение, имеющее корни в определенной фазе европейского интеллектуального развития, но

истинная теория природы человека, она даст основания для развития, в которое вы сможете внести собственный вклад исходя из собственного опыта. В этом представлении о разуме и обществе находится место для роли традиции и обычая. Она позволяет нам понимать много такого, к чему оказываются слепыми те, кто был воспитан на грубых формах рационализма. Она показывает нам, что порой уже существующие, никем не изобретенные институты и установления могут представлять собой лучшую рамку для роста культуры, чем весьма хитроумные разработки.

Президент Мацусита[133]133
  Д-р Масатоси Мацусита, президент университета Рикьо, председательствовал во время доклада.


[Закрыть] в иной связи задал мне вопрос, имеющий самое прямое отношение к делу, но на который я тогда не смог ответить. Если я верно понял, он спросил, не могут ли порой люди, полагающиеся на конвенциональные институты, а не на изобретение их, обеспечивать большую свободу индивидам, а значит, и большие возможности развития, чем те, кто пытается сознательно сконструировать все институты или пытается их переустроить в соответствии с принципами разума. Я полагаю, что ответ должен быть «да». Пока мы не научимся опознавать подходящие границы для вмешательства разума в дела общества, будет сохраняться опасность, что, пытаясь навязать людям то, что мы считаем рациональным паттерном, мы просто задушим ту свободу, которая есть главное условие постепенных улучшений.

Часть I
Ранние идеи

Глава 1
Экономическая теория и знание[134]134
  Президентское обращение к Лондонскому экономическому клубу от 10 ноября 1936 г. Перепечатано из: Economica, n.s., vol. 4, February 1937, pp. 33–54. [Это выступление вошло в сборник: F. A. Hayek, Individualism and Economic Order (Chicago: University of Chicago Press, 1948), pp. 33–56 <Хайек Ф. Индивидуализм и экономи


[Закрыть]

I

Двусмысленность, заключенная в названии настоящей работы, не случайна. Ее главный предмет – это, конечно, та роль, которую в экономическом анализе играют предпосылки и допущения относительно знаний, имеющихся у различных членов общества. Но это никак не отделяется от другого вопроса, который можно рассматривать под тем же заголовком, – в какой мере формальный экономический анализ дает какое-либо знание о происходящем в реальном мире. Действительно, мой главный тезис будет заключаться в том, что тавтологии, из которых состоит формальный равновесный анализ экономической теории, можно превратить в высказывания, которые что-то говорят нам о причинных связях в реальном мире лишь постольку, поскольку мы способны наполнить эти формальные положения содержательными утверждениями о том, как приобретаются и передаются знания. Короче говоря, я намерен показать, что эмпирический элемент в экономической теории – единственная ее часть, имеющая отношение не только к импликациям из заданных предпосылок, но также к причинам и следствиям и ведущая нас таким образом к выводам, поддающимся (во всяком случае в принципе) верификации[135]135
  ческий порядок. Челябинск: Социум, 2011. С. 41–68>. – РеД.] Или, скорее, фальсифицируемости. Ср.: Karl Popper, Logik der Forschung (Vienna: Springer, 1935), passim. [Австрийский философ науки Карл Поппер (1902–1994) ввел фальсифицируемость как критерий демаркации научных и ненаучных высказываний в параграфе 6 своего сочинения «Logik der Forschung», с. 12–14; ср.: Popper, The Logic of Scientific Discovery (New York: Basic Books, 1959), pp. 40–42 <Поппер К. Логика научного исследования. М.: Республика, 2004. С. 37–40>. Хаберлер подарил Хайеку экземпляр книги Поппера вскоре после ее публикации, после чего Хайек пригласил Поппера выступить с докладом на основе первой версии его будущей книги «Нищета историцизма» на семинаре Хайека в Лондонской школе экономики в июне 1936 г. Позже Хайек сообщил, что добавил это примечание, когда статья находилась на стадии гранок. См.: F. A. Hayek to T. W. Hutchison, May 15, 1983, in the Friedrich A. von Hayek papers, box 26, folder 8, Hoover Institution Archives, Stanford University, Calif. – Ред.]


[Закрыть], – состоит из утверждений, касающихся приобретения знаний.

Вероятно, мне следует сначала напомнить вам о том примечательном обстоятельстве, что в разных областях в самое последнее время было предпринято немало попыток продвинуть теоретическое исследование за рамки традиционного равновесного анализа. И очень скоро выяснилось, что их успешность зависит от допущений, которые мы делаем в вопросе если и не идентичном моей теме, то по меньшей мере составляющем ее часть, – а именно в вопросе о предвидении. Мне кажется, что впервые, как и следовало ожидать, широкое внимание к обсуждению предпосылок, касающихся предвидения, привлекла теория риска[136]136
  Более полный обзор процесса, в ходе которого ожидания постепенно заняли такое важное место в экономическом анализе, следовало бы, вероятно, начать с работы И. Фишера: Irving Fisher, Appreciation and Interest (New York: Macmillan, 1896).


