Текст книги "Последняя роль неудачника"

12

– Живопись-шмивопись, ерунда это все, – говорил захмелевший Артемьев через час, сидя в модном клубе. – Знаете, чем только сегодня художники ни зарабатывают? Один мой приятель, ну, не приятель, знакомый, так вот, он положил двадцать пять куриных яиц в картонную коробку, поставил параллельный и направленный свет – в результате получилась действительно интересная работа. Он ее на компьютере обработал и так и эдак. Потом распечатал на фактурной бумаге. Сбрызнул специальными спреями, чтобы краской пахла, и наклеил на холст. Потом продал в Дюссельдорфе за тридцать тысяч.

– Долларов? – усомнился Гордеев.

– Евро.

– Неужели правда?

– Точно не знаю, думаю, соврал насчет цены, а на самом деле наверняка дороже загнал. Сейчас у художников принято занижать.

– Ну и ну! – Гордеев покрутил головой. – А вы, значит, тоже дорого свои картины продаете? Мне Долохов говорил, что вы модный художник.

– Свои я не продаю, – хмуро объяснил Артемьев. – То, что я продаю, делается изначально на заказ, а это обычно портреты. Свои я себе оставляю. Или делаю их в таком месте, где их никто не трогает, но они принадлежат сразу всем.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, я часто клубы оформляю, рестораны, какие-то здания расписываю.

– То есть вы востребованы, – сделал вывод Гордеев. – И нехило зарабатываете?

– Ну… в общем и целом… – неуверенно сказал Артемьев. – Последнее время…

– Вы поймите меня верно, Олег, это не праздное обывательское любопытство. Я хочу понять обстоятельства вашей жизни, с тем чтобы общая картина помогла мне сделать вывод об импульсах вашей жены. Движущих силах, так сказать.

Гордеев внимательно смотрел на художника, а тот смотрел себе под ноги. «Так он мне сейчас и скажет, – подумал Гордеев. – Да какие там, на хрен, импульсы, загуляла девка, вот и все импульсы!»

Молчание. Не сказал. От скромности? Из вежливости? Вряд ли. Похоже, в своей тоске парень дошел до ручки и стесняться сейчас не стал бы. Ее уход оказался для него полной неожиданностью, и, возможно, он по-прежнему не верит, что его элементарно бросили. При этом он не производит впечатления пресыщенного самца. Он – работяга, которого Бог, кажется, еще наградил и умом, и талантом. Он заслужил свою модель, хотя бы потому, что в каком-то смысле сам ее вылепил, как Пигмалион Галатею. Вопрос в другом, действительно ли она так хороша, что он с ума по ней сходит? А впрочем, какая разница, пусть у нее хоть горб будет, если парень по-прежнему влюблен, для него это не имеет значения… А что, это вообще-то вариант – горбатая манекенщица…

Гордеев потряс головой, но художнику показалось, что адвокат любуется интерьером.

– Это еще что! – довольно хмыкнул Артемьев. – Вот они скоро открывают тут летнюю площадку с перьями, блестками, трансвеститами и собираются привезти какого-то важного диск-жокея.

Неизвестно откуда появился Бомба Долохов.

– Привет, орлы! – Он отсалютовал пустым стаканом и умудрился ловко швырнуть его на поднос проносящегося мимо официанта.

– Вот взяли бы они тебя диск-жокеем? – предложил Артемьев. – Может, здесь и нормальным людям поинтересней бы стало?

– А что? – оживился Бомба. – Я еще в детстве стучал на маминых кастрюлях, вязальными спицами наяривал!

И Бомба исчез так же мгновенно, как появился.

– Не надо, – Артемьев повернулся к Гордееву. – Если он заиграет – здесь стены рухнут. А это не в моих интересах. Мои стены тут – самое лучшее… Знаете, в свое время я считал себя очень привлекательным…

Гордеев хотел было сказать Артемьеву, что тот и сейчас вполне ничего себе, но вовремя сообразил, что получится не слишком уместный комплимент – от мужчины мужчине.

