Текст книги "Героиновая пропасть"

Вопрос. Что ж, получается, он знал об опасности?

Ответ. А уж это дело ты сам, мил человек, думай. На то тебе форму дали и погоны важные.

Вопрос. Последний вопрос. Скорее – уточнение. Шофер Володя действительно бежал? Или вам показалось?

Ответ. В самом деле бежал. Я ж потому и вышла отсюда, чтоб спросить. А кабы не вышла, вчистую прибило бы. Вон как его самого – прямо по затылку. Я ж, говорю, даже и не поняла чем.

Вопрос. Может, вот этой деревянной дверью?

Ответ. Так дверь где сорвало? А он где лежал? То-то…

Вопрос. Может, его отбросило?

Ответ. Может, и отбросило… Мной прочитано. Записано с моих слов, все правильно, в чем подписываюсь. Шишкова Зинаида Павловна».

– Понял, сколько нам информации к размышлению подбросил этот майор Дубакин? Возможно, что и сам того не подозревая… – сказал Грязнов, увидев, что Турецкий с легкой улыбочкой отложил в сторону прочитанный протокол допроса, больше напоминавший литературное упражнение досужего милиционера.

– Ага, – кивнул Турецкий. – Я еще вижу, что у нас одаренные кадры подрастают. Но ты, Славка, не прав. Он четко уловил закавыку. Если, конечно, все это не фантазии тетки, которую основательно тряхнуло при взрыве. Она ж и сама утверждает, что долго не могла прийти в себя. Надо бы внимательно поглядеть, чем его все-таки задело, этого водителя… Нет, очень странно, что наших людей там не оказалось. Я имею в виду группу с Петровки.

– Так ведь указание поступило. Я проверил, действительно было сказано так: на происшествие уже выехала оперативная группа Федеральной службы безопасности, поэтому мешать им не надо. Не создавайте сутолоки. Тем более, что практически никто не пострадал. Вот так, Саня, было сказано Васе Полунину. Кем? Удовлетворю любопытство: заместителем нашего министра Захарьиным. Шофер – не в счет. Таким образом нас и отстранили. Ну а самодеятельность Дубакина, что ж, нам она только на руку. Ну, есть еще вопросы?

– Надо ехать туда, посмотреть самому.

– Зачем же тебе одному? Поедем вместе, поглядим. Поговорим с Каманиным. Он нынче на службе так и не появился. Значит, дома отсиживается. Возьмем тепленьким.

– Но отчего же такой переполох?

– А вдруг у него просто желудок слабоват?

– В каком смысле, не понял?

– В самом прямом. Медведя знаешь? Большой зверь! А уж опасный, не дай тебе бог! Но опытные охотники рассказывали, что если его, к примеру, испугать, когда он на тех же овсах жирует, бабахнуть над ним, скажем, то у мишки нашего от испуга жуткий понос начинается. И гадит он жидко до тех пор, пока иной раз не помрет. Представляешь? И это – царь наших лесов! Так вот я и подумал: а вдруг никто на самом деле не собирался убивать Каманина? Просто напугать хотели, чтобы в дальнейшем уже не бояться его, а?

– Занятно. Итак, мы имеем первую версию. Но зачем же ему-то самому было такой переполох поднимать? Ну, пошел в ванную, умылся…

– Сам говоришь, есть многое, чего мы не знаем, – философски переложил по-своему Шекспира Вячеслав Иванович. – Разберемся…

Глава вторая
СПЛОШНЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ

Егора Андреевича бил колотун. Не тот старый, комсомольский еще, чаще всего вызванный вчерашней неумеренной попойкой, о которой если и вспоминалось, то обязательно с теплой, ностальгической улыбкой, а самый настоящий, как правило, возникающий тогда, когда смертельная опасность благополучно тебя миновала. Кажется, что миновала. Вернее, ты сам себя уверяешь в этом, а все тело между тем колотит от странного озноба, хотя кругом сплошная жара и даже ни ветерка…

Он и на работу в министерство не поехал, сославшись на нездоровье. И его прекрасно поняли. Действительно, не каждый день взрывают твою машину, причем заранее зная, что в момент взрыва ты должен плюхнуться на сиденье, под которым и заложена мощная бомба.