[Закрыть]. И может еще статься, что глубокое стимулирующее воздействие работ Фрэнка Найта выйдет далеко за пределы этой специальной области[137]137
  [Хайек имеет в виду книгу Найта: Frank Knight, Risk, Uncertainty, and Profit (New York: Houghton Mifflin, 1921) <Найт Ф. Риск, неопределенность и прибыль. М.: Дело, 2003>. Американский экономист Фрэнк Найт (1885–1972) был лидером «старой» – т. е. в период до Второй мировой войны – чикагской школы экономической теории. В межвоенные годы эта книга была стандартным учебником в ЛШЭ. – Ред.]


[Закрыть].

Так, почти сразу же обнаружилось, что допущения, которые приходится делать в отношении предвидения, имеют фундаментальное значение для решения головоломок теории несовершенной конкуренции, проблем дуополии и олигополии. С тех пор стало еще более очевидно, что при изучении более «динамических» вопросов денежного обращения и промышленных колебаний предпосылкам относительно предвидения и «ожиданий» также принадлежит центральная роль и что, в частности, понятия, перенесенные в эти сферы из чисто равновесного анализа, как, например, равновесная норма процента, можно строго определить только в терминах допущений, касающихся предвидения. По-видимому, в данном случае дело обстоит так, что, прежде чем мы сможем объяснить, почему люди ошибаются, мы должны сначала объяснить, почему они вообще могут быть правы.

В общем, мы, кажется, подошли к пункту, где все осознали, что само понятие равновесия можно сделать ясным и определенным только в терминах допущений, имеющих отношение к предвидению, хотя мы можем оставаться еще несогласными в том, каковы именно эти важнейшие допущения. Я обращусь к этому вопросу несколько позже. Пока же я только попытаюсь показать, что при нынешнем положении дел, хотим ли мы определить границы экономической статики или выйти за ее пределы, нам не миновать спорной проблемы, какое именно место должны занимать в наших рассуждениях предпосылки, касающиеся предвидения. Может ли это быть простой случайностью?

Как я уже говорил, причина этого, на мой взгляд, кроется в том, что мы имеем здесь дело с частным аспектом гораздо более широкой проблемы, к которой следовало бы обратиться намного раньше. Вопросы, по сути схожие с уже упомянутыми, фактически возникают всякий раз, как только мы пытаемся применить к обществу, состоящему из некоторого числа независимых лиц, систему тавтологий – набор из таких высказываний, которые необходимо истинны, поскольку являются всего лишь преобразованиями наших же начальных допущений, и которые составляют основное содержание равновесного анализа[138]138
  [В варианте статьи, опубликованном в 1948 г., автор удалил следующее примечание, содержавшееся в оригинальной статье, впервые появившейся в журнале «Economica»: «Хочу пояснить в самом начале, что я использую термин равновесный анализ” в узком смысле, эквивалентном тому, который проф. Ганс Майер назвал “функциональным” (в отличие от причинно-генетического”) подходом и который неточно называют математической школой”. Именно в рамках этого подхода вращаются дискуссии последних 10–15 лет. Следует признать, что проф. Майер развернул перед нами перспективу другого, “причинно-генетического” подхода, но трудно отрицать, что это до сих пор остается лишь посулами. Однако здесь следует упомянуть, что наиболее будящие мысль идеи по проблемам, тесно связанным с обсуждаемыми в этой статье, пришли из этого направления. См.: Hans Mayer, “Der Erkenntniswert der funktionellen Preistheorien: Kritische und positive Untersuchungen zum Preisproblem”, in Hans Mayer, ed., Die Wirtschaftstheorie der Gegenwart (Vienna: Springer, 1932), vol. 2, pp. 147–239; P. N. Ro-senstein-Rodan, “Das Zeitmoment in der mathematischen Theorie des wirtschaftlichen Gleichgewichtes”, Zeitschrift für Nationalökonomie, vol. 1, May 1929, pp. 129—42; Idem., “The Role of Time in Economic Theory”, Economica, n.s., vol. 1, February 1934, pp. 77–97». Англ. пер. статьи Ганса Майера: Hans Mayer, “The Cognitive Value of Functional Price Theories: Critical and Positive Investigations Concerning the Price Problem”, translated by Patrick Camiller, in Classics in Austrian Economics, vol. 2, The Interwar Period, ed. Israel Kirzner (London: William Pickering, 1994), pp. 55 – 168. – Ред.]


[Закрыть]. Мне давно казалось, что само понятие равновесия и методы, используемые нами в чистой теории, имеют ясный смысл только тогда, когда все ограничивается анализом действий отдельного человека и что мы действительно переходим в иную сферу и молча вводим новый элемент совершенно иного свойства при попытках использовать его для объяснения взаимодействия множества различных индивидов.