– …При этом подразумевалось, конечно, что у меня очаровательная жена и отличная карьера. Кроме того, я живу в столице и отнюдь не ощущаю себя сторонним наблюдателем. А ведь это важно… Для меня это очень важно. В детстве я был замкнут. Мне все время представлялось, будто все посвящены в некую великую тайну, которую от меня скрывают. У остальных, казалось, есть в жизни какая-то особая цель. Эта убежденность возрастала каждый раз, когда я переходил из одной школы в другую… Отец тогда часто менял работу, мы все время переезжали с места на место, и я снова оказывался в положении новичка. Каждый год я должен был постигать очередной свод условностей. И, только окончив школу, я начал познавать секреты того, как завоевывать друзей и оказывать влияние на других.

– Цитата из Карнеги? – усмехнулся Гордеев.

– Да. Но, даже став докой в этом деле, я все же понимал: у меня это умение – приобретенное, а у других оно – врожденное.

– Так вам впору гордиться собой, – заметил адвокат.

– Не получается, – честно признался художник. – Мне удавалось обмануть окружающих, но я не переставал бояться, что когда-нибудь буду разоблачен как обманщик и самозванец. Именно так я и чувствую себя сейчас. Даже теперь, когда можно бы побахвалиться своими достижениями, не выходит…

Между тем какая-то женщина, похожая на некую знаменитость, пройдя через зал, помахала рукой в их направлении. Артемьев помахал в ответ. Его улыбка стала кислой, едва женщина скрылась из виду.

– Обратите внимание, – сказал он, – силиконовая имплантация.

– Вот как? – удивился Гордеев. – А мне она показалась довольно плоской.

– Да не сиськи, – объяснил художник, – щеки. Это же… – И тут он назвал, видимо, достаточно известную в их кругу фамилию. – Разве вы не узнали? Она сделала эту дурацкую силиконовую вставку, чтобы казалось, будто у нее есть скулы. А все потому, что один мой знакомый скульптор, которому она позировала, брякнул ей, что у нее недостаточно фактурный профиль.

– Совсем люди с ума посходили, – резюмировал Гордеев.

– Да уж, – вздохнул художник.

Тут в зале наступило некоторое оживление. Оказалось, что Бомба, вдохновленный новой идеей, договорился с диск-жокеем и временно занял его место. Он остановил уже запущенную было пластинку и завыл дурным голосом:

Гордеев вздохнул и посмотрел на Артемьева.

– Что? – безо всякого выражения спросил художник.

– Какого черта вы меня сюда затащили? Мне, знаете ли, не двадцать лет, и меня вся эта галиматья совершенно не бодрит.

– Хотите меня уверить, что предпочли бы консерваторию?

– Хочу сказать, что с большим удовольствием отправился бы на боковую или просто выпил.

– Это никогда не поздно, – художник кивнул в сторону бара.

– Ладно, хватит уже с вас на сегодня.

– Относительно сумасшествия, – сказал Артемьев после паузы длиной в сигарету. – Это не шутка была.

– Вы о чем? – удивился Гордеев.

– Да все о том же. Я не псих.

– Я и не говорил, что вы псих.

– Но подумали, – настаивал Артемьев.

– Даже и не думал! – Гордеев уже устал защищаться.

– Правда?

– Правда.

– Понимаете, – сказал Артемьев после новой продолжительной паузы, – обо мне многие так думают, я знаю. Возможно, я даю для этого какие-то основания. Возможно, я слишком подозрителен. Но у меня были основания. В принципе, можно и к сорняку относиться с подозрением: каковы его истинные цели? Кто его послал в мой огород? Но в один прекрасный день вся шелуха отпадет, и мы узнаем его истинную природу. Правда, к тому времени сорняк прорастет повсюду и будет поздно. Сорняк, или то, что мы принимали за сорняк, будет диктовать нам условия. Понимаете, когда моя личная жизнь усложнилась и приобрела такой… драматический характер, беспокойства о сорняке отошли куда-то на задний план. Я понял, что величайшая боль приходит не с далекой планеты, а из глубины сердца… Альбина сказала, что я параноик, и исчезла, а потом моя мастерская была буквально разгромлена. Помню, прихожу я, открываю дверь и что вижу? Сплошной хаос: все – вдребезги, шкафы взломаны, ящики валяются по всему полу пустые, холсты порваны.