Егор Андреевич, едва взглянул на пылающие, развороченные, черные останки своего сверкавшего прежде лаком автомобиля, как внутреннее зрение безо всякого снисхождения представило ему впечатляющую картинку того, что было бы с ним самим, окажись он в данный момент в салоне «ауди». И зрелище это было настолько страшным, что Каманин, вовсе и не считавший себя трусом и повидавший на своем веку, особенно в Афгане, такое, что не всякому доставалось лицезреть, вдруг словно потерял над собой контроль. Отсюда, теперь он понимал, и его грубость, и жуткая матерщина, явившаяся невесть из каких глубин, и абсолютная растерянность перед свершившимся фактом, и все остальное, за что ему теперь было стыдно и вообще безумно неприятно.

С отвращением к себе, граничащим с отчаянием, вспоминал он о своем совершенно недопустимом для дипломата высшего ранга тоне, которым он разговаривал с зампредом ФСБ, с министром внутренних дел, с генеральным прокурором. Нет, это и разговором-то назвать было нельзя, это была сплошная истерика. Ах, как стыдно!..

Оставалось думать лишь о том, что вышеозначенные государственные лица, облеченные высокими полномочиями, смогли понять его состояние и не судили строго. Но все равно нехорошо.

Откричавшись и откомандовавшись, Егор Андреевич рухнул в кресло, чувствуя, что у него прямо-таки раскалывается башка. Елена Сергеевна, супруга, немедленно принесла ему таблетки «от головы», а затем сделала холодный компресс из мокрого полотенца. Вода из махровой ткани тоненькими струйками сбегала по щекам, и могло показаться, что этот упитанный и ухоженный пожилой человек по-детски обиженно плачет.

Но Каманин даже и не собирался плакать. Именно теперь, когда отошла на второй план опасность и стресс ослабил свою хватку, он обрел способность тщательно обдумать самый главный для себя вопрос: кому это было нужно? Qui prodest – говоря по-латыни, кому выгодно? Кви продэст?

Вопрос был тем более нелегким, что он с ходу мог бы назвать добрый десяток имен людей, с которыми его профессиональная деятельность была связана более чем тесно. Однако это совсем не значило, будто каждый из этих десяти человек захотел бы, говоря современным языком, лишенным этических оттенков, заказать его. Но ведь так оно и случилось! И значит, он был, этот заказчик! Кто?..

Время шло, а он, отдыхая в глубоком кресле, все перебирал и перебирал в уме своих коллег, оглядывая каждого внутренним взором, словно ощупывая пальцами традиционные четки, к которым пристрастился еще в Афгане. Говорили – нервы успокаивают. Может быть.

Но когда Егор Андреевич встречал древних дервишей, наблюдал за медленным движением потемневших зерен четок между сухими коричневыми пальцами, ему казалось, что это сама вечность тихо капает в пустоту, и круг этого падения бесконечен, как и вера, может быть, в переселение души, в ее бессмертие…

Его пока не беспокоили. На немой вопрос, обращенный к жене, та тихо ответила, словно боясь спугнуть глубокие думы мужа, что внизу приехали и работают специалисты. Что она объяснила их старшему, как все тут, дома, было, и тот не счел необходимым немедленно начать допрос заместителя министра. Это никуда не уйдет, и всему cвое время, тем более что этой стороной дела будет заниматься исключительно Генеральная прокуратура. Вот приедут и займутся.

Да, конечно, приедут, думал Каманин, и станут подробно обо всем расспрашивать. Но о чем? И надо же будет что-то отвечать! Ведь так не бывает, чтобы с бухты-барахты взяли да и взорвали автомобиль! Автомобиль?! И эта новая мысль вдруг высветила ситуацию совсем с иной стороны.