Я уверен, многие относятся с раздражением и подозрительностью к присущей всему современному равновесному анализу общей тенденции превращать экономическую теорию в раздел чистой логики – в набор самоочевидных утверждений, не подлежащий, подобно математике или геометрии, никакой проверке, кроме проверки на внутреннюю непротиворечивость. Представляется, однако, что, если только продвинуть этот процесс достаточно далеко, он принесет средства для собственного исправления. Выделяя из наших рассуждений о фактах экономической жизни части, верные априорно, мы не только изолируем один элемент в качестве своего рода Чистой Логики Выбора во всей его чистоте, но также вычленяем другой элемент, которым слишком долго пренебрегали, и подчеркиваем его важность. Моя критика нынешних устремлений делать экономическую теорию все более и более формальной состоит не в том, что они зашли слишком далеко, а в том, что они все еще не доведены до окончательного обособления этого раздела логики и возвращения на законное место исследований причинных процессов с использованием формальной экономической теории в качестве такого же инструмента, как мы используем математику.

II

Но прежде чем я смогу доказать свое утверждение, что тавтологические высказывания чистого равновесного анализа как таковые не могут прямо использоваться для объяснения социальных отношений, мне нужно сначала показать, что понятие равновесия имеет ясный смысл применительно к действиям отдельного индивида и в чем этот смысл состоит. На мое утверждение можно возразить, что именно в такой ситуации понятие равновесия лишается смысла, поскольку если бы кто-то захотел применить это понятие к ней, то не смог бы сказать ничего, кроме того, что отдельный человек всегда находится в состоянии равновесия. Однако, хотя это последнее утверждение и представляет собой трюизм, оно показывает только, до какой степени злоупотребляют обычно понятием равновесия. К делу относится не то, пребывает ли человек как таковой в равновесии или нет, а то, какие из его действий пребывают в равновесных отношениях друг с другом. Все положения равновесного анализа, например то, что относительные ценности будут соответствовать относительным издержкам или что человек будет уравнивать предельные доходы от различных вариантов использования любого фактора, касаются отношений между действиями. Можно говорить, что действия человека находятся в равновесии, коль скоро подразумевается, что они составляют часть одного плана. Только в этом случае, то есть только если решение обо всех этих действиях было принято одновременно и с учетом одних и тех же обстоятельств, наши утверждения об их взаимосвязях, высказанные исходя из допущений относительно знаний и предпочтений данного человека, могут иметь какой-то прикладной смысл. Важно помнить, что к так называемым «данным», которые служат нам отправным пунктом в этом виде анализа, относятся (помимо вкусов рассматриваемого человека) все факты, которые ему даны, то есть вещи, как они существуют в его знаниях (или представлениях) о них, а не объективные факты в строгом смысле. Только поэтому дедуцируемые нами выводы необходимо имеют силу априори, и только поэтому наша аргументация остается непротиворечивой[139]139
  По этому вопросу см., в частности: Ludwig von Mises, Grundprobleme der Nationalökonomie (Jena: Gustav Fischer, 1933), pp. 22ff, 158ff. [Ср.: Ludwig von Mises, Epistemological Problems of Economics, translated by George Reisman (Princeton, NJ: D. Van Nostrand, 1960), pp. 23ff, 170ff. – Ред.] <Русский перевод планируется в рамках Собрания сочинений Людвига фон Мизеса в 2020—2°2i гг.>


[Закрыть].

Два главных вывода из этих соображений состоят в следующем. Во-первых, поскольку отношения равновесия существуют между последовательными действиями человека, лишь пока они остаются частями выполнения одного и того же плана, любое изменение в релевантных (relevant) знаниях человека, то есть любая перемена, заставляющая его пересмотреть свой план, подрывает равновесное отношение между действиями, предпринятыми до и после изменений в его знаниях. Иными словами, равновесное отношение охватывает действия этого человека только за тот период, пока его ожидания оказывались верными. Во-вторых, поскольку равновесие – это отношение между действиями и поскольку действия одного человека обязательно должны происходить последовательно во времени, очевидно, что ход времени весьма важен для придания понятию равновесия какого-либо смысла. Об этом стоит упомянуть, поскольку многие экономисты оказались, похоже, не способны найти место для времени в равновесном анализе и потому предположили, что понятие равновесия должно рассматриваться как вневременное. Подобное представление мне кажется лишенным смысла.

III

Несмотря на то, что я сказал ранее о сомнительной значимости равновесного анализа применительно к условиям конкурентного общества, я не хочу, конечно, отрицать, что первоначально он был введен именно для выражения идеи своего рода сбалансированности между действиями различных индивидов. Все, что я пока доказывал, так это то, что смысл, вкладываемый нами в понятие равновесия при описании взаимозависимости разных действий одного человека, не позволяет непосредственно переносить это понятие на отношения между действиями различных людей. Вопрос, по существу, заключается в том, как мы можем пользоваться им, когда ведем речь о равновесии применительно к конкурентной системе.