– Вы серьезно? – спросил ошеломленный Гордеев.

– Да.

– Это было до ее исчезновения?

– После. И, помнится, я тогда подумал: «Ну хорошо, неприятность, конечно, чертовская, зато как здорово все укладывается в теорию о „параноике“. Но если честно, я даже проверялся у довольно известного психоаналитика, и он сказал мне: „Вы – человек аффектированный, склонный к театральности, вы полны иллюзий по отношению к жизни, но тем не менее вы слишком сентиментальны, чтобы быть параноиком“. А я однажды проверил себя при помощи так называемого мультифазного психологического теста, и проверка эта показала, что я параноик, невротик и шизофреник.

– Ну да?! – не поверил Гордеев.

– Правда-правда! Это такой тест, он из кого хочешь психа сделает. По отдельным пунктам у меня были такие высокие показатели, что их общая сумма, согласно инструкции, дала такой результат. Но тест выявил также, что я – неисправимый лгун! Видите ли, по этому тесту вам несколько раз задают один и тот же вопрос, сформулированный каждый раз по-разному. Скажем, мне говорят: «Существуют божественные существа, которые правят миром». И я подтверждаю: «Да, возможно, что так оно и есть». Немного спустя говорят: «Я не думаю, что существуют божественные существа, которые правят миром». И я говорю: «Да, по-видимому, это так, я знаю множество причин, чтобы согласиться с этим утверждением». А еще позже предлагают формулировку: «Я не уверен в том, существуют ли божественные существа, которые правят миром». И я говорю: «О да, это абсолютно верно». И в каждом случае я отвечаю совершенно искренне. Если взглянуть на эту ситуацию с философской точки зрения, то я веду себя как кое-кто из парней, живших во времена древних греков, которые хвастались тем, что живут, как собаки. Любой аргумент, который мне приводят в подтверждение той или иной теории, убеждает меня в ее справедливости. Вот если бы вы предложили мне сейчас заказать пиццу, я немедленно согласился бы, что это лучшая идея, которую я когда-либо слышал. Более того, вы вполне могли бы заставить меня заплатить за нее из собственного кармана. Но если бы вы спросили вдруг: «А не думаете ли вы, что пицца стоит слишком дорого, питательность ее очень мала, ну и так далее?» – я немедленно ответил бы, что вы правы, я терпеть не могу это дерьмо. Это, как я догадываюсь, свойство любой слабой натуры…

Гордеев молчал. Он уже давно пожалел, что согласился на эту поездку в ночной клуб.

Бомбу убрали с пульта. Теперь музыка перемежалась заявлениями диск-жокея:

– Не нуждается в особых доказательствах тот факт, что во всем животном мире самцы имеют более яркое оперение, более интересные шкуры, более ветвистые рога, и, вообще, они более привлекательны и красивы, чем самки! И это несмотря на то, что в животном мире любое живое существо изначально поставлено в условия жесточайшей борьбы за существование, которые вроде бы должны делать животное как можно менее заметным для окружающих, чтобы лучше скрываться от бесчисленных внешних врагов и опасностей! Значит, даже в условиях жесточайшей борьбы за существование именно самцы, а не самки сохраняют более яркие оперение и шкуры! А значит, ими движет еще инстинктивная тяга к продолжению рода или же эрос. То есть желание привлечь к себе внимание самок в животном мире у большинства самцов на инстинктивном, подсознательном уровне оказывается сильнее, чем желание выжить самому! Приходится признать, что самцы в животном мире и в наши дни подвергают себя значительно большему риску, чем самки… из-за чего? Из-за красоты!

И затем снова рев музыки.

Гордеев слушал все это с нарастающим изумлением. Тем временем возле них очутилось какое-то существо неопределенного пола. Артемьев, кажется, его не замечал.

– Олежек, лапочка, познакомь меня со своим другом, – проворковало существо, которому надоело топтаться безрезультатно.

– Юрий Петрович его зовут, – вяло представил Гордеева Артемьев.

– Вали отсюда, – тут же сказал Гордеев, и существо как ветром сдуло. Гордеев осмотрелся. – Куда вы меня привели?! – Тут только адвокат и обнаружил, что остальные посетители были того же поля ягоды.