Ведь Володя побежал из машины в тот самый миг, когда… Иначе почему бы он оказался в холле подъезда? Значит, что же, знал? Вот оно! И Каманин вернулся к той, первоначальной своей мысли, когда увидел лежащего Володю с окровавленной головой: лучше бы он умер. Ага, именно то самое! И теперь ответ на основной вопрос определенно лежал именно в этой плоскости. Только его требовалось сформулировать.

В принципе по большому счету жизнь Егора Андреевича Каманина складывалась достаточно удачно. Взлет, если так можно выразиться, происходил вовсе не стремительно, однако достаточно твердо и уверенно. И главное, нигде не случалось пока сбоев.

Основу своего будущего он заложил еще в школьные годы собственной комсомольской активностью. Его старания заметили, и после окончания десятого класса ударный комсомольский кадр, не без помощи товарищей из райкома комсомола, организовавших рекомендацию третьего секретаря райкома партии, несмотря на весьма средние баллы, поступил в Московский университет – на философский, естественно. И престижно, поскольку философия все же мать иных наук, и для карьеры дальнейшей совсем не хило – без марксистской философии ни одно начинание не происходило в стране. И следовательно, перспективно.

Конечно, нигде, никому и ничего преподавать Егор не собирался. У него имелись другие планы. Он не без успеха доказал, что тяга к знаниям действительно может горы своротить. И потому, освоившись с философией, поступил параллельно на истфак МГУ, грамотно рассудив, что наша история, то бишь прошлое, как позже сформулирует известный хохмач, штука непредсказуемая и, следовательно, в умных руках способна творить чудеса. Ну, к примеру, помочь защитить кандидатскую диссертацию на материалах сравнительной истории села Горюхина. А там, глядишь, и докторская замаячит, если ты будешь вкрадчиво настойчивым и доброжелательным к своим оппонентам. С философией тут похуже, все-таки что-то знать надо.

Шутки это все, разумеется, однако везде есть огромная доля правды. Егор усвоил и то, что касалось правды, и то, что определяло грамотные подходы к ней.

Совершенно естественно, что выпускник МГУ, сам коренной москвич с историческим и философским образованием, оказался истинной находкой для родного райкома партии, рекомендовавшего в свое время способного юношу в науку. И ведь, кстати, не ошибся. Заматеревший юноша охотно откликнулся на предложение секретаря поработать на пропаганде и агитации с перспективой дальнейшего роста. Здесь имелось в виду то обстоятельство, что Егор к этому времени завершал работу над кандидатской диссертацией и к тому же два года уже состоял в рядах Коммунистической партии. Словом, мог считаться очень перспективным партийным работником.

Инструктор, зам зав сектором, зав сектором, зам зав отделом – он честно и достойно прошел все нижние ступени партийной иерархии. Стал кандидатом исторических наук, поговаривал о докторской. И тут случился неожиданный, но вполне оправданный поворот в биографии. Горком партии давно приметил растущий кадр и в нужное время рекомендовал молодого человека в Дипломатическую академию. И три года спустя перспективный Каманин убыл на стажировку на Ближний Восток, с которым у него будет связана практически вся дальнейшая деятельность. Видимо учитывая его опыт, руководство МИДа и решало вопрос его назначения советником посла СССР в Афганистане, когда там началась война и ограниченный контингент советских войск осуществлял активную поддержку завоеваний афганской революции.

Надо заметить, что Егор Андреевич Каманин, по собственному убеждению, сам создавал свою судьбу. У него всегда в нужном месте и в нужный момент находились люди, которые могли помочь ему. Как говорится в известной присказке, вы мне дырочку помогите прогрызть, а уж сыр воровать я и без вас научусь. Мышка-норушка, одним словом. И в райкоме партии у него находились доброжелательные советники, и в городском комитете, и в Министерстве иностранных дел, куда он возвратился после завершения афганских событий. Он не делал вид, что постоянно управляет ситуацией, но так получалось, что в очередной ключевой момент он оказывался именно там, где на него немедленно обращали внимание. Это ведь большое умение!