Первый вывод, вытекающий, по-видимому, из нашего подхода, состоит в том, что равновесие здесь существует, если действия всех членов общества в течение какого-то периода представляют собой выполнение соответствующих индивидуальных планов, намеченных каждым из них на начало данного периода. Однако, когда мы пытаемся затем выяснить, что же именно это значит, оказывается, что такая формулировка создает трудностей больше, чем решает. С идеей отдельного человека (или группы лиц, управляемой одним из них), действующего в течение какого-то периода по заранее задуманному плану, особых проблем не возникает. В этом случае план не должен отвечать каким-то специфическим критериям, чтобы его выполнение было мыслимым. Он может, конечно, основываться на неверных предположениях относительно внешних обстоятельств и из-за этого нуждаться в пересмотре. Однако всегда будет наличествовать некий мыслимый набор внешних событий, который позволил бы осуществить план в первоначально задуманном виде.

Иначе обстоит дело с планами, намеченными одновременно, но независимо друг от друга некоторым числом людей. Во-первых, для осуществимости всех этих планов необходимо, чтобы они были составлены в ожидании одного и того же ряда внешних событий, поскольку если бы разные люди основывали свои планы на противоречащих друг другу ожиданиях, то никакой набор внешних событий не мог бы позволить осуществить их все вместе. И во-вторых, в обществе, основанном на обмене, планы каждого человека в значительной своей части будут состоять из действий, требующих согласующихся с ними действий со стороны других индивидов. Это означает, что планы различных индивидов должны быть в определенном смысле совместимыми, чтобы, хотя бы предположительно, они были способны их все реализовать[140]140
  Меня давно удивляет, почему в социологии, насколько мне известно, не делалось систематических попыток проанализировать общественные отношения в терминах соответствия и несоответствия или совместимости и несовместимости, индивидуальных целей и желаний. [В первоначальном варианте статьи, опубликованном в журнале «Economica», это примечание продолжалось следующими словами: «Похоже на то, что математическая техника analysis situs <анализ положений> (топология) и, в частности, такие понятия, разработанные в ее рамках, как гомеоморфизм, могут оказаться весьма полезными в этом отношении, хотя может показаться сомнительным, будут ли даже эти методы, по крайней мере на нынешнем этапе их развития, адекватны сложности структур, с которой нам приходится работать. Первая попытка в этом направлении, предпринятая видным математиком (Karl Menger, Moral, Wille und Weltgestaltung: Grundlegung zur Logik der Sitten [Vienna: Springer, 1934]), пока не добавила особой ясности. Но мы можем с интересом ожидать трактата по точной социологической теории, который проф. Менгер пообещал опубликовать в ближайшем будущем». (См.: “Einige neuere Fortschritte in der exakten Behandlung sozialwissenschaftlicher Probleme”, in Neuere Fortschritte in der exakten Wissenschaften [Leipzig: F. Deuticke, 1936], p. 132.) См. перевод книги 1934 года: Karl Menger, Morality, Decision, and Social Organization: Toward a Logic of Ethics, based on a translation by Eric van der Schalie (Dordrecht: D. Reidel, 1974). – Ред.]


[Закрыть]. Или, говоря иначе, поскольку часть данных, на основе которых всякий человек станет строить свои планы, будет состоять из ожиданий определенного образа действий других людей, для совместимости разных планов существенно важно, чтобы планы одного человека содержали именно те действия, которые образуют данные для планов другого.

В традиционной трактовке равновесного анализа это затруднение удается, по-видимому, частично обойти с помощью допущения, что данные в форме кривых спроса, отражающие вкусы индивидов и технические факты, в равной мере даны всем участникам и что осуществление ими действий на основе одних и тех же предпосылок так или иначе приведет к взаимной адаптации их планов. Часто подчеркивалось, что трудность, создаваемая тем, что действия одного человека выступают как данные для другого, в действительности таким путем не преодолевается и что в известном смысле подобный ход рассуждений представляет собой порочный круг. Однако до сих пор, похоже, ускользало от внимания, что вся эта процедура влечет за собой путаницу еще более общего свойства, в которой упомянутый момент представляет собой лишь частный случай и которая обусловлена двусмысленностью самого понятия «datum» – «данное». Данные, под которыми здесь подразумеваются одинаковые для всех людей объективные факты, очевидно не эквивалентны данным, которые служат отправным пунктом для тавтологических преобразований Чистой Логики Выбора. Там «данные» означали факты, причем только те, которые присутствовали в голове действующего лица, и лишь эта субъективная интерпретация понятия «данное» делала такие высказывания необходимо истинными. «Datum» означает данное, известное рассматриваемому человеку. Однако при переходе от анализа действий индивида к анализу ситуации в обществе смысл этого понятия претерпевает незаметное превращение.