– Это клуб для сексуальных меньшинств.

– Какого черта мы сюда вообще приехали?! – с изумлением спросил Гордеев.

– Я тут оформлял интерьер, – сказал Артемьев без выражения, поглощая очередную порцию виски.

– Ну и что с того?

– У меня тут открытый счет, платить ни за что не надо.

– Так, Олег, быстро встаем и уезжаем, – сказал Гордеев тоном, не терпящим возражений.

13

На следующий день Юрий Петрович перелопатил всю светскую прессу, переговорил с массой знакомых и выяснил следующее.

За неделю до своего рокового отъезда Альбина Артемьева трижды встречалась с одним человеком. То есть, конечно, она общалась многократно с самыми разнообразными людьми – из своего модельного агентства, с фотографами, журналистами, с мужем, наконец, но это все была ее обычная орбита. Тут же ее видели с человеком из совсем другого бизнеса – музыкального. Эту даму, известную в узких кругах, ранее с Альбиной никак не пересекавшуюся и не имевшую с ней решительно ничего общего, звали Александрой Грушницкой. Гордеев уточнил это у Артемьева. Адвокату не составило труда найти телефон Грушницкой и созвониться с ней. О встрече, правда, договориться было труднее, но и тут проблема была в конечном счете решена.

Гордеев приехал заранее, чтобы успеть перекусить. Ресторан назывался «Консерватория». На балкончике десятого этажа отеля «Арарат Парк Хаятт» Гордеев занял столик поближе к Театральному переулку. Большой театр был виден как на ладони. Гордеев попробовал было сперва сесть с другой стороны балкона, но оттуда пейзаж здорово напоминал вид с Исаакиевского собора: ржавые крыши, антенны и прочую питерщину, а это эстету Гордееву не нравилось. В ожидании Грушницкой в таком месте действительно уместно было подкрепиться. Кормили тут спаржей с пармской ветчиной и медово-уксусным соусом, маринованным лососем с корочкой из зелени. Гордеев заприметил еще стейк из осетрины, но решил отложить до другого раза. Чтобы сохранять свежесть мысли, надо иметь хотя бы относительную легкость в желудке.

Ресторан «Консерватория» был выбран не случайно, а с учетом профессиональной деятельности Грушницкой. Гордеев вытер губы салфеткой, сделал глоток минеральной и не удержался – снова заглянул в меню. Ясное дело, что возможность попробовать свежую бастурму, суджук или севанскую форель не лишена приятности, хотя и платить за такой ужин посетителям приходилось намного больше, чем в любом армянском ресторане. Но изрядные цены были продиктованы уровнем самого отеля. Гордееву же пришлось согласиться на встречу именно здесь, потому что так оказалось удобней Грушницкой, у нее в этой гостинице была назначена встреча с кем-то еще до адвоката…

Гордеев подумал, что вообще есть смысл иметь в виду это место для назначения деловых встреч – пока партнеры через мраморный холл дойдут до залитого светом стеклянного лифта и поднимутся на десятый этаж, у них будет время отметить, что у вас хороший вкус и, по всей видимости, хороший бизнес.

Она появилась точно в назначенное время – делового человека было видно сразу. Холеная женщина тридцати пяти лет, Александра Лазаревна Грушницкая была референтом крупнейшего, пожалуй, на сегодняшний день российского музыкального продюсера Степана Варенцова. Именно Варенцову непостижимым образом удавалось уговорить выступать в России знаменитых западных музыкантов, суперзвезд – как популярной, так и классической музыки. Сам Варенцов большую часть времени проводил за границей, так что его дела в России вела как раз Грушницкая.

– Чего вы от меня ждете, Юрий Петрович? – с любопытством спросила Грушницкая, закуривая длинную коричневую сигаретку – сигариллу. – Я кое-что слышала о вас, естественно, навела справки. Вы известный адвокат по уголовным делам, а я – музыкальный продюсер, что между нами общего? Я согласилась на эту встречу только, как вы понимаете, из спортивного интереса. Ну и еще вам повезло – у меня нашлось свободное время. Может быть, вы хотите выпросить у меня билет на предстоящий концерт Пола Маккартни? Тогда вы только напрасно время теряете. Я этими вопросами не занимаюсь, моя работа – заключение контракта и…

– Александра Лазаревна, – прервал ее Гордеев. – Я ценю то, что вы нашли для меня время, но билеты на концерт совершенно ни при чем.