И еще один немаловажный фактор. Большинство власть имущих четко знает, откуда и когда начался стремительный рост благосостояния многих окружающих ныне светлейший трон. Не был беден и Егор Андреевич, хотя старался никогда и ни при каких условиях не афишировать своего, скажем так, достатка. Источником которого, надо понимать, и явилась афганская эпопея.

Как уже замечено, Каманин умел подбирать себе не только покровителей, но и помощников. Одним из них был молодой – на четыре года моложе – и весьма деятельный заместитель заведующего консульским отделом посольства в Кабуле Марат Багиров. Консульский отдел – это ведь не только визы там и прочее, это обширные связи, это почти невероятные и неконтролируемые возможности. Именно в Афгане вспоминался не раз старый анекдот времен какого-то очередного египетско-израильского конфликта.

По Синайской пустыне мчится арабский танк T-34, за ним несется еврейский «шерман». Наконец оба останавливаются. Еврей высовывается из башни и кричит арабу: «Почему не стреляешь?» Араб отвечает: «Снаряды кончились!» Еврей снова кричит: «А ты у меня купи!»

Нет, не о том речь, что афганская оппозиция воевала с законным правительством проданным им советским оружием, там и американцы через Пакистан куда как старались. Но никуда не денешься от того факта, что на продаже оружия, медикаментов, на скупке золота и транспортировке в Советский Союз наркотиков делались поистине состояния.

Марат Багиров отличался повышенной предприимчивостью, как, впрочем, большинство рожденных на Кавказе. Каманин заметил старательного тридцатичетырехлетнего дипломата и включил его в список нужных себе людей. А ближе к концу освободительной, как писали мы, и позорной, как писали на Западе, афганской кампании Каманин, не без помощи Багирова, познакомился с одним из молодых противников Бабрака Кармаля, человеком, пользующимся большим авторитетом среди оппозиции, которую привычнее было называть мятежниками, этническим таджиком Рахматуло Назри-ханом. Политический расклад в государстве, как убедился скоро Каманин, интересовал Рахматуло гораздо в меньшей степени, нежели забота о своем экономическом благосостоянии. А под его контролем, как выяснилось, находилось производство опиума и героина в ряде северных провинций Афганистана, что и стало в дальнейшем основным предметом заинтересованного обсуждения и последующего довольно тесного сотрудничества.

Исход советских войск из Афгана нисколько не нарушил установившихся связей, разве что осложнил отдельные элементы контактов и транспортировки. А вот последовавший затем поразительно стремительный развал державы – этот да, едва не нанес непоправимого ущерба. Каждая бывшая республика, обретя самостоятельность, немедленно окунулась в омут собственной междуусобной войны, закрылись каналы, национальные амбиции вступили в конфликт с целесообразностью – как понимал ее Егор Андреевич, шагнувший на очередную ступень своей карьеры. И уже требовалось определенное время и немалые, в том числе его собственные, дипломатические усилия для того, чтобы восстановить, как говорится, почти утерянное статус-кво.

И сегодня заместитель министра иностранных дел Каманин курировал Управление Юго-Восточной Азии, в котором начальником отдела Ближнего Востока успешно трудился Марат Джафарович Багиров.

Опытные бильярдисты считают, что ни один толковый удар не пропадает даром. Каманин любил эту игру и, переводя смысл выражения на житейский язык, был уверен, что однажды созданная система, если она создана действительно грамотно, несмотря ни на какие сбои временного характера, все равно докажет свою состоятельность. Что в конце концов и произошло. Егор Андреевич знал, чем занимаются двое других братьев Марата Багирова, ценил их опыт, но предпочитал не общаться. Этим занимался сам Марат. Каманин же считал себя головой. Его идеи, его связи, его авторитет – разве этого так мало? Но если все оно действительно так, тогда почему возникли у Марата непонятные личные амбиции? Почему в его глазах все чаще читал Каманин какое-то скрытое недовольство? Вот, видимо, оно в чем дело!