IV

Путаница, касающаяся понятия «данное», стала причиной столь многих наших затруднений в этой области, что необходимо рассмотреть его более подробно. Datum, данное, означает, безусловно, нечто, что дано. Однако вопрос, который остается открытым и на который в общественных науках может быть два разных ответа, состоит в том, кому, как предполагается, эти факты даны⁸. Видимо, подсознательно экономисты всегда испытывали некоторую неловкость по этому поводу, и им приходилось, наперекор ощущению, что они понятия не имеют, кому же были даны факты, успокаивать себя, подчеркивая, что факты были даны – даже прибегая к такому плеоназму, как «данные данные». Но отсюда неясно, предполагается ли, что упомянутые факты даны наблюдателю-экономисту или что они даны лицам, чьи действия он хочет объяснить, и что касается последних, то допускается ли, что всем различным людям внутри системы известны одни и те же факты или же что «данные» для различных людей могут быть разными.

Нет никакого сомнения, что два этих понимания «данных» – с одной стороны, в смысле реальных объективных фактов в том виде, в каком они, как предполагается, известны наблюдателю-экономисту, и, с другой стороны, в субъективном смысле, как вещей, известных лицам, чье поведение мы пытаемся объяснить, – действительно глубоко несхожи и их следует тщательно разграничивать. И, как мы увидим, вопрос, почему данные в субъективном смысле слова вообще должны приходить в соответствие с объективными данными, – это одна из основных проблем, требующих от нас ответа.

Полезность такого разграничения немедленно обнаруживается, как только мы применяем его к вопросу, что может означать понятие общества, в любой данный момент находящегося в состоянии равновесия. Очевидно, лишь в двух смыслах мы можем говорить, что субъективные данные, имеющиеся у разных лиц, и индивидуальные планы, необходимо следующие из них, находятся между собой в согласии. Мы можем просто иметь в виду, что эти планы взаимно совместимы и что, соответственно, имеется мыслимый ряд внешних событий, позволяющий всем людям осуществить свои планы, ни у кого не вызвав разочарования. Если бы такая взаимная совместимость намерений отсут-

[Как позднее вспоминал Хайек, «все мои размышления начались с шутки моего старого друга Фредди Бенхэма об экономистах, которые говорят о заданных данных лишь для того, чтобы удостовериться в том, что то, что было дано, действительно дано. В частности, это заставило меня задаться вопросом о том, кому в действительности заданы данные». См.: F. A. Hayek, Hayek on Hayek: An Autobiographical Dialogue, ed. Stephen Kresge and Leif Wenar (Chicago: University of Chicago Press, 1994), p. 147. Фредерик Бенхэм (1900–1962) был коллегой Хайека в Лондонской школе экономики. – Ред.] ствовала и, следовательно, никакой набор внешних событий не мог удовлетворить все ожидания, мы были бы вправе просто сказать, что это не есть состояние равновесия. Перед нами ситуация, когда пересмотр планов хотя бы некоторых людей неизбежен, или, по выражению, имевшему в прошлом довольно туманный смысл, но, видимо, точно подходящему к данному случаю, когда неизбежны «эндогенные» нарушения.

Остается, однако, еще и другой вопрос: соответствуют ли индивидуальные наборы субъективных данных объективным данным и, следовательно, подкрепляются ли фактами те ожидания, на которых были основаны планы. Если равновесие требует соответствия между данными в этом смысле, то решить, находилось ли общество в равновесии на начало периода, можно было бы лишь ретроспективно, в конце периода, на который люди составляли планы. Видимо, будет ближе к укоренившемуся словоупотреблению, если сказать в таком случае, что равновесие, как оно было определено в первом смысле, может быть нарушено непредвиденным изменением (объективных) данных, и обозначить это как экзогенное нарушение. В самом деле, видимо, вряд ли можно придать какой-либо четкий смысл широко применяемому понятию «изменения в (объективных) данных», если мы не проведем различия между внешними событиями, согласующимися с ожиданиями, и внешними событиями, не согласующимися с ними, и не определим как «изменение» любое отклонение действительного развития событий от ожидавшегося, независимо от того, имело ли место «изменение» в неком абсолютном смысле. Если, например, неожиданно прекратится чередование времен года и погода начиная с определенной даты будет оставаться постоянной, это, конечно, будет представлять изменение в данных в нашем смысле, то есть отклонение от ожиданий, хотя в абсолютном смысле это будет не изменением, а его отсутствием. Но все это означает, что мы можем говорить об изменении в данных, только если существует равновесие в первом смысле, то есть если ожидания совпадают. Если же они противоречат друг другу, то любое развитие внешних событий может привести к осуществлению ожиданий одних людей и обману ожиданий других и нельзя будет решить, в чем же состояло изменение в объективных данных[141]141
  См. мою статью: “The Maintenance of Capital”, Economica, n.s., vol. 2, May 1935, p. 265. [Переиздана в: F. A. Hayek, “The Maintenance of Capital”, in Essays on Capital and Interest, ed. Lawrence H. White, vol. 11 of The Collected Works of F. A. Hayek (Chicago: University of Chicago Press; London: Routledge), pp. 156–189. – Ред.]