– И…

– Мне нужна от вас информация относительно одного человека, которого я разыскиваю.

– Ага, – удовлетворенно сказала Грушницкая. – Это тоже нетрудно было предположить. Ладно, по крайней мере, вы не журналист, это успокаивает. Но при чем же тут я? Я его знаю?

– Полагаю, что да. Только не его, а ее. Это женщина.

– Ну, – грациозно покачала головой Грушницкая, – у меня много знакомых мужчин и женщин. Как вы понимаете, по роду работы я общаюсь с немалым количеством людей.

– Кажется, у вас много свободного времени? – усмехнулся Гордеев.

– То есть? Что вы имеете в виду?

– Вы совершенно не пытаетесь взять быка за рога. Не форсируете разговор. Не задаете мне прямого вопроса.

– Я для этого неплохо воспитана. – Фраза была сказана без всякого выражения, так что, похоже, это было правдой. А раз так, то резонно было бы предположить, что по истечении свободного времени Александра Лазаревна Грушницкая просто спокойно встанет и уйдет, даже если Гордеев сообщит ей о начале ядерной войны.

– Речь идет об Альбине Артемьевой.

Гордеев понял, что ошибся.

Грушницкая спокойно затушила свою сигариллу и поднялась, сохраняя всю ту же дружелюбную улыбку. Она собиралась уйти немедленно!

– Было приятно поболтать с вами, но, к сожалению…

Гордеев даже слегка растерялся. Он не ожидал такой реакции. Нужно было срочно что-то предпринять. Что в таких случаях говорят особо находчивые люди вроде Турецкого или Грязнова-младшего?

Опыт растет прямо пропорционально выведенному из строя оборудованию… Если эксперимент удался, что-то здесь не так… Даже маленькая практика стоит большой теории… Черт, это все не то!

Гордеев вскочил и упал перед Грушницкой на колени. Она вытаращила глаза, и весь ее светский лоск сразу сошел с нее. Гордеев понял, что первый шаг был правильный, но успех надо было закрепить – она все еще могла уйти.

Со всех столиков на них откровенно и удивленно пялились.

– Вы… – пролепетала Грушницкая. – Вы это зачем?..

– Давайте уедем отсюда, – тихо сказал Гордеев. – Это очень важно. Никто не пострадает, я обещаю. Я работаю на ее мужа, он ее ищет.

Грушницкая механически, и даже с облегчением, кивнула.

Они поехали к нему в офис – на Таганку, конечно, а не в Химки. Слава богу, Розанова на работе не оказалось, так что обошлось без лишних разговоров и объяснений.

Гордеев усадил Грушницкую в свое любимое кресло и запер кабинет изнутри.

Около часа ушло у него на то, чтобы заставить ее говорить. Разумеется, это был далеко не рекорд. Когда Гордеев работал следователем в Генеральной прокуратуре, ему случилось однажды проводить допрос знаменитого фальшивомонетчика Простужаева, умудрившегося молчать десять часов подряд. Из них только последние полчаса фальшивомонетчик давал показания. И то подельников не выдал.

– Ладно, – сказала Грушницкая. – Мне очень нелегко говорить эти слова, но я сделаю над собой усилие, веря, что оно будет спасительным. Хотя, не исключено, что я вам даже благодарна за такую возможность…

– Какую возможность?

– Высказаться. Быть может, это просто моя внутренняя потребность – высказаться. Могла ли бы я жить дальше и нести это бремя одна?

– Вы о чем?

– Честно говоря, сама не совсем понимаю…

Гордеев засмеялся вместе с ней – кажется, накал спал, и отношения перешли в разряд чисто деловых. Это адвоката, разумеется, вполне устраивало.