А еще твердо знал Егор Андреевич, что по нынешним временам самое удобное решение любого конфликта – это ликвидация его первопричины. В физическом смысле. Ну что ж, кажется, теперь все и в самом деле становится на место.

Впрочем, вполне возможно, что даже и не Марат является конфликтующей стороной, а его братья, один из которых, бывший генерал азербайджанской милиции, был тесно связан с Али Гамидовым и после прихода к власти Алиева был просто вынужден бежать из родного Азербайджана в Россию, где занялся предпринимательством, и полностью, как уверял Марат, отошел и от политики, и от правоохранительных служб. Младший же брат, тоже московский предприниматель, контролировал Москворецкий и Лефортовский рынки, будучи директором одного из них.

Из своего опыта Каманин знал, что у людей, прошедших определенную школу, связи со своими «конторами» никогда не прерываются. И поэтому «предпринимательство» братьев Марата его абсолютно не волновало. Органы, торговля, контрабанда, оружие, наркота – это все было тесно увязано в единый узел, называемый торговой мафией, термин, может, и не совсем точный, но зато определяющий подлинное существо дела. Он не возражал против включения Маратом своих родственников в сам процесс наркобизнеса, который с каждым годом приобретал в России все больший размах и соответственно финансовую основу. Но – пятьдесят на пятьдесят, разве это неправильно? А если у Багировых объявятся новые родственники? Что же, заместителю министра брать на себя и их обеспечение? Нонсенс!

Марат, конечно, намекал, что, мол, неплохо бы пересмотреть некоторые старые договоренности, однако Каманин не видел в этом смысла, о чем честно и говорил давнему своему партнеру. Младшему партнеру! Ведь не сам в конечном счете Егор Андреевич принимал некоторые особо важные решения. А их своевременное принятие требовало больших средств. Иногда даже очень больших. Но этого не желал понимать Марат. Так, во всяком случае, ложилась карта…

Сперва Егор Андреевич подумал было, что с ним решил свести счеты кто-нибудь из верхних, кто вдруг, скажем, захотел бы попросту вывести из большой игры важное, но в отработанной системе, может быть, уже и не такое необходимое звено. Аппетит, известно, приходит иной раз уже во время еды. Когда перед тобой неожиданно открываются доселе скрытые в тумане перспективы. Прав был великий Маркс, утверждавший, что за триста процентов прибыли капитал пойдет на любые преступления. А тут за тысячу переваливает! Естественна и реакция…

Тщательный анализ заставил Каманина пройти весь путь предположений сверху вниз и остановиться на единственно реальном: заказ поступил, скорее всего, от Багировых. Причем, судя по всему, это было не покушение на убийство, а суровое предупреждение. То есть ему как бы давался последний шанс изменить свою точку зрения на процесс распределения средств.

Единственное, что пока не поддавалось логике – это поведение шофера Володи. Либо он был в курсе и даже, возможно, задействован в данной операции, либо спасся исключительно благодаря случаю. Но если брать за основу первое предположение, тогда откуда кровь? А если второе, то почему не звонил, почему не ждал в машине, почему вдруг выскочил и кинулся в подъезд? Словом, опять сплошные «почему». И нет на них четкого ответа. А Егор Андреевич ненавидел это состояние неопределенности.

И опять же, если заказ сделан Багировыми, то что ж они, полные идиоты? Не понимают, что следствие по такому громкому происшествию может выйти именно на них? Или жe это покушение произведено кем-то совершенно иным, но с расчетом, что следствие в результате выйдет именно на Багировых? Но тогда возникает еще одна, совершенно новая сила! Черт возьми, никакой ясности… А самое печальное в том, что не призовешь ведь сюда Mарата, не выложишь ему начистоту все, о чем думаешь. Да он никогда и не сознается, этот хитрый азербайджанец.