[Закрыть].

V

В применении к обществу мы можем говорить о состоянии равновесия в какой-то момент времени, но это лишь означает, что различные планы, составленные индивидами для своих действий в данный момент, взаимно совместимы. И равновесие, стоит ему установиться, будет сохраняться, пока внешние данные будут соответствовать общим для всех членов общества ожиданиям. Продолжительность состояния равновесия в этом смысле не зависит от постоянства объективных данных в абсолютном смысле, и оно необязательно сводится к стационарному процессу. Равновесный анализ становится в принципе применим и к прогрессирующему обществу, и к тем межвременным ценовым соотношениям, которые доставляли нам столько беспокойства в последнее время[142]142
  Это отделение понятия равновесия от понятия стационарного состояния представляется мне не чем иным, как неизбежным итогом процесса, продолжавшегося довольно долго. Сегодня, вероятно, всеми ощущается, что эти два понятия связаны не по сути, а только в силу исторических обстоятельств. Если полное отделение все еще не состоялось, то, по-видимому, только потому, что до сих пор не было предложено никакого альтернативного определения состояния равновесия, позволившего бы сформулировать в общем виде те положения равновесного анализа, которые, по сути, не зависят от понятия стационарного состояния. Очевидно, что большая часть положений равновесного анализа отнюдь не рассчитана на применение только к стационарному состоянию, каковое, вероятно, никогда и не будет достигнуто. По-видимому, процесс отделения начался с Маршалла и проведенного им различения между долго– и краткосрочным равновесием. Ср. его утверждения вроде следующего: «…сама природа равновесия и причин, его обусловливающих, зависит от продолжительности периода, который занимает расширение рынка» (Alfred Marshall, Principles of Economics: An Introductory Volume, 7th ed. (London: Macmillan, 1916), Book V, chapter 1, section 6, p. 330) <Маршалл А. Основы экономической науки. М.: Эксмо, 2007. C. 342 [с исправлениями]>. Идея состояния равновесия, не являющегося стационарным состоянием, уже присутствовала в моей работе: “Das intertemporale Gleichgewichtssystem der Preise und die Bewegungen des ‘Geldwertes’”, Weltwirtschaftliches Archiv, vol. 28, July 1928, pp. 3—76, – и она, конечно, очень важна, если мы хотим применять аппарат теории равновесия для объяснения любого из явлений, связанных с «инвестированием». [Англ. пер.: F. A. Hayek, “Intertemporal Price Equilibrium and Movements in the Value of Money”, in Good Money, Part I: The New World, ed. Stephen Kresge, vol. 5 (1999) of The Collected Works of F. A. Hayek, pp. 186–227. – Ред.] Богатую историческую информацию по этому вопросу в целом можно найти в: Ewald Schams, “Komparative Statik”, Zeitschrift für Nationalökonomie, vol. 2, August 1930, pp. 27–61. [Хайек добавил следующую ссылку в издание 1948 г.: «См. также: Frank H. Knight, The Ethics of Competition, and Other Essays (London: Allen and Unwin, 1935), p. 175 <Найт Ф. Этика конкуренции. М.: ЭКОМ Паблишерз, 2004. С. 311>; дальнейшее развитие идей после выхода этой статьи см. в моей книге: The Pure Theory of Capital, chapter 2. Переиздание последней: F. A. Hayek, The Pure Theory of Capital, ed. Lawrence H. White, vol. 12 (2007) of The Collected Works ofF. A. Hayek. – Ред.]


[Закрыть].

Отсюда, похоже, значительно яснее становится та связь между равновесием и предвидением, о которой в последние годы шли такие горячие споры[143]143
  Ср., в частности: Oskar Morgenstern, “Vollkommene Voraussicht und wirtschaftliches Gleichgewicht”, Zeitschrift für Nationalökonomie, vol. 6, August 1935, pp. 337ff. [Oskar Morgenstern, “Perfect Foresight and Economic Equilibrium”, translated by Frank Knight, in Selected Writings of Oskar Morgenstern, ed. Andrew Schotter (New York: New York University Press, 1976), pp. 169—83. – Ред.]


[Закрыть]. Представляется, что понятие равновесия подразумевает лишь то, что предвидения различных членов общества верны – в некотором специальном смысле. Они должны быть верны в том смысле, что план каждого человека основывается на ожиданиях именно таких действий со стороны других лиц, которые эти люди и намерены совершить, и что все их планы построены в ожидании одного и того же набора внешних событий, так что при определенных условиях ни у кого не будет причин эти планы менять. В таком случае правильное предвидение не является, как это иногда считалось, предварительным условием, которое должно быть соблюдено для достижения равновесия. Оно скорее является определяющим признаком состояния равновесия. Для достижения равновесия не требуется также, чтобы предвидение было совершенным, то есть чтобы оно простиралось в бесконечное будущее и чтобы каждый правильно предвидел всё. Точнее было бы сказать, что равновесие будет сохраняться до тех пор, пока ожидания сбываются, и что они должны сбываться только по тем пунктам, которые релевантны для решений индивидов. Но мы вернемся к вопросу о том, что такое релевантное предвидение, или релевантное знание, чуть позже.