– Может быть, у вас и есть такая внутренняя потребность, – заметил все же Юрий Петрович, – но в таком случае это ваше дело. Меня же интересуют обстоятельства вашего знакомства с госпожой Артемьевой…

– Да-да, я понимаю, – перебила Грушницкая. – Наша встреча произошла по воле случая. Мир, оказывается, не так уж плохо устроен, если происходят подобные вещи, верно? В этой истории, честно говоря, я вижу для себя единственную возможность спасения. Другого шанса у меня не было.

– Теперь я вообще ничего не понимаю, – удивился Гордеев. – Вы о чем?!

– Об этом самом знакомстве. Но… наберитесь терпения, ладно? Иначе вы ничего не поймете, а своими вопросами только осложните мне задачу.

Гордеев кивнул.

– Итак, что же произошло? Боюсь, я не способна описать. Как объяснить глубокое потрясение, которое оставило неизгладимые последствия? То, что я считала прочным, рухнуло в один момент. До некоторых пор я жила, заботливо охраняя свой семейный покой, не отдавая себе отчета в необычности моей семейной жизни. И вдруг за одну неделю я оказалась во власти эмоций, которые приобщили меня совсем к другому миру, миру незнакомому, к миру всех тех, кто живет не так, как я. Этот мир огромен, а я ничего о нем не знала.

Гордеев вздохнул:

– Если вы хотите, чтобы я понял вас и чтобы это произошло в ближайшем будущем…

– Я должна придерживаться конкретных событий и меньше рассуждать о своей рефлексии? – усмехнулась Грушницкая.

– Вот именно. По крайней мере, я бы попросил вас, – поправился Гордеев.

– Ладно. Представьте себе, я была замужем почти десять лет и считала себя счастливым человеком. Я никогда, насколько бы это ни казалось вам маловероятным, не задумывалась, счастлива ли я. Мое счастье был чем-то само собою разумеющимся – как то, что я замужем, что у меня нет детей, что мне тридцать четыре года и тому подобное. Наверное, я могла бы еще кое-что добавить к этим сведениям, больше рассказать о себе, но это кажется мне лишним, по крайней мере сейчас. Тем более, – она лукаво посмотрела на Гордеева, – боюсь, что вы все про меня и так уже разузнали.

Он покачал головой:

– У меня не было времени.

– Ну так вот. Женщин часто считают самовлюбленными и даже прощают им это качество. Иногда это верно, иногда. Но не в моем случае. Моя собственная персона не слишком меня интересует. Проблемы секса не волновали меня ни до замужества, ни после. Меня вполне удовлетворяла наша интимная жизнь, и я считала нашу семью нормальной супружеской парой. Все шло очень хорошо… никаких сомнений. Наслаждение – о нем пишут в романах, его показывают в кино, немного преувеличивая… Речь идет наверняка о каких-то одержимых, вы не находите?

Гордеев улыбнулся.

– А в остальном, – продолжала Грушницкая, – что могло побудить меня анализировать мое существование? Я существую – и этого достаточно. Вплоть до того вечера – я чуть не сказала рокового, но почему, собственно, и нет, если я считаю его определяющим для своей жизни? – моя жизнь нравилась мне: ведь я не скучала, не думала о смерти. Это вовсе не значило, что я – полная посредственность, нет, я была заурядным человеком, вот и все. Наверное, мне бы подошел эпитет «уравновешенная». Уравновешенный человек – это явление довольно редкое. Что еще? Я закончила театральный институт, по специальности музыкальный критик. Но быстро вышла замуж и почти не работала… до недавнего времени. Перехожу к сути дела. Все произошло полгода назад. Об обстоятельствах, видимо, следует рассказать подробней. Мой муж – банковский чиновник. Нет, это определение неверно, оно у меня случайно вырвалось. Впрочем, оставим его, уточнив: в то время Артур был заместителем директора одного из отделений крупного столичного банка. Очень скоро он стал директором. В тридцать восемь лет занимать пост директора отделения банка – это, возможно, не такая уж редкость по нашим временам, но согласитесь, все зависит от уровня банка, так вот Артур работает в очень солидном банке. Если он справится с некоторыми проблемами частного порядка, то в один прекрасный день, к собственному изумлению, окажется министром финансов.

Конечно, мы жили в полном достатке, без каких бы то ни было забот, во всяком случае, без затруднений, что, с чьей-то точки зрения, возможно, уже роскошь. Но ведь так было не всегда. Когда я выходила за него замуж, ничто не предвещало столь блистательной карьеры, понимаете?