Значит, что же остается? Поразительная вещь! Жертва должна меньше всего желать тщательного расследования и всячески уводить следователей в сторону, как можно дальше от истинного положения вещей. Черт знает что, но ведь придется…

Да, кстати, на Смоленской известно об этом инциденте, а Марат, до которого, естественно, уже давно дошли сведения, пока так и не позвонил, не поинтересовался, хотя бы для виду, для проформы, как себя чувствует его шеф! Или и это молчание тоже входит в правила придуманной братьями Багировыми игры?

– Юрочка, – вошла взволнованная жена, она по-домашнему называла Егора только так, – там к тебе явились двое следователей. Ты как, готов их принять? Или тебе плохо и надо отлежаться?

– Я приму. Через минутку-другую. На, забери это полотенце. Неудобно все-таки, будто баба расклеился.

– Но может быть, ты…

– Никаких «но»! Приготовь нам по чашечке кофе. А мне дай-ка еще свою таблетку. Ты знаешь, кажется, действует. Руки, во всяком случае, ощущаю…

A про себя решил, что таблетку выпьет при них, при этих следователях, пусть видят, как ему плохо, и не лезут с назойливыми расспросами.

Вошли двое: оба рослые, но один – покрупнее и немного постарше. Он представился начальником Московского уголовного розыска генералом Грязновым, второй – старшим следователем по особо важным делам Турецким. Эти фамилии Каманин уже слышал, и, кажется, не раз.

Вообще-то получилось не очень хорошо. Требуя от руководителей силовых служб немедленной защиты, Егор Андреевич был уверен, что они по привычке пришлют кого-нибудь попроще, из тех, кому спервоначала все ясно-понятно, кто особо и копаться не станет, а вот щеки надувать от важности момента не преминут. С такими и говорить полегче. Безопаснее, во всяком случае. А с этими деятелями придется держать ухо востро, их на мякине не проведешь… К тому же именно Турецкий постоянно расследует – и небезуспешно – самые, пожалуй, громкие уголовные дела, это тоже известно.

Несколько напряженную ситуацию знакомства разрядила Елена Сергеевна, пришедшая с кофе. Причем Каманин заметил, что этот факт посетителями был воспринят с удовольствием.

Наконец расселись вокруг журнального столика, сделали по глотку. Грязнов доложил заместителю министра, что по решению Генерального прокурора и указанию его заместителя по следствию Меркулова создана оперативно-следственная группа, которую поручено возглавить Александру Борисовичу Турецкому, – жест в его сторону. В работе ее будет принимать самое деятельное участие и начальник МУРа – кивок Каманину. Грязнов замолчал и посмотрел на Typeцкого, как бы передавая ему слово.

Александр Борисович одним глотком опорожнил свою чашку, поставил ее нa блюдце, отодвинул и внимательно посмотрел на Каманина. Егору Андреевичу вдруг почудилась в этом нарочито проницательном взгляде какая-то непонятная, скрытая ирония. С чего бы это? Его чуть было в жар не бросило. Да, вы, ребятки, народ непростой, нет! И опять все смешалось в голове: о чем они станут спрашивать, понятно, непонятно другое – что им отвечать…

– Прошу прощения, Егор Андреевич, за, возможно, не самый умный вопрос, – начал Турецкий. – Вы никого не подозреваете?

– Я-а?! – Каманин сделал большие глаза.

«Чересчур большие», – отметил Турецкий. У него ж голова болит, только что продемонстрировал это с помощью проглоченной таблетки, как ее, ну, Костя же давал, а? Темпалгин!

– Почему вы решили, что мне может быть известен преступник? – Каманин не скрывал своего изумления.

– Извините за грубость, но обычно я знаю, кто и почему хочет дать мне по морде, – Турецкий хмыкнул, извиняясь жестом. – Но это, естественно, обо мне. Я многим, вероятно, крепко насолил, значит, есть за что. А вы? Какие могут быть проблемы подобного порядка у заместителя министра, – Турецкий возвысил указательный палец к потолку, – иностранных дел?! Не понимаю.