Прежде чем двигаться далее, мне следует, вероятно, ненадолго остановиться и проиллюстрировать на конкретном примере сказанное мною о смысле состояния равновесия и о том, как оно может нарушаться. Представьте приготовления, происходящие в любой момент при строительстве домов. Кирпич, трубы и др. – каждый строительный материал будет производиться в количестве, соответствующем определенному числу домов: на сколько его может хватить. Таким же образом мы можем представить себе, как будущие покупатели накапливают сбережения, позволяющие им в определенный срок купить определенное количество домов. Если все эти действия являются приготовлениями к производству (и приобретению) одинакового количества домов, мы вправе сказать, что все участвующие в этих приготовлениях люди могут убедиться в осуществимости своих планов[144]144
  Другим примером, имеющим более общее значение, могло бы, конечно, служить соответствие между «инвестициями» и «сбережениями» – т. е. соответствие между пропорцией (в терминах относительных издержек), в какой предприниматели готовятся поставить к определенной дате производственные и потребительские блага, и пропорцией, в какой на эту дату станут распределять свои средства между производственными и потребительскими благами все потребители (ср. мои статьи: “Price Expectations, Monetary Disturbances, and Malinvestment” [1933], reprinted in Profits, Interest, and Investment (London: Routledge, 1939 [reprinted, Clifton, NJ: Kelley, 1975. – Ред.]), pp. 135 – 56; “The Maintenance of Capital” [1935], in ibid., pp. 83—134. [В варианте, опубликованном в журнале «Economica», эти ссылки выглядели следующим образом: “Preiserwartungen, monetäre Störungen and Fehlinvestitionen”, Ekonomisk Tidskrift, vol. 34, 1935 (франц. пер.: “Previsions de Prix, Perturbations monetaires et faux Investissements”, Revue des Sciences Economiques, October, 1935, pp. 165 – 81), “The Maintenance of Capital”, Economica, n.s., vol. 2, August 1935, pp. 241 – 76. Мне не удалось найти указанную статью в «Ekonomisk Tidskrift». – Ред.] Здесь может быть небезынтересно упомянуть, что, изучая ту же сферу, которая навела меня на настоящие размышления, а именно теорию кризисов, великий французский социолог г. Тард выдвигал в качестве их основной причины «противоречие верований», или «противоречие мнений», или «противоречие надежд» (Psychologie Economique [Paris: F. Alcan, 1902], vol. 2, pp. 128—91. Ср. также: Norbert Pinkus, Das Problem des Normalen in der Nationalökonomie [Leipzig: Duncker und Humblot, 1906], pp. 252, 275).


[Закрыть]. Вовсе не обязательно, что так и будет на самом деле, поскольку другие обстоятельства, также являющиеся частью их планов действия, могут оказаться отличны от того, что они ожидали. Часть материалов может быть случайно уничтожена, погодные условия могут сделать строительство невозможным, какое-то изобретение может изменить требуемые пропорции различных факторов. Это то, что мы называем изменением (внешних) данных, нарушающим существовавшее равновесие. Но если различные планы были несовместимы с самого начала, тогда, что бы ни произошло, чьи-то планы обязательно окажутся нарушены и будут подлежать изменению; неизбежно также, что вследствие этого весь комплекс действий за рассматриваемый период не продемонстрирует тех характеристик, которые приложимы к ситуации, когда все действия каждого индивида могут считаться частью одного общего плана, составленного им вначале[145]145
  Интересный вопрос, который я не могу, однако, здесь рассматривать, касается следующего: должен ли каждый отдельный индивид быть прав, чтобы мы могли говорить о равновесии, или будет достаточно, если в результате взаимопогашения разнонаправленных ошибок количества различных товаров, выносимых на рынок, окажутся такими же, как если бы каждый индивид был прав. Мне кажется, что равновесие в строгом смысле слова потребовало бы соблюдения первого условия, но я могу представить, что иногда могло бы оказаться полезным более широкое понятие, требующее соблюдения лишь второго. Более полное обсуждение этой проблемы должно было бы учитывать огромное значение, которое некоторые экономисты (включая Парето) придают в связи с этим закону больших чисел. По данному вопросу в целом см.: P. N. Rosenstein-Rodan, “The Co-ordination of the General Theories of Money and Price”, Economica, n.s., vol. 3, August, 1936, pp. 257–280.


[Закрыть].

VI

Когда во всем этом я подчеркиваю различие между простой взаимосовместимостью индивидуальных планов[146]146
  Или же, поскольку ввиду тавтологического характера Чистой Логики Выбора «индивидуальные планы» и «субъективные данные» выступают как синонимы, согласованностью субъективных данных разных индивидов.