– Успешный мужчина – тот, кто зарабатывает столько, сколько его жена не может потратить, – пробормотал Гордеев.

– А успешная женщина? – заинтересовалась Грушницкая.

– Та, что сумела найти такого мужа.

– Остроумно, – оценила она. – Так вот. У меня и самой были кое-какие деньги, завещанные отцом. Он был довольно успешным бизнесменом, умер после третьего инфаркта. Ну и еще у меня было то преимущество, что я не подвержена экстравагантным желаниям, как это часто случается с женами новых русских. Мне, например, подходит любая, самая простая, одежда, и я совершенно не падка на украшения и драгоценности. Каждое утро к нам приходила прислуга и освобождала меня от домашних забот. В полдень она уходила, и это меня тоже вполне устраивало: я любила побыть одна в нашей квартире, она как бы становилась моим личным государством. Живущая прислуга нарушила бы мой покой и уменьшила ощущение власти. К счастью, мы жили в городской квартире, недостаточно большой для того, чтобы поселить в ней прислугу. У нас не было детей и домашних животных. Мой муж любил ложиться рано. Мы редко встречались с друзьями. Если же мы куда-нибудь шли, ему, как правило, достаточно было моего общества. Как-то один его коллега пригласил нас на семейный ужин. О том, чтобы отклонить приглашение, не могло быть и речи, но и у Артура, и у меня вульгарность этой пары вызвала отвращение. Особенно неприятной была жена с ее бросающимися в глаза снобизмом и дурновкусием. Конечно, мы сочли себя обязанными через несколько недель, в свою очередь, пригласить их, однако мы выбрали для этой цели ресторан, предпочитая потратить больше денег, но не устраивать ужин дома, в более интимной обстановке, что могло повести к нежелательному сближению. Они, естественно, догадались о причинах такой сдержанности, и наши отношения на этом закончились.

У меня, конечно, были и личные друзья, например подруга детства. Несколько лет назад ее муж, работавший, как и мой, в банке, получил назначение за границу. И с тех пор мы лишь изредка перезваниваемся. Институтские друзья тоже разлетелись кто куда – в большинстве своем они вынуждены были зарабатывать на хлеб насущный любыми способами и, как мне кажется, сами стали меня избегать. В общем, вот так я и жила, вполне всем довольная, безмятежно и без желаний – в мирке, который другому человеку мог бы показаться обезлюдевшим. Так было вплоть до того вечера, когда мы праздновали в десятый раз – почти как всегда, в одном и том же ресторане – годовщину нашей свадьбы. Там-то все и произошло.

– Что произошло? – не удержался Гордеев. А скорее, даже сделал это нарочно, чтобы напомнить о своем присутствии и не дать истории превратиться в женский роман. Рассказывала Грушницкая, впрочем, хорошо, слушать ее было интересно.

– Я же вам говорю. И Артур, и я – мы оба тогда придавали большое значение ритуалам. Артур вернулся из банка немного раньше обычного. Ушел до конца рабочего дня? Едва ли. Я, помню, еще подумала: неужели он, обычно такой медлительный, специально поторопился? Во всяком случае, он явился в хорошем настроении, держа в руке розу на длинном стебле, – у меня была изогнутая высокая ваза с узким горлышком специально для таких цветов, и мой муж следил, чтобы она не пустовала.

– Похвально, – оценил Гордеев.