– Moжет быть, какие-то служебные сложности? – тактично поправил коллегу Грязнов.

– Вячеслав Иванович! – почти возмутился Турецкий. – Ну какой, извини, ишак станет подсиживать, к примеру, своего начальника таким варварским способом? Ты что, не в курсе, как это нынче делается?

– Вот раз ты заговорил, Александр Борисович, об «нынче», то тебе лучше других должно быть известно, каким образом чаще всего и решаются сегодня неразрешимые споры, – возразил Грязнов.

«Они что же, спектакль тут передо мной разыгрывают? – напрягся Каманин. – Дурака, что ли, валяют? С какой стати?!»

Он уже хотел было оборвать «спорщиков», указав им на полную неуместность их поведения, но почему-то так же быстро и передумал. Пусть поупражняются. Сам спрашиваю, сам и отвечаю! Во всяком случае, есть возможность проследить за ходом их мыслей.

– Но ты говоришь, Вячеслав Иванович, о совершенно определенной среде! – продолжал настаивать Турецкий. – А к ней, извини, я даже и в плохом сне не решился бы отнести Егора Андреевича!

– Да, это аргумент, Александр Борисович, – важно согласился генерал Грязнов, тоже отодвигая от себя пустую чашку. – Это – аргумент, ничего не скажешь. Однако… а?

– А что у нас с водителем? – снова повернулся к Каманину Typeцкий.

– Не понял, в каком смысле? Он же ранен, кажется, даже без сознания. Он находится в реанимации. Поэтому я ничего не знаю, а спросить, извините, пока не у кого.

– Нет, я не в плане его состояния, это мы уже знаем. Там наши товарищи позаботились, чтобы с ним ничего нечаянно не случилось.

– А что может еще случиться? – забеспокоился Каманин.

– Разное, – уклончиво ответил Грязнов.

Он переглянулся с Турецким, и следователь пояснил:

– Понимаете, Егор Андреевич, если ваш Рожков является одним из соучастников преступления, но, скажем, при этом просто пострадавший по собственной неосторожности, то обязательно найдутся люди, которые захотят на этом деле поставить точку. Иными словами, не дать ему возможности открыть рот. Замочить, проще говоря. А если у него нет компаньонов, а взрыв – это его собственная инициатива? Обида, к примеру за что-нибудь? Сами сказали ему что-нибудь не то или не так? Что вы думаете на этот счет? Он давно у вас? В смысле – с вами?

– Обидеть Володю?.. – задумчиво протянул Каманин. – Нет, не готов ответить на этот вопрос. Знаете, в жизни ведь всякое бывает. Нервы там, то, иное, бывает, и повысишь голос. И не от зла или желания оскорбить, обидеть, а просто по дурной инерции… Да, а Володя, между прочим, служил в Афгане. Ветеран, так сказать. Тут eсть своеобразный, если хотите, налет… Они очень непростые люди, эти бывшие «афганцы». Уж кому и знать-то, как не мне!

– Да, мы в курсе, – закивали Грязнов с Турецким. – А что, вы с ним и там были знакомы?

– Нет, познакомились гораздо позже. Здесь уже. Четвертый год пошел. Я даже обрадовался, когда узнал, что он служил в десантуре. Участвовал в Панджшерской операции… хотя вам это наверняка ничего не говорит. А ведь это как особая проба на драгметалле. Не думаю, что здесь может крыться основная причина. Хотя, быть может, ваши соображения и не лишены какой-то логики.

– А не основная? – спросил Турецкий.

– Простите, не понял.

– Вы сказали, что основная причина быть здесь не может. А не главная? Ну, такая, которая могла бы, скажем, спровоцировать подобные действия? Косвенная, например?

– Нет, по-моему, вы просто усложняете.