[Закрыть] и соответствием между ними и реальными внешними фактами, или объективными данными, то, конечно, не хочу сказать, что внешние обстоятельства не могут способствовать тем или иным образом такому субъективному взаимоприспособлению. Безусловно, нет ни малейших оснований, почему субъективные данные разных людей вообще должны когда-либо соответствовать друг другу, если только они не были обусловлены опытом столкновения с одними и теми же объективными фактами. Дело, однако, в том, что чистый равновесный анализ не касается того, каким образом достигается такое соответствие. При описании существующего состояния равновесия просто предполагается, что субъективные данные совпадают с объективными фактами. Равновесные отношения не могут выводиться из одних только объективных фактов, поскольку анализ будущих действий людей может отталкиваться лишь от того, что известно им. Не может равновесный анализ начинаться и просто с заданного набора субъективных данных, коль скоро субъективные данные разных людей могут быть совместимыми или несовместимыми, заранее предопределяя, существует равновесие или нет.

Мы не слишком продвинемся здесь вперед, пока не спросим себя о причине нашего интереса к воображаемому, как признано всеми, состоянию равновесия. Что бы ни говорили время от времени экономисты, с головой ушедшие в чистую теорию, трудно, наверное, усомниться в том, что единственным оправданием подобного интереса является предполагаемое существование тенденции к равновесию. Только при утверждении, что такая тенденция имеет место, экономическая теория перестает быть упражнением в чистой логике и становится эмпирической наукой; и именно к экономической теории как науке эмпирической мы должны теперь обратиться.

В свете нашего анализа о смысле состояния равновесия легко сказать, что является реальным содержанием утверждения о существовании тенденции к равновесию. Вряд ли это может означать что-либо иное, кроме того, что при определенных условиях знания и намерения различных членов общества должны, как предполагается, все больше и больше приходить в согласие. Или же, выражая ту же самую мысль в менее общих и менее точных, но более конкретных выражениях, – ожидания людей, и в частности предпринимателей, должны становиться все более и более верными. В такой форме утверждение о существовании тенденции к равновесию является безусловно эмпирическим высказыванием, то есть утверждением о том, что происходит в реальном мире, которое должно, по крайней мере в принципе, поддаваться верификации. Это делает наше несколько абстрактное заявление довольно правдоподобным выражением здравого смысла. Единственная беда заключается в том, что мы все еще находимся в достаточно глубоком неведении относительно: а) условий, при которых предполагается существование такой тенденции, и б) характера процесса, благодаря которому происходит изменение индивидуальных знаний.

VII

В стандартных изложениях равновесного анализа, как правило, создается видимость, что вопросы о том, как достигается равновесие, решены. Однако, если присмотреться внимательнее, сразу же становится очевидно, что эти мнимые доказательства сводятся просто-напросто к ясной формулировке тех предпосылок, что были изначально приняты[147]147
  ТЭ
  В последнее время это, видимо, часто признают, хотя скорее в неявной, нежели в осознанной форме, когда подчеркивают, что равновесный анализ лишь описывает условия равновесия, не пытаясь выводить положение равновесия из имеющихся данных. Равновесный анализ в этом смысле был бы, конечно, чистой логикой и не содержал бы высказываний, касающихся реального мира.


[Закрыть]. Используемый обычно для этого прием состоит в допущении существования совершенного рынка, где любое событие одновременно становится известным всем участникам. Тут надо помнить, что совершенный рынок, требуемый для выполнения предпосылок равновесного анализа, нельзя сводить к отдельным рынкам каких бы то ни было конкретных товаров; вся экономическая система должна приниматься как один совершенный рынок, на котором все знают всё. В таком случае допущение существования совершенного рынка означает не что иное, как то, что все члены общества, даже если и не предполагать их всеведущими, по крайней мере должны автоматически узнавать все, что релевантно для их решений. Похоже, скелет в нашем шкафу – «экономический человек», которого мы изгоняли постом и молитвой, – вернулся через черный ход в виде квазивсеведущего индивида.

Утверждение, что если людям известно всё, то они находятся в состоянии равновесия, истинно просто потому, что мы так определяем равновесие. Допущение совершенного рынка в этом случае есть лишь иной способ говорить, что равновесие существует, но оно не приближает нас к объяснению, когда и как такое состояние возникнет. Очевидно, если мы хотим заявить, что при определенных условиях люди будут приближаться к этому состоянию, то должны объяснить, каким образом они обретут необходимое знание. Конечно, любое предположение о реальном приобретении знаний в ходе такого процесса также будет носить гипотетический характер. Но это не означает, что все такие предположения равно оправданны. Нам приходится иметь тут дело с предположениями о причинных связях, и потому такие предположения должны рассматриваться не только как возможные (что, конечно, излишне, если мы просто считаем людей всеведущими), но и как, с известной долей вероятности, истинные. Должна быть возможность, по крайней мере в принципе, продемонстрировать их истинность в конкретных случаях.