– Еще бы, – вполне серьезно ответила Грушницкая. – Так вот, едва войдя в дом, Артур закрылся в ванной комнате и стал приводить себя в порядок. Его уже ждал коньяк. Не думайте, что он пьет каждый вечер, он не пьет даже по праздникам, а только под настроение – в общем, довольно редко. В тот вечер, сочтя ненужным согласовывать это с мужем, я, естественно, поставила коньяк и рюмки на столик перед диваном. Наконец появился Артур. Он был в темном костюме и в галстуке с каким-то немыслимым узором – мой подарок по случаю годовщины. Взглянув на часы, он заметил, что у нас еще масса времени. Было только шесть, а мы не могли явиться в ресторан раньше половины восьмого. Значит, из дому надо было выйти в четверть восьмого, даже позднее… Но нас занимало сейчас не столько это, сколько вопрос о том, чем заняться оставшееся время. И дело было не в том, что мы скучали вместе, нет, совсем наоборот, почти все вечера мы проводили дома вдвоем, и я очень любила эти спокойные часы, эту атмосферу доверия. Но в тот вечер, нарядившись, чтобы идти в ресторан, мы не знали, куда себя девать, – словно чужаки в собственном доме, какие-то ненастоящие, от себя не зависящие. Как актеры на сцене. На мне было платье с глубоким вырезом, и я очень старалась выглядеть так, как должна выглядеть женщина еще молодая, влюбленная, счастливая.

Муж похвалил мое платье, я поговорила с ним о его работе, об изменениях в привычном распорядке нашей жизни, вызванных его предстоящим назначением на новый пост. Будет ли у него время приезжать домой обедать? Наконец Артур заметил, что уже десять минут восьмого. Я возразила, что мы ни с кем не уславливались о встрече и никто нас, собственно, не ждет. Он не унимался… Но теперь, когда наконец настало время выходить, на меня нашло желание помешкать. Ну к чему спешить: ведь столик у нас заказан. Мне хотелось что-нибудь выкинуть. Почему бы нам, например, немного не пошалить и не заняться любовью?.. А ужинать отправимся позже. Это будет чудесно! Войти в тот элитный камерный ресторан часов в десять, в одиннадцать, пройти через зал, уже полный публики, – это казалось мне почему-то заманчивым. Артур же считал это неприличным. Я начала поддразнивать его, целовать, и что-то действительно произошло между нами… Однако чуть позже назначенного часа мы все же вошли в ресторан.

У стойки бара в нетерпеливом ожидании сидело несколько пар – они с явным подозрением оглядывали каждого входящего. И не зря: только два столика в зале оставались еще не занятыми. Они были заказаны, о чем свидетельствовали соответствующие таблички.

К моему удивлению, Артур, сразу попросил принести ему выпить. А мне протянули длиннющее меню, и я немедленно погрузилась в него: я люблю помечтать, когда мне предоставлен свободный выбор. Однако ужин я выбрала достаточно умеренный. Артур же колебался, и я увидела, что присутствие метрдотеля начинает давить и на него. Тогда я попросила метрдотеля подойти к нам чуть позже…

Свеча освещала наш столик, и рыба, которую нам собирались подать, уже пылала в вине, когда они вошли…

– Кто? – спросил Гордеев, слушавший этот пустой, казалось бы, рассказ с неослабевающим вниманием.

– Не торопитесь, всему свое время.

– Торопиться – моя профессия. Точнее, успевать вовремя.

– Хм… – Грушницкая испытующе посмотрела на адвоката. – Так вот, я скажу вам сразу главное. Готовы?

– Я весь внимание, – заверил адвокат.

– Отлично. Вошли не двое – передо мной было единое целое, некое слитное существо. – Она снова внимательно посмотрела на Гордеева, но его лицо оставалось непроницаемым. Грушницкая продолжила: – Женщина была брюнеткой. Прямые волосы, челка, светлая кожа, большие зеленые глаза. Все это я отметила с первого взгляда. Высокая, тонкая, ладно скроенная. От нее исходило ощущение силы. Она твердо стояла на земле. Одета была элегантно и просто – вся в черном. Ничто не бросалось в глаза, а в целом привлекало внимание. Ей очень шла эта изысканно-грубошерстная ткань, которую обычно не надевают в такой ресторан да еще в такой час. Но глядя на нее, я подумала, что это я сама одета не так, ибо вкус ее был, несомненно, безупречен. Что же до мужчины, то это был словно ее негатив. Элегантный, как и она, но совсем в другом роде – с долей небрежности, не доходившей, однако, до неряшества. Это было гармоничное несоответствие, они одновременно были и похожи, и различны. Довольно долго постояли, обсуждая что-то с метрдотелем, а затем прошли к столику. Но вместо того чтобы сесть, как мы с мужем, друг напротив друга, они предпочли сесть рядом. Столик был невелик, и им, казалось, было немного тесно.