– Я согласен с вами, Егор Андреевич, истина чаще всего бывает на поверхности, просто мы не сразу ее видим. Или считаем, что столкнулись с явлением невероятной сложности, когда на самом деле оно и яйца выеденного не стоит.

– По-моему, вас качнуло в противоположную сторону, нет? – с легкой иронией спросил Каманин.

– Качели, ничего не поделаешь, – покивал согласно Турецкий. – А где ваша машина вообще-то обретается? Вам известно, в каком гараже? Обреталась, извините.

– В нашем, мидовском. Это здесь неподалеку, под эстакадой Kaлининского моста, я все по старой памяти, он же как-то иначе теперь называется?

– Возможно, не интересовался. А кто берет машину? Осматривает ее перед выездом? Там как, имеется хоть какой-нибудь контроль, вы не в курсе?

– Знаете, честно, не приходилось интересоваться ни разу. Это все лежало на Володе. И он был в этом отношении скрупулезен. Bсегда чист, заправлен под завязку, аккуратен, точен.

– Точность – это ведь и ваше коронное качество?

– Вы уже слышали? – довольно улыбнулся Каманин. – Да, дипломатам так положено. До мелочей.

– Но вот ведь что получается – не уследил?.. Ну хорошо, а теперь постарайтесь вспомнить всю последовательность ваших сегодняшних действий. Вы проснулись, умылись, позавтракали – это опускаем. А дальше?

Не видя в вопросе никакой для себя опасности, Каманин тем не менее осторожно и неторопливо стал вспоминать, точнее, делать вид, будто он вспоминает, хотя картина сегодняшнего утра уже прокрутилась перед его глазами едва ли не с десяток раз.

Сыщики слушали его, но, как казалось, без видимого интереса. А когда рассказ дошел до телефонной трубки и связанным с ней обычаем, известным водителю и его хозяину, вот тут сыщики задвигались. Каманин живо объяснил, что во всем случайная вина внучки, которая уже созналась, а сейчас она в школе, так что придется поверить на слово. Дальнейшее же его повествование подтверждали показания консьержки Шишковой. Никаких существенных расхождений. Разве что в эмоциях.

Оставался еще Володя, но допрашивать его пока не разрешали врачи. Травма оказалась серьезной: куском расщепленной деревянной двери его ударило по затылку. Рана была обширной, но не смертельной. В настоящий момент он находился в реанимации. Он, конечно, мог бы поведать, что произошло и почему он опрометью вдруг кинулся из машины. Будто чего-то смертельно испугался. И это – «афганец»?

У Александра Борисовича, конечно, уже наклевывалась своя версия, но делиться ею с Каманиным он не собирался. Да и фактуры, честно говоря, было пока все-таки маловато. Но кое-что, как говорится, наклюнулось.

А в общем, думал Турецкий, чем дольше господин Каманин «не понимал и не догадывался» о причинах происшествия, тем больше причин было подозревать его в неискренности. Однако прямо так, что называется, в лоб сказать ему об этом было бы абсолютно неправильно. Во-первых, не поймет, а значит, с ним немедленно нарушится установившийся контакт, а во-вторых, сам же и начнет всячески тормозить следствие.

Турецкий невзначай переглянулся с Грязновым и почувствовал, что Вячеслав, кажется, подумал о том же, что и он. Поэтому можно прекращать беседу. Истинных показаний от этого хитромудрого замминистра все равно не добиться. Эти дипломаты, как деликатесные копченые угри – хрен найдешь, а если и увидишь, так хрен купишь, не по карману…

Но и уходя, оставлять поле боя за этим самым деятелем Typeцкий тоже не собирался. Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять элементарную истину: высший государственный чиновник, прошедший Афган, не может не иметь за собой «хвоста». Это все лишь разговоры о кристальной честности. Одни разборки ветеранов-»афганцев» чего стоят! Вот где-то в этой области и лежит, по всей вероятности, загадка неудавшегося или вообще несостоявшегося покушения.